Смутные люди

Именно в этот момент в моей голове прозвучал вопрос: – «Кто?». И пораженное болью сердце, стало наполнятся гневом. Это предало мне сил, мои члены налились силой и я постепенно смог взять себя в руки.

Дальше я действовал словно смотря на себя со стороны. Я заставил себя встать и направил свое тело в лес к Бурке. Я привел её в деревню, достал лопату из телеги и выкопал могилу во дворе своего дома, сложив туда кости жены и детей. Следом, прочтя «Отче наш» я предал их прах земле и поставил крест из обугленных палок в изголовье могилы.

Было уже темно когда я закончил эту тяжкую для души работу. Я подошел к Бурке обнял её за шею и прошептал ей:

Теперь мы остались вдвоем.

И тут я увидел по среди дороги тень в образе женщины. Я отпрянул от Бурки и трижды перекрестился, но тень не исчезла, а наоборот стала приближаться.

Это ты Фрол? – спросила она.

Изыди! – крикнул я и вновь перекрестился.

Фрол это я, Фекла.

Я пристально посмотрел на тень и в неверном свете восходящего месяца признал жену нашего кузнеца. До конца не веря своим глазам, я пошел навстречу к ней и только когда оказался в трех шагах от нее убедился, что предо мной действительно Фекла.

Ты как здесь… Как ты выжила? Я думал, что все в деревне погибли, – спросил я.

Фекла не ответила мне, а сделав один неверный шаг рухнула на землю без чувств. Я подбежал к ней и попытался привести в чувство, но безуспешно. Тогда я взял её на руки и отнес к телеге и бережно уложил на днище. Затем я достал из мешка, что брал с собой на заимку зипун да рубаху. Рубаху я свернул и положил под голову Феклы, а зипуном укрыл её.

Тут Фекла залилась сильным кашлем, как будто сильно простудилась, но по всему было видно, что она надышалась дыма.

Фрол… кхе-кхе… Никита… кхе-кхе Они все погибли? – спросила она очнувшись, а затем вновь провалилась в забытьё.

Посмотрев на Феклу я понял, что моим планам заночевать на пепелище близ могилы семьи не суждено сбыться. Фекле нужен был отдых и не на досках телеги, а в доме. Единственное место, где она могла сейчас отдохнуть и прийти в себя была моя заимка и, не долго думая, я взялся за вожжи и направил Бурку в обратный путь к надежно сокрытому в лесу пахотному полю.

Путь до заимки занял у нас много времени. Дорогу туда я расчистил еще лет шесть назад, но она так и не стала прямоезжей и все так же оставалась просекой в лесу. Мне пришлось править Буркой в кромешной тьме, идя практически на ощупь, по едва заметным приметам находя повороты и загибы дороги.

На заимку мы приехали уже за полночь. Я бережно перенес Феклу в небольшой домик со стенами в две с половиной сажени. Внутри у меня был поставлен стол и три лавки вдоль стен, служившие как полагается еще и лежанками. Я положил Феклу на лавку, что была ближе всего к маленькой печурке, которую я сложил в прошлом году, намереваясь использовать дом зимой как охотничий.

Я разжег огонь в печи, а затем решил сварить сбитень на зверобое. Я достал из под лавки ведро и сходил за водой к ручью, что журчал недалеко в лесу. В доме у меня было два горшка и глубокая миска, в которой я заварил сбитень и дал выпить Фекле. Пила она с трудом, постоянно заливаясь кашлем, но все же выпила все и мне показалось, что ей слегка стало легче после этого.

Только убедившись в том, что Фекла не умрет сегодня ночью я выпряг Бурку и дал ей пить. Затем я отвел её к небольшой поляне, что была между лесом и пахотным полем, и оставил пастись.

Закончив со всеми делами я ощутил сильную усталость, но не в руках и ногах, а в душе. Я вернулся в дом, лег на лавку и попытался уснуть, но сон не шел. Как только я закрывал глаза то видел обугленные кости Настасьи и сыновей и тут же просыпался. Только под утро я провалился в короткое небытие, которое прервала проснувшаяся Фекла.

Где мы? – спросила она и раскашлялась.

У меня на заимке, – ответил я, садясь на лавку и пытаясь унять боль в голове, – Ты лучше скажи мне как тебе выжить удалось?

Фекла притронулась к голове, морщась от боли, затем она потрогала, туго смотанные косы и вопросительно посмотрела вокруг.

А где моя кичка?

Я тебя без неё повстречал вчера.

Наверное потеряла когда из хода вылазила, – с кашлем сказала Фекла, а затем прошлась рукой по воротушке и поневе2, проверяя все ли на месте.

О каком ходе ты говоришь?

Фекла посмотрела на меня как-будто не понимает вопроса, но спустя несколько мгновений её взгляд прояснился и она ответила:

Никита, кхе, вырыл ход из подпола сажени на четыре. Муж говорил, что так еще его дед делал, кхе, дабы в случае пожара можно было спастись. Сам знаешь кузни постоянно горят и нужно быть к этому готовым. Кхе-кхе… Видать когда вылазила из хода кичку и потеряла. Не мудрено, я вообще плохо все помню. Помню, что средь бела дня, кхе, когда я поставила печься хлеб, на деревню налетели какие-то тати из казаков. Никита только завидел это бросился, кхе, к двери в дом и запер её снаружи, успев крикнуть, что бы я спустилась в подпол. Я испугалась, но тут же исполнила приказание мужа, а вскоре через доски пола я увидела, что дом горит. Тогда я, кхе, полезла по ходу, но не стала сразу вылазить, боялась, что тати меня увидят. Однако, кхе, вскоре подпол и ход стали наполнятся дымом, но я продолжала сидеть пока было возможно, а когда стало совсем невмоготу решила открыть крышку, закрывающую ход, но она не поддалась. Кхе-кхе… Дышать было уже совсем нечем и тогда я уперлась спиной в крышку и что есть мочи надавила. Последнее что помню, кхе, так это то, что крышка стала поддаваться, а затем блеснула тонкая полоска света. В себя пришла когда уже смеркалось: я лежала в поле и было очень трудно дышать. Кхе-кхе… Я покачиваясь встала и пошла к деревне, где и увидела тебя, а потом вновь ничего не помню.

Не мудрено, ты без чувств свалилась. Чудо что ты вообще жива, – сказал я и перекрестился.

Что делать-то теперь?

Вернусь в деревню и похороню всех кого смогу, – ответил я.

Хорошо, кхе, а дальше как?

Я покачал головой и ответил:

Не знаю, еще не думал. Сначала нужно предать земле убиенных, а уж потом буду думать как жить дальше.

Ты прав Фрол. Я с тобой пойду, помогу чем смогу, – сказала Фекла и попыталась встать, но силы тут же оставили её и она повалилась обратно на лавку, заливаясь безудержным кашлем.

Я бросился к ней и помог улечься на лавку. Затем я зачерпнул миской воды из ведра и дал Фекле напиться.

Я пойду в деревню один, а ты лежи и отдыхай, и даже думать забудь идти за мной, – строго сказал я.

Я рассчитывал услышать возражения, но Фекла лишь слабо кивнула, а через несколько мгновений уснула. Я поднял с пола зипун, упавший пока Фекла спала, и снова укрыл её им.

Оставив, свою гостью отдыхать я взял лопату с топором и пошел в деревню. Перед этим я конечно напоил Бурку и отвел на новое место пастись. Так же я достал из заплечного мешка пол краюхи подсохшего хлеба, который остался у меня со вчерашнего дня и, отрезав себе половину, вторую оставил Фекле.

С тягостным сердцем я шел в деревню, вспоминая жизнь, которая закончилась вчера днем. В памяти всплыл миг когда в первый раз увидел Настасью, когда отец привел меня в соседнюю деревню в дом своего старого друга знакомить меня с невестой. Всю дорогу я переживал и не находил себе места, пытаясь представить какая она, моя будущая жена. По словам отца выходило, что она самая красивая девка в деревне, но он мог и приукрасить, что бы я не артачился, а на самом деле все могло быть иначе. Вот я шел тогда и думал, что делать если невеста окажется не столь хороша собой, но сколько ни думал всё пришло к одному – против воли отца идти никак нельзя, на то есть заповедь Божья. Так что с тяжелым сердцем невольника чести зашел я в дом невесты и сложно описать словами как возликовала моя душа, когда предо мной предстала Настасья – во истину красивейшая девка из тех, что мне приходилось видеть раньше. Её тонкие черные брови коронами венчали два лазуревых глаза, стеснительно, смотрящих на меня из-под опущенных век, которые были подчеркнуты голубой лентой вплетенной в косу, опускающейся ниже пояса.

Потом мне вспомнилось как появился Ванютка, совсем маленький, крохотный. Отец, я помню, радовался больше всех рождению внука: все ходил за ним наверное даже больше Настасьи. Я же хоть и был этому рад почти не видел тогда сына, все работал в поле. Отец к тому времени уже сдал здоровьем и в поле работать не ходил, но зато взял на себя все домашнее хозяйство. Только осенью, после сбора урожая я ощутил себя отцом и стал больше времени сидеть с уже подросшим Ванюткой.

Последующие три года были неудачными: неурожаи и голод, отец совсем слег, а Настасья дважды рожала мертвых детей и чудом сама не померла, но Бог тогда миловал. Настасья тогда совсем с лица спала, все винила себя в том, что не могла выносить детей. Но на четвертый год у нас появился Васютка, настоящий богатырь был: пухленький розовощекий малыш. Рождение второго сына вернуло счастье в семью, которое было покинуло нас после смерти отца. В тот же год мне удалось купить козу, что сразу сказалось на здоровье и силе сыновей, да и Настасья словно сбросила несколько лет. Все это плыло у меня перед глазами пока я не вышел к нашей деревне, к её обгорелому трупу.

Я долго осматривал округу прежде чем решился выйти из леса и принялся за трудную работу. Первым я похоронил Николку, сына старосты, он лежал ближе всего к лесу. Затем я пошел в деревню, где начал отыскивать и предавать земле всех своих соседей. От Михала, старосты, и его семьи остались только кости. То же самое произошло с семьями Василия и Петра. Соседа Митрия, которому я помогал на его заимке (надо бы туда наведаться) я нашел в подполе, вместе с женой и детьми – они задохнулись от дыма. С ними пришлось потрудиться: достать из подпола детей и жену Митрия было не трудно, но сам он был на пол головы выше меня и вытащить его было очень сложно.

Последним я хоронил нашего кузнеца и мужа Феклы Никиту. Я нашел его в пяти шагах от сгоревшей кузни. Он был весь изрублен, так что было сложно его узнать, видно Никита здорово насолил татям. Причину столь суровой расправы я нашел тут же, в двух шагах лежал большой молот с засохшей кровью на темном железе. Видимо Никита дал бой перед смертью и сумел кого-то задеть из татей за что его и изрубили, но своей борьбой он дал возможность Фекле спастись.

Я хоронил его, испытывая большое уважение к нему, ведь только он из всей деревни сопротивлялся нападавшим. Но и без этого все его уважали, хотя приехал он с молодой женой к нам только в прошлом году. До этого нам всем приходилось ходить за пятнадцать верст в село, что бы подковать лошадей или починить серп. Чуть позже мы узнали, что Никита был еще и опытный мастер своего дела. Его дед и отец были кузнецами, так что Никита сызмальства учился своему делу, а когда вырос то, взяв с собой инструменты, пошел искать счастья в окрестных землях. Никита был вторым сыном, да к тому же в Великих Луках было уже достаточно мастеров кузнечного дела и на общем сходе было решено ему уйти или остаться в вечных подмастерьях. Он решил уйти и начал странствовать, работая помощником разных кузнецов в луцкой земле, набираясь опыта и зарабатывая денег для собственной кузни. Так он пространствовал два года пока не увидел в одной деревне свою будущую жену и решил осесть. И так вышло, что он выбрал нашу деревню для житья, хотя она и стоит вдали от дорог здесь было безопасно, что для Никиты было тогда важнее, а на пропитание и в наших местах можно заработать, коли не лениться. И вот сейчас я с горечью закапывал его истерзанное тело в неглубокой могиле, благодаря за мужество которое он оказал перед смертью. Затем я обошел дом кузнеца и нашел ход, которым спаслась Фекла. Рядом в траве я приметил кичку и взял её с собой.

Только закончив хоронить безвременно погибших, свою память, свою боль, я дал себе право отдохнуть и поесть. Я ел черствый хлеб, сидя на опушке леса, и с трудом глотал каждый кусок. Я очень хотел есть, ведь со вчерашнего дня в моем рту не было ни крошки, но я не хотел есть, ведь тот кусок хлеба, что был у меня в руках был испечен в моей печи, моего дома с вложенной в него любовью моей ненаглядной Настасьи. Я жевал эту любовь и корил себя за то, что не могу ответить, не могу отомстить. Я бичевал себя мыслями за свое бессилие перед злом и ненавидел за это. В голове промелькнула мысль о смерти, но нет, не дождетесь: именно моей смерти бы и хотели те тати, что уничтожили весь мой мир, так что теперь я просто должен жить – жить вопреки им.

С этой мыслью я поднялся, взял лопату с топором и пошел обратно к заимке. Когда я добрался до места то увидел как Фекла, тяжело дыша и останавливаясь каждые пять шагов, несет ведро воды Бурке. Я тут же бросился к ней на помощь и выхватил ведро полное воды у нее из рук.

Ты что ополоумела!? – крикнул я на Феклу.

Кобыла твоя ржать начала от жажды вот я и решила её напоить, – обессилившим голосом ответила она и закашляла.

Кобыла заржала… ничего бы с Буркой не случилось, я бы пришел и напоил её! Иди лучше в дом, отдыхай, а то не ровен час Богу душу отдашь! – гневался я на безрассудство бабы.

Фекла ничего не сказала в ответ и лишь коротко кивнув поплелась к дому. Я же быстро дошел до Бурки и без труда напоил её.

Вернувшись в дом я застал Феклу, сидящей за столом у единственного маленького оконца. Рядом с ней на столе я увидел горшок, над которым поднимался пар от свежеприготовленной завáрихи3и ложку.

Вот, откушай, сварила пока тебя не было, – устало сказала Фекла.

Ты зачем вообще из дому выходила? Тебе лежать надо и отдыхать. Не хватало мне еще и тебя хоронить! – отругал я её.

Не сердись, я и так все утро проспала, а когда проснулась то тебя негде не было. Я посидела немного, а потом пошла умылась в ручье и мне полегчало. Вернулась в дом, съела, оставленный тобой хлеб, а следом подумала, что больше то есть и не чего. Набрала ржи в амбаре, растолкла её да сварила завáриху, больше то все равно ничего нет, – ответила Фекла, – и вместо того что бы ругать меня ты лучше скажи, что делать дальше будем?

Я тяжело вздохнул и сел за стол. Взял ложку и зачерпнул ей в горшок. Завáриха оказалась густая, Фекла ржи не пожалел, и на вкус неплоха. Я съел три ложки, а затем посмотрел на Феклу, в глазах которой застыло ожидание ответа на свой вопрос.

Что делать дальше спрашиваешь? Жить… Жить как предки завещали. Жить вопреки желанию татей, что убили наших родных! – ответил я, смотря Фекле прямо в глаза.

Она отвела взгляд и посмотрела на свои руки, а затем тихо спросила:

Как Никита, ты его похоронил?

Да, я всех земле предал.

Надо будет навестить его могилку, – горько сказала Фекла, а потом неожиданно хихикнула и закашляла, – Никита сына всё хотел, а я никак зачать не могла, но теперь думаю хорошо, что дитё не родилось, а то не ровен час руки бы на себя сейчас наложила.

И думать забудь, грех это, – строго сказал я.

Фекла молча кивнула в знак согласия и смахнула народившуюся слезу.

Завтра продолжу рожь молотить, а ты на хозяйстве, глядишь зиму перезимуем, а там видно будет, – сказал я и продолжил есть завáриху.

На этом мы и порешили. Стали жить и работать вместе. Сентябрь тогда выдался сухим и теплым, и мы без труда собрали урожай, наготовили сена Бурке, да заготовили дров на зиму. Я несколько раз наведывался в деревню и забирал все, что могло пригодится и в первую очередь медный котелок, что был у старосты. У меня еще времени хватило поставить баню – вырыл небольшую землянку, да в ней печь поставил. В такой бане конечно не попарится, но вымыться можно.

Жизнь у нас с Феклой стала налаживаться, общий труд объединил нас, но не наши сердца, хоть и жили мы под одной крышей, но каждый на своей стороне. Так прошла зима, а весной мы решили попытать счастья и уйти на восток, подальше от войны. Нам было ясно, что рано или поздно нас найдут на заимке и тогда все труды пойдут прахом. Кроме того мы съели почти всю рожь, так что хочешь ни хочешь, а надо сниматься с насиженного места и уходить.

Дождавшись когда по весне взойдет молодая трава мы собрали весь свой нехитрый скарб, остатки ржи и поехали к луцкому тракту. Шли мы без каких-либо препятствий по разоренной войной земле, встречая на пути лишь сожженные деревни. Правда, в одной такой деревне мы повстречали Марью и Савву. Они вышли к нам когда мы проезжали мимо остова их деревни, чумазые и голодные. Одному Богу известно каким чудом им удалось выжить одним, среди безлюдной пустыни. Как потом выяснилось они жили в погребе, что остался от их дома, где старшая, Марья, умудрилась соорудила очаг. Ели припасы, оставшиеся в деревенских погребах и подполах. Однако, когда вышли к нам на встречу эти два грязных маленьких существа то были они очень голодны.

Фекла, не задавая никаких вопросов, сразу, как только увидала обездоленных детей, подхватила на руки Савву и отнесла в телегу. Марья послушно последовала за Феклой и сама залезла в телегу.

Я быстро сообразил, что детям нужно помыться и поесть, но оставаться посредь руин деревни было нельзя. Я взял вожжи и направил Бурку к лесу, где мы и укрылись. Затем я вернулся в деревню к уцелевшему колодцу и набрал полный котелок воды, да еще горшок в придачу. Когда вернулся Фекла уже сложила костер из сухих веток и тщетно пыталась развести огонь.

Дай ка я, – сказал я и отдал Фекле свою добычу, а затем занялся костром.

Уже через несколько минут над веселым пламенем грелась вода в котелке, а Фекла отмывала от грязи детей. Занятие это заняло у неё достаточно много времени, но труды Феклы не пропали даром: предо мной предстали двое маленьких детей восьми и пяти лет от роду, оба были светловолосыми и сероглазыми, но говорить с нами захотела только старшая Марья. Потом выяснилось, что младший из детей Савва вообще почти не говорит после того как увидел убитых родителей.

Марья нам поведала трагическую, но обыкновенную по нынешним временам историю. Осенью к ним в деревню приехали пятнадцать татей с большой добычей, награбленной из окрестных селений. Но тати не стали грабить их дома, а решили остановиться так как в их отряде был сильно раненный товарищ.

Тати говорили, что его какой-то кузнец молотом ударил и сейчас ему плохо. Они заняли все дома, а нам пришлось переселится в бани. Так мы и жили до конца зимы, хотя зашибленный тать и помер в начале октября. Тати вели себя сносно, особо никого не трогали, только отобрали всю еду и делились ей весьма неохотно. Мамка с тятькой за ними убирали и вели хозяйство, за что и получали от татей зерно. Правда тятька сумел припрятать соленья, да сушенные грибы, но мы их не ели, берегли про запас. Тати об этом не знали иначе бы все отобрали. И вот когда дни стали заметно длиннее, потеплело и началась капель, тати неожиданно засобирались в дорогу. Тятька сразу заподозрил, что-то неладное, а может услыхал чего о татей и отправил нас с мамкой в лес переждать несколько дней. Там мы просидели два дня и посидеть бы еще, но мамка не выдержала и решила сходить домой проведать тятьку. Больше мы её живой не видели: тати перед уходом всех в деревне убили и дома спалили. Савва после этого как немой стал, только иногда спросонья мамку зовет да поесть просит.

Все это Марья рассказывала пока ела ржаную похлебку (кашу Фекла варить побоялась, опасаясь навредить давно оголодавшим детям). Савва, глядевший все это время на нас с осторожностью, стараясь держатся поближе к сестре, с каждой ложкой похлебки оттаивал, а под конец даже попросился на руки к Фекле после чего заснул. Марья тоже вскоре начала клевать носом и тогда я положил её в телегу. Рядом Фекла уложила Савву, а потом укрыла обоих детей покрывалом, сшитым из старых мешков.

С этого дня мы продолжили путь вместе и все было благополучно. Да и сейчас если подумать все обошлось благодаря храбрости незнакомого нам казака. Дальнейшее зависит только от нас: нужно как можно быстрее уехать подальше от этого места.

Я стал подгонять Бурку и она припустилась бегом, так что телега стала подпрыгивать на каждом дорожном ухабе. Долго конечно так бежать было нельзя, но все же нам удалось уйти на шесть верст прежде чем я притормозил Бурку.

Дальше мы продолжили путь шагом, но я постоянно оглядывался, опасаясь увидеть товарищей тех татей, что казак назвал лисовчиками и не зря: спустя двенадцать верст мы увидели на поляне у дороги перекопанную землю как у могилы, а рядом множество следов среди которых нашлись бурые пятна засохшей крови. По всему было видно, что здесь произошла стычка, но кто в ней участвовал и кто победил было непонятно. Я стал искать место куда бы свернуть с дороги, но в этот момент из леса вышел воин с луком в руке и пошел к нам, дав знак рукой оставаться на месте.

Вы кто такие будете? – спросил он когда подошел ближе и внимательно осмотрел нас.

Крестьяне мы, лучане, от ляхов и татей спасаемся, – ответил я и поклонился, предварительно сняв шапку с головы.

То что вы крестьяне я и так вижу, а что вы с собой везете?

Рожь три пуда, да утварь всякую.

Понятно… – сказал воин и бегло осмотрел содержимое телеги, – Ладно, некогда с вами возится, езжайте, дальше будет деревня, там у нас сотник сидит, он вас обо всем и расспросит подробнее.

Сказав это он отошел в сторону пропуская нас вперед. Я надел шапку и тронул Бурку, стараясь не гневить воина.

Через пятьдесят шагов от нас дорога входила в лес в котором мы увидели два десятка вооруженных до зубов воинов. Они все внимательно смотрели на нас, без злобы и с любопытством, а один даже весело подмигнул Марье, засмущав её. Однако, не смотря на благожелательные взгляды, я все же решил поскорее проехать дальше.

Миновав небольшой лес, в котором укрылся отряд воинов, мы вышли к большой деревне, вокруг которой стояли заросшие травой пашни, однако сама деревня была целехонькая. Это была первая не сожженная деревня за все время нашего пути и выглядела она умиротворенно если конечно не считать табун боевых коней, пасшийся неподалеку. Из печных труб валил дым, пахло свежевыпеченным хлебом, а по улице беспечно ходили люди, правда были там только мужчины, одетые в тегиляи.

Завидев нас двое воинов в зеленых тегиляях остановились и посмотрели куда-то за ниши спины. Я обернулся и увидел лучника, который подмигивал Марье, машущего своим товарищам в деревне, оповещая их, о том, что мы не опасны.

Когда мы вошли в деревню один из воинов с рыжей бородой в синем тегиляя, шапке с беличьим мехом и поношенных сапогах, остановил нас.

Кто такие? – спросил он.

Я смиренно повторил все то же самое, что сказал первому воину с луком, на что рыжебородый коротко кивнул и повел нас за собой. Он привел нас к самому большому дому в деревне и позвал сотника.

Сотник чернобородый, коренастый, широкоплечий воин, одетый в желтый тегиляй, под низ которого была надета кольчуга с длинными рукавами. Голову сотника венчала шапка на волчьем меху с двумя вороньими перьями. Он окинул нас взглядом и позвал своих боевых холопов, коих у него оказалось целых два, что говорило о его достатке больше чем одежда. Холопы без лишних слов стали обыскивать нашу телегу: они проверили все мешки, не постеснявшись залезть в них по самые плечи, внимательно осмотрели мой топор и даже осмотрели днище телеги в поисках второго дна. Лишь только убедившись, что ничего плохого мы не везем сотник соизволил к нам обратится:

Значит вы лучане? От ляхов бежите? Это правильно – от них ничего доброго нам видеть пока не приходилось. Деревня ваша небось сожжена?

Да милсдарь, – коротко ответил я и быстро два раза кивнул головой.

В Торопец бежите?

А куда ж теперь нынче сиротам податься, говорят там спокойней, – смиренно ответил я.

Спокойней, но не спокойно. Кругом враги: с запада ляхи нападают, на востоке бояре-воры вокруг Москвы засели, с севера свеи на Великий Новгород ножи точат, а на юге вообще не понятно, что делается, лишь бы татары в набег не пошли. Правда ходят слухи ходят, что князь Пожарский Зарайск от воров отбил, да Прокопий Ляпунов Пронск занял и со многими людьми на Москву пошел, но пока не ясно, что они делать дальше собираются. Одно хорошо – ляхов бьют, а значит и нам помогают, – с горящими глазами сказал сотник.

Жалко только что Семен Васильевич4нашу рать под Ростов увел, а то бы мы по ляхам ударили, – добавил воин в зеленом тегиляе.

Ты поменьше помелом своим мели! Ляхи прознают, что под Торопцом лишь малая рать осталась спасибо тебе скажут! – прикрикнул на воина сотник и тот понуро отошел в сторону.

А вы лучше езжайте дальше, может найдете где-нибудь кров, люди у нас добрые, – сказал сотник нам и указал рукой на восток.

Я с Феклой низко поклонились и поспешили продолжить свой путь, но неожиданно для самого себя остановился и рассказал сотнику о казаке Демьяне, что спас нам сегодня утром жизнь.

Добрый наверное воин этот казак, – сказал сотник и обратился к одному из своих послужильцев, – сбегай к Петру, пусть со своим десятком на юг съездит да посмотрит там, что да как, может свидится с теми ляхами.