Белый шейх: путь мести

По своим убеждениям мужчина всегда придерживался благородства и справедливости даже в жестоком мире бизнеса. Мансур не вошёл и вновь не сделал замечания. Он просто отступил в тень коридора, прислонился к прохладной стене и запомнил эти слова. Они повисли в воздухе тяжёлым предзнаменованием, чётко обозначив ту пропасть, что пролегла между двумя братьями, и ту холодную, неумолимую судьбу, что ждала их всех впереди.

***

Годы текли, как воды Инда в сезон дождей – неумолимо и меняя ландшафт до неузнаваемости. Юношеская угловатость Нагиба сменилась уверенной осанкой взрослеющего мужчины, и Мансур, наблюдая за этой метаморфозой, начал постепенно вводить его в свой мир. Он видел в племяннике не просто наследника, а продолжение своей воли.

Одно время Мансур представлял его будущем стражем империи, выстроенной потом и кровью. Он водил его на встречи, где воздух был густ от дорогих сигар и невысказанных угроз, показывал ему контракты, сумма которых могла бы прокормить целый город, учил его читать не только цифры в отчётах, но и молчаливые договорённости во взглядах партнёров.

Мансур надеялся, что Нагиб поймёт истинную цену власти – её тяжесть, ответственность, ту жертвенность, на которую идёт лидер, чтобы его корабль не пошёл ко дну. Но Нагиб, с его острым, как бритва, холодным умом, извлёк из этих уроков совсем иное знание. Он с поразительной скоростью научился не ценить власть, а использовать её.

Нагиб не делал попытки нести ответственность, а лишь бы нагрузить её на чужие плечи, он жаждал силы способной внушать страх. Он стал виртуозом в искусстве скрывать свои истинные намерения за маской почтительного племянника, а его глаза, всегда такие внимательные, научились ничего не отражать, словно полированный обсидиан.

– Деньги – это не цель. – Думал Мансур, глядя, как Нагиб бегло просматривает финансовый отчёт. – Это лишь инструмент. Инструмент для созидания, для защиты близких.

Старший Рияд с горечью видел, что для Нагиба инструментом стали сами люди, а их доверие и слабости – разменной монетой. В то время как Нагиб погружался в мир чисел и интриг, Халид шёл совершенно иным путём. Его мать, женщина с добрым и мудрым сердцем, всегда настаивала, чтобы сын не забывал о тех, кому в жизни выпало меньше удачи.

С шестнадцати лет Халид дважды в месяц проводил целый день в бесплатной клинике в одном из беднейших кварталов Карачи. Воздух там был густым от запахов антисептика, пота и безысходности, но для Халида это место стало настоящим храмом. Здесь, под треск старого вентилятора, он прикасался к самой сути человеческой жизни – хрупкой, требующей защиты и сострадания.

Он не просто накладывал повязки и помогал раздавать лекарства – он приобретал свой первый, бесценный медицинский опыт, учась у старых, уставших докторов не только ремеслу, но и терпению. Эта тяга к исцелению жила в нём с детства. Мансур как сейчас помнил тот день, когда семилетний Халид, заворожённый, наблюдал за семейным врачом, обрабатывавшим глубокий порез на руке Нагиба после одной из их слишком жёстких игр.

Вместо того чтобы отвернуться или заплакать при виде крови, мальчик с неподдельным интересом следил за каждым движением доктора, засыпая его вопросами, над которыми бы задумался и студент—медик.

– Почему ты накладываешь шов именно таким узлом? Как игла не рвёт эту тонкую нить? – Ум Халида жаждал не просто знаний, а понимания самой механики жизни. – Почему кровь сначала такая тёмная, а потом становится светлее?

Нагиба же в той ситуации интересовало лишь одно: сколько швов ему наложат и как скоро он сможет снова бегать. Теперь же его страстью стали бухгалтерские книги в кабинете дяди. Он мог просиживать там часами, погружённый в колонки цифр, как в закодированное послание о мироустройстве.

Его любимой игрой стало ведение бизнеса. Он составлял сложные, продуманные до мелочей воображаемые контракты, яростно торговался с невидимыми партнёрами, а его лицо озарялось холодным блеском не детской радости, а взрослой алчности, когда он подсчитывал мнимые, но такие сладкие прибыли.

Когда пришла пора выбирать университет, Мансур, конечно, лелеял надежду, что оба юноши пойдут по его стопам и продолжат семейное дело. Халид, с его мягким характером, не стал противиться настойчивым рекомендациям отца – он не мог представить себе сознательного предательства его воли. Он поступил на медицинский факультет престижного Университета Ага Хана в Карачи, и очень скоро его необыкновенный талант стал очевиден всем, особенно в хирургии.

– У этого юноши руки поэта и ум стратега, – с восхищением говорил его наставник, профессор Ахмед Шариф, известный своим суровым нравом. – Он видит тело человека не как набор органов, а как сложнейшую карту, где каждая артерия – полноводная река, каждый нерв – стратегическая дорога, а каждый разрез – это точный, выверенный ход.

Нагиб, как и ожидалось, выбрал факультет экономики в том же университете. Кампус Университета Ага Хана был миром в миниатюре – ухоженные газоны, современные корпуса из стекла и бетона, смешавшиеся с колониальными постройками из красного кирпича. Студенты с книгами в руках спешили на лекции, у фонтана в центре собирались девушки в ярких платках и джинсах, а в тени вековых деревьев курили и вели неспешные беседы те, кто уже считал себя выше суеты учебного процесса.

Нагиб учился без особого рвения. Лекции по макроэкономике казались ему скучной теорией, оторванной от реальной жизни. Его подлинным университетом стали люди. Его больше интересовали связи – он с легкостью заводил знакомства с детьми министров и олигархов, посещал закрытые светские рауты в особняках на берегу океана.

Здесь за кружкой запрещённого виски заключал свои первые, пока ещё незначительные, но уже очень многообещающие «деловые соглашения». Он носил безупречно сидящие дорогие костюмы. Нагиб рассуждал так: “Пусть моя эта одежда не самого первого качества, но всё идеально подогнано!“ Его уверенность была настолько заразительной, что казалось, он уже сейчас держит в руках нити управления миром.

Однажды вечером, зайдя в общий кабинет, который Мансур выделил им обоим, Нагиб с нескрываемым презрением посмотрел на брата, склонившегося над огромным томом по анатомии.

– Ты серьёзно отказываешься от всего этого? – Нагиб развалился в кресле, закинув ноги на полированный письменный стол. – Дядя вложил в тебя миллионы, а ты хочешь всю жизнь резать людей и ковыряться в их кишках?

–Если я спасу хотя бы одну жизнь, Нагиб, это будет значить неизмеримо больше, чем все твои будущие сделки, вместе взятые. – Халид не отрывался от книги, где был изображён в мельчайших подробностях человеческий череп.

– Вот что даёт реальный бизнес. А твоя медицина? Гроши. Благодарность нищих. – Нагиб фыркнул и с театральным жестом достал из внутреннего кармана пиджака толстую пачку банкнот, бросил её на стол с характерным шлепком. – Разве это может сравниться с этой силой? – он провёл пальцами по купюрам.

Мансур, стоявший в тот момент в полуоткрытых дверях, сжал кулаки. Он уже отчётливо видел, в какую пропасть катится его приёмный сын. Годы студенчества пролетели быстро, перетекая в интернатуру для Халида и в формальную должность заместителя для Нагиба. И вот уже Халид становился известным и перспективным хирургом, а Нагиб – всё более влиятельным, но и всё более непредсказуемым игроком в бизнесе Мансура. Именно в это время и случилось нечто непоправимое.

Глава 4. Тень предательства и пепел надежды

Особое место в жизни студенческой элиты занимал бар «Султан», расположенный на окраине Лахора. Это было тёмное, душное помещение, где пахло дорогим табаком, старым деревом и тайнами. Свет едва пробивался сквозь плотные шторы, а мерцающие свечи на столах отбрасывали тревожные тени на стены, видевшие немало сделок и предательств. За одним из таких столиков в глубине зала сидели трое.

Нагиб, уже уверенный в себе бизнесмен, и двое его соратников – Тарик аль—Баждади, сын влиятельного нефтяного магната, и Хусейн Каримов, отпрыск владельца крупнейшей логистической компании. Оба их отца десятилетиями конкурировали с империей Мансура.

– Твой дядя снова перекупил у нас тот контракт на поставки. – Злобно выдохнул Тарик, крутя в пальцах бокал. – Самый лакомый кусок. Это уже третий раз за месяц.

– Он играет не по правилам, Нагиб. – Поддержал его Хусейн, его глаза блестели от злости и выпитого виски. – Он вытирает ноги обо всех. И о тебя тоже, мы это видим.

Нагиб медленно допил свой виски. Он ненавидел, когда его называли племянником Мансура. Это клеймо, эта тень чужого величия жгла его изнутри. Он чувствовал себя вечным наследником второго сорта, временщиком в чужом доме.

– Он не мой дядя! – Тихо, но чётко произнёс Нагиб, с силой ставя бокал на стол. – Его империя и его методы когда-нибудь всё это будет моим. Я сделаю это по—своему.

В полумраке бара, за соседним столиком, кто-то едва заметно улыбнулся. Это был Абу Сайед – крупный, давний и ожесточённый враг Мансура. Несколько месяцев назад он начал осторожно, как змея, обхаживать молодого честолюбивого Нагиба, подкармливая его обиды и предлагая связи в обмен на лояльность, деньги и самые тёмные идеи.

Незаметно для себя Нагиб всё прочнее оказывался на их крючке. Его представили Абу Сайеду как человека, понимаюшего истинную цену вещей. Встреча произошла в роскошном, но безвкусном особняке Сайеда, где всё кричало о богатстве, но не о стиле.

– Скажи мне, мальчик, ты хочешь справедливости? – Сайед развалился в кресле из кожи носорога, демонстрируя покровительство. – Хочешь, наконец, выйти из тени этого человека, и чтобы тебя признали по—настоящему?

Нагиб почувствовал, как давняя злоба поднимается в нём комом. Он посмотрел прямо в глаза этому человеку, почувствовав в нём родственную душу.

– Я хочу гораздо больше, чем просто признание. Я хочу быть главным. Единственным. – Приоткрыл свои цели Нагиб.

–Значит, мы найдём общий язык. И начнём работать вместе. – Улыбка Сайеда стала шире.

Первые шаги были мелкими, почти невидимыми. Подпись под одним тендером, переданная в нужный момент информация, скромные, но приятные суммы за «дельные советы». Очень скоро щедрость вознаграждений возросла.

Нагиб начал получать солидные проценты с каждого контракта, уведённого из—под носа у Мансура. И с каждым таким чеком, с каждым перечислением на его тайный счёт, его связь с семьёй Риядов истончалась, рвалась, пока не стала почти призрачной.

Он с головой окунулся в роскошь, о которой раньше только мечтал. Для начала обзавёлся швейцарскими хронометрами, затем мощным спортивным автомобилем. Молодой делец стал проводить ночи в подпольных казино Дубая, где ставки были выше, чем годовой доход той самой клиники, где работал Халид.

Он словно забыл, что именно Мансур дал ему всё. Потеряв родителей Нагиб получил крышу над головой, имя, образование, путевку в жизнь. В его ослеплённом жаждой власти сознании это уже не имело никакого значения. Важна была только сила, которую он наконец—то почувствовал в своих руках, и сладкий, опьяняющий вкус грядущего предательства.

Месяц за месяцем Абу Сайед, словно искусный садовник, взращивал в душе Нагиба ядовитый цветок ненависти. Он не грубил и не давил открыто. Его методы были тоньше и опаснее. Искуситель подкармливал обиды Нагиба, поливал их ядом сомнений и удобрял лестью, всегда вовремя вставляя колкое замечание о «деспотизме» Мансура или «неблагодарности» Халида, по его словам, «прячущегося за белым халатом, пока ты делаешь всю грязную работу». Их встречи в душном, пропитанном дымом кабинете Сайеда или в укромных уголках дорогих ресторанов стали ритуалом перерождения Нагиба из наследника в мстителя.

Прошло полгода с начала их тайного сотрудничества, когда Сайед решил, что почва достаточно удобрена. Он пригласил Нагиба в свой загородный дом – ультрасовременное сооружение из стекла и стали, нависавшее над океаном, словно хищная птица. Интерьер был выдержан в холодном, минималистском стиле. В отделке было много мрамора, глянца и стали. Здесь не чувствовалось уюта, лишь демонстративная, подавляющая роскошь. Они сидели в креслах из черной кожи, а за огромным панорамным окном бушующие волны, бились о скалы, словно отражая бурю в душе Нагиба.

– Пришло время говорить о кардинальных шагах, мой юный друг. – Сайед медленно потягивал коньяк, его глаза, маленькие и пронзительные, как у бурундука, не отрывались от Нагиба. – Мы можем устроить так, чтобы твой любимый дядя раз и навсегда потерял доверие государства. Полностью. Без возможности восстановления.

Нагиб молчал, его лицо было каменной маской, но пальцы чуть заметно постукивали по подлокотнику. Чтобы сохранить ясность ума, он деликатно отказался от предложенных напитков. Парень старался удерживать на лице гримасу вальяжности.

– Речь идёт о диверсии. – Продолжил Сайед, понизив голос до конспиративного шёпота, хотя они были одни в огромной гостиной. – Наша акция не в грубом взрыве. Нам нужна автоматическая авария. Технический сбой, который будет выглядеть как чудовищная халатность руководства. Преступная экономия на безопасности. Что-то не вызывающее политического резонанса, так как это слишком опасно. Чересчур много глаз будет следить в таком исходе. Нам нужна тихая, но смертельная техническая экспертиза, способная привести к немедленному отзыву лицензии. Это будет финансовый и репутационный крах, от чего Мансур не оправится.

– Крах! – Пронеслось в голове у Нагиба. – Полное уничтожение, не физическое, но социальное. Смерть при жизни. – Он почувствовал странный холодок в груди, но не страх, а предвкушение.

– Вы хотите… взорвать завод? – уточнил он, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Он не демонстрировал ни испуга, ни волнения. Лишь холодный, деловой интерес.

–Взорвать? Нет, это для дилетантов. – Сайед усмехнулся, его толстые губы растянулись в улыбке, не сулящей ничего хорошего. – Мы хотим нечто более изящное. Мы хотим, чтобы Мансур сам себя обвинил. Чтобы все стрелки – отчёты, показания, экспертизы – указали на него и его ближайшее окружение. На его людей. На тех, кому он доверяет.

Нагиб медленно кивнул, в его глазах загорелся понимающий огонёк. План был гениален в своём коварстве. —Вы хотите подставить кого—то из своих? Сделать их козлами отпущения? – Догадался он.

– Да! – Утвердительно кивнул Сайед, и его взгляд стал тяжёлым, как свинец. – Ты поможешь нам выбрать правильную фигуру. Ты знаешь их всех изнутри.

Нагиб откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, делая вид, что обдумывает. Он жаждал уничтожить Мансура, стереть его империю в порошок, но мысль о настоящей крови, о возможных жертвах среди рабочих, вызывала в нём смутную тревогу. Он не был готов убивать. Казалось, Сайед читал его мысли как открытую книгу.

– Подумай, Нагиб! – Его голос стал сладким, убедительным, как голос искусителя. – Если мы сделаем это чисто, твой дядя потеряет всё! Тогда ты сможешь занять его место. Не как жалкий племянник, кого терпят из милости, а как полноправный хозяин. Как спаситель, который подхватит рухнувшее знамя и поведёт остатки компании к новым победам.

– Я жажду исполнить свою мечту. – Закашлялся от восторга Нагиб. – Стать тем, кем должен был быть всегда.

– Мы с тобой одной крови. – Сайед многозначительно подмигнул. – Мы понимаем, что сила – это единственный аргумент, который имеет значение в этом мире.

Эти слова попали точно в цель. Они разожгли в Нагибе тлеющие угли честолюбия и обиды.

–План ясен! – Прикрыл на секунду глаза молодой человек. В них уже не было сомнений. – В технических аспектах я не силён. Я не инженер.

– Это не проблема! – Сайед махнул рукой, словно отмахиваясь от пустяка. – У меня есть надёжный, очень знающий специалист. Он предоставит нам всё необходимое. Твоя задача – найти слабые места.

Новый наставник предлагал воспользоваться своим положением. Изучить технологический процесс на заводе. Наверняка кто-то из старых инженеров уже указывал Мансуру на эти «узкие места», но тот, в своей самоуверенности, проигнорировал их. Мужчина предлагал найти эти докладные записки, этих людей, чтобы позднее недовольство стало фундаментом будущего обвинения.

– Благодарю за подсказку. – Лицо Нагиба озарилось. – Теперь я точно знаю, как действовать.

Провожая его, Сайед, как бы между делом, бросил ещё одну фразу, словно добавляя последний штрих к картине.

– И да, друг мой… проследи, чтобы в день «Ч» на заводе не оказалось никого из… ты понимаешь, главных наследников. – Искуситель похлопал парня по плечу. – Особенно того, кто так любит играть в благодетеля и лечить бедняков. Нам не нужны лишние свидетели. Или жертвы, которые вызовут ненужную волну сочувствия.

Эта фраза, эта откровенная намётка на необходимость «нейтрализации» Халида, вызвала на лице Нагиба не ужас, а радостную, почти восторженную улыбку. Мысль о том, что старый Мансур и его «идеальный» сын будут уничтожены вместе, разом, рисовала в его воображении, жаждущем власти, картины ослепительного будущего. Он видел себя на троне, одного, единственного, без всяких конкурентов.

Весь следующий день и всё утро после, Нагиб с упорством маньяка решал задачу, поставленную Сайедом. Он побывал на главном заводском комплексе, затерянном в индустриальной зоне на окраине города. Завод был похож на спящего стального гиганта. Гул машин, запах мазута и металла, клубы пара, вырывающиеся из труб, словно праведник нашептывал отказаться от затеянного.

Он прошёлся по цехам, облачённый в безупречный белый халат и каску, делая вид, что интересуется производством от имени дяди. Он вёл деликатные, осторожные беседы с технологами и мастерами, выслушивая их жалобы на устаревшее оборудование, на слепое руководство, которое не желает вкладываться в модернизацию «пока всё работает». Он запоминал каждое имя, каждую фамилию, каждую «проблемную точку».

На следующее утро, сидя в своём кабинете с видом на город, он сделал тот самый, решающий звонок. Он набрал номер Халида. Они не виделись несколько недель – их отношения окончательно превратились в вежливую, ледяную формальность. Но Нагиб знал слабость брата. Он знал, что Халид, с его неизлечимой добротой и верой в семейные узы, всё ещё верит в него. В того мальчика, каким он был когда-то.

– Привет, брат! – радостно приветствовал Нагиб, и в его голосе зазвучали тёплые, почти ностальгические нотки, будто между ними не пролегла пропасть из лжи и холодности.

– Нагиб? – Халид растянул гласные на другом конце провода, в этом было удивление и настороженность. – Что случилось?

–Мне нужна твоя помощь. Срочно. – Нагиб разделил слова короткими паузами.

–Чем я могу тебе помочь? – Искренне растерялся Халид. – Совершать твои сделки я не умею, ты же знаешь. Бизнес – это полная противоположность тому, чем я занимаюсь. Моя жизнь – это медицина, больницы, пациенты…

–Да нет, брат, не переживай. – Нагиб позволил себе лёгкий, дружеский смешок. – Отец попросил передать. – Нагиб сделал искусную паузу,

– Отец иногда доверяет мне в ваших делах некоторые мелочи. – Решил рассказать Халид. – Так что меня в ваших делах можно использовать разве что в качестве доверенного курьера.

– Именно такое поручение я и хотел тебя попросить выполнить, – подхватил Нагиб, поддерживая лёгкий тон. – Я невероятно занят, вчера не смог выполнить одно небольшое, но важное дело. Сорвалась встреча с ключевым клиентом, теперь её нельзя переносить.

– Говори конкретно, что нужно сделать, – после секундного колебания согласился Халид. Его доброе сердце не видело подвоха.

– Дядя просил срочно передать один ящик на завод. Небольшой, фанерный. – Тяжело вздохнул Нагиб, намекая на важность и свое переживание, если он не выполнит поручение. – Его нужно отдать лично в руки старшему мастеру в цехе номер пять. Больше никому.

–А почему… почему это дело не поручить водителю? – На другом конце провода повисла короткая пауза. – Можно же было поручить задание экспедитору? – Неожиданно спросил уже почти согласившийся Халид.

–Видишь ли, в чём дело… Вчера вечером я признался отцу, что не выполнил его поручение, потому что… ну, решил расслабиться с друзьями. – Нагиб внутренне сжался, но его голос зазвучал искренне виновато и печально. – Он был очень зол. Сказал, что я безответственный. – Нагиб снова сделал эффектную паузу, – и сказал, что теперь его единственная правая рука – это ты. Что ты никогда его не подводил. Именно он попросил, чтобы эту работу выполнил ты. Как знак доверия.

Это была гениальная ложь. Она била точно в цель – в сердце Халида, который всю жизнь жаждал признания отца и одобрения старшего брата.

– Хорошо, брат! – Тон Халида смягчился, в нём послышалась даже лёгкая улыбка. – Я согласен. Давай подробности. Куда и когда ехать?

В реальности никакой просьбы от Мансура не поступало. Халида даже не удивило, что отец сам не позвонил ему – он привык, что Нагиб был основным посредником. Слишком поздно, горько и страшно поздно, он узнает страшную правду.

Тот самый фанерный ящик, аккуратный и ничем не примечательный, который он с такой гордостью, как знак доверия отца, передал в руки старшему мастеру, был не с новым контрольным оборудованием, как ему сказали.

Внутри, за деревянными стенками, скрывалось хитроумное устройство, собранное «специалистом» Сайеда. Устройство, которое должно было незаметно встроиться в систему управления и вызвать незаметный, но необратимый сбой.

Спустя два дня тишины, ровно в час пиковой нагрузки на производственную линию, это устройство сработало. Тихий щелчок, послушный зловещей цифровой команде, стал спусковым крючком для масштабной, разрушительной аварии.

Весть о катастрофе на главном производственном комплексе Риядов пришла, как удар грома среди ясного неба. Сначала поступил тревожный, обрывочный звонок от дежурного инженера, голос срывался от паники. Нагиб воспринял произошедшее с флегматичной беспечностью к удивлению старшего Рияда.

Потом нахлынула оглушительная тишина в кабинете Мансура, нарушаемая лишь нарастающим гулом в ушах. Он сидел за своим массивным дубовым столом, и пальцы, сжимавшие трубку, побелели. Один из цехов фабрики, успешно работающей десятилетиями, рухнул в одночасье, погребя под обломками не только сталь и бетон, но и человеческие жизни.

Трагедия была чудовищной. Не нельзя было назвать аварией или банальным не техническим сбоем, вызвавшим брак изделий. Произошедшее было катастрофой, выведшей полноценное разрушение ключевого цеха. Взрыв, последовавший за серией каскадных поломок, вызвал обрушение конструкций и мощный пожар. Мансур отбросил в сторону докладные о потере технологического оборудования, так как был потрясён гибелью людей.

Шестеро рабочих, находившихся в эпицентре произошедшего, больше не вернутся к своим семьям. Ещё десятки получили ранения и ожоги различной степени тяжести. Воздух над промышленной зоной почти на неделю затянуло едким, чёрным дымом, наблюдаемым издалека всем городом. Эта тёмная завеса зловещим знамением висела дамокловым мечем над бизнесом семьи Риядов.

Последствия наступали неумолимо, одно за другим, как падающие костяшки домино. Практически мгновенно, по предписанию прокуратуры и государственной технической инспекции, всё колоссальное производство было полностью остановлено.

На въездах на территорию промышленного объекта выставили оцепление. В кабинетах управляющих, обычно бурлящих деятельностью, теперь царила гробовая тишина, нарушаемая лишь мерными шагами следователей и скрипом открывающихся сейфов. Начиналось масштабное, беспощадное расследование.

И все улики, все собранные по крупицам факты, упрямо указывали на одного человека – Мансура Рияда. Виноватым оказывался владелец фабрики. По версии следствия, в погоне за сверхприбылями намеренно игнорировал все нормы безопасности.

По всем отчётам и аналитическим заключениям выходило, собственник годами откладывал жизненно необходимую реновацию и обновление технологического оборудования. Вскрылись старые докладные записки инженеров, предупреждавших об износе узлов. Они, как приговор, ложились на стол следователям. Теперь это были не предостережения, а доказательства преступной халатности.

Управляющие и ближайшие помощники Мансура, видя его ежедневные мучения, не могли в это поверить. Они наблюдали, как их несгибаемый босс, всегда державшийся с королевской осанкой, буквально сгорбился под тяжестью вины и горя. Он метался между полуразрушенной фабрикой, где работали спасатели, и своим офисом, превратившимся в штаб по ликвидации последствий.

Домой он практически не появлялся, ночуя прямо в кабинете на кожаном диване. Он страшно осунулся, глаза ввалились и потухли, а в обычно идеально выбритой щетине пробилась седина. Это была не вина преступника – это была беспомощность и отчаяние честного человека, столкнувшегося с чудовищной несправедливостью.

Первым его шагом, ещё до того, как были завершены все формальности, стали люди. Он распорядился немедленно и в полном объёме выплатить заработную плату всем работникам, несмотря на вынужденный простой. Семьям погибших были выплачены колоссальные компенсации – суммы, которые говорили не о попытке откупиться, а о глубоком, искреннем раскаянии и сострадании.