Смутные люди

– Присаживайтесь люди добрые, места у костра всем хватит, – сказал он.

– Спасибо большое, – с издевкой сказал Марек, – Только вот извини не припомню, что бы я тебе разрешал с земли подниматься.

Тут же монах получил удар рукой в кольчужной перчатке по голове и вновь оказался на земляном полу амбара. Марек силы не пожалел, сломав монаху нос и сильно разбив губу. На какое-то мгновение он даже потерял сознание, но пинок Марека привел его в чувство.

Жив, это хорошо, а то мне с тобой хотелось еще поговорить, – сказал Марек.

Вид окровавленного, беззащитного монаха тронул меня. Я за свою жизнь убил немало людей, по делу и без, но у меня и в мыслях никогда не было трогать божьих людей. Монахи отказываются от мирской жизни и посвящают её служению Богу, отмаливая грехи человечества в том числе и мои. По этой причине я решил вступится за монаха.

– Марек прекрати. Он не опасен и вреда причинить не может.

– Не может говоришь? Да он только притворяется. Наверняка его послали следить за нашим войском. Думают, что монаха мы не тронем, – ответил мне Марек, а затем вновь повернулся к монаху, – Да!? Говори куда ты шел и зачем!?

– Я из Псково-Печерской лавры, брат Еремей, послан братией с лекарственными травами в Ильинскую обитель4, что в Великих Луках, – утирая кровь с лица ответил тот.

– Врешь!!! Ильинского монастыря больше нет, а ты пришел в эти земли следить за нами!!! Да и вещей у тебя многовато для простого монаха!!! – свирепея прокричал Марек, указав на большую суму и берестяную котомку, прислоненную к стене амбара.

– Бог свидетель я не вру, а про судьбу Ильинской обители только сейчас от вас узнал, – ответил монах.

– Опять врешь!!! Я никогда не поверю словам русского быдла и Богом ты еретик не прикрывайся!!! – прокричал Марек и угрожающе поиграл саблей в руке.

– Марек! Прекрати! Он божий человек, его нельзя трогать! – попытался я образумить своего товарища.

– Отстань! – ответил он мне.

Я посмотрел на монаха, а затем на искривленное злобой лицо Марека и понял, что он сейчас сделает.

– Я не позволю тебе обидеть божьего человека! Оставь его в покое! – сказал я и положил руку на рукоять сабли.

– Ах да, я и забыл, что ты такой же русский как и этот монах, да к тому же православный! Решил о святости вспомнить? Думаешь на небе тебе это зачтется? – накинулся Марек на меня, – Только вот ты явно об этом не думал когда трупы товарищей обшаривал по ночам.

Я был уверен, что никто не знает о моем грехе и растерялся, не в силах найти слова для ответа.

– Что!? Удивился!? Думал никто не знает!? Об этом весь десяток знал и скрывал, что бы твой позор на нас не перешел! А ты вместо благодарности решил саблю на меня поднять!

Марек подошел ко мне вплотную, держа клинок наготове, а я совсем опешил от его напора.

– Испугался!? Не ровен час обделаешься!? Иди отсюда если не можешь смотреть! Иди! А не то сам вместо монаха кровью исходить будешь! – сказал Марек и толкнул меня к выходу.

Я отступил и на мгновение остановился в нерешительности, но через мгновение вынул саблю, направив её на Марека.

Что-то ты не уверенно саблю держишь, смотри порты не обмочи, – усмехнувшись сказал Марек.

Я хотел что-то ответить, но Марек не дал мне шанса. Он обрушил на меня град ударов и через несколько мгновений выбил саблю из моих рук, приставив острие своего клинка к моей груди.

Прикончить бы тебя, да не хочется проливать кровь шляхтича перед этим быдлом, а то он решит, что у нас чести нет, – прорычал Марек, – а теперь пошел вон отсюда!

У меня пересохло во рту, а руки налились свинцом, так что я не мог их поднять. Яростный взгляд Марека вселил в меня страх и я, не помня себя выбежал из амбара.

А Марек, не обращая на меня больше внимания, повернулся и пошел к монаху проговорив:

– Teraz, kurwa synu, twoja kolej.

Выбежав из амбара, я тут же неожиданно увидел перед собой два светлых глаза, наполненных лазуревым цветом. Эти глаза были точь в точь как у матери, такие родные и теплые, правда, почему-то, смотрящие сейчас на меня с холодной злобой. Это так меня поразило, что я даже не почувствовал как сталь пронзает мою грудь.

– «Мамочка, любимая, почему ты гневаешься, я что-то сделал не так?» – успело промелькнуть у меня в голове прежде чем я провалился во тьму.

Глава 2

2 Глава

Кинжал прошел в аккурат между ребрами сквозь тонкий промокший тегиляй, поразив сердце. Лях умер мгновенно, не успев издать и звука. Я подхватил его и аккуратно положил на землю, вынул из его груди кинжал, достал саблю и бросился в амбар.

Когда я вбежал туда второй лях угрожал отцу Еремею кинжалом, грозя выколоть монаху глаз и требуя от него какого-то признания. Я напал на него пока он стоял ко мне спиной, но он каким-то чудом успел меня заметить, развернуться и отбить удар кинжалом.

– Решил вернутся Аким!? – с легким говором закричал на меня лях, а затем удивленно воззрился, потеряв на мгновение дар речи.

Я воспользовался этим и рубанул его сверху вниз, но он опять защитился кинжалом и моя сабля лишь самую малость резанула его тегиляй. Резвость врага меня удивила, что говорило о его мастерстве, а значит победа легкой не будет. Понимая это я стал наносить град ударов, не сильных, но быстрых, дабы он не смог достать саблю.

Надо отдать должное, сражаться лях умел. Он искусно отбивал мои удары и достаточно долго сопротивлялся, но всё же сабля лучше кинжала и в какой-то момент я рубанул его по руке, а затем, нанес укол в ногу, распоров бедро, из которого брызнула кровь, обагрив стену амбара. Лях тут же упал на пол и попытался закрыть рану на ноге рукой, но тщетно: кровь продолжала хлестать как из ручья. Затем он все же достал саблю и попытался встать, но упал на колено, после чего стал размахивать клинком и сквернословить на своем языке, угрожая мне смертью. Видя это, я отошел на один шаг и просто стал наблюдать – конец мне был очевиден. Через минуту лях повалился на землю, перейдя с крика на хриплый шепот, а вскоре и совсем затих, испустив дух.

– Отец Еремей, с вами всё в порядке? – оторвав взгляд от лежащего в луже крови ляха, спросил я монаха, вытирая саблю от липкой крови.

– Всё хорошо, брат мой, – ответил отец Еремей, держась за живот.

Я подошел к нему, помог подняться и дал свой платок, чтобы он вытер кровь с лица.

– Спасибо, Демьян, – поблагодарил монах и принялся утирать лицо.

Пока отец Еремей приводил себя в порядок я вложил саблю в ножны и осмотрел тела поверженных врагов. Как я и ожидал ценного при ляхах было мало: мне удалось найти только одиннадцать грошей, да добротные сабли с кинжалами (доспех на них был плохий).

– Возьмите отче серебро, мне оно нынче без надобности, а вы ему найдете применение, – протягивая кошель с грошами отцу Еремею, сказал я.

Монах немного поколебался, но все же принял кошель. Затем он подошел к своей котомке из бересты и достал от туда небольшую икону Николая Угодника, подошел к убитому ляху, закрыл ему глаза и начал читать «Святый Боже». Мне было не по себе смотреть как отец Еремей молится за душу только что убитого мной врага и я вышел из амбара, всё равно надо было поискать лошадей, ведь не пешком же ляхи пришли в деревню, да еще в такой дождь.

Я быстро обошел всю деревню и у крайнего дома нашел то что искал – двух боевых коней: бурого десятилетку и молодого гнедого из дорогих, на которых обычно знатные бояре ездят. Выглядели они правда неважно: в грязи по самое стремя с понуро опущенными шеями и явно голодные. Обыскав седельные сумки, я нашел немного овса и, наполнив им рептухи, дал корм лошадям, чему они, довольно фыркая, обрадовались.

Кроме овса я обнаружил сменную одежду шляхтичей, но её пришлось выкинуть из-за вшей (заниматься чисткой времени у меня не было). Также мне посчастливилось найти еще два кошеля с серебром в общей сложности на шестьдесят грошей, но главное у седла бурого конька я нашел ручную пищаль или как её еще называют – пистоль. Это было хорошей находкой, особенно учитывая, что там же лежало двадцать пуль и полная пороховница.

В приподнятом настроении я пошел обратно к амбару, держа за узду повеселевших коней. У амбара я увидел как отец Еремей, не обращая внимание на льющуюся на него сверху воду, проводит панихиду по ляху, которого я сразил первым и меня это удивило. Прочитать Святый Боже можно над любым усопшим, но панихиду только для православных. Однако, прерывать обряд я посчитал неправильным и прошел с конями в амбар, дабы они хоть немного обсохли и отдохнули.

Я решил переседлать лошадей и сменить им чапраки1, благо нашлись в седельных сумках сухие. В это время кони не переставали поедать овес и при этом их нисколько не смущало, что они стоят рядом с убиенными хозяевами, видимо смерть для них дело привычное.

Пока я занимался лошадями отец Еремей закончил панихиду над ляхом и вернулся в амбар.

– Дал лошадкам отдохнуть? Это хорошо. Коли человек к тварям меньшим доброту имеет то и в душе у него свет Божий есть, – похвалил меня отец Еремей.

– Отче, а почему вы панихиду ляху устроили, он же латинянин? – спросил я.

– Перед смертью я узнал, что он православный, из-за этого размолвка между ними вышла, – посмотрев на убиенных, ответил отец Еремей, – А коли человек православный то его отпеть можно, не говоря уже о панихиде, хоть он видимо и натворил в жизни лихих дел, за что и смерть принял. Ну да теперь Бог ему судья, всё что я мог для него сделать я сделал. Вот разве что похоронить бы его?

Последнее слово было обращено ко мне, но хоронить ляхов у меня желания не было.

– Можно было бы, отче, но поблизости могут быть их товарищи и нам следует уехать отсюда как можно скорее, а их свои захоронят, когда найдут,– сказал я.

Отец Еремей подумал немного и согласно кивнул, затем завернул икону в холстину и положил её в котомку, в которую начал складывать и остальные свои вещи. Видя это, я снова начал седлать коней.

Когда я закончил мы вывели лошадей из амбара, при этом Отец Еремей выбрал себе более уставшего бурого конька, а я, к своей радости, оседлал гнедого. Следом за мной, подоткнув рясу, на коня вскочил и Отец Еремей, да так ловко, как будто всю жизнь в седле провел. Меня это удивило и заставило задуматься о прошлом монаха. Хотя, учитывая, что мы с ним встретились всего два дня назад, было странно удивляться чему-то новому относительно своего попутчика.

– Куда едем, отче? – спросил я.

– Я хочу всё же добраться до Ильинского монастыря и Великих Лук, может там кто-нибудь уцелел и сможет мне помочь, – ответил отец Еремей и направил своего коня по южной дороге, – Но это мой путь, тебе им идти не обязательно.

– Да, мой путь нынче лежит в Москву, грех на мне перед столицей, надобно долг вернуть, – ответил я, пуская коня вслед монаху, – Ну, а пока могу проводить вас отче.

– Грех можно и в монастыре отмолить. Когда закончим можешь вместе со мной в Псково-Печерскую обитель вернуться, – искренне позвал меня отец Еремей.

– Не могу отче. Мой грех мирской, в миру его и платить надо, а вот когда отплачу, то непременно к вам в обитель заеду.

– Твоя правда, сын мой – службу вору только службой правде искупить можно, – согласился со мной отец Еремей, а затем задумавшись спросил, – А как вора то звали, которому ты служил?

– Богдашкой его звали, будь он неладен, сколько людей с пути сбил, хотя по началу много дельного говорил, – ответил я и вспомнил как услышал, что царь Дмитрий выжил и снова людей собирает.

По всем концам страны тогда разъезжали гонцы с вестью о чуде – воскрешении убиенного царя. Они же возвещали волю его: извести государевых изменников, вернуть правду на русскую землю и самое главное – выплатить все недоимки по жалованию. А я к тому времени уже два года жалования не получал, хотя службу, как и полагается казаку, нёс исправно на Окском рубеже вблизи Калуги.

Я как и многие поверил в посулы вора и пошел к нему на службу. Первым делом мы начали наказывать изменников спасшегося царя: убивали бояр, грабили их имения, несли гнев государя нашего по всем сторонам и весям. Правда жалование нам стали платить из награбленного, но это объясняли тем, что государева казана в Москве и пока её не возьмут порядка не будет. Так и пошло – мы грабили всех на кого укажут царские люди и с этого жили.

Долго я верил этому ложному царю и как было не верить когда многие бояре и казацкие атаманы примкнули к нему. Да что там бояре, целые города шли ему на поклон, почти вся страна поклонилась в ноги воскресшему царю, а те кто сопротивлялся карались нещадно: Козельск, Кромы, Волхов, Ростов и многие другие. Войска Шуйского ничего не могли с ним сделать и сами даже переходили на сторону вора. Как же было не верить в истинность воскрешения царя, особенно после того как его признала жена, царица Марина.

Это продолжалось долго, никто не мог сопротивляться воровским людям, никто не мог встать против царя Дмитрия. Может быть вор так и остался на царстве, свергнув царя Василия, но подвели его люди, потерявшие всякую меру в грабеже. Непокорные бояре кончились, купцы ушли на подвластные Москве земли и тогда начались грабежи простого люда, а вот этого народ не стерпел.

Сначала один, затем другой город стали отказывать в дани вору, собирали войска и били малые отряды. На всю страну прозвучал отказ Троице-Сергиевской лавры подчиниться самозванцу и попытки сокрушить её святые стены ни к чему не привели. Тогда было решено взять маленькую крепость Устюжну, где делались пушки, но горожане от мало до велика взялись за оружие, благо его было много, и отбили все штурмы.

Это было началом конца воскресшего царя. Люди, еще недавно целовавшие крест самозванцу, отходили от него к Шуйским или объявляли себя князьями каких-нибудь земель и начинали там править, а поляки после начала осады Смоленска дак вообще посадили лжецаря под замок. Однако, вору удалось сбежать к нам в Калугу, тогда я и увидел его впервые.

Царь мне показался каким-то замученным, взъерошенным и одиноким. Он выглядел так, что его хотелось защитить и мы защитили. Со всех окрестных городов и земель была собрана рать с помощью которой вор крепко осел на нашей земле. И я встал в ряды этой рати: бил ляхов, что ходили в нашу сторону от Смоленска, бил людей Боярской думы, ходивших от Москвы, но по большей части мы расправлялись со всяким кто косо смотрел на царя.

Так продолжалось несколько месяцев пока я случайно не подслушал разговор царя с атаманом Заруцким. Они спорили о том, что делать дальше и рассорились, вот тогда-то Заруцкий и назвал царя Богдашкой, а вор этому не противил, подтвердив слова атамана. После этого я понял, что служу неправедному делу, цель которого ограбить и разорить русскую землю, а не спасти царя и русскую землю от ляхов и воров бояр, засевших в Москве.

Я долго планировал побег из войска, но всё решилось само собой после убийства самозванца. Рать разбежалась в разные стороны и я не был исключением.

После этого начались мои мытарства по разоренной земле. Повсюду правил волчий закон – за кем сила тот и прав. В таком разе одинокому казаку было трудно выжить и я прибился к ватаге, присягнувшей новому царю Владиславу. Вместе с ними я и прибыл под Смоленск.

На месте стало ясно, что никакого царя Владислава под Смоленском нет, а от его имени грамоты рассылает польский король Сигизмунд. Нас же решено было при первой же возможности послать на взятие города, так как жизни наши ляхам были не нужны. А что бы мы не артачились за нами в пригляд поставили лисовчиков. Этим живодерам на жизнь людей было начхать, их даже сам Сигизмунд боялся. Вот я и начал готовиться к очередному побегу, теперь уже из ляшского войска.

Неделю назад подвернулся случай. Лисовчики где-то раздобыли водки и нажрались как свиньи всем табором вот я, не долго думая, и убёг из-под Смоленска. С этого времени моей целью стала борьба с ляхами и их сторонниками, а значит мой путь ныне лежал к Москве и стоящему под её стенами ополчению. А позавчера я встретил отца Еремея, которому как на исповеди рассказал все, в чем считал себя грешником.

Отец Еремей понял меня и благословил на исправление, но попросил проводить до Великих Лук и стоящей там Ильинской обители. Так мы и оказались в этой пустой и злосчастной деревне, чуть было не ставшей для нас роковой. Однако Бог миловал, видно действительно начинание отца Еремея Ему по нраву – найти людей для помощи Пскову, на который вострит ныне саблю свейский король.

– Думаете в Великих Луках еще кто-нибудь остался, а то ляхи сказали, что от Ильинской обители ничего не осталось, да и в городе наверное разорение? – спросил я.

– Возможно ты прав, сын мой, но больше идти сейчас некуда: новгородчина сейчас под свеями, Смоленск в осаде, до Москвы далеко, а торопчане нам не доверяют, так что только Великие Луки и остались, – с грустью в голосе ответил монах.

– Ну, может и не в городе, но в округе мы кого-нибудь найдем – не зря же нас Бог сегодня уберег, – пытаясь подбодрить отца Еремея, сказал я.

– Неисповедимы пути Господа нашего – может нам суждено погибнуть завтра или через месяц, но по другой причине, ведь грехов на нас немало и о святости говорить нам не пристало, – ответил отец Еремей и трижды перекрестился.

– До святости мне действительно далеко, но вам, отче, до неё рукой подать.

Отец Еремей улыбнулся, услышав мои слова, и снисходительно покачал головой.

– Демьян, ты обо мне ведь ничего не знаешь. Не знаешь кем я был до пострижения и за что молю Бога о прощении, – сказал Отец Еремей и серьезно посмотрел на меня, – Я клятву государю порушил и поднял на воинство его саблю.

– Как же так? – удивился я и даже остановил коня.

Мне сложно было поверить, что этот еще не старый, умный, сердечный, постоянно улыбающийся человек мог совершать дурные поступки. Его лицо излучало благость и смирение, и даже следы от побоев не смогли это стереть. Однако, получается, что за этим скрывается черное прошлое.

Сейчас не время и не место душу изливать брат Демьян, дай мне срок и я дам ответ, – ответил отец Еремей после раздумья, подставив лицо дождю.

Через несколько мгновений как по волшебству дождь прекратился, а вскоре показалось солнце впервые за неделю, однако, дорога от этого суше не стала, но ехать стало веселее. Солнышко приветливо отражалось в лужах и игриво переливалось своими лучами в капельках воды застывших в траве, принявшей изумрудный оттенок. Казалось, что мы едем по сокровищнице какого-то великана или даже самого Змея Горыныча. Однако, век такого богатства недолог, вскоре солнечные лучи иссушили воду на траве и драгоценный блеск исчез как не бывало.

Мы ехали не спеша из-за дорожной хляби, но не только: конь под отцом Еремеем прихрамывал. Было видно, что бурому коньку не долго осталось ходить по земле, но он нам был еще нужен и по этому следовало его поберечь.

Как только солнце стало клонится к закату я решил съехать с дороги и устроить становище для отдыха себе и коням. Отец Еремей не стал возражать и поехал вслед за мной. Вскоре мы нашли овраг в полутора сотнях шагов от дороги, показавшийся нам удобным для ночлега. На дне оврага была большая лужа, но склон пологим, что позволило нам расстелить кожаные покрывала под ветвистыми корнями упавшей сосны, не боясь скатится во сне в лужу.

Походив вокруг оврага, я набрал хвороста из сосновых и еловых веток могущих гореть даже насквозь промокшими. Я соорудил из них костер и разжег огонь с помощью ветоши из моей сумки и огнива. Стало тепло и телу и душе, что видимо расположило отца Еремея к разговору.

Ты спрашивал за что я прошу прощения у Бога Демьян? – сказал он и протянул мне сухарь из своей сумы.

Я с благодарностью принял сухарь и приготовился внимательно слушать монаха.

– Я раньше был боевым холопом у одного дворянина. Хорошо жил не хуже и не лучше других, но случился голод при царе Борисе, если помнишь, и из-за этого меня хозяин выгнал со двора искать себе пропитания, так как у него у самого зерна стало мало. А ведь я ему верно служил: в поход против свеев ходил и даже жизнь под Ругодивом спас. Обозлился я на него тогда – ночью поджег амбар и коня боевого увел. После этого начал странствовать в поисках пропитания и в итоге пристал к ватаге таких же как я неприкаянных воинов под предводительством Косолапа. Может слышал, о нас тогда вся Москва говорила?

Я кивнул, вспомнив о восстании боевых холопов под началом этого Косолапа, его еще Хлопком звали.

– В общем, грабили мы всё что можно, а потом и вовсе оседлали смоленскую дорогу. Тогда против нас начали посылать царевы войска, но дети боярские боялись с нами в бой вступать и мы расхрабрились. Думали, что никто с нами ничего не сделает, начали мыто брать за проезд по дороге и даже подумывали свою власть над окрестными землями установить. Однако, царя это всё не устраивало и он решил послать против нас стрельцов, раз уж от дворян толку мало. Мы прознали про это – за серебро можно много узнать – и устроили засаду, напали неожиданно и сразу же перебили их передовой отряд вместе с головой. Однако, лишенные начального человека стрельцы не растерялись, а наоборот собрались и соорудили стену из телег, где засели и стали отражать наши атаки. Тут стало ясно, что противник не отступит и не побежит. Косолап разъярился и повел нас всех в атаку, что бы перебить стрельцов, но получил удар пикой под ребро и был взят в полон, после этого мы все бросились кто куда. Я потом два месяца еще бродил по стране пока в одном селе не встретил священника отца Назария. Он наставил меня на путь истинный и направил в Псково-Печерскую обитель, где я и принял постриг.

Я слушал монаха и не мог поверить, что его судьба так похожа на мою, но всё же отец Еремей смог преодолеть злоключения и встать под руку Господа. После этого рассказа отец Еремей стал для меня образом преображения человека. Я ясно увидел, что так же смогу исправить свою жизнь – это придало мне сил и решимости в моем желании ехать к Москве освобождать столицу от ляхов, авось Бог смилостивится надо мной на Страшном суде.

О чем призадумался Демьян? Не такой ты мою жизнь представлял? Неисповедимы пути Господни, вот и я к Богу окольным путем пришел. Иногда нечистому нужно в глаза взглянуть, что бы к свету обратится. Вот я заглянул во тьму и так света чистого захотелось, что и не мыслю теперь жизни без Бога в сердце, – сказал монах и трижды перекрестился, прочитав про себя молитву.

Солнце уже зашло брат Демьян, пора бы и нам отдохнуть, – сказал отец Еремей когда закончил молиться.

Надо бы отче, но ночью кто-то должен у костра сидеть и за ворогами следить коли явятся… – ответил я.

Вот я и погляжу, мне все одно ночную службу отстоять требо. А сейчас брат Демьян будь добр со мной вечернюю молитву прочти, – сказал отец Еремей ласково, но так, что возразить было не в мочь.

Поглядев на небо и зарождающиеся звезды мы определили где находится Иерусалим. Затем отец Еремей достал икону Николая Угодника и прочел песнь Пресвятой Богородице, моля её об окончании смуты в душах людей русских. После этого он благословил меня на сон, чем я вскоре и занялся, лежа под навесом, сооруженным у корней поваленной сосны.

Спал я без сна, как будто провалился во тьму и наверное так и встретил новый день, если бы ночью, после молитвы отец Еремей не разбудил меня, настала моя очередь поддерживать огонь в костре. Я с трудом встал, чувствуя, что не отдохнул и что бы как-то привести себя в чувство прошелся вокруг оврага. На обратном пути я запнулся за корень и упал, ударившись о дерево. Боль была не сильной, но бодрящей, я конечно не так хотел избавится от сонного морока, однако, желаемое исполнилось.

Окончательно пробудившись, я вернулся к костру, у которого и встретил рассвет. Отец Еремей встал без принуждения и стразу принялся за очередную молитву, к которой присоединился и я. Только после общения с Богом мы принялись за еду – опостылевшие сухари, но ничего другого у нас не было.

Приняв пищу, мы продолжить наш путь. Мы долго не решались выехать на дорогу, прислушиваясь, не едет ли кто-нибудь. Но жди не жди, слушай не слушай, а все же ехать нужно и мы, дождавшись когда солнце поднимется достаточно высоко, выехали на дорогу, моля Бога об избавлении от встречи с врагом.

Бог был милостив, позволив нам без проблем проехать более двадцати верст до одной сожженной деревни. Таких деревень было на нашем пути не мало, но именно рядом с этой отец Еремей увидал дерево, увешанное словно береза сережками телами крестьян. Беглого взгляда мне хватило, что бы понять, что висят они здесь уже очень давно: тела уже успели сгнить, явив нам кости, обтянутые истлевшей кожей. Было тяжело смотреть на это, но за последние годы сердце мое зачерствело и, мысленно прокляв того, кто убил безвинных людей, я направил своего коня дальше, но меня остановил отец Еремей:

– Брат Демьян, погоди. Помоги упокоить убиенных.

Я выругался про себя и с опаской оглянулся по сторонам. Мне хотелось отказать монаху, сославшись на возможную близость врагов, но встретил взгляд отца Еремея и у меня все внутри перевернулось. Я коротко вздохнул, кивнул в знак согласия и направил коня к дереву висельников.