В твоём молчании

Алексей Небоходов

В твоём молчании

Глава 1

Осень обрушилась на Москву беспощадным холодным ливнем. Дождь хлестал по асфальту, разбиваясь о лужи и вышибая из них мутные брызги, которые тут же смешивались с новыми потоками воды, льющимися с неба. Кирилл Сатурнов, прижимая к груди папку с конспектами, бежал от здания Института культуры, пытаясь увернуться от очередного потока, ниспадавшего из водосточной трубы. Тщетно – холодная струя безжалостно ударила в плечо, мгновенно пропитав и без того промокший рукав осеннего пальто.

Он выругался сквозь зубы и остановился под карнизом, пытаясь перехватить папку удобнее и натянуть ниже съехавший на лоб капюшон. Вода безжалостно затекала за воротник, спускаясь холодными струйками по позвоночнику. На мгновение ему показалось, что эти струйки – просто вода, которая стекала и холодила кожу.

Мысли Кирилла, несмотря на физический дискомфорт, текли в ином направлении, как будто отдельно от холода и шума дождя. Перед глазами стояло лицо Ильды Александровны Бодровой – тонкие черты, строгая линия губ, светлые волосы, всегда собранные в тугой пучок, и эти глаза… Холодные, пронзительные, но с намёком на то, что он никак не мог разгадать. Он снова и снова прокручивал в голове их последний разговор после лекции по истории культуры.

– Сатурнов, вы так и не усвоили основную мысль Бердяева о творческом акте как трансцендентном выходе из имманентной действительности, – голос Ильды Александровны звучал строго, но в нём не было того холода, с которым она обращалась к другим студентам. – Ваше эссе поверхностно. Вы скользите по верхушкам, не погружаясь в глубину.

– Ильда Александровна, я перечитал весь первоисточник, – Кирилл помнил, как потели его ладони, когда он стоял напротив неё у преподавательского стола.

– Читать и понимать – разные вещи, Сатурнов, – она подняла на него взгляд, и на секунду ему показалось, что её глаза слегка потеплели. – Приходите завтра в шесть. Поговорим подробнее.

Этого приглашения он ждал целый семестр. Шагая сейчас под проливным дождём, он не мог думать ни о чём другом, кроме предстоящего разговора наедине. Что-то внутри подсказывало ему, что это не простая консультация. Он был уверен, что она выделяла его среди других студентов. Эта уверенность не имела под собой никаких рациональных доказательств, но глубоко внутри он чувствовал – между ними существует особая связь. Без объяснений и слов.

Московский вечер смешивался с дождём, создавая вокруг ровную, тяжёлую меланхолию. Старинные здания с потемневшими от влаги стенами выглядели величественно и мрачно. Свет из окон дрожал в лужах, разбиваемый каплями дождя. Отражения уличных фонарей превращались в дрожащие жёлтые пятна на мокром асфальте.

Кирилл миновал маленький сквер, где голые деревья с чёрными от влаги ветвями стояли с вздёрнутыми к небу ветвями. Он представил, как Ильда Александровна, возможно, смотрит сейчас на этот же дождь из окна своего кабинета. Интересно, о чём она думает? Вспоминает ли сегодняшнюю лекцию? Представляет ли их завтрашний разговор?

Странное чувство охватило его – смесь надежды и томления, которое он не испытывал ни к одной из своих ровесниц. Ильда Александровна была старше его на добрый десяток лет, но это лишь усиливало притяжение. В её глазах жила зрелость, недоступная молоденьким студенткам, сновавшим по коридорам института в своих ярких нарядах.

Впереди показался перекрёсток. Светофор мигал жёлтым – час пик давно миновал, и движение на улицах стало реже. Кирилл собирался перейти дорогу, не дожидаясь зелёного света. Он шагнул с тротуара, наступив в глубокую лужу. Холодная вода тут же пропитала кроссовок, но это мелкое неудобство растворилось в мыслях об Ильде Александровне.

Он не сразу заметил свет фар, прорезавший пелену дождя. Машина появилась внезапно. Чёрный седан ехал слишком быстро для мокрой дороги. Кирилл остановился на середине перехода, пропуская автомобиль. Визг тормозов резанул воздух.

Всё произошло за считанные секунды. Фигура в сером пальто возникла из дождя – серый силуэт в серости вечерних улиц. Женщина переходила дорогу, не глядя по сторонам. Может быть, она не услышала приближающийся автомобиль из-за шума дождя, а может, слишком глубоко погрузилась в свои мысли.

Кирилл увидел, как водитель отчаянно выкручивает руль, пытаясь избежать столкновения. Но мокрый асфальт не оставлял шансов – машину занесло, и она ударила женщину в бок. Глухой звук удара слился с отчаянным визгом тормозов. Серая фигура взлетела на капот, перевернулась в воздухе и рухнула на асфальт.

Он перестал чувствовать дождь. Папка с конспектами выпала из онемевших рук, разбросав листы по мокрой дороге. Он не помнил, как преодолел разделяющее их расстояние. Ноги сами несли его к распростёртому на асфальте телу.

Женщина лежала лицом вниз, и струйка воды, окрашенная в розовый, бежала от её головы к ближайшей луже. Кирилл опустился на колени, не обращая внимания на холодную воду, пропитывающую брюки. Дрожащими руками он осторожно повернул голову пострадавшей, и его сердце застыло.

Это была Ильда Александровна. Её идеальная причёска распалась, светлые волосы рассыпались по мокрому асфальту. Тонкая струйка крови текла из рассечённой брови. Глаза были закрыты, лицо безжизненно бледное.

Он видел только этот маленький пятачок мокрой московской улицы. Кирилл положил дрожащие пальцы на шею женщины, пытаясь нащупать пульс. Есть! Слабый, но ощутимый. Она жива.

– О Господи, я её убил? Я её убил? – за спиной раздался полный ужаса голос.

Водитель – полный мужчина лет сорока в дорогом кашемировом пальто – стоял под дождём, не обращая внимания на то, что вода безжалостно портит его дорогую одежду. Его руки тряслись, лицо исказила гримаса страха и отчаяния.

– Господи, прости… я не видел… она вышла прямо перед машиной… я тормозил… – он бормотал отрывочно, дрожащими губами. – Надо скорую вызывать… полицию… Боже, что я наделал…

Кирилл медленно поднялся. Какая-то часть его сознания отметила странность ситуации – он вдруг почувствовал себя старше этого напуганного человека, хотя разница в их возрасте была очевидна.

– Она жива, – сказал он, удивляясь спокойствию своего голоса. – Не нужно скорую.

– Что? Но как… надо же… она же… – водитель запинался, глядя на неподвижное тело.

Мысли Кирилла сбивались. Ильда Александровна без сознания. Удар был сильным. Скорее всего, сотрясение мозга, возможно, переломы. Разумнее всего вызвать скорую. Но что-то внутри противилось этой логике. Образ пустой аудитории, где завтра не состоится их разговор наедине, больно кольнул. Её увезут в больницу. Положат в палату. Окружат другими людьми. Отгородят от него. От одной этой мысли его бросило в холод; в рот попал вкус дождевой воды.

– Это моя сестра, – слова сами сорвались с губ, прежде чем он успел их обдумать. – Мы шли домой. Я перешёл дорогу первым, а она…

Он не закончил фразу, но водитель, казалось, не заметил нестыковки. Паника и чувство вины затуманивали его разум.

– Сестра? – растерянно переспросил мужчина. – Тогда… тогда надо вызвать скорую. Я всё оплачу, клянусь. Лучшая клиника, лучшие врачи…

– Нет, – Кирилл говорил всё увереннее, ощущая, как каждое слово обретает плотность реальности. – Ей нельзя в больницу. Через неделю она улетает на симпозиум в Вену… она говорила, что не может его пропустить ни при каких обстоятельствах. У нас дача недалеко. Там сосед… он врач-хирург, заведует отделением. Он осмотрит её без лишних вопросов.

Ему самому было странно слышать эту ложь, но слова лились потоком, подпитываемые каким-то неясным, тёмным желанием остаться с Ильдой Александровной наедине, забрать её из мира, где она принадлежала всем – студентам, коллегам, возможно, семье.

– Сосед-врач? – водитель с сомнением покосился на неподвижное тело. – Но ей нужна специализированная помощь… рентген, может, операция…

– У него клиника прямо в доме, – слова Кирилла лились легко, как заранее заготовленные. – Рентген, капельницы, всё оборудование там. Если вы нас отвезёте, мы просто забудем об этом происшествии. Никакой полиции, никаких страховых компаний. Как будто ничего не было.

Часть его сознания кричала, что он совершает ужасную ошибку, что рискует жизнью женщины, которую, как ему кажется, он… любит? Но этот крик тонул в более сильном, почти животном желании – уберечь, спрятать, присвоить.

Водитель колебался. Дождь усиливался, струи воды стекали по его круглому лицу, смешиваясь с потом.

– Я не знаю… если это твоя сестра… но я должен быть уверен… – он запинался, его взгляд метался между телом на асфальте и лицом Кирилла.

– Поверьте, я желаю ей только добра, – Кирилл смотрел прямо в глаза водителя. – Я люблю свою сестру.

Последняя фраза вышла странно двусмысленной, но водитель, казалось, не заметил этого. Он взглянул на неподвижную женщину, потом на пустынную улицу – ни одного прохожего, ни одной машины. Дождь стирал все следы происшествия.

– Хорошо, – наконец решился он. – Я отвезу вас. Куда именно?

– Старая Руза, под Рузой, – ответил Кирилл, сам удивляясь тому, как быстро и уверенно слетело с языка название. Он вспомнил выцветшую табличку на повороте с шоссе, мимо которой они с родителями проезжали каждое лето по дороге на дачу. Никакого дяди-врача там, конечно, не было.

Они вдвоём осторожно подняли безвольное тело Ильды Александровны. Кирилл придерживал её голову, чувствуя шелковистость мокрых волос между пальцами. Это прикосновение – такое интимное, такое запретное в обычной жизни – отдалось в нём волной странного, мучительного удовольствия, смешанного с острым чувством вины.

Когда они устраивали женщину на заднем сиденье, рука Кирилла на мгновение коснулась её груди. Он почувствовал, как кровь прилила к щекам, и был благодарен темноте машины, скрывшей его смущение и постыдное возбуждение. Голова Ильды Александровны покоилась у него на коленях. Он осторожно отвёл прядь волос с её лица, обнажив высокий лоб с тонкой сеткой морщинок, которых он никогда раньше не замечал.

Водитель завёл машину. Дворники лихорадочно сметали потоки воды с лобового стекла. В тусклом свете приборной панели лицо мужчины казалось восковым, неживым.

– С ней всё будет в порядке, – пробормотал он, то ли спрашивая, то ли утверждая.

– Да, – ответил Кирилл, глядя на бледное лицо женщины. – Я позабочусь о ней.

Машина тронулась с места, оставляя за собой размытые следы шин на мокром асфальте. Тело Ильды Александровны покачивалось в такт движению автомобиля. Кирилл ощущал странную смесь эмоций – ужас от случившегося, страх за её жизнь, чувство вины за свой обман и тёмное, мучительное удовольствие от близости, пусть и такой трагической. В отражении бокового стекла он видел своё лицо – искажённое, полное какого-то болезненного восторга и страха.

Дождь барабанил по крыше автомобиля, глуша звуки города за окном. Машина шла по ночной Москве, всё дальше от института и освещённых проспектов, в сторону пустых шоссе. Дворы тонули в темноте, редкие окна светились. На обочинах мелькали лужи и красные треугольники ремонтных ограждений.

Дворники автомобиля работали на пределе, пытаясь расчистить обзор для водителя, но вода мгновенно возвращалась. Капли били по металлической крыше ровным ритмом, в такт которому покачивалось безвольное тело Ильды Александровны. Её голова покоилась на коленях Кирилла, и в тусклом свете проносящихся за окном фонарей он различал каждую черту её лица – те самые, что он изучал месяцами, украдкой наблюдая за ней на лекциях и в коридорах.

Машина шла сквозь город, постепенно оставляя позади огни центра Москвы. Струи воды, стекающие по стёклам, искажали вид снаружи: огни расплывались в длинные блики. Иногда встречные машины ослепляли на секунду, и водитель убирал ногу с газа. Время от времени он бросал тревожные взгляды в зеркало заднего вида, проверяя, что женщина на заднем сиденье всё ещё дышит.

– Она… она точно в порядке? – спросил он, нервно постукивая пальцами по рулю. Голос выдавал его напряжение, страх перед возможными последствиями.

– Да, – ответил Кирилл с неожиданной уверенностью. – Дыхание ровное. Сосед-врач займётся ей.

Водитель кивнул, но в его глазах всё ещё плескался страх. Он вцепился в руль до побелевших костяшек. Плечи поднялись, шея ушла в воротник.

Кирилл опустил взгляд на лицо Ильды Александровны. Без привычной строгости и контроля оно казалось более мягким, беззащитным. Рассечённая бровь всё ещё кровоточила, но уже меньше. Тонкая струйка крови пересекала висок, спускалась к уху и терялась в светлых, мокрых от дождя волосах. Он осторожно, едва касаясь, стёр эту струйку большим пальцем. От соприкосновения кожи с кожей его пробила резкая дрожь. Он не отводил руки.

Тонкие черты лица, обычно строгие и собранные, сейчас казались почти детскими в своей беззащитности. Длинные светлые ресницы лежали на бледных щеках; губы, обычно сжатые в линию неодобрения, теперь слегка приоткрылись, будто на полуслове. Россыпь едва заметных веснушек проявилась на переносице, которые она всегда прятала под тонким слоем пудры, – всё было так близко, так открыто его взгляду, что у Кирилла перехватывало дыхание. Он слышал её неглубокое дыхание и улавливал слабый шлейф знакомого аромата.

Он заметил маленькую родинку под нижней губой, о её существовании никогда не подозревал. Она была настолько крошечной, что разглядеть её можно было только с такого расстояния. Эта деталь почему-то взволновала его больше всего – как будто он нашёл вещь, недоступную другим. Пальцы чуть дрогнули; он убрал руку, чтобы не выдать дрожи.

Сознание Кирилла раздвоилось: часть понимала чудовищность происходящего и шептала, что нужно немедленно остановить машину и вызвать скорую; другая, тёмная и жадная, упивалась властью над женщиной, которая всегда оставалась недосягаемой. Он смотрел на следы дождя на её пальто, на вбившуюся в прядь волос мелкую веточку – приметы недавней улицы.

Память подсунула воспоминание о первой лекции Ильды Александровны. В начале сентября она вошла в аудиторию, и разговоры стихли сами собой. Не повышая голос, представилась; манера держаться заставила даже самых шумных студентов подтянуться и выпрямить спины. В окнах стояли серые тучи, лампы жужжали.

– История культуры – это не просто хронологическая последовательность событий, – сказала она тогда. – Это система взаимосвязей, символов и смыслов, которая требует не запоминания, а понимания. Кто из вас может сказать, чем отличается знание от понимания?

Аудитория молчала. Кирилл сидел в третьем ряду и не мог оторвать взгляд от её лица. Когда взгляд Ильды Александровны скользнул по нему, он почувствовал смесь страха и восторга. Ручка в его руке щёлкнула – он невольно нажал на механизм.

– Знать – значит обладать информацией, – продолжила она после паузы. – Понимать – значит видеть связи, чувствовать скрытые течения мысли, улавливать невысказанное. Боюсь, что большинство из вас за эти годы научится лишь знать, но не понимать.

Последнюю фразу она произнесла с лёгкой горечью, словно уже заранее разочаровалась в студентах. И всё же в этой горечи Кирилл услышал ещё и вызов, как будто обращённый лично к нему. С того момента он решил отличаться от остальных, заставить её увидеть в нём большее.

Машина качнулась на выбоине, вырывая его из воспоминаний. Голова Ильды Александровны соскользнула с колен, и он бережно вернул её на место, задержав пальцы в её влажных волосах. Они оказались удивительно мягкими – не такими, как представлялось, когда он видел строгий пучок. Воздух из дефлекторов тёплой струёй бил ему в кисти; обогрев стекла гудел на высокой скорости. Дворники скрипели по стеклу, оставляя короткие прозрачные полосы.

– Далеко ещё? – спросил водитель; костяшки пальцев побелели на руле. Он щурился, пытаясь разглядеть размытую дорогу сквозь потоки воды на лобовом стекле.

– До Рузы полтора часа, если дождь не усилится.

Водитель кивнул, успокоенный уверенностью в его голосе. Странное чувство превосходства охватило Кирилла – он, студент третьего курса, управлял ситуацией лучше, чем взрослый, состоявшийся мужчина. Табло спидометра мерцало тускло-зелёным; стрелка дрожала на отметке девяносто.

Память подбросила другое. Случайная встреча в фойе института, где он увидел Ильду Александровну не через призму кафедры, а просто как женщину, поправляющую причёску перед зеркалом. Она его не заметила – он стоял в тени колонны и смотрел, как она изучает своё отражение, поправляет выбившуюся прядь, проводит кончиком пальца по линии бровей. В этом бытовом жесте было столько близости, что он замер и не отводил взгляд.

Их глаза встретились в зеркале – всего на долю секунды, но этого хватило, чтобы сердце провалилось куда-то в живот. Она не улыбнулась, не кивнула, просто отвернулась и пошла дальше по коридору, а её каблуки стучали по мраморному полу. Эта короткая встреча взглядов потом долго не отпускала.

После того случая интерес перерос в другое. Он начал собирать о ней сведения, как коллекционер. Из открытых источников узнал, что она защитила докторскую в тридцать пять, что до Института культуры преподавала в Сорбонне. Прочитал все её статьи, не понимая и половины, но радуясь возможности просто вчитаться в её мысль. Подружился с лаборанткой на кафедре, чтобы через неё узнать расписание, привычки, предпочтения.

Потом пришло более тёмное. Он стал фотографировать её украдкой – когда она шла по коридору, когда пила кофе в столовой, когда стояла на крыльце и ловила такси. Снимки он распечатывал дома, раскладывал на столе, изучал часами, пытаясь понять её притяжение. Бумага пахла чернилами; края фотографий выгибались от тепла лампы.

На одной из фотографий, сделанной издалека через окно кафе напротив института, она была с мужчиной – вероятно, коллегой. Они оживлённо беседовали, и на её лице играла лёгкая улыбка. Кирилл испытал такой приступ ревности, что порвал снимок в мелкие клочки, а потом долго сидел в темноте комнаты, ощущая, как внутри расползается что-то чёрное и душное.

Он знал все её украшения – тонкую серебряную цепочку с маленьким кулоном-книгой, которую она надевала почти каждый день; строгие жемчужные серьги для особых случаев; элегантные часы с тонким кожаным ремешком. Знал её духи – сдержанный аромат с нотами лаванды и горечью. Мог по шагам в коридоре определить, что это идёт она: лёгкая поступь, стук не слишком высоких каблуков, но всегда уверенный.

Когда-то эта одержимость казалась ему формой восхищения. В какой-то момент – он и сам не понял, когда – всё изменилось. Желание быть замеченным и оценённым трансформировалось в тёмное стремление к власти и контролю. Он начал представлять сценарии, в которых она зависела от него. Фантазии были не про близость, а про власть.

И вот теперь это стало явью самым неожиданным и страшным образом. Её жизнь действительно была в его руках, и от этого осознания кружилась голова. Он прислушался к её дыханию – по-прежнему ровному – и чуть сильнее придвинул её плечом, чтобы голова не соскальзывала.

Он снова провёл пальцем по её виску, спустился к скуле, легко коснулся уголка губ. В машине было тепло, работал обогреватель, но кожа Ильды Александровны оставалась прохладной. Это беспокоило его, но не настолько, чтобы изменить решение. Он проверил пульс на шее: слабый, но ритмичный.

– Выезжаем на Минское шоссе, – сообщил водитель, прервав его мысли. – Оттуда на Рузу?

– Да, – кивнул Кирилл, хотя понятия не имел, правильно ли это. Географией Подмосковья он владел приблизительно, но сейчас важнее было сохранять уверенность. Любое сомнение могло разрушить всё, что он уже наговорил.

Ильда Александровна тихо застонала, и Кирилл замер, затаив дыхание. Её веки дрогнули, но глаза не открылись. Он испытал смешанное чувство облегчения и разочарования. Часть его хотела, чтобы она пришла в сознание – он убедился бы, что с ней всё в порядке, услышал бы её голос. Другая часть боялась этого момента: что он ей скажет? Как объяснит происходящее?

Машина свернула с кольцевой и помчалась в сторону области. Огни города редели и оставались позади. Дождь не стихал, но здесь, вдали от фонарей, тьма была гуще. За окном тянулся размытый тёмный фон, изредка мелькали огни придорожных кафе и заправок.

Кирилл смотрел на лицо спящей женщины и чувствовал, как внутри растёт странное, почти болезненное удовлетворение. Вот она – Ильда Александровна Бодрова, доктор наук, блестящий преподаватель, всегда недоступная и отчуждённая, – лежит без памяти и полностью зависит от него. Волосы разметались по его коленям, дыхание слабое, но ровное. Сейчас она была не такой, как в институтских коридорах: уязвимая, живая, без привычной властности.

Его пальцы, будто отдельно от разума, скользнули по её шее, нащупали пульс под тонкой кожей. Это ощущение – жизнь под ладонью – кружило голову. Кирилл подумал, что мог бы сейчас сделать с ней всё, что угодно. Мысль испугала и возбудила одновременно.

– Там впереди пост ДПС, – внезапно сказал водитель; в голосе прозвучала тревога. – Они часто останавливают машины в такую погоду.

Кирилл почувствовал, как сжалось сердце. Вся его ложь могла рухнуть в одно мгновение.

– Проезжайте спокойно, – сказал он, удивляясь собственному хладнокровию. – Всё в порядке, моя сестра просто спит. Она приняла успокоительное, у неё был тяжёлый день.

Водитель нервно кивнул, но сбавил скорость и ушёл вправо. Впереди действительно виднелись проблесковые огни полицейской машины, размытые пеленой дождя.

Тело Ильды Александровны ощутимо потяжелело на его коленях, словно она глубже провалилась в беспамятство. Дыхание оставалось ровным, но очень тихим. Влажные пряди прилипли к лбу и щекам. Кирилл аккуратно убрал их, стараясь придать лицу более спокойный, естественный вид.

Они приближались к посту, и с каждым метром тревога нарастала. Что, если их остановят? Заметят кровь, рассечённый лоб? Что, если…

Но машина прошла мимо без остановки. Полицейские, похоже, были заняты разговором и не смотрели на поток.

– Пронесло, – выдохнул водитель, ослабляя хватку на руле. – Думал, точно остановят.

Кирилл не ответил. Он смотрел на бледное лицо женщины и вдруг ясно понял весь ужас и необратимость того, что делает. Куда он её везёт? Что будет делать дальше? Как долго она пробудет без сознания? Что, если станет хуже? Рациональная часть кричала о безумии, но другая, тёмная, уже приняла решение и не отступала.

Машина шла вперёд, унося их всё дальше от города, от привычной жизни. Каждый километр и каждая минута делали поступок осознанным, каждый удар сердца отдалял возможность всё исправить.

За окном мелькали деревья, смутные очертания деревень, редкие огни домов. Для Кирилла мир сузился до салона, до тяжести её головы на коленях, до запаха духов, смешанного с металлическим привкусом крови.

Фары выхватывали из темноты всё новые участки пустынного шоссе. Они ехали к выдуманному адресу, к несуществующему врачу. С каждой минутой становилось яснее: назад уже не вернуться. Теперь у него была полная власть над той, кто всегда оставалась недосягаемой. От этой власти кружилась голова.

– Скоро поворот на Рузу, – произнёс водитель, прерывая молчание.

Кирилл кивнул, поглаживая влажные волосы Ильды Александровны. Пальцы слегка дрожали – то ли от напряжения, то ли от смеси вины и возбуждения. На краю сознания мелькнула мысль о нереальности происходящего, о сне. Но тяжесть на коленях, запах мокрой одежды и волос, стук дождя по крыше – всё было слишком осязаемым.

– Всё будет хорошо, – прошептал он, наклоняясь к её бледному лицу. – Я позабочусь о вас, Ильда Александровна.

Впереди показался указатель на Рузу. Водитель включил поворотник, и машина, замедлившись, свернула с трассы. Шоссе стало уже, покрытие – хуже. Дождь барабанил по крыше с прежней силой, но теперь этот звук не отпускал мысль, висел в ушах глухим давлением.

Голова Ильды Александровны дрогнула от очередной выбоины, и Кирилл инстинктивно прижал её крепче, фиксируя и оберегая. В этом жесте было столько заботы, что на момент он почти поверил собственной лжи: будто действительно везёт её к врачу и хочет помочь.

Тем временем водитель заговорил больше. Сначала жаловался на жизнь: дети, жена, кредит, случайный маршрут. Потом оправдывался: я ведь не хотел, я обычно езжу аккуратно, вы не понимаете, если что – всё возьму на себя.

Кирилл слушал отстранённо, как наблюдатель. Казалось, у каждого в этой машине есть своё нарушение, и ни одно не отпускает.

После этого водитель окончательно сдался; перестал оглядываться и лишь изредка теребил крестик на шее, раз за разом. Остаток пути они проехали почти в тишине – если не считать бубнежа радиостанции и глухих вздохов с заднего ряда.

Мир за окнами постепенно просветлел, дождь поутих, и даже дорожные огни показались теплее. Наконец, когда стрелки часов показали половину второго, машина свернула с трассы на узкую просёлочную дорогу, где грязь глушила звук шин. Спешка вдруг стала ощутимой.