Рай для потерянных воспоминаний. Сборник рассказов. Том 1

– Думаешь, я тоже исчезну? – он усмехнулся, не заметив, как пальцы сами собой сильнее сжали раму.

Из глубины зеркала донёсся ответ. Не слова, нет. Лишь едва различимый шёпот, словно эхо чьего-то дыхания в тёмной комнате.

Эйден почувствовал, как внутри холодком ползёт страх. Он уже хотел отшатнуться, когда стекло вдруг дрогнуло. На миг, совсем на миг, его отражение улыбнулось. Не его улыбкой.

По ночам Эйден слышал слабое потрескивание и тихий шёпот, доносившийся снизу, словно зеркало звало его. Эйден давно знал, что с зеркалами бывает что-то странное.

Иногда взгляд улавливал незначительные, почти невидимые задержки в отражении – на долю секунды, но достаточно, чтобы заставить сердце сбиться с ритма. Будто отражение не просто копировало его движения, а думало, решало, когда им последовать.

Это напоминало ему о детской ночи, когда он впервые понял, что зеркала – это не просто стёкла с серебряной подложкой. Тогда, в тёмной комнате, ему показалось, что отражение не двигалось вместе с ним, а следовало за ним. Слишком медленно, как будто оно… отставало.

Маленький Эйден сделал шаг в сторону. Отражение замерло.

Он приподнял руку.

И только тогда тень в зеркале, нехотя, словно с недоверием, повторила движение – но не до конца.

Страх тогда вцепился в него, ледяными пальцами сковав дыхание. Он помнил, как рванул прочь, захлопнув дверь, но даже за закрытой створкой чувствовал – оно всё ещё там. Оно ждёт.

С тех пор он избегал смотреть в зеркала слишком долго.

Но вот он снова здесь. И снова видит это запаздывание.

Только теперь… оно не кажется случайным.

Теперь зеркало смотрело на него чаще, чем он сам решался взглянуть в него. Оно звало его, манило, искажая своё отражение, подмигивая и шепча холодным, неземным голосом: «Иди ближе. Я жду тебя».

Глава 2. Первая не ладность

Утром Эйден спустился в мастерскую с твёрдым намерением разобраться с зеркалом. Он решил действовать по-профессиональному: отбросить все странности и вплотную заняться работой. Но стоило ему увидеть в уголке знакомый отсвет стекла, как в груди неприятно сжалось. Внешне зеркало выглядело вполне обычно – пыльный, чуть тусклый предмет антиквариата. Но воздух вокруг оставался натянутым, словно перед грозой.

Эйден вытащил пластинку из истёртого конверта, держа её за края, как что-то хрупкое, почти священное. Осторожно опустил на вертушку, позволив игле мягко коснуться тёмных борозд. Проигрыватель треснул, хрипло выдохнул старостью, а затем…

Первая нота, чистая, как капля дождя, прорезала воздух. За ней – следующая, ещё одна, и вот уже музыка разлилась по комнате, заполнив каждый угол, каждую трещину. Тонкие вибрации струн пробежались по полу, проникли в дерево, в стекло, в него самого.

Это всегда срабатывало.

Мир, со всей своей неуверенной дрожью, с непрошеными шорохами и странными тенями в углах, отступил. Музыка не просто играла – она вытесняла всё лишнее, забирая себе пространство, не оставляя ни единой щели для посторонних звуков.

Эйден прикрыл глаза, позволяя мелодии окутать его, как тяжёлый, надёжный плед. Несколько глубоких вдохов, и вот он снова был собой. Руки перестали дрожать. Мысли выстроились в ровные ряды.

Всё было правильно.

Он открыл глаза и посмотрел на зеркало.

Оно смотрело в ответ.

Он вздохнул, зажёг дополнительную лампу над рабочим столом и поставил перед собой цель: закончить очистку рамы. Потемневшее дерево блестело в некоторых местах, но в многочисленных углублениях резьбы накопился толстый слой пыли и налёта. Эйден отвлёкся на привычные действия: взял мягкую кисть и начал аккуратно выметать серые крупицы из глубоко вырезанных символов.

Музыка разливалась по мастерской. Тонкий, едва уловимый звук скрипки тянется, словно медленный вздох перед бурей. В нём что-то тревожное, неуловимое – нота, зависшая на грани между светом и тенью. Через мгновение вступает рояль: глубокие, округлые аккорды заполняют тишину, накатываясь, как волны на чёрный песок. Музыка не спешит, она растекается, пробирается в щели пола, в углы комнаты, в самые глубины сознания.

Чем дальше он продвигался, тем сильнее ощущал что-то странное. Символы теперь читались чётче: среди извивающихся фигур он видел то ли глаза, то ли вытянутые человеческие силуэты, загадочные письмена, которые не были похожи ни на известные ему руны, ни на классические орнаменты. Поначалу он думал, что это просто затейливая резьба, но сейчас ему казалось, что узоры как будто следят за ним.

Нахмурившись, Эйден судорожно схватил том по описанию древней резьбы и витиеватых рунах, быстро перелистывая страницы. Внутренний голос уговаривал его, что ответ вот-вот найдётся, что достаточно лишь найти нужный раздел. Но чем больше он читал, тем отчаяннее становилось понимание: в книге не было ничего подобного. Ни одной подходящей параллели, ни одной зацепки.

– Чушь, – пробормотал он, с раздражением захлопывая фолиант и стряхивая пыль с кисти. – Я просто вымотан.

Чтобы закончить очистку, он решил воспользоваться специальным растворителем. Разбавил его, смочил ватную палочку и аккуратно провёл ею по одному из глубоких витков, собираясь удалить застарелый налёт. И тут в мастерской словно подул ледяной ветер. Свет фонаря у него над головой слегка мигнул, а кожа покрылась мурашками. Эйден вздрогнул, поднял взгляд и увидел зеркало.

Оно не двигалось, не дрожало, но в отражении он заметил странную деталь: слой пыли, который он смахнул, по-прежнему лежал на раме. А в зеркале – там она выглядела все такой же запылённой, будто никто не прикасался к ней. Секунда смешанного ужаса: пыль, которую он только что убрал, должна была пропасть в отражении тоже, но зеркало копировало ранний вид, «до чистки».

– Может, я спутал угол? – пробормотал он, пытаясь высмотреть расположение. Но чем дольше он смотрел, тем отчётливее понимал: его реальные движения и отражение как будто не совпадали. Словно зеркало показывало не текущий момент, а что-то чуть смещённое во времени.

А затем он увидел, как один из символов на раме в зеркале начинает двигаться, меняя форму. Отчётливый лёгкий толчок, будто в древесине шевельнулись сплетённые линии.

Эйден отпрянул и отвернулся, сердце сжималось. Но когда он резко обернулся к самой раме, та была неизменна, покрытая ровным, тёмным слоем. Ничего не двигалось. Снова бросил взгляд на стекло – и там тоже всё замерло, картина совпадала с реальностью.

– Оптическая иллюзия, – шёпотом проговорил он, приподняв брови в растерянном недоверии. – Игры света.

Эйден шумно выдохнул, стряхивая напряжение с плеч, и с натянутой улыбкой пригрозил зеркалу пальцем:

– Ты играешь со мной, да? Ух, я тебе…

Голос прозвучал чуть громче, чем он рассчитывал, разрезав музыку, которая продолжала плотно заполнять комнату. Он усмехнулся, но усмешка вышла неестественной, какой-то кривой.

Зеркало не ответило.

Но на секунду ему показалось, что отражение задержалось. Будто не послушалось его движений сразу, будто пальцы в стекле пригрозили ему в ответ – с едва заметной, но странной, неправильной улыбкой.

Он заставил себя вернуться к работе, налил в металлическую мисочку тёплой воды, обмакнул кусок мягкой ткани и принялся протирать само стекло. Вода стекала по зеркалу, смывая белёсый налёт времени, и он старался не думать о том, что видел несколько секунд назад.

Но стоило ему отвлечься, как поймал краем глаза лёгкое подрагивание в отражении. Резко обернулся – всё было на месте. Только собственный силуэт, устало склонившийся над рамой.

Вот только теперь его отражение, казалось, сместилось на долю секунды позже, чем он сам. Эйден поднял руку – и на миг показалось, что отражение запоздало, будто не успевая повторить движение синхронно. Несколько мгновений он стоял, глядя в стекло, но отражение вернулось к идеальной копии.

Внутри всё похолодело. Казалось, он видел невозможное – отражение жило отдельной жизнью.

Музыка изменилась. Она больше не укутывала комнату плотным бархатным покровом, не вытесняла тревожные звуки. Нет, теперь она будто подстраивалась под напряжение, затаённо нарастающее в воздухе.

Фортепиано играло резче, с едва уловимой фальшивой нотой, которая раньше точно не звучала. Струны скрипки дрожали, словно нервы, натянутые до предела. Виолончель низко гудела, будто чья-то дыхание, пробирающееся сквозь стены.

Эйден почувствовал, как по спине пробежал холодок. Глупость, конечно, но… проигрыватель никогда так не звучал.

Он медленно повернулся к зеркалу.

Оно стояло на месте, всё такое же древнее, покрытое сетью тонких трещин. Но отражение… оно смотрело на него чуть внимательнее, чем должно было. Или это снова всего лишь игра света?

– Ты издеваешься, – выдохнул он, пытаясь пошутить, но голос прозвучал натянуто.

Музыка ответила дрожащим, почти живым аккордом.

Разум отчаянно искал логические объяснения: может, усталость? Периферийное зрение обмануло? Часто при сильном напряжении мозг дорисовывает несуществующее.

Он заставил себя дышать глубоко, но уже не мог избавиться от нарастающей тревоги. Каждый раз, когда он отворачивался, ему чудился еле заметный сдвиг в зеркале. То его фигура там замрёт, когда он уже шевелится, то угол поворота головы не совпадёт. И самое страшное – это было мгновенно и мимолётно, исчезало при прямом взгляде.

Наконец он выпрямился, бросил тряпку, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Ему нужно было отдохнуть, попить воды, выдохнуть. Он отошёл от зеркала, но, скользнув боковым зрением, снова почувствовал странное движение в отражении.

На этот раз словно отражение на мгновение сделало ещё один шаг, когда он уже замер, а потом догнало его позу. Сердце у Эйдена замерло на миг, и он развернулся, но в стекле всё казалось нормальным.

– Хватит, – выдохнул он, прижимая ладонь к груди, пытаясь отогнать панику. – Это просто переутомление.

Он выключил свет, собираясь подняться наверх, и в этот момент в мастерской что-то зашуршало. Сначала почти неслышно – словно когтем по дереву, потом чуть громче, похожее на мягкий скрип пальцев по стеклу. Но окна были закрыты, никаких сквозняков.

Эйден затаил дыхание, обвел взглядом помещение. И вдруг понял, что звук исходит от зеркала. Оно будто издавало шорох и тихий шёпот, как если бы внутри стекла шевелился чей-то голос. Слова было не разобрать – лишь обрывки, невнятные фразы, звук, от которого по коже пробегали мурашки.

Он приблизился, плечи напряглись, зубы сжались так, что едва не скрипнули. Шёпот становился громче, отчетливее, будто несколько голосов шептали одновременно, на непонятном языке. Он наклонился к стеклу, и тут воздух в комнате стал сгущаться.

Внезапно шёпот оборвался, словно голоса заметили, что их подслушивают. Мастерская вновь погрузилась в гробовую тишину, но теперь тишина казалась ещё страшнее. Эйден медленно выпрямился, чувствуя, как сердце колотится, а в горле пересохло.

– Это бред, – прошептал он, но в голосе не было уверенности.

Он стремительно поднялся наверх, решив: «Мне нужно поспать. Завтра я разберусь и закончу всё». Но следующим утром тревога только усилилась.

Спускаясь в мастерскую, он сходу заметил, что на столе лежал резец, хотя точно помнил, как оставлял его у противоположной стены. Дело могло быть в банальной рассеянности, но сердце уже на взводе. Затем он увидел, что кисти, которые он тщательно промыл и поставил сушиться, теперь разложены ровным рядком около зеркала – словно их кто-то специально переставил в виде приглашения продолжить.

Взгляд тут же метнулся к старинной книге, которую он читал накануне, выискивая сведения о древней резьбе. Она лежала открытой – и аккурат на странице, где говорилось о «зеркальных ловушках», мифах о том, что в некоторых зеркалах могут томиться души.

Эйден тяжело вздохнул. Пальцы дрожали, когда он прикасался к странице. Никого, кроме него, тут не было. «Значит, я сам?» – мелькнула мысль. Но в голове не укладывалось, когда и зачем он мог это сделать.

Пока он соображал, на зеркале проявился слабый, едва различимый отпечаток ладони изнутри. Его губы распахнулись в безмолвном ужасе – будто кто-то из глубин стекла надавил рукой, оставляя ясно очерченное пятно.

Он резко повернулся, не осознавая, что копошится в полном мраке. Лампа на столе мигнула и погасла, оставив помещение в полутьме. Несколько долгих секунд он слышал только своё учащённое дыхание. Затем лампа вновь загорелась, словно ничего не произошло, и отпечаток на стекле пропал.

Тело обдало липким холодом. Он стоял, чувствуя, как к горлу подступает паническая волна, а сознание кричит: «Уходи! Уходи немедленно!». Но он не мог двинуться. Его словно приковало непреодолимым страхом.

Когда он всё-таки смог сдвинуться, мышцы болели от напряжения. Он понял, что должен выйти, вдохнуть воздуха, прийти в себя. Так он и сделал, устремившись к выходу. По лестнице он быстро сбежал вниз и выбежал на улицу. Свежий воздух ударил в лицо, смыв остатки одуряющего страха.

– Это зеркальное проклятие, – едва слышно пробормотал он, не находя других слов. В груди колотилось сердце, голова гудела, словно кто-то высосал из неё силы.

И только отдышавшись, он осознал: «Оно вытягивало мою энергию…» С каждым часом, проведённым внизу, у зеркала, он слабел, мысли путались, а реальность становилась зыбкой. И если так будет продолжаться, однажды он просто не успеет сбежать.

Он посмотрел на свою ладонь – бледную, с почти прозрачной кожей. Давно ли она стала такой? Словно за эти дни из неё утянули все краски.

– Это не может быть реальным, – сказал он сам себе, чувствуя, как голос звучит натянуто. Но в глубине души что-то подсказывало: это реальнее, чем он готов признать. В зеркале действительно есть сила, питающаяся им, вытягивающая из него жизнь. И, возможно, вскоре ему не хватит одной короткой паузы, чтобы спастись.

Эйден знал: ему придётся противостоять зеркалу до конца или окончательно пасть в его власть. А пока он стоял на тихой улице, дрожа от пережитого ужаса, в воздухе словно звучал глухой отзвук шёпота из глубины мастерской, где ждал в темноте хищный, алчный взор отражения.

Глава 3. Кровавый ключ

С самого начала Эйден держался на расстоянии от зеркала, хоть и трудился над его реставрацией. Он ощущал, что с каждым днём оно будто становилось живее, настойчивее. Иногда ему казалось, что в воздухе вокруг него есть напряжение, липкое, тягучее, как паутина. Чем ближе он подходил, тем сильнее оно цеплялось за его сознание, вызывало необъяснимую тревогу.

Он думал: «Просто работа, ничего больше. Я буду осторожен, не дам этому стеклянному уродцу взять надо мной верх. Завершу реставрацию и отправлю зеркало к его законному владельцу. Всё просто».

Но зеркало думало иначе. Оно подкидывало ему мелкие «случайности» – ронялся инструмент, путались кисти, трескались лампочки. Будто не позволяло оставаться в стороне, вынуждало взаимодействовать.

В тот день Эйден занялся финальной очисткой рамы. Пыль и тёмный налёт застревали в самых глубоких витках резьбы, не поддаваясь обычной сухой щётке. Он смочил мягкую ткань в слабом растворе, провёл ею по древесине. Аккуратно, сантиметр за сантиметром. Пальцы чутко ощущали каждую трещину, каждый завиток.

И вдруг он вздрогнул.

Рука наткнулась на что-то острое. Боль пронзила палец – резкая, неожиданная, не как от занозы, а будто кто-то поджидал его там, среди узоров, держа наготове невидимый клинок.

– Чёрт, – выдохнул он, отдёргивая руку.

На подушечке пальца алела капля крови. Одно мгновение – и она соскользнула вниз, падая прямо на резьбу.

Он затаил дыхание. Кровь должна была растечься, оставить тёмное пятно, но… этого не случилось. Она исчезла.

Прямо у него на глазах.

Эйден моргнул, провёл пальцем по месту, где только что была капля. Ни следа. Ни липкости. Древесина оставалась сухой, гладкой, будто впитала кровь, словно… проглотила её.

– Не может быть, – пробормотал он, сглотнув.

Рука невольно потянулась к книге по древней резьбе и рунам, валявшейся на соседнем столе. Он торопливо пролистал страницы, пробегая глазами по строчкам, силясь найти хоть что-то похожее на эти символы. Что-то, что могло объяснить случившееся. Но ничего. Ни одной зацепки.

Этого не должно было быть.

Холодный пот выступил на лбу. В мастерской повисла глухая, давящая тишина. Только старый проигрыватель на заднем плане лениво потрескивал иглой, но музыка будто отдалилась, стала приглушённой, далёкой, как из другого мира.

Эйден глубоко вдохнул, решился наклониться ближе.

Пальцы скользнули по резьбе. Поверхность была ровной, тёплой… даже слишком тёплой. Ему казалось, что она чуть пульсирует. Символы теперь выглядели четче, глубже, будто кровь придала им недостающую выразительность.

В горле пересохло.

И тут он услышал.

Тихий, едва различимый звук.

Словно кто-то, находясь по ту сторону стекла, лениво провёл пальцами по его поверхности.

Эйден застыл.

Его отражение смотрело прямо на него, ничего необычного. Всё так же, как всегда.

Но… не совсем.

Где-то на самом краю зрения, в рябящих бликах, в глубине зеркала ему показалось, что что-то шевельнулось. Не резкое движение, нет. Скорее, намёк на движение.

Он не дышал.

А потом отражение… улыбнулось.

Он не улыбался.

Холод пополз вверх по позвоночнику, сковывая движения. Он резко отшатнулся, задел локтем стол, и что-то грохнулось на пол. Громкий звук прорезал тишину, но отражение… оно не изменилось. Оно всё так же смотрело на него, улыбаясь своей жуткой, медленной улыбкой.

Где-то глубоко внутри Эйден уже знал: это был не просто порез. Это было рукопожатие.

Кровь была ключом.

Эйден сделал пару шагов назад, не отводя глаз от зеркала. Дыхание сбилось, пальцы сжались в кулаки. Он заставил себя моргнуть – и отражение снова стало нормальным. Оно копировало его движения, не запаздывало, не ухмылялось.

Но в груди ещё бился тот короткий укол паники.

«Показалось», – подумал он, проводя дрожащей рукой по лицу.

Но чувство липкого холода на затылке не исчезало.

Проигрыватель на фоне продолжал шуршать, но музыка в нём звучала приглушённо, словно кто-то выкрутил громкость наполовину. Или как будто сама комната начала заглушать звуки, впитывать их, как зеркало впитало его кровь.

Кровь была ключом.

Эта мысль билась в голове, не желая исчезать.

Он снова посмотрел на зеркало. Обычное старое стекло, резная рама, тёмные узоры… но теперь ему казалось, что в символах есть что-то новое. Как будто в них появилось движение. Незаметное, но если смотреть достаточно долго, можно было поклясться, что линии слегка сдвигаются, изменяются, становятся глубже.

Ерунда.

Эйден выругался и решительно шагнул вперёд. Надо закончить с этим. Очистить раму, проверить покрытие, закрыть работу.

Просто зеркало. Просто древняя работа.

Он снова протянул руку, но в последний момент замер.

Где-то в глубине стекла мелькнула тень.

Не его отражение.

Она проскользнула по ту сторону зеркала, как будто кто-то прошёл по тёмному коридору, скрытому внутри.

Эйден выдохнул, сжал пальцы. «Это всего лишь…»

Шорох.

Чуть слышный, но совершенно отчётливый.

Он развернулся. Позади него никого не было.

Глухо тикали старые антикварные часы. В углу мастерской еле слышно потрескивал проигрыватель. Но комната была пуста.

Шорох раздался снова.

На этот раз – из зеркала.

Эйден не мог пошевелиться.

Стекло чуть дрогнуло, и его отражение снова стало ему неподвластным. Он стоял неподвижно, но отражение… оно медленно наклонило голову набок.

Как если бы… изучало его.

Как если бы наконец увидело его по-настоящему.

Из зеркала донёсся звук.

На этот раз чёткий.

Тихий, влажный, словно кто-то лизнул стекло изнутри.

Эйден резко отступил назад, споткнулся о край стола, но взгляд его оставался прикован к отражению.

Оно не двигалось.

Но в уголке стекла, там, где отражение терялось в темноте, что-то дышало.

Он не мог этого видеть.

Но он это знал.

Глава 4. Голодная тьма

Эйден не сразу заметил перемены. Они скользили по краям его сознания, как тени в тёмном переулке, как приглушённый звук капающей воды за стеной – едва уловимые, но неизбежные. Он списывал усталость на недосып, дрожь в пальцах на перенапряжение, покалывание в коже на случайность. Но глубоко внутри уже знал: это было нечто другое.

Не просто беспокойство.

Не просто страх.

Это был голод.

Он ощущался не так, как привычный физический голод – без пустоты в желудке, без желания съесть что-нибудь. Это было тягучее, медленное ощущение нехватки, заполнявшее его кости, наполнявшее кровь странной вибрацией, вызывающее в теле непреодолимую ломку.

Сначала он не придавал этому значения.

Но стоило случайно порезаться о раму зеркала, и мир изменился.

Боль была резкой, но вместо раздражения или привычного укола дискомфорта внутри него разлилось странное волнение. Не страх, не боль – эйфория. Он смотрел, как капля крови скатилась с пальца, как впиталась в раму, и вдруг почувствовал, как его сердце на секунду замерло, а потом застучало быстрее.

Как если бы тело узнало что-то важное.

Как если бы кровь нашла то, что искала.

А зеркало, в свою очередь, отозвалось. Оно не просто приняло кровь – оно выдохнуло. Совсем тихо, на грани слуха, но Эйден почувствовал это. Не услышал, нет, а именно почувствовал – словно в комнате вдруг стало теплее, словно воздух стал густым, электрическим.

После этого он уже не мог остановиться.

Сначала – лёгкие царапины. Он объяснял это случайностью, но где-то в глубине души знал, что делает это нарочно. Маленькие порезы, быстрые уколы лезвия по коже. В каплях крови было что-то гипнотическое, а когда они касались рамы, мир вокруг на мгновение становился чётче, громче.

Он чувствовал, как зеркало наблюдает.

Вскоре он уже не скрывал этого от себя.

Каждую ночь он садился перед зеркалом, держа в руках лезвие, проводя им по коже так, чтобы кровь стекала по пальцам. Каждый новый порез приносил дрожь удовольствия, а в зеркале что-то шевелилось.

Иногда он замечал движение в глубине стекла – тонкие силуэты, скрученные тени, очертания застывших лиц. Он не знал, что это было. Он не хотел знать.

Он просто давал зеркалу кровь.

Чем больше крови он отдавал, тем сильнее становилась связь. Теперь, когда он касался рамы, по его телу пробегал холодный ток, вызывая мурашки, но в этом холоде было наслаждение.

Он понимал, что это неправильно.

Но ему нравилось.

А потом зеркало заговорило.

Не голосами, нет. Это был шёпот. Тихий, тягучий, проникновенный, как если бы кто-то невидимый склонился к самому его уху.

– Ты дал каплю… но представь, что будет, если дать больше.

Эти слова звучали в его голове, как шелест ветра в листве, мягкие, успокаивающие. Но смысл… смысл был ледяным.

Он отмахнулся.

Но зеркало не отступило.

Однажды ночью он проснулся от странного ощущения. Его пальцы были липкими, а в ладони холодело лезвие.

Он порезал себя во сне.

Новый след на предплечье – длиннее, глубже, чем раньше. Кровь пропитала простыню, но он не чувствовал боли. Только удовлетворение.

А в зеркале…

Зеркало ожило.

Он не видел отражения. Видел себя.

Там, внутри стекла, стоял другой Эйден – чуть смутный, искажённый, но знакомый.

Только это не был он.

Лицо его двойника оставалось пустым. Ни страха, ни ужаса. Только жажда.

– Ты знаешь, что делать.

Голос внутри был спокоен.

А потом зеркало показало ему их.

Оливию.

Маркa.

Двух людей, которых он знал, которым доверял.

И шёпот продолжал:

– Чья кровь станет ключом?

Эйден замер.

Зеркало показало их не такими, как в жизни. Они лежали неподвижно, словно погружённые в глубокий сон. Марк – на полу, с пустым взглядом. Оливия – в своей постели, безмятежная, не подозревающая, что её силуэт уже вычерчен в отражении стекла.

– Ты дал мало. Дай больше.

Он зажал уши, но голос звучал изнутри.

И пока он стоял, дрожа, внутри уже зарождалась новая мысль.

Что если… действительно?

Что если его крови уже недостаточно?

Шёпот не стихал. Он тянулся за ним, следовал за ним в улицах, в мастерской, в снах.

И в ту ночь, когда он впервые вышел на улицу, чтобы найти другую кровь, Эйден уже знал: он проиграл.

Потому что, когда нож вошёл в плоть незнакомца в переулке, когда первый горячий поток крови обжёг его ладонь, когда чужое тело осело бездыханным мешком на землю…

Он почувствовал наслаждение.

Сладкое, всепоглощающее.

А зеркало в этот момент ликовало.