Тихий Мир

– Я согласна, – прошептала Нина.

– Класс. Так вот, не хватайтесь за первое, что приходит в голову. Не играйте обиженную тихоню. Это прямолинейно и скучно. Исабель может быть и другой. Попробуйте что-нибудь… ммм… эдакое.

– Вы о чём?

– О, кажется, нам пора. По-моему, Грета уже третий раз повторяет одну и ту же фамилию. Вашу руку, мадемуазель!

*  *  *

– Вицки! Нина Вицки!

Не успел Леонард привести Нину обратно под украшенные мозаикой своды зала, как головы всех присутствующих, – кроме Парсли, – повернулись к ней.

– Простите, я… я заблудилась, – соврала Нина и густо покраснела.

Грета подняла одну бровь и неодобрительно сморщила нос:

– Мы с вами всеми, кажется, договоривались: выходить в уборную только после выступления.

– Я… я не могла ждать, – Нина была готова сквозь землю провалиться. – Нервы, понимаете.

– Ладно, мы из-за вас и так кучу времени потеряли. Живо на сцену, – велела Грета и вернулась в первый ряд.

Нина глубоко вздохнула и пошла вперёд. Оглянувшись единственный раз, она увидела прислонившегося к дверному косяку Леонарда. Он ободряюще показал ей большой палец. Проходя мимо Парсли, Нина скосила глаза и вдруг увидела, что художественный руководитель театра сосредоточенно рисует какие-то каракули в обычной школьной тетради.

Похоже, он от этих проб уже ничего не ждал.

Вот и сцена. Нина вышла на самый край, но Грета тут же велела ей отойти дальше, прямо под перекрестье лучей софитов. Переместившись туда, Нина мгновенно ослепла, практически перестав видеть зал.

Она глубоко вздохнула, открыла рот… но не смогла издать ни звука. Проклятая первая строчка монолога Исабель, которую ещё минуту назад Нина вновь и вновь прокручивала в голове, вдруг испарилась из её памяти. Нервно комкая в руке платочек, девушка сглотнула. Ей внезапно почудилось, что весь зал видит её голой… точнее нет, не так, не голой, а в униформе официантки захудалого бара.

Тем временем пауза непростительно затягивалась.

– Ну, вы там скоро? – грубо поторопила Нину Грета. – Мы вас мало ждали?

За эти слова Нина буквально её возненавидела.

И вдруг она поняла, что ненавидит их всех. И Грету, и равнодушного ко всему Парсли, и актёров, пришедших поглазеть на мандраж претенденток, и других девушек, многие из которых явно одарённее, чем она. Она возненавидела Леонарда, который надавил на какие-то потаённые струны её души и заставил вернуться в зал, чтобы она мучилась на потеху окружающим. Она возненавидела Йозефа, который затащил её на эти пробы, а сам даже не пришёл поддержать, и Агнес, которая, как всегда, из лучших побуждений обрекла её на сущие пытки. И последний, о ком подумала Нина, был отец, Фабиан Вицки, человек, который всю жизнь пытался лепить из неё идеальную дочь, а в результате научил презирать и ни во что не ставить саму себя, свои мечты, таланты и надежды.

Чувствуя, будто она превратилась в бурлящий котёл чистой ненависти, крышку которого вот-вот сорвёт, Нина начала монолог.

И произошло нечто странное: слова Исабель удивительно хорошо легли на внутреннее состояние девушки, потрясающе ёмко и красочно выразили те чувства, что она испытывала в эту минуту на самом деле. Но если Исабель говорила о своих чувствах отвергнувшему её хозяину, то Нина обращалась к безымянному божеству, творцу всего сущего, – и одновременно беспринципному садисту, который сидит где-то там, за границей видимого мира, и играет с ней, его нелюбимой куклой, терзает её, мучает, даёт надежду, а в последний момент отнимает, – и потом во весь голос хохочет над её агонией.

Монолог закончился, но Нина не могла остановиться. Ей было мало. Ей ещё столько нужно было сказать этому миру, она же только-только вошла во вкус! Тяжело дыша, Нина стала озираться вокруг, словно искала недостающие слова. Или что-то, на чём можно было выместить накопившуюся ярость, разбить, разломать в щепки, растоптать…

И тогда её взгляд встретился со взглядом Натаниэля Парсли. Прославленный постановщик больше не сидел в первом ряду, он стоял, задумчиво опёршись локтями о самый край сцены. Нина затаила дыхание: чёрт возьми, он не просто на неё смотрит, он её пристально изучает, как какую-то экзотическую бабочку. Парсли носил массивные очки с очень толстыми стёклами, которые искажали форму его глаз, поэтому угадать, какое впечатление на него произвело выступление Нины, было невозможно.

Нину била крупная дрожь, холодный пот тёк по лбу и щекам, а пауза всё тянулась и тянулась.

И когда сердце Нины уже готово было выпрыгнуть из груди, а истерический смех – сорваться с её губ, Парсли спокойно снял очки, дыхнул на них, вытер их краем свитера и неторопливо побрёл к боковому выходу.

– Господин Парсли, – услышала Нина неуверенный голос Греты. – Вы хотите перерыв? Я попрошу девушек подождать…

– Нет, Грета, девушек можно отпустить. Они молодцы. Мне очень понравилось, – по голосу Парсли, как и по его лицу, было совершенно невозможно понять подлинный смысл его слов.

Однако Грета, давно работавшая с Парсли, всё однозначно поняла. Подойдя к сцене, она сердито поманила Нину пальцем.

– Завтра чтобы была у проходной в десять ноль ноль. И без этих твоих «заблудилась в уборной». Будешь себя так вести – мигом заменим. Как видишь, желающих полно.

И оставив потерявшую дар речи Нину на сцене, Грета, что-то бурча себе под нос, направилась к менее удачливым кандидаткам, чтобы сообщить им плохие новости.

Зал медленно темнел, осветитель в рубке отключал софиты один за другим, потом погасла люстра, остались одни канделябры. Когда же Нина спустилась со сцены, на негнущихся ногах, едва понимая, где она и что только что произошло, то увидела, что с краю первого ряда сидит Леонард и ковыряет ногтем мизинца в зубах.

– Ну, ничего так. Но вот от второго пончика вы зря отказались, просто бомба!

Глава 19

Яна зверски тошнило. Он боялся, что выпитая чуть ли не залпом кружка пива в любой момент вывернет его внутренности наизнанку, и он опорожнит бунтующий желудок прямо на глазах прохожих. Но самым обидным было то, что излюбленный напиток в этот раз практически не подействовал на его мозг, не подарил Яну даже крошечной передышки, даже получаса сладостного расслабления. Вместо этого его душевная боль, мерзкая, обволакивающая, лишь усугубилась острым физическим недомоганием.

Как и в тот момент, когда Ян со всех ног бежал в пивную, чтобы забыться, в его голове снова и снова всплывал короткий разговор с детективом Заллой на парковке возле полицейского управления. Его отдельные фразы буквально врезались в память и неизменно вызывали к жизни всё новые и новые пугающие картины, каждая из которых была Яну как ножом по сердцу.

Шарлотта, его бедная девочка, в руках Викария – больше он в этом не сомневался.

Ян так и не набрался достаточно смелости, чтобы рассказать всё Лее. Может, оно и к лучшему, неведение всяко лучше такой правды. Конечно, рано или поздно Лея всё узнает, но… хотя бы не сейчас и не от него.

Он уже почти дома. Но вместо чувства облегчения Яна охватил жгучий страх: кто знает, какие призраки бросятся на него из бывшей детской Шарлотты, едва он запрёт за собой дверь, и дом погрузится в мягкий полумрак? А может, эти призраки уже с ним, прячутся у него прямо в черепной коробке, и, стоит Яну остаться в полном одиночестве, как они вырвутся на свободу и начнут терзать его? Не просто же так голова трещит, будто вот-вот её разорвёт изнутри!

Ян лихорадочно расчёсывал оба предплечья, хотя за время работы с психиатром им практически удалось победить эту мучительную нервную чесотку. Чёрт побери, была ли хоть какая-то польза от тех бесконечных сеансов?

Стоило Яну вспомнить про Штайнхарта, он тут же увидел его стоящим на крыльце с газетой под мышкой. Штайнхарт, семидесятилетний старик с его вечной круглой шляпой на макушке, растрёпанными седыми волосами, крючковатым носом и необычными чертами лица, унаследованными от американских индейцев, приветливо ему улыбнулся.

– Добрый вечер, Ян, – интеллигентно поздоровался Штайнхарт, чуть посторонившись.

– Вы так годами планируете сюда приходить, док? – холодно бросил Ян, доставая ключи. – Вы удивительный человек. Могли бы сидеть себе дома у тёплого камина.

– Ну что вы, ни в коем случае, – мягко возразил Штайнхарт. – Как ваше самочувствие, друг мой?

Доброжелательный до издевательства тон старика мгновенно вывел Яна из себя, он промахнулся мимо замочной скважины, и ключи выпали из его трясущихся пальцев. Кряхтя, Ян наклонился за упавшей связкой, и тут предательская тошнота ослепила и оглушила его. Ян повалился на колени, и дрянное пиво вперемешку с желчью полилось на грязный ноябрьский снег.

– Давайте помогу, – участливо предложил Штайнхарт, после чего очень аккуратно, двумя пальцами, поднял ключи. – Не против, я сам открою?

Ян ничего не ответил. Перед его глазами плыли разноцветные круги, в ушах шумело, во рту было просто омерзительно. У него даже не было сил, чтобы встать. Оценив его состояние, Штайнхарт предложил Яну опереться на его руку. Другого выхода не было, и Ян подчинился.

Штайнхарт был ещё довольно крепок для своего возраста. Несмотря на то, что Ян всей тяжестью повис у него на плече, пожилой психиатр сумел отпереть дверь, дотащить Яна до дивана и бережно уложить его. После чего он аккуратно положил хозяину дома под голову подушку.

– Вот, так-то лучше. А теперь, если вы настаиваете, я уйду.

Ян обречённо махнул рукой. Ему уже было на всё плевать. Штайнхарт при всём желании не мог сделать ему больнее, чем уже есть. С другой же стороны, Ян чувствовал, хоть и не отдавал себе в этом отчёта, что, пока Штайнхарт тут, злобные призраки на него не нападут.

Штайнхарт пододвинул к дивану табуретку и опустился на неё. Газету и шляпу он положил на журнальный столик. Потом наклонился и немного поправил надломленную ножку столика.

– Может, вам сделать крепкого чаю? Или просто воды?

Ян снова махнул рукой. Сейчас он хотел только одного: умереть.

– Тогда как насчёт приятной беседы? Как будто мы старые друзья.

– Мы… не друзья… – прохрипел Ян, едва разжимая губы. – Вы психиатр, а я… я человек, который больше всего на свете ненавидит психиатров.

– О, тут не беспокойтесь, – Штайнхарт рассмеялся. – Я не психиатр. Уже почти месяц. Я уволился.

Ян с трудом повернул голову к гостю и смерил его подозрительным взглядом.

– Вы мне не верите? Видите ли, большую часть дня я теперь провожу со своей женой. У неё много лет серьёзные проблемы с сердцем, а недавно стало совсем худо. Пришлось поместить её в больницу Святого Анании, её подключили к аппарату искусственного кровообращения.

– Если… если всё так, то какого чёрта вы сюда ходите? Вы могли бы проводить с ней больше времени.

– Потому что у меня остались обязательства.

– Вы издеваетесь? Я уже говорил, вы мне ничего не должны.

– Это обязательства перед собой.

Ян тяжело вздохнул. Ну вот, начинается. Воспользовавшись его слабостью, Штайнхарт опять возьмётся за старое.

– К тому же, это не самая простая вещь – проводить с моей женой много времени, – Штайнхарт добродушно покачал головой. – Если бы за брюзжание платили жалованье, моя супруга давно была бы миллионершей.

Если этим Штайнхарт рассчитывал вызвать у Яна улыбку, ему это не удалось.

– Но знаете, стоит мне выйти из палаты, тут же начинаю скучать по её вечному недовольству. Удивительно, правда? Да и хозяйство пришло в запустение. Я вот до сих пор не разобрался с режимами стиральной машины. А уж в театры ходить в одиночку – скука смертная!

Ян молчал.

– Кстати о театрах, вы ведь слышали про новую постановку в Театре Откровения? Честно, я многого не жду, вряд ли молодой Парсли сумеет переплюнуть своего учителя, но уверен, это будет как минимум любопытно. Мы дважды ходили на «Иеговой и Геенной» Сальваторе, признаюсь вам, просто наизнанку выворачивает. Надеюсь, к премьере жене уже найдут донорское сердце.

Ян молчал. Поддержать разговор значило пойти на попятную, согласиться на условия Штайнхарта. Нет уж, не бывать тому.

Старик замолк. Повисла томительная пауза. Тогда бывший психиатр снял пальто, взял с журнального столика принесённый им же выпуск «Сигор сегодня» и углубился в чтение.

*  *  *

Ян надеялся, что получится немного поспать, но сон упорно не шёл. К тому же, он позвоночником ощущал неловкость ситуации. Он ворочался на диване, кряхтел, подолгу глядел на читающего Штайнхарта. Но тот будто забыл о существовании Яна.

– Чёрт возьми, док, это ещё хуже, чем ваши идиотские вопросы об одном и том же! – наконец взорвался Ян.

– Вы о чём? – удивился Штайнхарт.

– Вы чего тут сидите? Чего забыли?

– О, так сказали бы, я с радостью уйду, – Штайнхарт с готовностью надел шляпу.

– Ладно, вы уйдёте. А потом что? Опять будете приходить?

– Разумеется.

Ян взвыл от бессилия.

– Но зачем это всё? Вы не видите, что вы делаете только хуже?! Это что, новый метод лечения ПТСР?! Доводить пациента до истерики?!

– Признаюсь честно, Ян, я всё больше склоняюсь к мысли, что у вас может быть и не ПТСР. Точнее, не только ПТСР. Тот факт, что лечение не привело к…

– Док, вы правда думаете, что мне это интересно?

– Я пытаюсь помочь вам, Ян. С учётом того, какой ужас вам пришлось пережить…

– Да перестаньте вы пытаться! – взмолился Ян. – Вы на пенсии? Отлично! Сидите с женой, читайте книжки, ходите в театры, растите свои яблочки или что вы там в своём саду выращиваете… Но от меня отстаньте! Проклятье! – Ян сорвался на крик. – Что вы пристали?! Что вам надо?! Вы не видите, что я больше всего на свете хочу сдохнуть, прямо здесь и сейчас?!

Штайнхарт не торопился с ответом. Несмотря на вспышку ярости Яна, он ни на секунду не потерял самообладания и даже не смутился. Задумчиво пошевелив губами, старик вдруг предложил:

– А давайте сыграем в игру, Ян.

– Идите к чёрту!

– О, вам понравится. Смотрите, если я проиграю, я больше здесь не появлюсь. Никогда. Даю слово, – он ожидал хоть какой-то реакции Яна, но её не последовало. – Правила очень-очень простые. Я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать только «Да» или «Нет». Если ответ «Да» – я могу задать ещё вопрос. Но вот если ответом будет «Нет», я проиграл, и больше вы меня никогда не увидите. – Ян продолжал сердито на него пялиться и молчать. – Ну, поехали. Вас зовут Ян Вицки?

Ян всеми силами скрывал это, но предложение бывшего психиатра привело его в замешательство. Ему страшно не хотелось играть с Штайнхартом во что бы то ни было, но соблазн навсегда избавиться от приставучего старика был слишком велик. В итоге он процедил сквозь зубы:

– Да.

– Отлично! Вы были военным корреспондентом в «Голосе мира»?

– Да.

– Вас отправили с командировкой в Кабул?

– Да.

– Около двух лет назад вас и членов вашей съёмочной группы захватили боевики группировки Талибан?

– Да, – ненависть к старому садисту разгоралась в Яне с новой силой. Он так и знал, что Штайнхарт опять начнёт расковыривать эту рану.

– Вы провели в плену у талибов четыре месяца?

– Какого чёрта, док?! Вы же и так всё это знаете!

– По правилам можно отвечать только «Да» или «Нет», – непреклонно ответил Штайнхарт.

– Да, будьте вы прокляты!

– Они требовали в обмен за вас освободить нескольких полевых командиров. Но правительство США затягивало переговоры. Всё верно?

– Да.

– И тогда они начали убивать вас по одному.

Ян запрокинул голову и тихо завыл. Воспоминания опять нахлынули, нестерпимо живые и чёткие, как будто это происходило прямо сейчас, на его глазах. Он снова лежал на прогнивших досках давно заброшенной скотобойни. И прямо сейчас эти твари с упоением расправлялись с его коллегами, его друзьями, записывая происходящее на старенькую видеокамеру. Они подвешивали пленников за связанные руки на ржавые крюки, после чего, мерзко улюлюкая, начинали потрошить изогнутыми ножами. А Ян, страшно избитый, связанный, с кляпом во рту, даже не мог отвернуться, не мог не смотреть…

– Шесть человек были убиты, вы остались последним, – безжалостно продолжал Штайнхарт. – До вас очередь так и не дошла, убежище было обнаружено, террористы ликвидированы. Верно?

Звук, который сорвался с пересохших губ Яна, напоминал «Да» лишь очень отдалённо. Штайнхарт заметно напрягся, всё его внимание сконцентрировалось на Яне и его реакциях. Видимо, бывший психиатр вплотную подошёл к тому самому вопросу, ради которого он всё и затевал. К вопросу, ответ на который он знать уже не мог.

– То, что сделали с вашими товарищами, – ваша вина? Это было ваше решение: несмотря на все риски, поехать на территорию талибов?

Это было уже слишком. Ян заревел как раненый хищник, вскочил с дивана и схватил своего мучителя за грудки.

– Вон! – заорал Ян ему прямо в лицо. – Вон отсюда, сейчас же! И если придёте ещё хоть раз, я убью вас, клянусь, я убью!

– Ян, – грустно произнёс Штайнхарт, даже не пытаясь вырваться. Он лишь положил свои тёплые ладони на руки Яна. – Я понимаю, что вы чувствуете. И поверьте, это не пустые слова. Моя любимая сестра погибла из-за меня.

Ян уже собирался силком тащить Штайнхарта к выходу. Удивительно, но даже такое действие потребовало от него недюжинного самообладания: пробудившийся зверь требовал крови прямо здесь и сейчас, требовал сделать со Штайнхартом то же самое, что Ян два месяца назад сделал с Патриком. Или даже хуже. Однако последние слова старика и его печальный тон хоть и не остудили гнев Яна, но заставили его остановиться и даже чуть ослабить хватку.

– Я подумал, будет честно, если в обмен на ваш секрет я расскажу свой. И сразу же уйду, – дождавшись, когда Ян отпустит его свитер, Штайнхарт обмотал шею шарфом и стал надевать пальто. – Мы с сестрой тогда жили в Штатах, оба были молоды, полны энергии, путешествовали и зарабатывали на жизнь танцами и трюками с огнём. Да-да, представьте себе! И как-то раз один из контейнеров со снаряжением застрял в пути. Буквально за час до выступления. Правила безопасности требовали всё отменить, но я, глупец, настоял, что можем выступать и без специальных комбинезонов, а кожу обработали не профессиональным огнеупорным гелем, а обычным спреем. Я был чрезвычайно самоуверенным, а от успеха того выступления многое зависело. Среди зрителей был губернатор штата Иллинойс, сенатор с супругой и ещё несколько важных шишек.

Штайнхарт тяжело вздохнул.

– Всё шло хорошо, пока мы не дошли до последнего номера, самого эффектного. «Крылья Икара». И вот, всего одна крошечная ошибка… Как же она кричала, Ян! Врачи сказали, ожог восьмидесяти процентов поверхности тела, шансов нет. Сестрёнка умерла на моих глазах, и я не смог этого вынести. Запил, потом наркотики… Даже пытался покончить с собой, Ян, меня вытащили просто с того света.

– Это было страшное время, – продолжил он, уже направляясь к входной двери. – Но один хороший человек, протестантский священник, помог мне. Помог признать вину перед самим собой, принять ответственность. Принять горе. А ещё по его совету я записался волонтёром в наркологический центр. И это стало началом новой жизни. Я получил образование, женился, у нас родились дети. Кстати, старшую девочку мы назвали в честь моей сестры.

Остановившись на пороге, Штайнхарт бросил на Яна последний, печальный взгляд:

– Вы хороший человек, Ян. Не забывайте об этом. Вам просто не повезло. Ну а я откланиваюсь. Как и обещал: больше вас не побеспокою. Ах да, – спохватился он. – И последнее. Горе и вина уходят, когда ты делаешь что-то важное. В моём случае это было волонтёрство, возможно, вам подойдёт что-то другое. Подумайте об этом.

Когда за Штайнхартом закрылась дверь, Ян испытал невероятное облегчение. Он и радовался тому, что больше ему не придётся лицезреть навязчивого старика на собственном крыльце, и выплеснул давно накопившиеся эмоции, да и физически он чувствовал себя лучше. Рассказ же Штайнхарта о его трагедии и призыв действовать не произвели на Яна особого впечатления. Он даже не был уверен, что Штайнхарт был с ним искренен: может, это был лишь один из его грязных профессиональных приёмчиков?

Штайнхарт забыл на столике свою газету. Ян уже собирался выбросить её в мусорную корзину, когда ему на глаза вдруг попалось объявление от имени полицейского департамента. В нём упоминался Викарий. Объявление сопровождалось фотографией последней распятой жертвы: молодой девушки с родинкой над верхней губой.

Ян решил пока что не избавляться от газеты.

Глава 20

Чтобы лишний раз не сердить Грету, Нина аккуратно рассчитала время, необходимое на дорогу, и вышла из дома с расчётом прийти в театр на пятнадцать минут раньше. Но поскольку она всё равно страшно торопилась, да и автобус пришёл почти сразу, она была на проходной уже в половине десятого. Охранник в будке наотрез отказался пропускать её через турникет, но по крайней мере протянул в окошечко подушку, чтобы девушке не пришлось сидеть прямо на холодных ступенях.

Строго говоря, Нина до сих пор не пришла в себя после проб: остаток предыдущего дня она провела как в тумане, большей частью бесцельно слоняясь по квартире и периодически возвращаясь мыслями к своему выступлению. Как ни странно, но самый волнительный промежуток времени – от подъёма на сцену до требования Греты прийти на следующий день к десяти утра – полностью испарился из её памяти! Вместо него была сплошная чёрная дыра.

Вечером, с целой охапкой хризантем, прибежала Агнес и чуть не задушила Нину в объятиях. Подруга так кричала от восторга, что разбудила Ирену, и из спальни соседки в Агнес и Нину тут же полетели отборные ругательства. Агнес, недолго думая, потащила Нину в «Берлогу», уютный ресторанчик по соседству, отметить успех. Когда же, слегка подвыпившие, они вернулись в квартиру, невыспавшаяся Ирена уже сидела на кухне и зло на них поглядывала. Извинившись перед Агнес, уставшая Нина отправилась спать, но ещё долго звонкий смех Агнес и низкий, хриплый голос Ирены с кухни, периодически прерывающийся надрывным кашлем, не давали ей погрузиться в желанное забытье.

Проснувшись утром, Нина первым делом решила, что успешные пробы накануне ей приснились. И только хризантемы, беспорядочно плавающие в тазике в ванной, убедили Нину, что всё было взаправду, и впервые за долгое время она имеет полное право собой гордиться.

*  *  *

В начале одиннадцатого Нина услышала неторопливые шаги, и на проходную спустился Йозеф Шала. Не дожидаясь, когда охранник пропустит Нину, он приложил к турникету собственную карточку и кивком головы велел Нине подняться к нему.

– Отличная работа, – похвалил он её, глядя на Нину с искренним интересом, чуть наклонив голову. – Ты смогла удивить нашего гения, а это дорогого стоит. Коллеги сказали: в жизни не видели такой свирепой Исабель.

– Спасибо, мне очень приятно, – Нина смущённо потупила глаза.

Йозеф обаятельно рассмеялся, после чего ласково взял Нину за подбородок и заставил поднять голову.

– Надеюсь, у меня тоже будет возможность увидеть, на что ты способна, – сказал он с загадочной улыбкой. – Как насчёт, кстати, небольшой экскурсии по нашему театру? У меня отменилась утренняя репетиция, так что…

– Нет, что вы, не тратьте время, – запротестовала Нина. Прикосновение прославленного артиста вогнало её в краску. – К тому же, Грета должна вот-вот подойти.

– У Греты форс-мажор, ещё час как минимум ей будет не до тебя. А как закончим, я с удовольствием провожу тебя в её кабинет. Она объяснит тебе множество скучных вещей, отведёт к кадровику и бухгалтеру подписать бумаги, потом в примерочную, тебе сделают замеры… Всё это никуда не денется. Идём, будь послушной девочкой.

Не дожидаясь ответа, Йозеф пошёл по коридору прочь от проходной, Нина поспешила вслед за ним. Она была невероятно благодарна ему за похвалу и за желание помочь. Разве что её слегка смутили его двусмысленные интонации и то, как резко он сократил дистанцию между ними.

Первым делом Йозеф бегло провёл Нину по первому этажу, на котором располагались вестибюль, фойе с примыкающим к нему кафе, главный и малый залы, а также административные помещения. Если не считать проходную и малый зал, где в этот момент шла репетиция к детскому спектаклю, на этом этаже они не встретили ни души. Йозеф пояснил, что актёры и другие сотрудники театра обычно появляются уже после полудня, поэтому знакомиться с большинством обитателей храма искусства Нине предстоит позже.

Кабинет Греты был заперт изнутри, и оттуда доносился её раздражённый скрипучий голос: Грета ругалась с кем-то по телефону.

Затем они поднялись на второй этаж. Йозеф показал Нине репетиционные комнаты, светлые, просторные помещения, практически без мебели. В самой большой репетиционной Нина заметила белоснежный рояль в углу, который уже видела в каком-то из спектаклей театра. На пюпитре рояля кто-то оставил нотную партитуру «Реквиема» Габриэля Форе.