Армагеддон. Два льва

Он остановился на пороге.

Полуобнаженные силуэты женщин мелькали в полумраке. Пламени двух треножников едва хватало, чтобы разгонять мглу. Сквозь узкое оконце проникало горячее дыхание Сета[19].

Но его это сейчас не заботило. Все внимание приковало подобие алтаря, сложенного из темного сырца справа от входа. Прямо на нем, укутанный в легкую ткань, лежал младенец, периодически разрывая воздух громким криком.

Не сводя с него взора, он шагнул в покои царевны.

Одна из жриц вздрогнула, заметив почтенного гостя, и тут же склонилась:

– Твое Высочество.

Он будто не расслышал. Вплотную подошел к алтарю и всмотрелся в лицо новорожденному…

***

Она видела, как он вошел в покои. Видела, как подошел к алтарю. Видела, как вперил взгляд в дитя, словно кобра в мышь. Бледные пальцы вцепились в деревянное ложе. Слабость и боль накатывали волнами. С пухлых губ срывалось тяжелое и прерывистое дыхание. Нежную кожу покрыла испарина. Она устремила взор синих глаз в потолок. Туда, где тусклый свет пламени треножников вяло поигрывал тенями.

– Похож… – будто издалека донесся знакомый властный голос, на сей раз в нем не было издевки, – на нее.

– О, да, Твое Высочество, – подтвердила одна из жриц, – у сына глаза матери.

– Как его имя?

– Амон… – беззвучно прошептали губы, взгляд затуманился, – Амон впереди.

– Аменемхет, господин, – будто услышав, ответила жрица.

«Похож… он похож на меня…».

Из глаз ручьями потекли слезы. Слезы облегчения и надежды. Надежды на то, что боги смилостивились над ней и защитят ее дитя.

«Наше дитя».

Уста разошлись в счастливой улыбке. И даже сильная судорога, встряхнувшая тело, не смогла ее сбить…

***

– В чем дело? – он нахмурился, когда жрицы внезапно засуетились и подбежали к ложу, на котором покоилась супруга.

– Прости, господин! – взмолилась одна.

– Госпоже Нефру-Ра плохо! – вскрикнула другая.

– Лекаря! Лекаря сюда скорее!

Он отошел в сторону, дабы не мешать. Взгляд, чуть отрешенный, перешел с ребенка на ложе. Он не видел ее. Тело супруги загородили от взора жрицы Зау. Но по тому, как взволнованны и обескуражены те были, догадался – все плохо.

Неизвестно, сколько он так простоял, покусывая нижнюю губу. Достаточно долго для того, чтобы ветер, проникавший сквозь окно, окончательно остыл под напором ночной темноты.

А затем он услышал сдавленный крик:

– Твое Высочество! Госпожа Нефру-Ра… – голос жрицы осекся.

Но он все понял. В мгновение наступила тишина, которую не прерывал даже плач младенца, будто осознавшего внезапную боль утраты.

Он все понял. И в сей миг не мог ответить себе – жаль ли? Жаль ли дочь заклятого врага, что судьба навязала в образе супруги? Жаль ли после того, что она сотворила? После того, как вонзила в спину нож…

«Я не знаю… От каменного сердца не ждите сожаления».

Секунда – и покои сотряслись от криков и рыданий.

И вот что он знал наверняка – плач скорби дотянется до нее. До главной обители Херу. В ту ночь, когда его отец стал Усиром, она не плакала. Но теперь, он уверен, глаза Хатшепсут не останутся сухими.

Взгляд снова остановился на ребенке. Младенец, испуганный происходящим, притих и смирно лежал на алтаре, взирая на мир голубыми глазами.

«Как у нее… – пронеслась отрешенная мысль в голове, – он будет напоминать ее… всю мою оставшуюся жизнь».

Да, он похож на нее. Но не на него. Того, кого он хочет забыть. Выжечь из памяти раскаленной бронзой и не вспоминать никогда!

Внезапно голова закружилась. Он пошатнулся и, стараясь не смотреть на жриц, обступивших ложе, вышел в коридор. Захотелось глотнуть свежего воздуха. Немедленно.

Он выпрямился и силой воли подавил слабость. Ни к чему показывать ее меджаям. Никто не должен видеть его таким. И никто не должен донести Хатшепсут, что ему плохо.

«Я – настоящий Херу. Мне должна быть чужда слабость!».

Громко вдохнув, он уверенной походкой направился к выходу. Телохранители молчаливо следовали за ним. А горестная песнь неслась им в спины.

Царевна Нефру-Ра, разрешившись от бремени, не пережила эту ночь. Лекари и лучшие жрицы храма Зау оказались бессильны. Дочь Великой царицы, ее единственное дитя, угасла подобно юному цветку. Прекрасному и нежному… но слишком хрупкому.

[1]Пер-А – фараон.

[2]Хепреш – древнеегипетский царский головной убор. Известен как «голубая корона» и «военная корона». Красилась в синий цвет и украшалась желтыми и золотистыми дисками, символизирующими солнце.

[3]Херу (Гор) – бог неба и солнца в облике сокола; человека с головой сокола или крылатого солнца. В Древнем Египте считалось, что фараон – воплощение бога солнца, после смерти становящийся Осирисом.

[4]Дешрет («Красная земля») – безжизненные пески Ливийской и Аравийской пустынь.

[5]Ра – древнеегипетский бог солнца, верховное божество у древних египтян.

[6]Апоп – в египетской мифологии огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, изначальная сила, олицетворяющая Хаос, извечный враг бога солнца Ра. Каждую ночь происходит их битва в подземном царстве, из которой Ра выходит победителем, и наступает новый день.

[7]Па-схемти – корона древнеегипетских фараонов. По происхождению представляла собой две соединенные короны: красный «дешрет» правителей Нижнего Египта и белый «хеджет» правителей Верхнего Египта. Символизировала мощь фараона объединенного Египта.

[8]Немес – головной убор в виде платка. Уши оставались открытыми, два конца свисали на грудь, третий – на спину.

[9]Инпу (Анубис) – древнеегипетский бог погребальных ритуалов и мумификации (бальзамирования), «страж весов» на суде Осириса в царстве мертвых, знаток целебных трав.

[10]Месхенет – в египетской мифологии богиня, встречавшая человека при его появлении на свет, покровительница рожениц и помощница повитух.

[11]Усир (Осирис) – бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших.

[12]Меджаи – элитная стража Древнего Египта. Изначально состояла из иноземцев, но затем в нее стали брать и египтян. Исполняли функции охраны дворцов фараона, святилищ, стражи порядка и элитных военных подразделений.

[13]Хопеш – разновидность холодного оружия, имел внешнее сходство с серпом, с заточкой на внешней стороне клинка. Заимствован египтянами у гиксосов.

[14]Нубия – историческая область в долине Нила севернее суданской столицы Хартума и южнее египетского Асуана.

[15] Та-Кемет («Черная земля») – название плодородной части Древнего Египта.

[16]Сехмет – в египетской мифологии богиня войны, палящего солнца и яростной мести, богиня-покровительница Мемфиса и супруга бога Птаха. В мифе о наказании Ра человеческого рода за грехи Сехмет истребляет людей. Лишь подкрашенное охрой (или красным гематитом) пиво, похожее на кровь, смогло опьянить и усмирить кровожадную богиню.

[17]Гиксосы – название народов, завоевавших часть Древнего Египта в XVIII–XVI вв. до нашей эры. В их число входили амореи, хурриты и, вероятно, хетты. Изгнаны фараоном Яхмосом I, основателем XVIII династии (Тутмосиды).

[18]Зау (Саис) – город на западе дельты Нила, на правом берегу западного рукава Рашид, главный пункт пятого нома Нижнего Египта. Современное название – Са-Эль-Хагаль. Во времена Древнего Египта – важный религиозный центр, а также центр культа богини Нейт. Ее храм был одним из обширнейших в Египте, а жрецы славились своей ученостью и сделали Зау центром науки.

[19]Сет – в древнеегипетской мифологии бог ярости, песчаных бурь, разрушения, хаоса, войны и смерти.

Глава 2

Утреннее солнце осветило лучами долину Таа-Сет-Аат[1]. Рыжеватые скалы, подобные отвесным стенам, отбрасывали прохладные тени, в которых с удовольствием примостились несколько рабочих. Однако еще пара часов – и никакие тени их не спасут от полуденного зноя. Тела, покрытые бронзовым загаром, залоснятся от пота, а жажда свежего пива станет нестерпимой.

Глядя на то, как люди гнут спины под пристальными взорами надсмотрщиков да тягают крупные блоки камня, Сененмут тихо выдохнул и вытер испарину со сверкающей лысины.

«Все-таки хорошо, что я выбрался из простолюдинской ямы. Хвала богам».

Кто знает, не пойди в свое время ремесло зодчего и не приметь его кое-кто свыше, горбатился бы сейчас вместе с теми бедолагами.

Тонкие губы под прямым носом разошлись в похабной ухмылке.

«Но, будь я проклят, она же ценит во мне не только это!».

Хотя в последние дни их встречи стали редкостью. Были на то причины. Серьезные. И даже строительство храма, обещавшего стать величайшим из всех, что видел свет, не давало повода лицезреть ее чаще. Скучал ли Сененмут? Немного. Все-таки ее общество приносило удовольствие. И не только духовное. Но у всего есть цена. И за отношения с супругой Амона[2] она могла быть слишком высока. Не раз зодчий оказывался на волосок от того, чтобы с позором быть изгнанным из обители Херу… или того хуже. Полететь с крыши вниз головой… От одной лишь мысли о подобном исходе, пот на лбу Сененмута сменился на холодный. И это несмотря на то, что лик Ра, плывущего по небу в своей лодке, нещадно пек голову.

«Фух, – снова вытер ладонью лицо он, – хватит забивать себя всякими бреднями. Будто мне заняться нечем…».

Джесер-Джесеру, Святая Святых – вот его цель. Его задача. Его миг славы! Он сделает все, чтобы увековечить ее лик в камне!

«Ну и себя, разумеется, а как иначе?».

Кое-что было уже готово. Вырисовывался отчетливый остов первого этажа. Но самое сложное ждало впереди. Одним этим ограничиваться нельзя. Нужна дорожка с множеством шезеп[3]. А самое главное и величественное – священный лик прямо над храмом! Ее лик. Чтобы каждый, кто проплывал по водам Хапи[4], видел и испытывал благоговейный трепет!

«О, да, это будет просто прекрасно!».

До этого, правда, далеко, но Сененмут задумывался уже сейчас. Не только о том, как сложно будет воплотить замысел в жизнь. Сам образ… воображение, рисующее захватывающую картину, заставляли сердце биться учащенней.

Он так задумался и засмотрелся на строительство храма, что не сразу услышал грохот колесниц. К тому же шум стройки да гомон рабочих приглушал прочие звуки. И все-таки треск колес о каменистую почву пробился сквозь завесу. Сененмут повернул голову вправо и обомлел.

Они были уже почти здесь. Четыре богато украшенные колесницы, запряженные двойками белоснежных лошадей, в гривах которых развевались павлиньи перья. Золотые диски по бортам сверкали настолько ярко, что вынуждали щуриться. Перед глазами пошли круги. Зодчий приставил ладонь ко лбу… и узрел, кто почтил его своим визитом.

В отличие от Джехутимесу, она не стеснялась показываться при всех так, как подобает живому богу. Красно-белая па-схемти венчала голову. К красивому лицу с округлыми щеками и пухлыми губами крепилась церемониальная бородка. На мир гордо взирали синие глаза, подведенные черной краской. Перед тем, как рухнуть на колени и вымазать свой белый схенти[5] в пыли, Сенемут подметил, что на лике Божественного слишком много румян.

«Божественный… дерьмо, я никогда не привыкну к такому обращению к ней!».

Он не видел, как колесницы остановились в десятке махе[6] от него, ибо уткнулся лицом в землю. Лишь услышал, что они прекратили движение, раздались неторопливые шаги. Несмотря на свое положение, он не осмеливался заговорить первым. В последние дни она была не в духе.

«Есть из-за чего».

Прошло несколько минут. Спина, натянутая как струна, стала затекать, но зодчий боялся шевельнуться.

Наконец раздался смешок. Холодный, однако не лишенный искринки.

– Встань, Сененмут. А то на грязного рабочего сойдешь.

Он осторожно выпрямился и воззрился на нее снизу вверх. С колен подняться пока не решался.

– Твое Величество! Божественный! Перед тобой я готов стоять в грязи хоть всю жизнь!

Уголки ее губ дрогнули, однако она не улыбнулась. Хоть взгляд немного оттаял. Только сейчас зодчий заметил, что Хатшепсут сжимает в руках нехех – плеть, один из знаков власти пер-А.

– Если хочешь, то, конечно, стой. Я мешать не стану, – она поиграла плетью, – но уверена, прогулка на коленях удовольствия тебе не принесет.

Сененмут тихо выдохнул и начал медленно подниматься. Его взор быстро скользил по белому одеянию, плотно облегавшему фигуру царицы. Слегка полноватую, но то лишь подчеркивало ее женскую красоту.

«Как все-таки это непривычно…».

Зодчий встал, выпрямился, однако отряхнуться и посмотреть в лицо Хатшепсут не осмелился. Все же они были не одни. Несколько меджаев, с беспристрастными образами, выстроились позади.

Прежде, чем продолжить разговор, Хатшепсут властно и небрежно махнула плетью:

– Оставьте нас. А ты, Сененмут, пройдешься со мной.

– Твое желание для меня закон, Херу!

Снова улыбка готова была тронуть пухлые губы. И снова она так и не явилась миру.

Меджаи молчаливо послушались и лишь наблюдали, как Божественный в сопровождении главного зодчего неспешно идут по долине вдоль строительства храма. Солнце светило им в спины, отбрасывая длинные тени. Хруст камней под ногами смешивался с гомоном рабочих и монотонными ударами кайла.

Они прошли несколько махе прежде, чем Сененмут решился скосить взор на пер-А. Обычно он легко предугадывал ее настроение и заранее выбирал подходящий тон, однако в последнее время сделать это было трудно. Казалось, разум Хатшепсут улетал куда-то далеко. Взгляд становился отстраненным, а щеки покрывала бледность. Поэтому зодчий побоялся заговорить первым и предпочел ждать. Дабы Херу сам изъявил свою волю.

Так и случилось.

– Можешь общаться так, словно мы наедине, – бросила она, – но держись подобающе. Здесь слишком много посторонних глаз.

– Как скажешь, лотос мой, – с облегчением выдохнул он, – мне так и вправду будет легче.

Усмешка показалась на секунду, но вмиг испарилась:

– Как продвигается возведение Джесер-Джесеру?

– Великолепно, – слащаво произнес Сененмут, памятуя о том, что она любит его голос, – дорога из шезеп с твоим чарующим ликом скоро будет готова. А чтобы усладить не только твои очи, но и нос, я бы разместил рядом сад, из кустов мирры.

– Хм, – она хлопнула плетью о ладонь, – скоро вернется Нехси с ладьями из Пунта[7]. Уверена, он привезет с собой несколько мирровых деревьев. Он знает, как я обожаю их благоухание, – Хатшепсут скосила взор на зодчего, – и звук твоего голоса.

– Лотос мой, тебе лучше? – осмелился поинтересоваться он.

Херу отвернулся. Зодчий увидел, как сильно побледнели ее щеки, и внутри весь сжался.

«Дерьмо… кто меня вечно за язык дергает?!».

Однако на счастье бури не последовало.

– Нет, Сененмут, – холодно ответила она, – не лучше. Хватит постоянно меня об этом спрашивать!

– Прости, прости, – поспешно извинился он, – ляпнул глупость, не подумав.

– Старайся думать лучше, – жестко отрезала она, – а я справлюсь с этим сама. Горем меня не сломить. Каким бы тяжким оно ни было.

– Ты – сам Херу! – подольстил зодчий. – Сломить тебя просто невозможно! Ты – как бекхен[8]!

– Хм, – легкое подобие улыбки дало понять, что он выбрал правильный тон, – истину произносят твои уста.

– А как поживает Его Высочество? – решил на всякий случай сменить тему он.

Хатшепсут презрительно махнула плетью:

– Чем еще может заниматься сын наложницы? Проводит время среди воинов.

– Это не опасно? – насторожился Сененмут.

– Нет. Ты же знаешь, я просчитываю все наперед. Он не получил в распоряжение больше, чем следует. Его сил не хватит даже на то, чтобы разогнать рыночных воришек.

– А если понадобится войско… – начал зодчий.

– То верный Аменмеси всегда под рукой и готов служить, – договорила за него Хатшепсут и загадочно улыбнулась, – к тому же… никто не мешает мне самой встать во главе воинства Та-Кемет, если вдруг возникнет такая надобность.

Сененмут не сдержался и изумленно уставился на Хенемет-Амон[9], напрочь позабыв о нормах приличия. В любой другой момент, ему непременно бы досталось за такую дерзость, но сейчас его удивление выглядело столь смешным, что вызвало лишь снисходительную ухмылку Хатшепсут.

– Ты чем-то смущен, мой верный зодчий? – едва ли не пропев, тихо спросила она.

– А… я… – только и смог выдавить он.

– Херу я или нет? – пожала плечами она и вновь хлопнула плетью по ладони. – Я должна соответствовать своему положению. Народ Та-Кемет должен видеть, что он находится под покровительством сильного владыки.

– О, – облизал пересохшие губы Сененмут, – так и есть, лотос мой!

А про себя подумал.

«Вот дерьмо… столько лет… столько лет я ее знаю, а она все способна удивлять!».

Сененмуту трудно было представить свою госпожу на боевой колеснице во главе войска, карающего врагов.

«Но, клянусь Амоном, это зрелище было б просто потрясающим!».

– А чтобы убедить всех, кто сомневается…

– Да кто посмеет сомневаться в этом?! – воскликнул зодчий. – Какая мразь?!

Хатшепсут вздрогнула, нахмурилась и буквально заморозила Сененмута взглядом синих глаз.

– Ты опять за старое?! – прошипела она, словно кобра. – Сколько можно повторять одно и то же?! Забудь сей простолюдинский говор в моем присутствии!

– Прости-прости, лотос мой, – залепетал тот, чувствуя, как испарина заливает веки, но не решился ее смахнуть, – язык мой грязный больше не осквернит твой чуткий слух.

– Ты это уже не раз обещал, – холодно ответила Хатшепсут, вновь демонстративно ударив плетью по ладони.

Но ей нравилось наблюдать за страхом зодчего. Как он трепещет перед ней.

– Клянусь Ра, что печет мне голову, больше никогда…

– Хорошо, – отмахнулась она, как от назойливой мухи, – самое главное – исполни свое сокровенное обещание и тогда… – вот теперь ее губы разошлись в приветливой улыбке, – сможешь заслужить мое прощение.

– О, богиня… – вожделенно прошептал Сененмут, вложив в речь весь мед, на который способен, – я так скучал по нашим встречам.

Да. Она тоже. Как странно сие ни звучало. Хатшепсут не хотела никого видеть в последние дни. Горе от утраты дочери оказалось слишком велико. Приемы и церемонии превратились в рабскую обязанность. А ночи… ночи стали и вовсе невыносимы. Ей хотелось реветь. Излить горе слезами. Но Херу не должен проявлять слабость. Даже когда никто этого не видит. Она хотела поговорить. Хоть с кем-нибудь. Но, в то же время, мечтала остаться одна. Чтобы никто не терзал душу лишними вопросами и утешениями, кои не имели смысла. В определенные моменты Хатшепсут не желала видеть даже Сененмута. Но сейчас боль притупилась. Время, пусть медленно, но заживляло кровоточащую рану, будто омытую чистой и прохладной водой.

Однако признаваться в своих чувствах, тем более на людях, Хатшепсут не собиралась, потому нарочито строго молвила:

– Ты сам виноват, что попал ко мне в немилость.

– О, лотос мой…

– Помнишь, что я тебе говорила? Скверный из тебя создатель дворцовых заговоров и управитель государственных дел.

– Я готов каяться всю жизнь за собственные промахи перед тобой!

– Возведи храм, – напомнила Хатшепсут, – и заслужишь мое прощение, – она кинула косой взгляд на строителей и удовлетворенно кивнула, – а на встречу со мной можешь прийти уже в ближайшие дни.

– Правда, Херу? – прошептал зодчий.

Она повернулась к нему, и от выражения ее глаз у Сененмуто перехватило дыхание.

– Встречу наедине, – мягко добавила она.

Он едва не рухнул на колени, но вовремя сдержался. Лишь склонил голову и рассыпался в благодарностях.

– О, мой лотос, да живешь ты вечно! Я ведь не заслужил такой щедрости!

– Это я решаю, кто и чего заслуживает, Сененмут, – чуть резче, но продолжая улыбаться, оборвала Хатшепсут, – заодно посмотрим, не утратил ли ты свою способность разливать пиво по кубкам и, – глаза пер-А озорно прищурились, – кое в чем еще.

– Когда угодно! – просипел зодчий.

– Скоро.

Громкий крик раздался со стройки. Оба обернулись и увидели, как сорвавшаяся с полозьев кирпичная плита придавила одного из рабочих. Надсмотрщик сотрясал воздух грубыми ругательствами и размахивал хлыстом над головой.

Хатшепсут поморщилась. Простолюдинский говор она на дух не переносила.

– Прости, моя богиня, – догадался о ее чувствах Сененмут, – это место не услада для твоих ушей, но… надеюсь, в будущем твои прекрасные очи узрят великолепие Джесер-Джесеру.

– Я тоже на это очень надеюсь, – хмыкнула Хенемет-Амон и холодно добавила, – рабочих не жалеть. Если понадобится, я пришлю новых.

Зодчий проследил за тем, как люди отчаянно пытаются достать из-под плиты несчастного бедолагу. Тот уже сорвал голос от боли и только громко хрипел. Судя по всему, пользы от него уже не будет.

– Наше тело, – равнодушно добавила Хатшепсут, наблюдая за возникшей суетой, – всего лишь вместилище наших Ка. А храмы – вместилища наших душ. Ради возведения оных не грех положить жизнь, не правда ли?

– Истину говоришь, лотос мой, – осторожно молвил Сененмут, не решаясь возражать.

Херу отвернулся и посмотрел перед собой. Суматоха на стройке и судьба рабочего почтенную особу больше не интересовали.

Рыжеватые скалы окружали Таа-Сет-Аат естественной природной стеной. Ра плыл в своей лодке по синему небу. Тени становились все меньше, приближался полдень. И не единого облачка.

Хатшепсут снова ударила плетью по ладони. Лицо стало серьезным.

– Любопытно, что же он в ней такого нашел? – в пустоту спросила она.

– Мой лотос, ты о чем? – осторожно поинтересовался Сененмут.

– Не о чем, а о ком, – поправила она, – я о Джехутимесу и его ненаглядной наемнице. Сете.

– А, – зодчий слегка удивился столь резкой смене разговора, тем более на такую незначимую тему, – какое дело Божественному до того, с кем тра… кгхм… прости, проводит время Его Высочество?

– Никакого, – кивнула Хатшепсут, пропустив очередное, едва не сорвавшееся, крепкое словцо мимо ушей, – но ведь она стала бесполезна. После того, как вернулась из Нубии. А он постоянно отказывается взять себе нового телохранителя.

– Это… – зодчий никак не мог понять, к чему клонит его госпожа и старался отвечать осторожно, – это плохо?

– Мне все равно, – отмахнулась Хатшепсут, – но мне любопытно… почему именно она? Джехутимесу не отстает от нее ни на шаг… или она от него. С тех самых пор, как он, будучи мальчишкой, вернулся во дворец, – Херу посмотрел на зодчего и понизил голос, – ты точно избавился от того, кто нанимал тех людей?

– Конечно, лотос мой, – также шепотом ответил Сененмут, – сразу, как только. Ты думаешь, что…

– Возможно, – она вновь посмотрела перед собой, на вершины отвесных скал, – раньше не задумывалась об этом, была занята более важными делами. Но сейчас вдруг осознала… а что если это она? Или одна из них?

– Наемников? – уточнил зодчий. – Но ведь она должна была убить его, а не возвращать в Уасет[9]!

Хатшепсут тихо рассмеялась:

– Я ведь говорила, что из тебя скверный управитель, Сененмут. Не умеешь ты просчитывать наперед.

Зодчий нисколько не смутился и заискивающе улыбнулся:

– Зачем мне уметь это, когда есть ты, моя богиня?

– О, лить сладкие речи ты совсем не разучился, – довольно хмыкнула она и добавила, – а Джехутимесу мог раскрыть наемникам свою личину. Будущий пер-А, будущий Херу! Как много можно обещать!

Вот теперь до зодчего стало доходить:

– И ты думаешь, что Сета…

– Я пока ничего не думаю, – Хатшепсут опять хлопнула плетью, – но Джехутимесу больше не Херу. Значит, и обещать ничего не может. Телохранитель Его Высочества – не то же самое, что телохранитель Его Величества, ведь так?

– Истина в твоих словах, госпожа! Но… – он осторожно откашлялся, – Его Высочество может стать Его Величеством… со временем.

Вновь он ожидал бури, но той снова не последовало. Вместо нее Хатшепсут лишь загадочно ухмыльнулась:

– Может. Но не станет.

Зодчий вылупился на госпожу:

– Но ведь он… он же…

– Я все просчитываю наперед, – напомнила Хенемет-Амон, – и это – в первую очередь. Красоты Черной земли… той, какой вижу ее я, какой создам ее я… не достанутся грубым, неотесанным рукам. Пусть он думает, что однажды вернет себе Та-Кемет. Так лишь спокойнее для нас.

– Не понимаю, – Сененмут выглядел растерянным, – как ты собираешься лишить его…

– Аменемхет.

– А…

– Позже об этом, – взмахнула плетью Хатшепсут, – я не закончила беседу о наемнице.

– Сете?

– Именно. Сейчас Джехутимесу нечего ей предложить. Вот и посмотрим, как она поступит. Если Сета та самая… она его бросит. За ненадобностью. Ибо такие, как она, повсюду ищут выгоду лишь для себя самих.