Смутные люди

Послуживец в сером тегиляе коротко кивнул и выбежал со двора и вскоре из деревни выехали восемь конных воинов, а мы, посмотрев немного на это действо, продолжили свой путь.

После встречи с торопецкими воинами идти по дороге стало спокойней и мы теперь, не торопясь ехали вперед, надеясь найти ночлег в ближайшей деревне. Однако, оказалось, что следующая деревня покинута жителями и две последующие тоже. Только к вечеру мы добрались до большого села в пятьдесят дворов с церковью, расположенной на близлежащем холме.

С надеждой на помощь мы постучались в ближайший к дороге двор. Нам долго никто не отвечал, а потом вышел чернобородый мужик с проседью в бороде.

Кто такие? – строго спросил он, не открывая калитку, ведущую во двор.

Я коротко рассказал нашу историю и попросил ночлега, хотя бы в сарае. На нашу просьбу мужик лишь недовольно ухмыльнулся, достал топор и настойчиво пожелал нам удачи найти ночлег в другом доме.

Делать нечего и мы пошли дальше. За вечер нам удалось обойти еще шесть дворов, но везде получили отказ. Однако, в последнем доме вместе с хозяином вышла и хозяйка, которая и посоветовала зайти в дом попа.

Извините нас, но вам никто здесь ночлега не даст, чужих у нас не любят. Сами знаете, что творится по всей земле – веры ни в кого нет. А вот отец Серафим вас примет, он один в селе продолжает помогать обездоленным. Идите к нему, он поможет, – сказала хозяйка и указала на дом священника, стоящий дальше всех на восток.

Я поблагодарил её за совет и пошел к указанному двору. Уже в сгущающихся сумерках мы постучали калитку забора, окружающего дом попа. Долго ждать не пришлось, отец Серафим, молодой священник, вышел к нам и без лишних раздумий пустил нас к себе.

Заходите, заходите скорее, устали небось с дороги? – ласково проговорил поп, пропуская нас в дом.

Дом надо сказать был самый обыкновенный: изба на три сажени, сарай да баня. Хозяйства я никакого у него не заметил, что объяснялось очень просто – поп был неженатый.

Проходите, у меня тесновато, но ничего, поместимся, – сказал отец Серафим, помогая занести наши вещи в избу.

В избе был полумрак, рассеивающийся огнем лучины, стоящей на столе, напротив которого была небольшая, но добротная печь с полатями. Вдоль стены под окном была еще лавка, подготовленная для ночлега отцом Серафимом. Вот и все убранство если не считать полки, на которой разместилось несколько мисок с ложками, да берестяные коробы с разной утварью и небольшая икона Господа нашего Иисуса Христа.

Спасибо за кров отче, извините, что стесняем вас, – поблагодарил я попа и поклонился ему и только после этого трижды перекрестился на икону.

Вы вовсе не стесняете меня: живу я один да и как мне слуге Божьему оставить без приюта нуждающихся. Ведь как сказано в Священном писании: «Дай ему щедро и сделай это без злобы в сердце…», – ответил отец Серафим, – Вот только у меня нечего вам дать поесть, повечерня уже прошла, но я сейчас разведу огонь в печи да поставлю кашу вариться.

Не нужно отче, я сама у печи похлопочу, – быстро проговорила Фекла у меня из-за плеча и тут же пошла разжигать огонь на еще не остывших с вечера углях.

Спасибо дочь моя, – поблагодарил отец Серафим Феклу, а затем обратился ко мне, – А мы в таком разе затопим баньку, давно небось не мылись?

Я с благодарностью посмотрел на священника и снова поклонился.

Да перестань сын мой поклоны бить, толку от них никакого, пойдем лучше воды в баню натаскаем, – с легкой укоризной сказал отец Серафим и вышел из избы, поманив меня за собой.

Во дворе поп дал мне ведро и мы вместе пошли к колодцу, что стоял в середине села. Шли молча, я не знал, что о чем говорить с человеком встретившим нас, незваных гостей, как старых друзей. И тут я поймал себя на мысли, что даже не представился отцу Серафиму. Я извинился перед ним и назвал свое имя, а следом не заметил как рассказал и всё, что произошло за последние полгода.

Во грехе с Феклой живешь? – строго спросил отец Серафим, опуская ведро в колодец, ловко управляясь с журавлем.

Нет отче, мы просто живем вместе, но греха между нами нет, – ответил я, помогая поставить полное ведро воды на землю.

С одной стороны это хорошо сын мой, но с другой – ты уже принял на себя крест отца семейства. Хоть и не венчан ты с Феклой и не живешь с ней как с женой, но все же она тебе уже не чужая. Да и дети – кроме вас им не на кого надеяться и для них вы сейчас как мамка с тятькой.

Наверное вы правы отче, но я не могу смотреть на Феклу как на жену, все моя Настасья с сыновьями мерещится.

Это от того, что не упокоены они. Завтра же панихиду по ним справлю и ты на ней будь, я тебя затем исповедаю, увидишь как на душе легче станет, – твердо сказал отец Серафим и поднял второе ведро из колодца.

Назад мы шли молча: я обдумывал сказанное отцом Серафимом, а он в свою очередь давал мне такую возможность.

«С одной стороны, – думал я, – поп прав, ведь я действительно при Фекле с детьми как отец, но с другой как мне женится, ведь у меня нет ни дома ни земли для него, как отвечать за семью когда не знаешь, что будет завтра, будешь ли жив или мертв. Одно дело заботится о людях когда они тебе чужие, можно со спокойной душой их оставить, но после венчания это будет тяжелым грехом, сродни убийству».

Так думал я и никак не мог прийти к верному решению, когда мы вернулись в дом священника и начали топить баню. Двух ведер воды правда оказалось мало и мне еще дважды пришлось сходить к колодцу, но зато впервые за долгое время я по настоящему вымылся, а следом поел наваристую гороховую кашу. Все это вместе привело меня в благостное состояние и тяжесть креста отца семейства стала казаться не столь уж и большой. С такими мыслями я и уснул прямо за столом.

Я проснулся от сильного толчка в плечо.

Не гоже за столом спать сын мой, – строго, но без злобы сказал отец Серафим, – Ложись ка лучше на полати, дети там уже спят.

Извинившись перед попом, я поднялся и на неверных ногах взобрался на полати, прогретые печным жаром, и тут же снова провалился в сон.

Отец же Серафим, тем временем, забрав книгу пошел в церковь, служить по его словам самую главную нынче службу – полуночницу, посвященную второму пришествию Христа. Нет он не думал, что пришло время Судного дня и наступило время великой битвы добра со злом. Он верил в людей и любовь в их сердцах, а так же в надежду, которая по его мнению и была скрыта в словах Полуночницы. Именно по этому он поехал так далеко от своего дома в Великом Новгороде и сам попросил митрополита Исидора направить на столь трудную работу, грозящую возможной гибелью. Митрополит понял его помыслы и согласился, направив Серафима в отдаленную церковь на самом краю борющегося с захватчиками русского мира. И вот теперь он без устали трудился над тем, что бы вселить надежду в людей на избавление от напасти. Было сложно, прихожане закрылись в своих домах как в раковинах и отказывают в помощи нуждающимся, отказываются объединится ради общего дела, однако отец Серафим видел в них любовь, а значит и труды его должны были дать свои плоды.

Тем временем я пребывал в забытьи беспечного сна, которое было прервано Феклой. Она тихонько разбудила меня и смущенно посмотрела, не решаясь задать вопрос, терзающий её душу.

Что случилось? – с раздражением спросил я.

С тобой отец Серафим говорил о венчании? – выпалила она после тяжелого вздоха.

Говорил… – с сомнением сказал я, – И с тобой видать тоже?

Да, – смущенно ответил Фекла, – И что ты про это думаешь?

Думаю, что не ко времени это, живыми бы остаться, – строго ответил я.

Верно говоришь, я тоже так думаю, – сказала Фекла, но в голосе её я уловил разочарование.

Мне хотелось спросить её об этом, но тут до нашего слуха донесся отчетливый звук копыт коня, несущегося по сельской улице. Этот звук быстро приблизился, а затем столь же стремительно удалился.

Наученные жизнью мы с Феклой хотели уже одеваться, будить детей и бежать, но последовавшая за звуком мчащегося коня тишина нас немного успокоила.

Видать гонец какой-то проскакал, – сказал я.

Фекла согласилась со мной, но страх нас не покинул и всю оставшуюся ночь мы не сомкнули глаз. Даже возвратившийся с полуночной службы отец Серафим не успокоил наши сердца, хотя он и заверил, что в селе все спокойно и опасности никакой нет.

Так больше и не легши спать, мы с первыми петухами принялись за работу по хозяйству. Фекла занялась готовкой завтрака, а я пошел кормить Бурку. После этого я с отцом Серафимом пошел в церковь помочь ему с утреней. В награду он разрешил мне ударить в церковный колокол, пробуждая ото сна все село, начиная новый день.

После утреней службы отец Серафим как и обещал устроил панихиду по убиенным в моей деревне. Следом он опять стал убеждать меня венчаться с Феклой, но я твердо отказал, чем омрачил попа. Однако, более к своим словам он не возвернулся, попросив лишь остаться нас в гостях на несколько дней. Я с радостью согласился, рассчитывая накопить сил перед для продолжения пути, но все вышло не так.

Гонец, проскакавший ночью, нес в своей сумке грамоту, в которой чернобородый сотник, с которым мы вчера встречались, отписал в Торопец о приближении со стороны Невеля отряда ляхов в две сотни сабель. И не успело посереть небо в преддверии рассвета как из-под города вышла оборонная рать. Шла она споро, торопясь выйти на ничейную землю и после полудня мы увидели её стяг в окружении клубов пыли, поднятых сотнями ног.

Слух о приближении отряда из Торопца мгновенно облетел все село и все жители, побросав свои дела выбежали и встали вдоль дороги. Отец Серафим не был исключением, только он в отличии от других успел взять икону Николы Угодника и Напрестольным крест для благословения, по его словам, святого воинства, избавителей нас от бесов запада.

Первым к селу подъехал передовой десяток отряда, ехавший на сто шагов впереди основной рати. Воины разъезда как один сняли шапки когда увидели отца Серафима и с благодарностью приняли благословение. Правда с коней они слезать не стали, торопясь на встречу врагу.

Не успел разъезд проехать село, принимая благие напутствования от жителей, когда подъехал основной отряд во главе с молодым, но суровым головой. Он молча ехал впереди своего отряда, облаченный в добротный достпех, состоящий из кольчуги и одетого поверх неё тегиляя полностью обшитого железными пластинами.

Это же сам Тарбеев! – восхитился один мужик.

Видать дело серьезное, а который из Тарбеевых их же двое? – спросил щурясь другой, силясь разглядеть голову отряда.

Кажись Арсений Кириллович5… да, точно, Арсений – он повыше будет своего брата, – ответил первый мужик.

Ну он то точно ляхов сюда не пустит! – сказал кто-то из толпы и его поддержали одобрительные возгласы.

По этому было не удивительно, что подъехавшего Арсения Кирилловича встретили ликованием и пожеланиями скорой победы. Сам голова при этом продолжал ехать как ехал, не обращая внимание на возгласы толпы, лишь только в глазах его загорелся огонь. Остановился Арсений Кириллович только рядом с отцом Серафимом, снял бобровую шапку с головы и принял благословение, приложившись устами к святому распятию. Однако, на предложение попа провести общее богослужение для всего отряда дал отказ, продолжив свой путь на ратное поле.

Вслед за своим головой в село въехала конная дворянская сотня. Восемь десятков воинов, молодых и не очень, молча обнажили свои бритые головы перед святым распятием, думая о предстоящей сечи из которой возможно не суждено вернутся назад, однако, вид при этом они старались держать бравый.

За конной сотней шли стрельцы: пикинеры, бердышники и пищальщики. При этом в кафтанах были только воины с пищалями, а остальные были одеты в простые домотканые рубахи как и я сам. Со стороны было сложно поверить, что эти собранные со всей торопецкой земли лапотные крестьяне были опытными воинами, не раз бившими врага. Глядя на них начинаешь задумываться о силе таящейся в руках простого мужика, взявшего в руки оружие и поставленного в единый строй.

За стрельцами ехали четыре телеги с двумя пушками и пороховым зельем для них. Сопровождавшие их пушкари были молчаливы и угрюмы от усталости. Видать им не раз за сегодняшний день приходилось помогать коням тащить свой нелегкий груз. Им видимо не помогали возницы ехавших следом возов с припасами под защитой конного десятка.

После прохода отряда Тарбеева народ еще долго не расходился и обсуждал увиденное. По большей части селяне решили, что такая рать легко остановит ляхов, лишь бы сюда не двинулось большое войско от которого могут защитить только стены Торопца. Однако отряд Тарбеева мог достаточно долго сдерживать даже большое войско, что могло дать людям время спастись за крепкими стенами древней твердыни.

Успокоенные своими измышлениями селяне стали расходится по делам, коих начавшимся летом было много. Мы с Феклой и детьми так же пошли в дом, а отец Серафим на службу в церковь.

Остаток дня и ночь прошли как обычно, как будто и не было прохода торопецкий воинов через село. Все было тихо и ничего не говорило о приближающейся беде, только утром следующего дня за час до обедни по округе разнесся звук грома. День был солнечный и всех насторожил этот звук, вскоре после которого последовал еще один, а затем еще и еще. Селяне никогда раньше не слышали как стреляют из пушек, но как то все поняли, что это именно они. Не сговариваясь все жители села побросали свои дела и стали собираться вокруг церкви, крепясь духом в молитве, прося милости у Господа.

Отец Серафим встал перед входом в церковь и, держа в руках Напрестольный крест, стал читать молитвы: сначала Иисусову, следом Божьей Матери Заступнице, а потоп провел весь канон Ангелу Грозному воеводе. Сей канон вселил в наши сердца сначала страх перед смертью, а затем словно переродясь мы почувствовали силу, проникшую в самое сердце.

Тем временем в пяти верстах от нас шла сеча. Отряд Арсения Тарбеева соединившись с дозорной сотней крепко встали на холме близ пустой деревни. Все было сделано как надо: окопали пушки на вершине холма, поставили перед ними строй стрельцов. С боков стрельцов защищали свежесрубленные рогатины, но намеренно был оставлен зазор между войском и лесом, в котором в засаде встали конные сотни.

Не в первый раз приходилось торопецким воинам защищать свою землю от набегов врага, обучены были не хуже немецких наймитов, хотя еще три года назад они были простыми пахарями и ремесленниками. Дорого далась эта наука, каждый третий сложил голову на пути познания, но сейчас не было в строю торопчан малодушных и неуверенных в себе воинов, и теперь они спокойно ждали появления врага и ляхи не заставили себя ждать.

Они появились как и ожидалось поздним утром. Им не понравился вид на поле у деревни, грозящий смертью, но шляхетская гордость и честь не позволила им развернутся и показать спину крестьянам. Тогда они построились для боя, а дальше все пошло как и задумал Арсений Кириллович: ляхи сначала ударили по стрельцам, но только для отвода глаз, а основными силами тем временем попыталась атаковать открытый бок отряда. Тут то бой закончился: удар двух дворянских сотен смели ляхов, перебив не менее половины их воинов, заставив остальных бежать без оглядки. Однако, в суматохе боя был упущен небольшой отряд ляхов, отделившийся от основных сил и ушедший дальше на восток. И вот во время общей молитвы к селу вышли пятнадцать вражеских воинов, бегущих от гибели к легкой наживе.

По толпе молящихся вокруг церкви разнесся полных страха бабский крик. Селяне замерли, смотря в сторону врага, а потом не сговариваясь, начали разбегаться кто куда. Напрасно отец Серафим пытался вразумить людей, его никто не слушал и каждый был занят сейчас спасением своей собственной жизни.

Я в это время сидел на колоколенке и наблюдал за разбегающейся толпой сверху. Мне так же хорошо было видно, что ляхов было мало и кони у них были уставшие. Было понятно, что сейчас они не способны по настоящему биться, но объятые страхом крестьяне были для них не противником, а легкой добычей которую можно брать хоть голыми руками. Смотря на них я обозлился на селян, за из безумие и не желание внять голосу разума, раздающегося изо рта отца Серафима. Тогда я сделал то единственное, что мог сейчас и со всей силы дернул за язык колокола, пробуждая голос набата.

Частый и грозный колокольный звон остановил бегущих, не всех, но многих. Они вновь собрались у входа в церковь и наконец услышали слова отца Серафима, призывающего к единению в час испытания и борьбе с бесовским злом.

Берите дети мои в руки свои все, что может разить врага и защитите свои дома, семьи и душу, которую хотят погрузить во мрак эти еретики! Идите дети мои и не бойтесь смерти ибо дело ваше свято!

Такими словами закончил свою речь отец Серафим и все мужики, слушавшие его, тут же ринулись в село, ища там орудия для борьбы. Я то же побежал с ними, во дворе поповского дома схватил первое, что увидел – колун, и с ним вышел на улицу, по которой уже ехали враги.

Ляхи, видевшие разбегавшихся в страхе селян, ехали без опаски, примечая богатые дома: шестеро зашли к старосте, а еще пятеро к кузне. На улице же осталось всего четверо врагов, которых я и увидел, выйдя со двора. Увидев меня, первый из четырех ляхов усмехнулся, выхватил саблю из ножен и поскакал в атаку. Я крепко взялся за топорище, надеясь упредить удар врага. Мне не было сейчас страшно за свою жизнь, гнев и обида за погибшую семью полностью захватили моё сердце и помрачили ум, в котором как набат звучали слова: – «ударь, ударь и убей».

Тем временем лях несся на меня, намереваясь разрубить одним точным ударом и возможно у него бы получилось, но неожиданно для него из ближнего двора выскочил сосед и ударил вилами, пропоров бедро, из которого струей хлынула кровь. Лях взвыл от боли и осадил коня, напрочь забыв о моем существовании, а я нет. Подбежав к ляху, пытавшемуся рукой зажать рану, я со всей силы рубанул его колуном чуть по ниже спины. Раздался глухой хруст и лях, охнув, упал на шею коня. Затем я еще несколько раз ударил его, дробя и круша кости пока он не испустил дух.

Трое его товарищей, наблюдавших за этим со стороны, оцепенели от неожиданности произошедшего, но не на долго. Выхватив сабли они с воинственным кличем поскакали на нас, однако из соседних дворов начали выбегать селяне, вдохновленные призванием отца Серафима и не щадя себя стали бить врага. Какими бы ни были ляхи мастерами сабельного боя, но против двух десятков вооруженных крестьян устоять не могли и вскоре все трое лежали бездыханными на земле, а мы как завороженные смотрели на них, не веря, что своими руками побили опытных воинов.

– К старосте мужики! Там еще ляхи! – крикнул один из мужиков и мы все опрометью побежали во двор к старосте села.

Там нам пришлось биться с уже приготовившимся к бою врагом: ляхи поняли, что идет все не по плану и успели засесть в доме, приготовились дорого продать свои жизни. Возможно им даже удалось бы отбиться и даже вырваться из села, но ляхи в пылу грабежа оставили во дворе своих коней с пристегнутыми к седлам сагайдаками, а в доме от сабли толку мало. Без сопротивления мы подошли к дому, а затем ворвались в него, держа перед собой деревянные вилы. Орудуя этими нехитрым инструментом нам удалось зажать ляхов в углу горницы, но тут выяснилось, что пробить их тегиляи мы не можем, а подойти и ударить топорами не позволял враг.

Наступила минута затишья когда обе стороны думали, что делать. Прервалась она неожиданно: один из соседей отца Серафима издал крик и со всей силы бросил свой топор в ляхов. Раздался глухой удар и один из врагов, храпя, осел на пол, держась за грудь, а из его рта потекла струйка крови. Видя успех товарища все кто имел топоры, в том числе и я, начали кидать их по очереди во врага и вскоре все шестеро ляхов лежали на полу дома старосты с раздробленными костями, а мы в неистовстве добивали их, отправляя на суд Божий.

Закончив с домом старосты мы пошли к кузнецу, но там застали других селян, улыбающихся над бездыханными телами поверженных врагов. Мы встретились с ними и, посмотрев на проделанную работу, залились раскатистым смехом. Все начали обниматься и поздравлять друг друга с победой. Ни до ни после я не видел столь большого единения людей, которые стали словно одной семьей. Мне даже подумалось: не этого ли хотел и добивался отец Серафим, единения людей перед общей бедой. Именно в этот момент я решил прислушаться к словам попа и обвенчаться с Феклой.

Весть о нашей победе быстро разнеслась и вскоре из леса стали возвращаться, прятавшиеся там жители. Все наперебой обсуждали произошедшее, расспрашивая всех героев прошедшего боя. Я множество раз рассказал о том, что делал и мне это стало надоедать, но расспросов меньше не становилось.

Мне потребовалось приложить усилия, что бы вырваться из окруживших меня людей и пойти на поиски Феклы с детьми. Нашел я их в доме отца Серафима: в отличии от остальных селян Фекла не стала бегать по селу, расспрашивая о произошедшем, вместо этого она спокойно вернулась в дом, разожгла огонь в печи и поставила варится кашу. Она повела себя так, как будто ничего серьезного не произошло и ворвавшиеся в село ляхи её нисколько не волновали. Однако, стоило мне войти в избу, как её спокойствие рухнуло. Она оценивающе посмотрела на меня и сказала одно лишь слово: – Жив!? А затем обессиленно села на скамью и, закрыв лицо руками, заплакала.

Я уставился на неё, не зная что делать, а вот Марья сообразила быстро. Она стремглав спустилась с полатей, где играла с Саввой, обняла за шею Феклу и стала утешать. Чуть погодя к утешению Феклы, посмотрев на сестру, присоединился и Савва, лишь я один стоял и глупо смотрел на происходящее, не в силах найти слова.

Ну что ты разревелась? Жив я, что со мной сделается? – наконец вымолвил я.

Фекла тут же остановила свои слезы, серьезно посмотрела на меня и с обидой сказала:

Дурак!

Затем она поцеловала детей, заверив их, что больше плакать не будет и встала обратно к печи готовить обед.

Я знал, что сказал не те слова, но других у меня не было. Понимая свою вину я подошел к Фекле и попытался извиниться, но все мои попытки разбились о стену женской обиды.

Не зная, что делать дальше, я вышел во двор и стал колоть дрова. Работал я тем же колуном, что и дрался с ляхами, и с не меньшим остервенением, как будто поленья были моими смертельными врагами. Я вкладывал в каждый удар всю злость, что испытывал на самого себя за глупость.

В таком состоянии и застал меня отец Серафим, вернувшийся домой, после того как переговорил со старостой села. Вдвоем они решили, что ляхов хоронить будут у леса в небольшом овраге, подальше от церкви, а добычу которую сняли с них поделить поровну между дворами, да бы не обидеть кого. Храбрецов же, которые бились с врагом староста решил наградить, собрав серебро со всего села, и преподнести их как дар от всех жителей.

Что ты с такой силой дрова рубишь, сын мой, поленья аж по всему двору разлетелись? – спросил меня отец Серафим, закрывая за собой калитку.

Они с Феклой поссорились отче, да глупо, как малые дети, – опередила меня в ответе Марья.

Я удивленно посмотрел на неё, не ожидая, что она стоит здесь. А оказывается она уже давно стояла здесь и смотрела на меня.

Ты не по годам умна, Марья, хотя с такой жизнью это не удивительно, – сказал отец Серафим и погладил Марью по голове, – Иди в избу, мне нужно с Федором поговорить.

Марья послушно ушла, а отец Серафим стал выпытывать у меня, что произошло. Я как смог рассказал все, что произошло, чем кажется позабавил попа.

А главное, я хотел сказать ей, что готов венчаться с ней, но сейчас даже не знаю как к ней подступиться, – закончил я.

Не переживай сын мой, я с Феклой переговорю, думаю она не откажет. Да и как можно отказать такому храбрецу как ты? Я ведь уже наслышан о твоих делах в защите от еретиков села, – сказал отец Серафим и пошел было в избу, но, сделав шаг остановился и рассмеялся, – Много раз молодых венчал, но вот сватом до сего дня ни разу не был.

Смахнув появившуюся слезу, отец Серафим ушел в избу и пробыл в ней как мне показалось целую вечность, а когда вышел, держал за руку Феклу. Он подвел её ко мне и коротко объявил:

Она согласна.

Затем отец Серафим взял меня за руку и вложил руку Феклы.

Совет вам да любовь или что там еще в мирском обряде говорят, – сказал отец Серафим и позвал нас в дом, повелев любопытной Марье собрать дрова и сложить их в поленницу.

Обвенчались мы с Феклой на следующий день как и полагается вдовцам по простому обряду без лишних молитв и песнопений. Свадебный стол так же не ставили, только отец Серафим пригласил всех кого смог поздравить нас, но выглядело это обыденным приходом гостей с пожеланием доброго здравия. Подарков мы то же много не увидели, да и в теперешние времена ожидать их и не приходилось. Однако, мы с Феклой были рады и нескольким мешкам муки, кадушке меда, да разноцветным лентам и ниткам.