Смутные люди

Демьян! Демьян! – позвал меня кто-то, тряся за плечо.

Я приоткрыл глаза и увидел перед собой лицо Бати. Я вновь закрыл глаза и встряхнул головой, отгоняя сон.

Что-то случилось, – спросил я крестьянина.

Отец Еремей тебя зовет, говорит, что не гоже тебе долго спать.

Хорошо, сейчас приду.

Батя выпрямился, удовлетворенный сделанным делом, и добавил:

О ждет тебя у костра.

Я перевернулся на живот и стал вылазить из под полога. Выбравшись я оглянулся по сторонам, но из-за окутавшего все вокруг тумана, мало что увидел. Я поежился из-за пробившего меня озноба и поспешил к, видневшемуся сквозь белую пелену, свету костра.

Большой медный котел уже стоял на огне, но вода в нем еще пока не закипела. Рядом стоял в задумчивости отец Еремей и смотрел сквозь туман в неведомые дали разума. Он не обратил на меня внимание когда я подошел, но мне не хотелось прерывать его думы. Вместо этого я решил погреться у костра и окончательно сбросить с себя морок сна. Я было протянул руки к огню, но отец Еремей прервал меня своим словом:

Коли хочешь согреться брат Демьян, то не к огню нужно обращаться, а к студеной воде. Огонь – усыпляет, вода – оживляет.

Сказав это, монах указал куда-то налево. Я послушно пошел туда и вскоре наткнулся на лохань рядом с колодцем. Это было удивительно ибо вчера колодца я не видел, хотя скорее всего отсвет костра помешал его разглядеть. Но размышлять об этом я не стал, опустил ведро в колодец и зачерпнул холодной воды. Я не стал наливать воду в лохань, а умылся прямо из ведра.

Я разделся до пояса и стал обильно поливать себя из ведра. Студеная вода обожгла мое тело и словно тысячи иголок разом вонзились в меня. Я весь покрылся мурашками от этого, но уже через несколько мгновений тепло разлилось по коже, согревая меня.

Освежившись и согревшись, я вернулся к костру. Отец Еремей все так же стоял и ожидал моего возвращения. Он бросил беглый взгляд на меня, и удовлетворившись увиденным, сказал:

Уходить тебе надо Демьян. Я вчера выслушал исповеди этих несчастных людей и понял, что если они прознают о твоем прошлом то в лучшем случае сами прогонят тебя, а в худшем… уходить тебе надо. Ты и так собирался к Москве и нет ничего зазорного продолжить свой путь после первой же ночи, проведенной здесь. Я уже поговорил с Ефремом, которого все здесь зовут Батей, он согласился проводить тебя до Великих Лук, от которых ты сможешь своим ходом добраться до Москвы.

Слова монаха к моему удивлению задели мою душу. Хоть на недолго, но я почувствовал себя в этом лагере дома и вот сейчас мне вновь предстоит уйти. Да, я и сам собирался уходить, может через неделю или две, когда лето окончательно вступит в свои права и ночи станут теплыми, но не так сразу. К тому же отец Еремей предлагал мне уйти из лагеря тихо, как татю, не прощаясь и не говоря куда держу дальше свой путь. Мне не хотелось так делать и я даже хотел возразить, но лицо монаха, печальное и строгое, говорило, что это бесполезно и мне пришлось смирится со своей судьбой.

Я сделаю как ты велишь отче. Дозволь только забрать с собой коня, что добыл в бою, – попросил я.

Конечно бери Демьян, конь твой. Я и не думал отпускать тебя пешим в столь дальний и опасный путь, только поторопись, скоро рассветет и тогда уйти тихо не получится, – ответил отец Еремей.

Я вернулся к скинии и забрал свой сидор. Затем пошел к коновязи, стоявшей глубже в лесу, и забрал коня и седло. Делал я это быстро и как можно тише, стараясь никого не разбудить. Это мне удалось и удовлетворенный я вернулся к монаху рядом с которым застал Батю.

Ты быстро Демьян?! – удивился отец Еремей, – Хотя от человека сбежавшего от ляхов, да к тому же лисовчиков, ожидать другого не стоит.

Я развел руками пытаясь придумать, что ответить, но отец Еремей остановил меня.

Не будем тратить время на разговоры. Ефрем готов проводить тебя.

Батя согласно кивнул, поднял с земли большой сидор и надел на спину. Затем он зашел в свой домишко и принес оттуда мой пистоль и саблю с кинжалом. Я с благодарностью принял их и тут же прицепил к поясу.

Ну что, теперь можно и идти, – улыбаясь сказал Батя.

С Богом, – сказал отец Еремей и трижды перекрестил нас, – Я буду молить Его за вас.

Я поклонился монаху в пояс и хотел было поцеловать перстень с крестом на его руке, но он резко отдернул её.

Не по чину мне руку целовать! Иди и честно неси крест, который ты взвалил на себя. Помни Бог многое может простить, но не предательство собственной души.

Затем он подошел ко мне и по отечески поцеловал в обе щеки.

Идем, а то скоро солнце туман разгонит, – сказал Батя и не дожидаясь ответа пошел вперед.

Я еще раз поклонился отцу Еремею и поспешил следом за крестьянином.

Батя шел быстро как-будто наш путь пролегал по торной дороге, а не по едва заметной тропинке, петляющей в лесу. Он торопился увести меня подальше, прежде чем меня хватятся. Правда Батя думал, что за нами не бросятся в погоню и отец Еремей отговорит его товарищей от этого, но все же решил подстраховаться. Так что уже к полудню мы прошли больше десяти верст, а ближе к вечеру вышли к Великим Лукам.

Зрелище которое я увидел потрясло меня до глубины души: одно дело знать, что город был предан огню, а другое увидеть его собственными глазами. Когда мы вышли из леса предо мной открылась огромная пустошь еще год назад являвшаяся многолюдным городом, а сейчас представшая в виде бескрайнего пожарища. Вокруг на сколько хватало глаз были видны остовы сгоревших городских стен и домов жителей, ряды закопченных печных труб и останки обрушившейся колокольни Ильинского монастыря, возвышавшейся сейчас словно надгробный камень на могиле великого города. Я много раз видел сожженные деревни и села, но то что увидел сейчас мне было сложно понять и принять.

Лисовчики. Они ничего после себя не оставляют: ни домов, ни людей, ни даже городов, – сказал Батя, заметив как я смотрю на останки Великих Лук, – Они бесы, вылезшие из ада, служащие на посылках у ляхшского королька. Им нужен был город для защиты дороги до Москвы, но как только к стенам подошли торопчане то запалили крепость и ушли к Смоленску.

Торопчане? – удивился я.

Да, они. Из Торопца еще по осени посланцев Жигимонда прогнали, а следом стали под свою руку и другие города приводить. Вот и к Великим Лукам пришли под началом воеводы Гагарина. Сила у торопчан великая была, ведь кроме них в войске были воины из других городов, в том числе и луцкие дети боярские. Поняли ляхи, что город им не удержать вот и решили его спалить, – ответил Батя.

А кому Торопец служит сейчас?

Да никому вроде, себя обороняют от всех ворогов в округе, хотя, ходят слухи, что они с Ополчением, Москву осадившим, дружат, но правда это или ложь я не знаю. Верно лишь одно – ляхов торопчане на дух не переносят. Так что тебе лучше по их земле дальше ехать, а может и службу в Торопце найдешь?

Нет, мне к Москве нужно, вину искупать. Но за доброе слово спасибо, – сказал я и слегка поклонился.

Да пожалуйста, но добрым словом сыт не будешь, так что возьми с собой в дорогу, – сказал Батя и достал из своего сидора круг ржаного хлеба, кусок солонины и сушеную рыбу.

Я с благодарностью принял этот дар и вновь поклонился мужику, обнявшему меня по отечески. Теперь мне стало ясно за что его прозвали Батей.

А теперь иди сынок, поспешай. Тебе лучше уйти от пепелища подальше, а то можешь на ляхов наткнутся, что у Невеля сейчас обосновались, – сказал Батя, а затем как-то резко повернулся и пошел в обратный путь.

Я посмотрел ему немного вслед, а затем оседлал коня и поехал вокруг сожженного города. Ехал я быстро, стараясь как можно скорее покинуть сие печальное место, да к тому же нужно было покинуть открытое место и скрыться в лесу близ дороги на Торопец. Мой конь (надо бы придумать ему имя) видимо имел тоже мнение и без понукания быстро передвигал своими ногами и вскоре нам удалось оставить руины Великих Лук позади.

Когда пепелище скрылось от моих глаз за поворотом дороги мне сразу стало как-то легче дышать и на душе повеселело. Мне захотелось даже петь, но помятуя о возможной близости врагов, я не стал этого делать.

До вечера я ехал без каких-либо затруднений и останавливался лишь только для того, что бы поесть и дать отдых коню. Заночевать я решил недалеко от дороги у ствола упавшей сосны. Костер я не разжигал, да это было и не к чему: котла у меня не было, а ночь обещалась быть теплой.

Утро выдалось светлое, на небе ни облака, где-то заливался песней соловей и на мгновение мне показалось, что нет никакой войны и страдания людей русских, не было тех бед и злодеяний которые я ставил себе в вину. Казалось, что сейчас меня позовет мама на обед, а затем долго будет ругать за то, что не ночевал дома и отлынивал от работы.

Именно в этот момент я услышал недалеко детский голос звавший маму. Я встрепенулся, мотнул головой, стряхивая с себя сон и прислушался. Вскоре детский голосок вновь позвал маму и тогда я встал и, держа наготове оружие, осторожно пошел на звук.

Тихо подкравшись, я вышел на небольшую прогалину рядом с проселочной дорогой, выходящей на торопецкий тракт. Там я увидел старенькую телегу и пасущуюся тут же кобылу, а рядом с ней молодую бабу, обнимающую маленького мальчика лет пяти. Мальчонка плакал и звал маму, а баба пыталась его успокоить, но у неё это получалось плохо.

Вскоре к телеге из леса вышел худосочный мужик с копной черных волос на голове и растрепанной бородой, а следом за ним девчонка лет семи с охапкой хвороста. Девочка, увидав плачущего мальчика, тут же бросила хворост и подбежала к нему и тоже стала успокаивать его. К моему удивлению это ей удалось лучше чем бабе.

Мужик тем временем, не обращая внимание на плачь ребенка, стал разводить огонь. Вскоре веселое пламя начало облизывать бока небольшого котла, в котором варилась каша. Запах от варева немедленно разнесся по округе и у меня заурчало в животе.

Посмотрев на это дело, я решил показаться перед ними, но перед этим вернулся к коню, оседлал его и, собрав свой небольшой скарб, не таясь, вернулся к поляне. Когда я вышел из леса баба от страха коротко вскрикнула и быстро спрятала детей за спину. Мужик резко встал и схватил, горящую палку, и подошел ближе к семье, стремясь защитить её от угрозы.

Я вытянул вперед руки в знак отсутствия угрозы и широко улыбнулся.

Не бойтесь, я не причиню вам вреда. Я просто хотел присесть к вашему костру и преломить с вами хлеб, а то в этих местах горячую еду добыть трудно, – сказал я и в подтверждение своих слов вынул саблю и положил её на землю, а затем достал из седельной сумки четвертинку хлеба.

Мои действия немного успокоили крестьян и я смог приблизится к ним. Мужик тем временем опустил горящую палку, а баба, хоть и продолжала прятать детей за спиной, делать это стала не столь настойчиво. Воспользовавшись этим дети выглянули из-за спины матери и со смешанным чувством страха и любопытства воззрились на меня.

Я подмигнул девчонке и состроил смешную рожицу. Она засмущалась и вновь спряталась за спину матери, но через мгновение вновь выглянула, задорно улыбаясь.

Тем временем я протянул четвертину хлеба отцу семейства. Он с опаской приблизился и осторожно взял хлеб. Затем он несколько мгновений раздумывал прежде чем отломил небольшой кусок и откусил от него, тем самым совершив, древний, как сама земля ритуал мира.

Можете отведать нашей каши, коли желаете, – сказал мужик и указал рукой на место у костра.

Я слегка кивнул в знак согласия и непременно воспользовался предложением. Мужик сел напротив меня, положил головешку обратно в костер и сказал жене с детьми последовать его примеру. Вскоре мы уже все сидели у огня, предвкушая скорый завтрак.

Вижу от ляхов бежите? – спросил я, когда мужик стал накладывать кашу в мою миску.

От них и от прочих лиходеев, – пробурчал крестьянин в ответ.

Говорят в округе не осталось ни одной целой деревни. А вы откуда будете?

Ниоткуда – от нашей деревни тоже одни головешки остались, – сказал мужик и как-то сумрачно посмотрел на меня, – Её казаки сожгли, – добавил он через мгновение.

Мне от его слов стало немного не по себе. Я понимал, что никакого отношения к сожжению его деревни не имею, но все же возможно мне приходилось стоять в одном строю с теми кто обидел людей, сидящих сейчас предо мной.

Да уж, времена нынче лихие. В тати да воры подались все кому не лень и крестьяне, и казаки, и дворяне, даже бояре по этой стезе пошли, – сказал я, стараясь продолжить разговор.

Эти-то первые воровством занялись и всех нас предали как агнцев на заклание, – с грустью сказал мужик и передал мне миску с кашей.

Каша была жидковата, но это всяко было лучше чем один хлеб с водой есть. Кроме того для жира я еще добавил в общий котел солонины, что сделало кашу гораздо вкуснее и это было видно по довольным лицам детей.

Ели мы молча, так что было слышно как вдалеке пели птицы. Они-то и предупредили нас об опасности. Когда я уже зализывал куском хлеба остатки каши на дне миски божьи птахи вдруг перестали петь, погрузив нас в полнейшую тишину. Я сразу насторожился, положил пустую миску на землю и пошел к торопецкому тракту. Крестьянин немного подумав последовал за мной следом, приказав жене собрать вещи в телегу.

Стараясь не шуметь я вышел к дороге и стал прислушиваться и вскоре уловил мерный топот копыт. Продолжая укрываться в лесу, я пошел навстречу приближающимся к нам всадникам. Выйдя к повороту дороги, от которого шел прямой путь шагов на триста я увидел тех кто ехал по тракту. От увиденного у меня сжалось все внутри, а на лбу мгновенно выступил пот. По дороге к нам ехали четверо всадников и у меня не было сомнения, что это лисовчики – на шее ехавшего первым коня висела в виде украшения человеческая голова.

Лисовчики ехали не спеша на уставших конях, настороженно оглядываясь по сторонам. Мне показалось, что они от кого-то бежали еще совсем недавно, а сейчас переводят дух. Заводных коней у них не было и вообще я впервые видел этих зверей столь загнанными. Обычно лисовчики стараются выглядеть браво, показывая свое превосходство над окружающими, восседая на рвущихся в бой жеребцах, имея с собой до трех заводных коней. Они всегда готовы к бою и ведут себя в нем неистово будто бы в них вселились бесы, хотя впрочем почему будто бы? Лисовчики по мнению многих и были бесами. Однако сейчас, что-то и кто-то заставил их ехать и оглядываться в страхе за свою жизнь. Но как бы то ни было они были для нас опасны даже в таком состоянии.

Вдруг ехавший впереди воин вскинул руку и показал в нашу сторону. От этого я припал к земле, но тут жевстал обратно, поняв, что увидеть меня с дороги нельзя. Тогда на что показал лисовчик? Я повернул голову и выругал себя за беспечность – над лесом поднимался дым от костра. Поняв свою оплошность я побежал обратно и сразу столкнулся с крестьянином, который стоял за деревом.

Что там? – спросил он.

Лисовчики, четверо… – коротко ответил я.

Может отобьемся? – сказал мужик и поднял руку с топором.

Слишком опасно, – ответил я, – лучше уйти подальше.

Не дожидаясь ответа мужика я быстро пошел к костру. Баба с детьми уже успели за это время сложить в телегу весь нехитрый крестьянский скарб и сейчас впрягали лошадь. Когда я вышел на поляну все трое посмотрели на меня вопросительно, но я не стал им ничего говорить, а сразу прошел к своему коню, поднял саблю с земли и вернул её в ножны. Затем я достал пистоль из седельной сумки и стал заряжать его.

Вышедший за мной крестьянин все рассказал жене, ввергнув её в ужас. Затем он подошел к костру и затушил его, проклиная себя за то что разжег его.

С телегой мы далеко не уйдем, нужно её бросить и уходить лесом к Торопцу, – сказал я, зарядив пистоль.

А дети? Они далеко без телеги не уйдут, особенно мальчик, – возмутилась баба.

Я бегло взглянул на детей и поймал взгляд черных глаз полных страха. Обладала этим взглядом, маленькая девочка, крепко обнявшая младшего брата, который в свою очередь начал плакать. Эти два бездонных черных колодца в окружении длинных ресниц словно вывернули меня наизнанку и я не столько осознал сколько ощутил сердцем, что сделаю сейчас. Отвернувшись обратно к коню, я погладил его по шее и мысленно обратился к нему: – «Если выживу сегодня, назову тебя Ветер». Затем ни слова не говоря крестьянам взял коня за узду и повел к дороге.

Ты куда? – спросил меня мужик.

Пойду прогуляюсь, погода хорошая, солнце вон как светит, – сказал я в ответ, а потом добавил посмотрев мужику в глаза, – Как только все уляжется быстро езжайте к Торопцу, там говорят сейчас спокойно. – затем сделав два шага добавил, – Меня Демьян зовут, я казак из-под Калуги…

Я не стал ждать ответа от мужика, да его и не последовало. Быстро добравшись до тракта я сел на коня, проверил хорошо ли выходят сабля и кинжал из ножен, а следом взвел замок на пистоле и спрятал его за спиной. Затем тяжело вздохнул от тяжести взваленного на себя креста, посмотрел на безоблачное небо и перекрестился, ища помощи Его и защиты для себя и семьи крестьян. Закончив молитву я тронул коня и выехал навстречу лисовчикам, стараясь делать вид, что встретил старых товарищей после долгой разлуки.

Глава 3

3 Глава

Я не сразу понял, что сказал казак и было хотел догнать его и садануть топором по спине, что бы он не выдал нас. Однако, посмотрев на его печально-возвышенный вид понял, что он имеет другой умысел. Подождав немного, когда казак скроется из виду, я осторожно последовал за ним, крепко взявшись за рукоятку топора, готовясь дорого продать свою жизнь.

Когда я вышел к дороге то увидел, что казак уже едет навстречу лисовчикам. Он встретил их как старых друзей и стал весело что-то рассказывать. Лисовчики так же дружелюбно отвечали ему, но все же вели себя настороженно, не убирая далеко рук от оружия.

От этого зрелища я до боли сжал рукоять топора, жалея, что не убил этого… Демьяна. Я стал корить себя, что поверил этому незнакомцу, расслабился, поведясь на обычай преломления хлеба. Однако, сейчас поздно было, что-то с этим делать, нужно торопиться назад и забирать Феклу с детьми и уходить лесом как можно далеко.

Только я собрался уходить как казак каким-то неуловимым движением выхватил кинжал и вонзил его шею ближайшему лисовчику, с которым до этого собирался поделится куском хлеба. Лях или кто он там схватился за горло и медленно начал оседать. Но казака это мало волновало – выхватив из-за спины пистоль он с грохотом разрядил его во второго лисовчика, а затем, не дожидаясь действий оставшихся в живых врагов погнал коня через поле прочь от дороги и от нас.

Только увидев это я понял замысел казака и мой гнев сменился на глубокую благодарность и даже братскую любовь к этому незнакомому человеку, решившему рискнуть жизнью ради нас, простых крестьян, которых он сегодня увидел впервые. Я как завороженный смотрел как казацкий конь словно ветер уносил своего седока прочь от преследовавших его врагов. Лисовчики же, нещадно стегая своих коней нагайками, старались догнать казака, но было видно, что у них это не получается и тогда они стали стрелять из луков. Я застонал когда увидел как одна стрела попала в спину моего спасителя, но он продолжил скакать, ничем не выдав своего ранения, продолжая отрываться от преследователей. Вскоре после этого казак скрылся из виду и я не мог видеть чем закончилось преследование.

Я подождал немного, пытаясь высмотреть еще, что-нибудь, а потом поспешил назад к нашему небольшому стану, вспомнив о наказе казака. Когда я вышел на поляну моя Бурка, добрая кобыла, уже была впряжена в телегу, в которой уже был уложен весь наш скарб.

Что там произошло? Куда уехал этот казак? – спросила меня Фекла как только я вышел на поляну.

Убил двоих лисовчиков, а остальных увел за собой, – ответил я.

Не может быть… – не веря моим словам, удивилась баба.

Может. Бога буду молить за него, но сейчас нам следует поспешать прочь от сюда, – сказал я и, взявшись за вожжи, повел Бурку с телегой через поляну на проселочную дорогу.

Фекла молча взяла детей за руки и пошла следом. Скоро мы вышли через просвет в лесу на дорогу, а оттуда на торопецкий тракт. Здесь мы увидели результат трудов казака: посреди дороги стоял конь с высушенной головой ребенка на шее, а рядом в дорожной колее лежал его седок с кинжалом в шее, украшенной ожерельем из ушей. Чуть поодаль стоял второй конь с уснувшим вечным сном хозяином в седле, на ремне которого я заметил кинжал с рукояткой кости и она была точно не коровья.

Завидев убитых лисовчиков, Фекла подхватила мальчонку на руки и закрыла ему глаза, боясь, что он снова расплачется. За девчонку она не беспокоилась та уже давно привыкла к виду мертвых. Проходя мимо убитого лисовчика, та остановилась на мгновение, внимательно посмотрела в его лицо, а затем плюнула на хладный труп и побежала догонять Феклу с братом.

Я же, проезжая мимо, высмотрел кошели у убитых и хотел было забрать их, но одернул себя, боясь представить каким путем попало к лисовчикам серебро. Вместо этого я хлестнул Бурку вожжами по крупу, что бы она пошла быстрее и вскоре мы минули место скоротечной схватки. Однако, замедлять ход я не стал, понимая, что выжившие лисовчики могут вернутся в любой момент.

Фекла, посади Савву в телегу, а то на руках ты его далеко не унесешь, а сам он идти будет медленно, – приказал я бабе.

Фекла послушно подошла к телеге и усадила в неё мальчонку, а затем взялась за борт, что бы легче было идти. Савва уселся на мешки с зерном и поглядел на сестру с беспокойством, ища её поддержки. Марья быстро подбежала к нему и взяла его за руку.

Посмотрев на это я обратился к Фекле:

Ты бы уже научилась Савву успокаивать, на звать же каждый раз Марью.

Да как ж его успокаивать если он каждый раз мамку зовет, а я ему кто? Никто… – печально сказала Фекла и погладила Савву по голове.

Я тяжело вздохнул от своего бессилия, признавая её правоту. Савва и Марья не были нашими детьми, да и сама Фекла мне не жена. Моя Настенька сейчас лежит в земле вместе с сыновьями в могилке, что я вырыл наскоро во дворе дома, точнее того, что от него осталось.

Нашу вольную деревню долго обходила беда стороной. Уж несколько лет великолукскую землю раздирали и грабили различные тати: то воровские люди придут, то царские, то ляхи, а один раз и свеи наведались. Однако, мы смотрели на это со стороны – нашу деревню спасало то, что мы жили вдали от дорог, но прошлой осенью беда добралась и до нас.

В тот злополучный день в начале сентября я с самого утра запряг Бурку в телегу и уехал на заимку в лесу. Восемь лет назад я нашел обширную поляну в лесу, расчистил её, вырубил лес вокруг и выкорчевал пни, а затем вспахал её. Я не был единственным в нашей деревне кто сделал заимку под посевы – этим делом занимались все кому было не лень работать, ведь царские подати платились с поля, а если мытарь1о поле не знает то и мыто не насчитает. Благодаря этой заимке мы с Настасьей пережили голод, не сказать, что ели от пуза, но и лебедой не питались. Вот и в черный день прошлой осенью я уехал на заимку – нужно было обмолоть зерно, что мы собрали на прошлой неделе. Настасья с детьми со мной не поехала – захворал младший сынок Васютка. Ах если бы я настоял… Но прошлого не воротишь.

Весь день я пробыл на заимке и сумел обмолоть шестьдесят пудов ржи. Я был доволен собой ведь мне удалось обмолоть почти половину всего урожая. Зерно я ссыпал в амбар, построенный мной здесь же в лесу, а следом под самый вечер поехал домой.

По дороге назад я еще издали почувствовал, что-то неладное: было непривычно тихо, а затем в носу защекотало от запаха гари. Я ускорился насколько позволяла дорога и подуставшая Бурка. Подъехав ближе я увидел сквозь листву деревьев, поднимающийся в небо дым. Тогда я бросил Бурку и что есть силы побежал в деревню, где застал догорающие остовы домов.

Я встал как вкопанный пытаясь осознать произошедшее. Поначалу мне подумалось, что произошел пожар и все деревенские сейчас скрываются где-то поблизости, но потом я заметил недалеко от леса Николку, старшего сына старосты. Он лежал в посреди вытоптанной травы лицом к земле, а из его спины чуть пониже шеи торчал обломок стрелы.

Не думая более не мгновения, я опрометью бросился к останкам своего дома. Когда я прибежал то стал раскидывать еще дымящиеся бревна в надежде расчистить вход в подпол, однако вскоре мои глаза уловили странные угли в углу дома близ печи. Подойдя ближе, я понял, что это… ноги мои подкосились и я пал на колени – предо мной лежали обгоревшие кости моей семьи.

Останки Настасьи лежали поверх Васютки и Ванютки, сыновей. Видно она до конца пыталась их защитить, но её усилия были тщетны. Я осторожно протянул руку и дотронулся до черепа Настасьи, и по моим щекам сами собой заструились слезы. Свет померк в моих глазах и я завыл, словно пытаясь выдохнуть ту боль, что легла сейчас на сердце.