Пятикнижие. Рассказы и повести

Свет из окон грел? Не грел,

Лучик солнца бил? Не бил,

Теневая сторона,

Осень, холод, тишина.

Опечалит всякого тот вид,

Что наблюдал сей индивид

В окно своей квартиры,

Где было и темно, и сыро,

А оттого печально.

Прошу, вы напишите

Ему хотя бы малое письмо,

Пускай дойдёт домой к нему оно,

От света от того письма

Чтоб стало замечайно.

От театра до четвёртого городского диаметра, где они ездили, эти самые электрические чух-чух-вагончики для перевозки неозадачившихся покупкой личного транспорта граждан, надо было добираться либо на метро – всего одна станция, – либо на трамвайчике. Разница во времени и в пространстве была небольшой, и сегодня Буратино захотелось добраться на трамвае, чтобы поглазеть на город. Хоть какое-то удовольствие в бестолковой и ежедневной, а также еженедельной и ежемесячной трате времени. Время для Буратино протекало незаметно, он старел, но юношеский задор в нём не проходил. Когда он был тих, он был весел, да и когда бывал шумен, тогда тоже бывал весел. Но иногда он, как и все мы, мог погрустить, и в этом он с нами, людьми, не знающими дороги, похож. Может, за то в нашем мире, мире человеческом, мы и полюбили деревянного малыша, который с доброй сказкой приходит в дом и каждому знаком, хотя и недолюбливает кочегаров и плотников.

Город был не страшен, а потому не пугал деревянного Буратино. Город был схож с ним самим, а, значится, и с нами, человеками. Но доброго Буратино пугало нечто другое, то, что витало где-то в воздухе, но что он не мог почувствовать, потому что у него не хватало органов чувств. Не ушей, уши-то были, да и ноздри были у него в достатке, нет, ему не хватало простого человеческого… ну…

Погода была хотя и пасмурной, дождя не было, да и вообще на улице было тепло, кому-то – особенно хамоватому проказнику Чебурашке и другим пушистым куклам – даже было душно из-за меха. В летний период они часто прибегали к дорогостоящим операциям в пластической хирургии проклятого мошенника Доктора Айболита, а кто не мог себе позволить – либо терпел, либо срывал с себя клочьями уставший и неприятный на ощупь искусственный мех, а потом очень жалел об этом к осени, когда начинало холодать. Пару таких бедолаг было и в трамвае, в котором ехал Буратино. Один из них, косолапый мишка, судя по воодушевлённому взгляду глаз-пуговок, даже узнал местную знаменитость – шпрехшталмейстера Театра – но постеснялся подойти. Хотя Буратино, напротив, было обычно приятно, когда его узнают на улицах, то есть в его театральном амплуа; в этом смысле он был типичным нарциссом, но не стеснялся этого. И он, с его же слов, был им ещё мальчишкой, когда в своё время сбежал от старика Карло. Невольница-судьба увела его в приключение, а потом он и сам, в сущности своей, стал приключением – для детей из взрослых, в сказках Алексея Толстого и во множестве постановок, радиоспектакле, нескольких зарубежных телефильмах в двух частях.

Буратино вышел на заскорузлой трамвайной остановке, которую простые граждане этого городка называли просто – модус-оптимум. Минут пять шёл до вокзала. Вместе с толпой других бедолаг спустился в переход. Турникет прошёл по транспортной карточке – у него был оплаченный проездной до конца месяца, если время вообще ещё что-то до сих пор значило в этом городке. А ведь время, особенно для такого городишки, как этот самый, понятие о-очень растяжимое. Кому час, кому минута. День да ночь – сутки прочь. Минут через пять, если судить нашей мерой, прибыла электричка. Повезло: это была новая модель, без отдельного тамбура, с новыми, удобными креслами и разноцветным электронным табло. Знали бы вы его радость! Ведь обычно, когда в Кукольном городе случался час-пик, на этом направлении, к большому сожалению горожан, приезжала старая, разбитая электричка, в которой постоянно пахло ссаными тряпками и перегаром. Бумага, на которой вы это читаете, никогда не передаст этот запах. Из-за того, что такие электрички пускали на маршрут раньше остальных, часа в четыре ночи, то есть, с первыми петухами, их так и прозвали: “петушинские”. Ехать на такой сорок минут до Пригорода не было никакого удовольствия, тем более что на них часто ездили совсем уж маргинальные куклы, сшитые из разнородных лоскутков без какой-либо системы. Некоторые из них – просто бухали, и запахом алкоголя мешали попутчикам, другие – громко играли на гармошке неприличные песни, третьи – притворялись слепыми или глухими и просили милостыню, а кто был посмелее – промышлял грабежом. Грабёж среди белого дня – тоже модус-оптимум, то есть, согласно кукольному словарю, состояние вполне характерное (или, правильнее сказать, соответственное, или же адекватное) для предмета разговора.

Но притворство несправедливых не играло никакой роли, даже в магазине “Потеряй-ка!”. А ведь это был известнейший магазин, в котором шили и платья, и чулки, и самые натуральные мужские кальсоны, но вот беда – они, чуть выйди за порог – терялись! Вот и название было лаконичное у магазинчика – “Потеряй-ка!” Знаете, что было самое страшное в этой сети магазинов? Продавцы, продавцы, и ещё раз продавцы. Продадут – и не заметишь. Продадут – и забудешь. Продавец такого магазина, бывает, назовёт себя: “Я – чахоточный”, как бы подразумевая, что с него взятки гладки, но это лишь на первейшее наблюдение. В сущности своей вместо слова чахоточный подошло бы слово “песоточный”, то есть точный, сиречь подобный песку, потому что продавец этот рассыпался, что песку свойственно. Подумайте, что для человека есть песок и для чего он. Строить замки, не выдерживающие и порыва ветра? Или, может, питаться этим песком, подобно пескоеду? Или для работы аппарата – пескоструя? Впрочем, без всего этого можно обойтись человеку. Так начто ему песок? Начто ему продавец и, что немаловажно, начто ему “Потеряй-ка”? На то же, на что и.

В современных железных электричках подобные персонажи, что косили под калек, ветеранов, бездомных, встречались редко, поэтому Буратино было безумно приятно, что приехала именно такая – новая, блестящая, хотя и ехать всё равно придётся в тамбуре; час-пик, сидячие места все заняты ещё пару станций назад.

Пока завсегдатай Буратино собирался к себе в Пригород, на восток, но не такой дальний, как наш, Чиполлино ехал к себе в квартиру на западе Кукольного городка. Ему там было хорошо. Там было почти всем хорошо. А знаете почему? Потому что там, чтобы не сгнить, не приходилось закрывать глаза. Напомню: вероятно, время уже почти ничего не значило в этом треклятом городке. А вот сгнил ты или нет – вполне себе имело значение. Если сгнил – пора на помойку. А с помойки – куда уж? Только в рай или ад, по делам своим.

У него – у малыша Чиполлино – был отличный мопед, дача, а велосипед у него стоил дороже автомобильчика, потому что был сверхскоростной – то есть, одним поворотом педали отправлял тебя куда хочешь. Вы мне скажете: не быват! А я отповедаю: быват, быват, сам соглядаў! Говорят, что у него было очень много денег, много, как у непуганной лошади, у какой денег не переводилось ещё с серебрянного, что ли, века. Но он припомнил одну странную деталь, которая ни с того ни с сего начала его тревожить, когда он, обладатель головы из цельной луковицы с глазами и ртом, перевёл рычаг трансмиссии в положение “паркинг”. В этот самый что ни на есть момент, когда он посмотрел на буковку “P”, то есть “пэ”, а не “эр”, он вдруг вспомнил слова своего старого приятеля, деревянного мальчика по кличке Буратино, который играл в том самом Театре. Он вспомнил слова, которые обозначали:

“Луковица – это символ реинкарнации”

И Чиполлино в этот момент кое-что почувствовал, а потом кое-что понял. Ему было невдомёк. Простая, царственная мысль не давала ему покоя, нелепо поглаживая его тонкие лакричные ресницы.

Буратино подумал: иметь в доме искусственную ёлку – первый шаг к искусственной жизни, а то и к искусственной вентиляции лёгких. А ведь именно такая ёлка и была в неуютной квартирке Карло. Может, поэтому ему и приходились ездить на работу в Город, потому что в пригороде он не имел веса, ничего не значил. Жизнь его в пригороде была искусственная, вот он и ездил. И унижения в старинных электричках терпел.

У Чиполлино в жизни было две настоящие страсти: это вождение и алкоголь. Выпьет он кружечку-другую “Кукольного”, сядет за руль, и ка-а-ак помчит по встречной полосе! Не догонишь, хоть деревянной башкой об асфальт бейся! Вот и сейчас, разъезжая по широкому проспекту, он не отказался от доброй выпивки. И не пугайтесь: даже в таком состоянии он водитель был хороший, никого не сбил, пескаристый наш.

В этом смысле у кукол было своё понимание вещей, законов, понятий, личностей. Не такое, как у людей. Проще как-то ко всему относились. Вот у нас, скажем, выедешь нетрезвый – штраф положут, а то и права отберут, или же трава опберут. А у их-то как? А у их-то совсем другое дело – то бишь ничего. Дудки. А потому и милиции в кукольном городке не бывало. А на что милиция-то, если штраф не положут, и ничего не опберут? Только налоги почём зря тратить. Распустили, не успев организовать.

А заместо интернета у кукол был интерфакс. По сути, то же, что и интернет, просто название другое. Там и сайты были те же самые, что и в нашем интернете, человеческом. Даже порнуха была, только кукольная. Но с нашим интернетом он связан не был никак. Поговаривали даже (кто?): интерфакс интернету – рознь (кто поговаривал-то? ты мне скажешь?).

Где-то недели за две до происшествий, о которых написано в текущем труде, Буратино и Чиполлино, известные персонажи, встречались между домов-хрущёвок в стареньком дворе на окраине города.

– Помнишь этот дворик? – спросил тогда друга длинноносый товарищ Буратино.

– Да, но не скажу, что был здесь… Скорее, просто бывал…

В этом самом дворе они оба выросли в детстве. Ходили играть на этих самых качелях. Ходили в один и тот же детский сад. Он находился через дорогу от того самого двора. Но, в отличие от нас, неразумных людей, у кукол было всё устроено более правильно: после детского сада они шли не в школу и техникум, а шли в средний сад, а затем – во взрослый сад. А уже потом – работать. Вот бы у нас так, да? Так вот, через дорогу от детского сада был тот самый двор, а по другую сторону – через другую дорогу – был средний сад, а дальше – по аналогии – взрослый сад. То есть, по мере роста личности, приходилось с возрастом переходить всё больше и больше дорог.

Расскажу вам подробнее о дорогах кукольного городка. Дороги были самые обыкновенные, из асфальта, хотя бывали и из плитки. Асфальт изготавливал один-единственный завод на весь Кукольный городок, а именно – КуколАвтоДорЗавод. Они, в свою очередь, были дочерним предприятием компании КуколАвтоДор, которая потом этот асфальт ложила. Добывали асфальт из специального асфальтового озера, которое находилось на окраине Восточного Пригорода, но туда не всегда была возможность проехать из-за постоянных пробок в том направлении, поэтому иногда асфальт изготавливали на месте, смешивая битум с песком, гравием или другими добавками. Типов асфальта в Городке тоже было несколько. В центре, разумеется, лежал песчаный. На западе – крупнозернистый. На востоке обычно клали сульфированный. Югу доставался мелкозернистый, а северу – цветной. А за границами Городка асфальта не было вовсе, потому что там он был не нужен.

Чиполлино, покуривая, засмотрелся на какого-то маргинала, пытавшегося разломать детские качели, чтобы, по всей видимости, сдать их на чермет.

– Эй! Качелю-то отпусти, придурок! – крикнул луковый.

Неадекватный гражданин бешеным взглядом обернулся на них обоих. Его глаза напоминали стекло, из которого изготовляют стеклотару или стекловолокно. Сам этот индивид был изготовлен из самого настоящего стекла, а может быть даже и из хрусталя, изящного материала, который ну никак не подходил характеру его. Характер у собирателя чёрного металла был сквернейший и грязный, как помойная яма, а потому он, нисколько не печалясь своим словам, произнёс:

– Да иди ты на хрен, старый кусок говна! Предательский ты урод! Ты, урод! Иди ты на хрен! Катись ты к чёрту и к чёртовой матери, старый удод, урод, неважный ты! Срал ты! Урод ты! Ты! Урод!

После этих слов неизвестный, который вот-вот только был здесь, скрылся за покосившимися старыми гаражами. Наверно, когда они потом ушли с того самого места, он вернулся и доломал качели, а потом сдал их на металлолом, как и планировал. Потому что ему очень хотелось есть и бухать. Заметьте, бутылка водки тоже была из стекла, хотя соглашусь, что некоторые изготовляют и из хрусталя, и из железа. И потому что милиции в городке никогда не было. Зачем нужна милиция, если есть вот такие стеклянные индивиды, собирающие чёрный металл?

Буратино с длинным носом в форме знака вопроса с длинной-предлинной головой от большого количества сознания в своём фирменном сюртуке и рубашке в пол стоял в электричке, читал статьи в интерфаксе со своего сотового, мобильного, чёрно-белого телефона. Тут к нему исподволь подошёл какой-то мальчонка, противный такой, голубоглазенький, от него ещё пахло нехорошо. Дёргает его, получается, за пиджак и как начнёт канючить:

– Дядь, дай закурить! Ну дай папиросочку!

Буратино сначала не обращал на него внимания, затем перевёл взгляд. Глянул на ребятёнка неодобрительно, прищурившись. Прищур в кокосовое бревно, как говорили.

– Такой маленький, а уже куришь? – склонился Буратино над бедолагой с нескрываемым возмущением.

– Ну чего тебе, жалко что ли? – наглел юнец. – Назло врагам апрельской революции?!

Буратино возмутился, деревянное лицо его покраснело, самого его всё одолевала ярость, и он взял этого самого мальчишку и выкинул в открытую форточку по ходу движения поезда, чтоб было ему неповадно приставать к дядькам. “Чухлинский” – подумал Буратино.

Я в этот самый момент, понимаешь, пью кофе и раскладываю пасьянс на компьютере. Пасьянс в этот раз попался интересный, но, падла, сложный. Старался я над ним уже как час. Потом устал и закрыл вкладку, решил по старой привычке проверить почту.

Кроме спама и всякой чуши от Информио, которую приходится прочитывать, несмотря на то, что там всегда одно и то же, было и одно письмо с Хедхантера. Мол, вот, вашу вакансию смотрели. Кто смотрел? Открываю: пишут, мол, некий Театр (какой в жопу Театр?) ищет сессионного актёра. Сессионного – это как? Наверно, чё-то с сессиями связано. Звонить туда-то, ответит тот-то, вы с ним договоритесь и всё в таком духе. Я думаю: на хрена в театре системный администратор? Они чего там, со своим Театром, с ума посходили? Пускай таблетки пьют от бешенства! И у себя дома! А на работу с таким пущай не ходют. Ну, это я только сначала так подумал. Потом откинулся на спинку кресла и немного поразмыслил. Ко мне приходили всякие разные мысли, начиная от истории моей жизни и заканчивая историей моего браузера, которая, в общем, не содержала в себе ничего такого, как, впрочем, и жизнь моя, но о ней было приятно подумать в конце рабочего дня, потому что она, как говорят сейчас зумеры, “освежает мышление, освобождает от зависимостей, прекращает развитие вредных клеток в мозге и поощряет рост полезных”. История браузера. Я ещё раз глянул на условия.

Пишут, мол, работа не пыльная, всё объяснят на месте, роль статическая, совсем не кинематическая. Платят десять тыщь за два часа труда. Плюс добраться до туда времени – полчаса. Время я тоже считаю, потому что оно сто́ит денег. Вы тоже так поступайте в жизни, к оплате своего труда прибавляйте время. Ну, считай, подработка на вечер приятная, можно себе на сумму этих денег конфеток в карман насыпать, а то и пойти в кино на легендарный фильм “Проклятие Орангутанга 3”. А можно и всё вместе сделать, и останется тыщь девять. Я бы на эти самые деньги приобрёл бы себе вещь величественную, но непрезентабельную: шкуру кабана. А что? Я с детства о такой мечтал. Так вот, я натяну на себя эту шкуру кабана, когда куплю её себе на девять тысяч рублей в ближайшем магазине шкур, и буду в ней ходить по улице, а прохожие будут думать, что я – кабан. Я ещё стану хрюкать как кабан, и тогда уж точно меня за никого другого не примут.

Я слышал, что в некоторых странах – странное дело – ввели совершенно необыкновенную систему расчётов. Повсеместно: в банках, в магазинах, в кино. Вот, например, в нашей стране – в России, то бишь, если у тебя была тысяча рублей, ты идёшь себе в магазин, там продавщица угрюмая, ты ей протягиваешь бумажку, которая неизвестно где побывала до этого момента, – скажем, двести рублей. Она даёт тебе сдачи восемьсот, правильно? А на остальные двести варит тебе дряннейший кофе. А ты потом этим кофе давишься, а девушке сказать стыдно, что он плохой получился. И идёшь недовольный домой, и плюёшься по дороге. Каждый плевок отбивает ритм – тик-так, тик-так, а времени всё меньше и меньше. А вот в Шотландии, например, уже по-другому давно придумали. Вот там-то как раз толково придумали, для людей. Там если тысячу даёшь продавщице – она улыбается, светится так, и ладно что светится – ещё две тыщи сдачей даёт. Ты, такой, смотришь на неё недоумённо: “А как? А почему? А вы, наверное, то! А вы, наверное, это!”, а она: “Да ничего, ничего!” – и улыбается, улыбается! И потом поворачивается и кофе варит. И ты с этого кофе потом не плюёшься, нет-нет! Вот и результат: кофе и две тыщи. А была одна. И ей хорошо, и мне. А у нас о людях не думают, поэтому так не сделали до сих пор. Большое упущение. А у нас такого не делают. Но почему я горжусь именно нашей страной, так это потому, что у нас делают самые замечательные шкуры кабана из отборных кабанов, и купить их можно в любом магазине, хоть в “Восьмёрочке”, хоть в “Девяточке”.

Проснулся я немножко помятый. Потом ещё раз проснулся. Какой кошмар – уснуть на работе, когда все уже ушли! Это ж надо было умудриться! Недопустимая ситуация, гадкая, достойная отчаяния. Ну, я не отчаялся. На одном мониторе, как и прежде, был открыт недорешенный пасьянс. На другом – неотвеченное письмо. Я почесал затылок и ответил компьютерному собеседнику: “Я согласен, куда ехать?”

Мне скинули точку почти моментально. Я ещё тогда подумал: “Странное дело, среди ночи так быстро отвечают. У них и по ночам работники сидят? Вот олухи! Или это какой-то робот сидит и джипитит на все вопросы?” Я ему тогда написал что-то вроде: “Спасибо большое, теперь помоги, пожалуйста, написать мне обход бинарного дерева в ширину на СИ”. Но в ответ последовала тишина, хотя две галочки явно были немыми свидетелями того, что мой выпад был кем-то прочитан. Может, кем-то живым, а может, что просто роботом.

Задал координаты в программу. У меня на телефоне была такая программа, у неё было интереснейшее название: “Напиши координаты, и я тебя поведу по дорогам твоего города в место, в которое ты пожелал идти”. Программа делала ровно то, как называлась, и мне это приносило сумасшедшее удовольствие, потому что остальные программы по названию мало согласовывались со своей реальной сутью. Компас – не компасировал, а всего лишь показывал направление на север, калькулятор – не калькулировал, а просто-напросто считал, и так далее, и тому подобное… Я удалил почти что все программы со своего телефона, потому что меня раздражало, что они не выполняют свои прямые функции. Я, откровенно говоря, нахожу странным и нелепым подобный подход разработчиков. Что за шутки такие?

Умоляю, простите меня, ради всего святого! Невзначай отвлёкся. Да, как там было? Задал координаты, понимаешь, в программу. Программа мне и говорит своим компьютерным голосом: “Сначала, путник, покинь помещение, в котором ты стесняешься”. Я вышел из офиса, потом вернулся, надел своё драное пальто и гейские сапожки, потом снова вышел с офиса. Погода стояла обычная, но немножко пасмурная, но из-за того, что было темно, я почти что ничего не видел. И эта невидимость погоды напоминала мне то, как мне ничего не видно. Ладно, ладно, может, я лукавлю: виден был фонарь, была видна лужа, в которой он отражается, а ещё виднелись деревья, редкие автомобили, мчавшие по шоссе, а также виднелись окошки ближайших ко мне домов, которые то зажигались, то погасали. Я не знал, сколько сейчас времени. У меня нет часов. Даже часы на телефоне я удалил, потому что они не часали, а показывали время, сволочи.

В часах мне не хватало особенной функции, если меня слышат создатели часов, пускай обязательно её введут. Сейчас часами можно время только измерять, а ведь иногда этого бывает недостаточно. Иногда хочется перемещаться во времени в прошлое или будущее, и тогда часы помочь никак не могут. Уважаемые часовщики, введите такую функцию, и я буду вам благодарен по самый что ни на есть гроб!

Так вот. Я не договорил. Вот, я выхожу, иду по известному маршруту. Офисы не сказать, что стояли на окраине, совсем наоборот – были в центре, а дело происходило в Москве, так вот, если вы помните, кто в Москве-то бывал, помните, наверно, что есть большущий такой бизнес-центр “Кукушка” на Охотном ряду. Ну вот там-то ваш покорный слуга и работал. Работа не пыльная: в девять пришёл, пасьянс разложил, в час сходил на обед, в два – вернулся, и, понимаешь, дальше как пойдёт. Что я имею в виду? В том смысле, что с обеда как вернулся, не факт, что захочется ещё раз пасьянсы раскладывать. Занятие это далеко не интересное. А иногда, понимаешь, можно и разложить. Ну, я по этому вопросу сильно не заморачивался – сел, разложил, всё – свободен. И в шесть, по старой традиции, собрал чумоданы и – фить – токмо пятки сверкат. Я ж сотрудник прилежный, самый что ни на есть, что там таить. А вообще-то все так работают, я не третий – лишний.

Ну так вот, о чём я. Дело было так. Вышел я из своей конуры, которую обыватель называл своеобразным и совершенно бессмысленным словом “офис”. Слово-то из Америки к нам пришло. А, ну да. Вышел я из офиса и, получается, пошёл куда глаза глядят. В телефон вообще даже не смотрел – а какой толк? У меня там кроме настроек и вибратора ни одного приложения не осталось! Я всё поудалял к чертям собачьим! Поэтому и шёл себе спокойно. Прохожие меня не напрягали. Время было позднее, все по домам уже сидели, пили чай или просто-напросто по наивности своей спали, даже не подозревая, кто сейчас вышел из офиса “Кукушка” на Охотном. А ведь это был я, я, мать его! И шёл я куда хотел, потому что ни одного приложения, которое показывало бы мне путь, у меня не было. Мне никогда, повторяюсь, никогда в жизни не было нужно такое дурацкое приложение! Почему это телефон, тем более сотовый, должен говорить мне, куда идти? Я что, клоун? Или я собака? Или я старый пропеллер?

Вы, видимо, спросите меня: как же я тогда шёл, проще говоря, шествовал? А шёл я очень себе просто: значит, когда выходишь из бизнес-центра “Кукушка” на Охотном, то первое, что ты лицезреешь, видишь то бишь, так это улицу Охотный ряд. Вот автобусная остановка, вот многополосное шоссе, наспротив – здание, широченное такое, как пропеллер. Здесь не надо переходить никуда, сразу поворачиваешь направо и идёшь себе, идёшь. Вот какое-то широченное распутье. Слева и справа – парковки. Переходишь дорогу, и тут – глядь! Памятник Карлу Марксу, а налево, ещё интересней – Большой театр. Гордость города. И фонтаны, фонтаны! А если перейти сейчас дорогу и посмотреть поближе… Сейчас, минуточку… Дождусь зелёного…

И…

Вот, сейчас, ещё где-то минуточку идти…

Вот, смотрите. Видите – буквы? Вот здесь, слева? “В здании театра в 1918-1922…” Сука, неразборчиво! Испоганили всю табличку! Я ж вот только на днях здесь был, нормальная была табличка, и буквы золотые. Собаки. Золотые буквы, а написано там было что-то вроде “Здесь на пленуме состоялось последнее выступление Ленина”. Вот, что там было написано. И, что характерно, приложение, которое всё пыталось меня отвлечь своим противным голосом, указывало, что идти следует именно туда.

Всякий человек, гулявший по Москве, видел эту табличку на Большом театре не единожды. Но мало кто знал, что если взяться аккуратно за её левый край и резко, со всей силы, потянуть её на себя, то она откроется, как дверца холодильника, и в неё можно будет запросто залезть. Я так и сделал, потому что именно такой инструкции меня просил следовать рекрутёр. Там был длинный-длинный переход, чёрный, как ночь. Ну я, естественно, не дурак, фонарик с телефона я удалил, поэтому посветить не мог. А что же я, собственно, мог? Только залезть вовнутрь, как просил рекрутёр. Ну, я и залез, и тут дверца-то и захлопнулась. С таким звуком: бум! И наступила полная чернота.

Буратино проснулся рано. Надо было заскочить в Театр по паре вопросов в бюро важных вопросов. Надел носки, прошёл на кухню. Там сидел Папа Карло и снова чего-то строгал.

– Папа Карло, – зевнул Буратино, – ты чайник кипятил?

Тот медленно, по-отечески поднял на него взгляд.

– Мой маленький Буратино, – протяжно начал печальный итальянец с грузинским акцентом, – разве ты забыл, что тебе говорил твой старик-отец? Тебе ведь нельзя пить горячую воду, а тем более кипячёную, ведь это может испортить дерево, из которого ты, славный мой сынок, состоишь. А ведь, к тому же, у нас сроду чайника дома не водилось.