В твоём молчании

Однако, к удивлению его самого, пальцы безжалостно дрожали, когда он стал расстёгивать на Ильде Александровне блузку. Под блузкой оказался самый обыкновенный белый бюстгальтер: скромный, с еле заметным кружевом по краю. Воображение рисовало ему что-нибудь изысканное, особенное, быть может, даже вызывающее, а тут перед ним была вещь удобная, нарочно выбранная для обычной жизни. Подобная простота, эта человечность тронула его гораздо сильнее, чем вид полураздетого тела.

С юбкой пришлось повозиться дольше – нижняя часть тела Ильды Александровны была полностью неподвижна. Кириллу пришлось приподнимать её, перекатывать с боку на бок, чтобы стянуть одежду. Тело оказалось неожиданно тяжёлым, безвольным. В какой-то момент её голова безвольно откинулась назад, и волосы рассыпались по его рукам. От волос пахло дождём и едва уловимым ароматом её духов, который всё ещё сохранялся, несмотря на прошедшие сутки.

Когда Ильда Александровна осталась только в нижнем белье, Кирилл на мгновение замер, глядя на неё. Бледная кожа с редкими веснушками на плечах, тонкая шея, заметные ключицы, мягкий изгиб груди, едва прикрытой хлопком, небольшой шрам на рёбрах – след какой-то давней травмы или операции… Всё это больше не принадлежало преподавателю Бодровой, строгой и неприступной. Всё это принадлежало просто женщине, просто человеку, уязвимому и хрупкому.

Кирилл начал с лица. Смочил губку в тёплой воде, осторожно провёл по щекам, лбу, подбородку, стараясь не задеть повязку. Затем шея, плечи, руки… Он действовал методично, участок за участком, как объяснял Дмитрий. Вода в тазу постепенно мутнела, приобретая сероватый оттенок. Кожа Ильды Александровны, напротив, светлела; на бережные движения она отвечала лёгким теплом.

Когда дело дошло до груди, Кирилл заколебался. Рука с губкой замерла в воздухе. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что это неправильно, что он не должен видеть её такой, касаться её так. Но другой, более громкий голос в его голове настаивал: это необходимость, это уход, она нуждается в этом. И потом, никто не узнает. Никто, кроме них двоих.

Он расстегнул бюстгальтер и аккуратно снял его. Замер, глядя на обнажённую грудь – небольшую, но красивой формы, с бледно-розовыми сосками. Что-то сжалось внутри – не похоть, не вожделение, а какое-то иное, более сложное чувство. Он понимал, что нарушает запрет – не физический, а связанный с их ролями: студент и преподаватель.

– Прости, – прошептал он, хотя знал, что она не слышит, и провёл влажной губкой по её груди, стараясь делать это бережно и в то же время отстранённо, как медсестра в больнице.

Следующим испытанием стало нижнее бельё. Кирилл набрал в лёгкие побольше воздуха и решительно потянул за резинку трусиков. Ему пришлось снова приподнимать её тело, перекатывать, и в какой-то момент голова Ильды Александровны оказалась у него на плече, влажные волосы оставили тёмный след на его рубашке. Этот непреднамеренный, почти интимный контакт вызвал у него мгновенный приступ смущения, смешанного с тёмным, сладковатым удовольствием.

Наконец она лежала полностью обнажённая. Кирилл невольно окинул взглядом всё тело – стройное, с аккуратными пропорциями, ухоженное, несмотря на возраст. Он никогда не задумывался о том, что преподаватели, казавшиеся недосягаемыми, обладают такими же телами, как все остальные люди – с маленькими несовершенствами, с тайными метками жизни, с уязвимой, тёплой кожей.

Нижнюю часть он мыл особенно тщательно, но быстро, стараясь не смотреть туда, где золотистые волоски обрамляли самое сокровенное. Дмитрий предупреждал об опасности инфекций при длительном постельном режиме, и Кирилл заставил себя действовать профессионально. Он тщательно промыл каждый участок кожи, каждую складку, стараясь не думать о том, что делает, сосредоточившись только на механике процесса.

Когда с мытьём было покончено, он осторожно промокнул её тело полотенцем и начал одевать. Сначала свежее нижнее бельё – нашёл в шкафу матери простые хлопковые трусики, которые оказались немного великоваты для преподавателя, но лучшего варианта не было. Затем бюстгальтер – её собственный, выстиранный и высушенный на батарее. Наконец, пижама матери – светло-голубая, с мелким цветочным принтом, совершенно не в стиле Ильды Александровны, но чистая и удобная.

Одевать неподвижное тело оказалось даже сложнее, чем раздевать.

Конечности были тугими, не желали гнуться и сгибаться нужным образом. Несколько раз Кирилл случайно задевал ногой или рукой, и Ильда Александровна невольно вздрагивала – не от сознательного усилия, а от простого рефлекса. Это пугало и одновременно обнадёживало: значит, нервная система всё ещё работала, реагировала.

После того, как с одеванием было покончено, Кирилл расчесал её волосы – медленно, осторожно, распутывая каждый узелок с удивившим его самого терпением. Золотистые пряди скользили между пальцами. Он никогда раньше не видел её с распущенными волосами – в институте она всегда носила строгий пучок, который делал её старше и строже. Сейчас, с рассыпавшимися по подушке волосами, она казалась моложе, уязвимее, более настоящей.

– Вот и всё, – произнёс Кирилл, закончив с расчёсыванием. – Теперь вам будет удобнее.

Он убрал таз с грязной водой, сложил использованные полотенца и испачканную одежду в пакет. Всё это требовало стирки, но этим можно было заняться позже. Сейчас важнее было другое.

Дмитрий оставил еще одну неприятную, но необходимую вещь – катетер. Объяснил, что в состоянии искусственной комы мочевой пузырь не функционирует нормально, и чтобы избежать проблем, нужно установить постоянный катетер. Кирилл несколько раз пересматривал видеоинструкцию на телефоне, прежде чем решился. Его руки дрожали, когда он вскрывал стерильную упаковку. Но, как ни странно, именно эта процедура, самая медицинская из всех, помогла ему окончательно перейти черту – от смущённого студента к уверенному в себе сиделке.

Установив катетер и подсоединив его к мочеприёмнику, Кирилл наконец почувствовал некоторое облегчение. Теперь не нужно было беспокоиться о физиологических нуждах. Теперь тело Ильды Александровны было полностью под контролем, полностью в его руках.

Он сел рядом с диваном, глядя на результат своих трудов. Чистая, переодетая, с аккуратно расчёсанными волосами и свежей повязкой на голове, она выглядела почти умиротворённо. Только неподвижные руки и ноги напоминали о том, что это не просто сон.

Дни потекли однообразно, слившись в один бесконечный цикл повторяющихся процедур. Каждые восемь часов – новая капельница с пропофолом. Каждые четыре – инъекция антибиотиков, которые оставил Дмитрий для профилактики инфекций. Каждые два часа – проверка положения тела, чтобы не допустить пролежней. Кирилл аккуратно вёл записи в найденной на даче старой тетради: время, дозировка, состояние пациентки.

«Состояние стабильное», – писал он каждые несколько часов. «Дыхание ровное. Температура нормальная. Кожа чистая, без покраснений. Реакция зрачков на свет замедленная, но присутствует».

Сухие медицинские формулировки никак не отражали того, что происходило на самом деле. Как с каждым часом он всё глубже проникал в её личное пространство, в её жизнь, в её тело. Как изучал каждый сантиметр её кожи, каждую родинку, каждый шрам. Как подолгу сидел рядом, просто глядя на неё, без конкретной цели или задачи.

В углу комнаты росла коллекция медицинских отходов – использованные шприцы, ампулы, ватные тампоны, упаковки от лекарств. Кирилл складывал их в отдельный пакет, планируя выбросить позже, чтобы не оставлять следов того, что здесь происходило.

На третий день он обнаружил, что привык к этому странному, замкнутому существованию. Его больше не смущали интимные процедуры ухода, не тревожила моральная сторона происходящего. Он просто делал то, что нужно было делать, чтобы поддерживать жизнь этой женщины. И в этой простой, ясной задаче находил странное удовлетворение.

Утром четвёртого дня Кирилл сидел на краю дивана, заполняя свой импровизированный журнал наблюдений. Ручка замерла над бумагой. Он вглядывался в неподвижные ступни Ильды Александровны, в бледные пальцы, выглядывающие из-под одеяла. Ему так хотелось увидеть в них хоть какое-то движение. Что-то, что не было бы просто рефлексом. Что-то, что говорило бы о сознании, скрытом где-то глубоко внутри этой искусственной комы. О том, что она пытается проснуться, пытается вернуться.

Эта мысль одновременно обрадовала и испугала его. Обрадовала, потому что это значило, что серьёзного повреждения спинного мозга не было. Испугала, потому что… что будет, когда она проснётся? Что скажет? Как посмотрит на него – на того, кто видел её такой, ухаживал за ней, прикасался к ней?

Он успокоил себя тем, что у него ещё много времени – Дмитрий говорил о трёх месяцах постельного режима. За это время многое могло измениться. За это время она могла… привыкнуть к нему? Принять его помощь? Простить его?

Во второй половине дня раздался звук приближающегося автомобиля. Кирилл выглянул в окно и увидел знакомую чёрную «Ауди», осторожно пробирающуюся по раскисшей дороге. Дмитрий приехал, как и обещал.

Кирилл поспешил на крыльцо. Он вдруг остро осознал, как выглядит со стороны – небритый, с тёмными кругами под глазами, в мятой одежде, пахнущий смесью лекарств, антисептика и несвежего пота. Последние дни он едва находил время, чтобы поесть или принять душ, полностью поглощённый уходом за Ильдой Александровной.

Дмитрий вышел из машины, захлопнул дверцу и направился к дому с тем же медицинским чемоданчиком. На лице – усталость, будто приехал прямо после смены.

– Как она? – спросил он вместо приветствия, входя в дом и стряхивая с ботинок глину.

– Стабильно, – ответил Кирилл, пропуская его внутрь. – Я делал всё, как ты сказал. Капельницы, антибиотики, смена положения… Сегодня заметил движение в ногах.

Дмитрий бросил быстрый оценивающий взгляд и прошёл в гостиную. На диване, укрытая одеялом, лежала Ильда Александровна. В дневном свете лицо казалось неподвижным, но грудь ровно поднималась и опускалась.

Врач приступил к осмотру – методично, без лишних слов. Проверил зрачки, пульс, дыхание. Осмотрел рану на голове – края стянуты, начинается заживление. Проверил катетер – Кирилл уловил короткий одобрительный кивок. Затем поочерёдно сгибал и разгибал руки и ноги, следил за реакцией.

– Ты говоришь, было движение в ногах? – он поднял правую ногу и осторожно согнул её в колене.

– Да, утром. Когда менял положение, пальцы на ногах шевельнулись. Не как рефлекс, а иначе.

Дмитрий кивнул и, закончив, вымыл руки в принесённом тазу. Сел в кресло напротив.

– Ну что ж, – сказал он после паузы, – не так плохо, как я опасался. Ты неплохо справляешься с уходом. – Он окинул взглядом чистое лицо, повязку, пижаму. – Для человека без медицинского образования – даже хорошо.

Кирилл почувствовал странную гордость, будто получил высшую оценку.

– А что с параличом? – спросил он, стараясь не выдать волнение. – Это навсегда?

Дмитрий покачал головой.

– Похоже, это не полный паралич. Скорее временная утрата движений из-за отёка спинного мозга. Такое бывает. При правильном уходе и реабилитации через… пару месяцев всё должно вернуться. Возможно, понадобится физиотерапия, но…

Он посмотрел на Ильду Александровну внимательнее.

– Сейчас главное – без осложнений. Пролежни, пневмония, инфекции мочевыводящих путей – вот чего стоит опасаться при длительном постельном режиме. Продолжай всё, как показал. И… – он на миг замялся, – начинай понемногу уменьшать дозу пропофола. Не резко: по миллилитру в день. Посмотрим реакцию.

Кирилл замер.

– Уменьшать дозу? То есть она начнёт просыпаться?

– Рано или поздно мы к этому придём. Держать в искусственной коме бесконечно нельзя. Я считаю, сейчас время подходящее: организм восстанавливается, угрозы жизни нет.

Сердце у Кирилла забилось чаще. Мысль о её пробуждении принесла и радость, и тревогу.

– А что, если она… – начал он и оборвал фразу.

– Если будет недовольна, где находится? Потребует в больницу? Сообщит в полицию? – Дмитрий смотрел прямо, изучающе.

Кирилл молчал. Доктор вздохнул.

– Я не лезу в ваши отношения. Я врач. Моя задача – благополучие пациента. Ты заботишься о ней, делаешь много правильно. Но в какой-то момент придётся дать ей свободу выбора. Иначе… – он не договорил, смысл был понятен.

– Я понимаю, – тихо сказал Кирилл. – Я просто хочу, чтобы ей было лучше.

Дмитрий поднялся, сложил инструменты в чемоданчик.

– Продолжай. Я приеду через неделю, посмотрим динамику. А пока… – он достал из кармана небольшую коробочку, – вот успокоительное. Тебе. Выглядишь так, будто не спал несколько суток.

Кирилл взял коробочку и кивнул. Спал он урывками, в кресле у дивана, вслушиваясь в её дыхание.

Уже у порога Дмитрий обернулся. Долго посмотрел на Кирилла.

– Знаешь, – сказал он, – видел, как забота превращается в одержимость. Как желание защитить становится желанием контролировать. Будь осторожен. Границу легко перейти, назад пути нет.

Он вышел.

Кирилл вернулся в гостиную и сел рядом. Провёл ладонью по её волосам – жест, ставший привычным. В комнате было тихо; тикали часы, ровно дышала женщина.

– Вы поправитесь, – прошептал он. – Мы справимся. Я обещаю.

За окном гас день, стягивая их быт в одну линию времени. Кирилл знал: скоро всё изменится, придётся отвечать за сделанное. Но сейчас это отступало. Сейчас были только он и она – больная и тот, кто рядом.

Это было чувство, для которого у него ещё не было слова. Оно росло с каждым днём, с каждым жестом ухода, с каждым прикосновением. Пугало и тянуло. Отступить он уже не мог.

Он смотрел на неё и понимал: прежним не станет. Что бы ни случилось дальше, эти дни его изменили. Возможно, изменили и её – когда она узнает, что с ней было.

Две недели прошли в однообразии. Сентябрь перетёк в октябрь, краски поблекли. Листья на берёзах держались, потом сыпались редкими порциями. Кирилл жил домом и женщиной в нём. По совету Дмитрия он снижал дозу пропофола. Теперь вместо глубокой комы – долгий сон, редкие пробуждения на несколько минут. Иногда она открывала глаза, говорила отдельные слова. Кирилл записывал их в тетрадь.

К исходу второй недели прежняя жизнь отступила. Расписание определяли процедуры, лекарства, кормления и гигиена. Он говорил с ней спокойно, без прежнего смущения, как с близким человеком, который пока не отвечает.

Дмитрий приезжал раз в три дня и всякий раз отмечал улучшения. Зрачки реагировали на свет, в ногах отмечались рефлексы, рана затягивалась. В последний визит он привёз успокоительное и снотворное взамен пропофола.

– Организм восстанавливается, – сказал он, убирая инструменты. – Скоро нужна будет физиотерапия. Один ты не справишься.

– Я делаю массаж, как ты показывал, – ответил Кирилл. – Она иногда говорит.

– Это нормально, – кивнул Дмитрий. – Но это не осознанные ответы. Полусон, заторможенность, возможен бред. Не принимай дословно, что бы ни прозвучало.

После отъезда Дмитрия Кирилл долго сидел у окна. Мысли вертелись вокруг одного: сколько она запомнит, когда проснётся? Будет ли вытаскивать разрозненные фразы из этого сна? Станет ли искать объяснения?

В тот вечер он приготовил ужин тщательнее обычного – для себя и для неё: тёплый бульон, протёртые овощи для зонда. Движения были отточенными. Он научился ставить уколы без синяков, менять повязки без боли, переворачивать тело так, чтобы не было пролежней.

Граница между процедурой и прикосновением стёрлась. Когда он мыл её, одевал, расчёсывал, в груди поднималась тёплая волна и вместе с ней острое желание. Уход стал для него ритуалом. Он знал её тело наизусть – родинки, шрамы, линии.

Вечером он дал оставленное Дмитрием мягкое успокоительное – не снотворное, а средство, вызывающее сонливость. Ввёл препарат, отметил время в дневнике и ушёл по делам. Снаружи поднялся холодный ветер. Голые ветки скребли по стеклу. Кирилл прошёлся по дому, проверил окна. Принял душ, переоделся, побрился – впервые за несколько дней.

К ночи он заглянул к Ильде Александровне. Теперь она лежала в бывшей родительской спальне, переделанной под её нужды. Он перенёс её туда в первую неделю. Комната была тише, просторнее, матрас удобнее. Через интернет он заказал функциональную кровать, противопролежневый матрас, подушки, базовое оборудование.

В комнате полумрак. Горел ночник в углу – жёлтый, мягкий. Дыхание у неё было ровное. Боковой свет ложился на лицо, менял привычные черты.

Он сел на край кровати. Провёл ладонью по волосам – они отросли и свободно лежали на подушке.

– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил тихо, не рассчитывая на ответ.

Она не ответила. Дыхание сбилось на миг – как будто во сне формировалось слово. В последние дни такое случалось. Эти короткие обрывки речи он ловил и записывал.

Он наклонился ближе. В комнате похолодало, и Кирилл поднял одеяло на плечи, задержав ладонь – под тканью чувствовалось тепло. Сегодня в дыхании Ильды Александровны и в тишине комнаты что-то изменилось. Полумрак делал их разговор интимнее обычного, словно дом отделил их от всего мира.

Кирилл медленно отогнул край одеяла, обнажая плечи и руки женщины. На ней была ночная рубашка – одна из тех, что он купил специально: мягкая, с кружевом по краю. Не совсем в её стиле, но ему нравилось видеть Ильду более домашней, женственной, принадлежащей ему. Пальцы прошлись по краю одежды, ощущая контраст между хлопковой тканью и тёплой кожей.

Руки дрожали, когда Кирилл расстёгивал первую пуговицу. Это отличалось от медицинских процедур – тогда он оставался отстранённым, сосредоточенным на задаче. Сейчас всё его существо откликалось на каждое движение. Пуговицы поддавались одна за другой, открывая белую кожу с голубоватыми прожилками вен. Тело, такое знакомое и одновременно каждый раз новое, вызывало почти благоговейный трепет.

Ночная рубашка соскользнула с плеч, обнажая небольшую грудь, гармонирующую с хрупким телосложением Ильды. Кирилл осторожно высвободил её руки из рукавов, затем потянул ткань вниз, проводя ладонями по бокам, чувствуя рёбра под тонкой кожей. Сердце колотилось так громко, что, казалось, должно было разбудить спящую.

Стянув рубашку до конца, молодой человек отложил её на край постели. Ильда Александровна лежала перед ним обнажённая, уязвимая, прекрасная. В полумраке кожа казалась почти светящейся, словно выточенной из мрамора. Он видел её такой сотни раз, но сейчас всё ощущалось иначе. Не медицинский уход, не необходимость – чистое желание.

Кирилл позволил себе прикоснуться – сначала осторожно, кончиками пальцев, потом смелее, всей ладонью. Провёл по изгибу шеи, по ключицам, по груди. Наклонился и поцеловал в губы – легко, едва касаясь, боясь разбудить.

Неожиданно веки Ильды Александровны дрогнули, затрепетали, и глаза медленно открылись – мутные, затуманенные лекарствами, но живые. Она моргнула несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд. Кирилл замер, испугавшись, что сейчас закричит, оттолкнёт. Но женщина лишь смотрела странным, расфокусированным взглядом.

– Олег? – прошептала хрипло. – Это ты?

Имя ударило Кирилла, словно пощёчина. Олег. Кто такой Олег? Любовник? Муж? Никогда не слышал от неё этого имени. Не видел с мужчиной. В личном деле, которое просматривал в институте, значилось "не замужем".

Секундное замешательство сменилось холодной решимостью. Кирилл наклонился ближе, так, чтобы лицо оставалось в тени.

– Да, это я, – произнёс тихо, стараясь изменить голос, сделать его ниже, глубже.

Ильда вздохнула, и в этом вздохе было столько облегчения, что Кирилл почувствовал укол ревности. Кто бы ни был этот Олег, явно значил для неё много. Но сейчас это не имело значения. Сейчас она принадлежала Кириллу.

– Я так скучала, – пробормотала женщина, и рука её слабо поднялась, пытаясь коснуться его лица.

Кирилл перехватил эту руку, прижал к своей щеке, чувствуя, как от прикосновения по телу проходит электрический ток. Это было больше, чем мог надеяться – не просто её тело, но и подобие взаимности, пусть и основанное на заблуждении.

– Я тоже, – прошептал, целуя ладонь. – Я так долго ждал.

Снова наклонился и поцеловал – теперь уже настойчивее, глубже. Губы Ильды откликнулись, неуверенно, сонно, но откликнулись. Руки гладили тело уже не дрожа, а с растущей уверенностью. Кирилл знал каждый изгиб, каждую впадинку, каждую точку, где прикосновение вызывает отклик. Две недели ухода не прошли даром – он изучил её тело, как географ изучает неведомую страну.

Ильда Александровна тихо стонала под его руками – звуки, едва слышные в шуме ветра за окном, но отдававшиеся в ушах громче грома. Глаза были полуприкрыты, взгляд плавал, не фокусируясь. Сознание, затуманенное лекарствами, держалось на тонкой грани между сном и явью. Она отзывалась на прикосновения – не полностью осознанно, скорее инстинктивно. Когда Кирилл целовал шею, слегка выгибала спину. Когда руки скользили по бёдрам, непроизвольно раздвигала ноги.

Кирилл быстро избавился от собственной одежды, не желая прерывать контакт надолго. Обнажённый, прижался к ней, ощущая тепло всем телом. Странное чувство охватило – смесь нежности, вожделения, власти и какой-то горькой жалости. Она была беззащитной, открытой. Ни следа от той жёсткой, неприступной женщины, которая заставляла трепетать целые аудитории.

Вошёл в неё медленно, осторожно, боясь причинить боль. Тело приняло его с лёгким сопротивлением – влажное, но не полностью готовое. Замер на мгновение, давая время привыкнуть. Затем начал двигаться – плавно, ритмично, не отрывая взгляд от лица Ильды.

Глаза женщины были открыты, но не видели его – смотрели куда-то в пространство, словно она наблюдала другую реальность. Губы шевелились, что-то беззвучно произнося – может быть, имя того, другого. Кирилла это уже не волновало. В этот момент она была с ним, принадлежала целиком. Тело отзывалось на каждое движение, на каждый толчок. С губ срывались тихие стоны, дыхание становилось всё более прерывистым.

Темп нарастал, и вместе с ним – чувство нереальности происходящего. Будто всё было продолжением фантазий, преследовавших его месяцами. Но тепло тела, запах кожи, влажность внутри – всё это было слишком реальным, слишком осязаемым. Кирилл чувствовал, как внутри неё всё сжимается, реагируя на движения, как тело, несмотря на сонливость и медикаментозную заторможенность, отвечает на его страсть.

Оргазм настиг внезапно – волна, прокатившаяся от паха по всему телу, заставила вздрогнуть и застыть на мгновение. Кирилл тихо застонал, уткнувшись лицом в её шею, вдыхая запах волос. Ильда тоже вздрогнула – мелкая дрожь пробежала по телу, выгнулась и затихла, обмякнув под ним.

Медленно отстранился, не желая разрывать контакт, но понимая необходимость этого. Тело всё ещё пульсировало отголосками наслаждения, но в голове уже формировалась мысль о произошедшем. Осознание накатывало постепенно, как приливная волна, затапливая сначала щиколотки, потом колени, потом всё выше.

Кирилл посмотрел на женщину. Глаза снова закрылись, дыхание стало ровным, глубоким. Ильда Александровна вернулась в медикаментозный сон, и лицо выражало странное спокойствие, почти умиротворение. Тонкая струйка пота стекала по виску, волосы прилипли ко лбу. Она выглядела такой беззащитной, что сердце сжалось от нежности, смешанной с виной.

Молодой человек осторожно вытер её тело влажным полотенцем, заготовленным для гигиенических процедур. Достал из шкафа чистую ночную рубашку – такую же мягкую, с более закрытым воротом. Одевал так же бережно, как раздевал: натягивал рукава на безвольные руки, застёгивал пуговицы, расправлял ткань на груди. Потом накрыл одеялом и подоткнул края.

Сев на край кровати, долго смотрел на её лицо. Что чувствовал, сам определить не мог. Удовлетворение – да: накопившееся напряжение вышло. Стыд – возможно, но слабый, не перекрывающий ощущение выполненного намерения. Казалось, завершился этап: их отношения сдвинулись. Теперь она принадлежала ему не только как пациент и объект заботы, но и как женщина.

В этом тихом пространстве, где были только они двое, внешние правила будто тускнели. Понятия о морали и согласии отходили на второй план. Он любил её – по-своему, тяжело и неправильно, но любил. И эта любовь получила физическую форму, стала частью их общей реальности.

Кирилл наклонился и поцеловал её в лоб – целомудренно, почти по-отечески. Поправил подушку, убрал прядь волос с лица. Это были жесты не любовника, а хранителя. Внутреннего противоречия не чувствовал: и то, и другое шло из одного источника.

– Спокойной ночи, – прошептал, зная, что она не слышит.

Поднявшись, оделся, стараясь не шуметь. Проверил капельницу, датчики, убедился, что всё работает. Утром будет действовать как обычно – сменит бельё, сделает укол, приготовит завтрак. Но что-то изменилось необратимо: граница пройдена.