Манипулятор

– Надолго? – поинтересовался Даниэль.

– Надолго. Очень надолго. – Артур улыбнулся уголком губ. Улыбка не дошла до глаз. – Возвращаться не планирует. Надоело тут, наверное. Убирать за долбоебами, которые пазлы собирают целыми днями.

Даниэль не отреагировал на оскорбление. Он просто обработал информацию.

– Кто будет готовить еду? – спросил он после паузы, возвращаясь к своему пазлу. Еда была для него более важной темой, чем исчезновение человека.

– Я найду кого-нибудь. Не переживай. Не помрешь с голоду. Хотя… – Артур прищурился. – С твоими-то мозгами ты даже не поймешь, что помираешь. Просто уснешь и не проснешься. Как мышка.

– Мне не нравится, когда готовит кто-то новый, – заметил Даниэль, водружая на место кусок с единорогом. – У нового человека руки пахнут по-другому. Еда будет пахнуть чужими руками.

Артур фыркнул. Вот ведь засранец. Зато нюх, как у собаки.

– Привыкнешь. Или сдохнешь. Как повезет. – Он помолчал, наблюдая, как брат с механической точностью подбирает кусочки. – Вообще, Кэтрин была дрянь какой горничной. Все разводила, нос везде совала, не на своем месте. Нам нужен не уборщик. Нам нужен дворецкий. Человек с мозгами. Который будет следить за всем этим цирком. Чтобы все было чинно. Благородно. Как при… – он чуть не сорвался, но поймал себя. – Как должно быть в доме императора.

Даниэль наконец оторвался от пазла и уставился на Артура своим чистым, пустым взглядом.

– Ты теперь император?

Вопрос прозвучал так прямо и так наивно, что Артура на секунду смутило. В нем не было ни вызова, ни подобострастия. Просто констатация факта, как если бы он спросил «а трава зеленая?».

– Нет, – резко ответил Артур. – Император – наш отец. Он просто… уехал. Решать важные дела. А я здесь за главного. Пока он не вернется. Если вернется.

– А если не вернется? – с тем же непробиваемым спокойствием поинтересовался Даниэль.

– Тогда, – Артур встал, отряхивая штаны, – тогда, братец, нам придется туго. Потому что этот дом, этот город… они сожрут таких, как ты, заживо. Не заметив даже. Как крысы сожрали… – он запнулся. – Короче, собирай свой дурацкий пазл. И не отсвечивай.

Он вышел из комнаты, оставив Даниэля наедине с его единорогами и замками. Малый даже не обернулся. Щелк. Еще один кусочек встал на свое место.

Спускаясь вниз, Артур ловил себя на мысли, что этот разговор был странно исцеляющим. Даниэль своей пустотой и прямолинейностью вытягивал из него всю ту ядовитую пену, что копилась внутри. С ним не нужно было играть в игры, лукавить или скрывать эмоции. Он все равно ничего не понимал. Он был идеальным слушателем – безмозглым и безразличным.

В прихожей Артур остановился перед огромным зеркалом в позолоченной раме. Он посмотрел на свое отражение. Бледное лицо, темные круги под глазами, сжатые в тонкую ниточку губы. В глазах стояла та же пустота, что и у Даниэля. Только его пустота была не от рождения. Она была выжжена. Выскоблена дочиста ненавистью, предательством и необходимостью становиться тем, кого он всю жизнь презирал.

Он поправил воротник рубашки.

– Дворецкий, – произнес он вслух, и эхо слабо отозвалось в пустом зале. – Да. Нужен дворецкий.

Человек, который будет следить за порядком. Который будет беспрекословно подчиняться. Который не будет задавать лишних вопросов о прежней горничной.

Он подошел к манекену с платьем матери. Долго смотрел на него. Затем медленно, почти нежно, провел пальцем по грубой шелковой ткани.

– Надо было убить тебя раньше… – прошептал он, повторяя слова Кэтрин. Но теперь они звучали иначе. Не как угроза. Как сожаление. Как понимание того, что все могло бы быть иначе, если бы кто-то нашел в себе смелость сделать это вовремя.

Он развернулся и пошел на улицу. Пришло время искать человека, который согласится служить в доме, где горничные бесследно исчезают в «отпуск», а из подвала доносится тихий, чавкающий звук.

* * *

Бар «У Серафима» тонул в привычных сумерках, пахших самогоном, древесной смолой и немытой толпой. Артур вошел, не глядя по сторонам, отсекая своим видом любые попытки знакомых козлов к общению. Он прошел к стойке, где Серафим, как всегда, лениво полировал бокал тряпкой, на которую было страшно смотреть.

Артур уперся руками в стойку, заставив ту перекоситься. Серафим поднял на него взгляд. Спокойный, усталый, ничего не выражающий.

– Мне нужна помощь, – выдохнул Артур, опуская глаза. Сказать это было невыносимо сложно. Признать, что он не справляется в одиночку. Что этот проклятый дом, этот город, эта наследственная хрень – слишком много для одного.

Серафим перестал тереть бокал. Он отложил его и тряпку, сложил руки на животе. Молчал. Ждал. Его молчание было красноречивее любых слов. За все их годы знакомства Артур никогда ни о чем не просил. Только требовал, приказывал, покупал. Просьба звучала из его уст дико и неестественно.

– Мне нужен дворецкий, – выдавил Артур, с ненавистью глотая это пафосное, ублюдочное слово. – Человек, который будет следить за всем этим дерьмом. За домом. За моим братом-овощем. Который не будет совать нос куда не надо и задавать лишних вопросов.

Серафим медленно кивнул, почесал щетину на щеке.

– Дворецкий… – протянул он, растягивая слово, пробуя его на вкус. – Ну, я не знаю, Артур. У меня тут свое дело. Бар. Его не на попечение же оставить. Клиенты разбегутся, сожрут все, что не приколочено. А что приколочено – оторвут и унесут.

– Ты будешь работать на меня, – перебил его Артур, его голос снова стал жестким, волевым. В просьбе он уже не нуждался. Переходил к привычным рельсам. – И бар будет твоим. Официально. Я оформлю на тебя бумаги. Ты будешь здесь хозяином. А ко мне приходить… по расписанию. Следить за порядком. Платить я буду в три раза больше, чем ты выручаешь здесь за месяц.

Серафим задумался. Его взгляд скользнул по захудалому заведению, по потрескавшимся стенам, по пьяницам у стойки. Он посмотрел на свои руки – грубые, в царапинах и пятнах от спирта.

– Дворецкий, блядь, – хрипло рассмеялся он вдруг. – Ну ладно, Артур. Режь правду-матку – дела у меня хреново. Давно уже. Буду твоим дворецким. Только костюм мне купи, а то в этом, – он ткнул пальцем в свою засаленную жилетку, – на дворецкого не сильно похож.

– Уже договорились, – кивнул Артур. Впервые за сегодняшний день в его груди что-то кольнуло – не радость, не облегчение. Скорее, удовлетворение от удачно заключенной сделки. – Пошли. Закрывай эту помойку.

Они вышли на улицу, когда солнце уже начало клониться к стенам города, окрашивая камень в кровавые тона. Артур повел его не прямо домой, а свернул в сторону центра, в ту самую «дорогую» часть города, где на улицах не валялись трупы и не горели дома, а пахло дорогим деревом и едой.

Магазин одежды был маленьким, но пафосным. Колокольчик звякнул над их головами вычурно и противно. Продавец, тощий мужик в идеально отутюженном фраке, посмотрел на них сверху вниз, явно оценивая Серафима и его поношенную одежду. Оценка была неутешительной.

– Нам костюм, – бросил Артур, не удостоив продавца взглядом. – Для него. Дворецкий. Что-нибудь строгое. Черное. Чтобы не выделялся.

– Конечно, молодой господин, – продавец ядовито улыбнулся. – У нас есть отличные модели из шерсти…

– Не еби мозг, – перебил его Артур. – Вот этот. – Он ткнул пальцем в первый попавшийся строгий костюм на вешалке. – Ему подойдет. Мерить не будем. Завернешь. Быстро.

Пока продавец, бормоча что-то под нос, заворачивал покупку, Артур расплатился, швырнув на прилавок несколько монет. Он переплатил втридорога, но ему было плевать. Главное – поскорее убраться из этой душной лавки.

Они вышли на улицу, и тут же на них обрушился шум. Крики. Гул толпы. Они свернули за угол и уперлись в стену людей. На главной площади снова была казнь.

На импровизированном эшафоте стояли трое. Не стражники, не заговорщики. Простые люди. Мужик в рваной рубахе, женщина с испуганным, осунувшимся лицом, подросток, который постоянно всхлипывал. Городской глашатай, откашлявшись, зачитал приговор.

– …за уклонение от уплаты налогов в пользу империи! Наказание – смертная казнь через повешение! Да послужит это уроком для всех неверных!

Толпа гудела. Кто-то кричал одобрение, кто-то – оскорбления в адрес осужденных. Большинство просто молча наблюдало, с тупым, отрешенным любопытством.

Артур замер. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он видел, как на шеи несчастным набрасывают петли. Видел, как женщина пытается что-то сказать, но у нее перехватывает дыхание. Видел слезы на щеках подростка.

Он сделал шаг вперед. Один. Единственный. Серафим схватил его за локоть, грубо и резко.

– Куда ты? – прошипел он. – С ума сошел? Их трое. А нас – двое. И вокруг – полсотни стражников. Ты что, хочешь к ним присоединиться?

– Но… – начал Артур.

– Нет никаких «но»! – Серафим сжал его локоть так, что кости затрещали. – Ты сейчас не сынок императора. Ты – просто богатый ублюдок из центра. Для них ты – никто. Твои связи здесь не работают. Они тебя просто прирежут, как щенка, и скажут, что ты напал на стражу. И все. Твоя месть на хуй никому не сдалась. Идиотизм.

В этот момент палач дернул за рычаг. Люк под ногами осужденных с грохотом открылся. Три тела резко дернулись вниз. Раздался тот самый, знакомый Артуру до тошноты, звук – короткий, сухой хруст. Тела закачались в воздухе, безвольно поворачиваясь.

Артур выдохнул. Вся ярость, все желание вмешаться ушли, сменившись ледяной, мертвой пустотой. Серафим был прав. Он был бессилен. Бессилен против этой машины, которую построил его отец. Он мог отомстить за одного человека. Но не мог остановить это.

– Пошли, – буркнул он, разворачиваясь и отталкиваясь от липкой от пота спины какого-то зеваки. – Здесь делать больше нечего.

Они шли до дома молча. Давление города, его уродство и жестокость, висели на них тяжелым, невидимым плащом. Серафим нес сверток с костюмом, как мешок с картошкой.

Дом встретил их гробовой тишиной. Артур щелкнул выключателем – гальванические лампы замигали, а потом загорелись тусклым, желтоватым светом, отбрасывая длинные тени на стены.

– Вот твой дворец, – мрачно пошутил Артур. – Пока что в нем нет никого, кроме моего братца наверху и… ну, в общем, пока что нас.

Он указал на одну из дверей в коридоре.

– Вон там гардеробная. Иди, переодевайся. Надень это пафосное говно. Я хочу видеть, на что похож мой новый дворецкий.

Серафим молча кивнул и скрылся за дверью. Артур прошелся по залу, его шаги гулко отдавались в пустоте. Он подошел к бутылке бурбона, налил себе полстакана, выпил залпом. Жжение в горле немного приглушило тошнотворное чувство бессилия.

Через пятнадцать минут дверь гардеробной открылась. Вышел Серафим. Он был неузнаваем. Черный, строгий костюм сидел на нем удивительно хорошо, подчеркивая широкие плечи. Белая рубашка, галстук. Он стоял, немного ссутулившись, словно ему было тесно в этой новой коже. Он потер ладонью подбородок, нервно поправил галстук.

– Ну и? – хрипло спросил он. – Похож?

– Похож на жопу в пальто, – фыркнул Артур, но в его голосе не было насмешки. Было удовлетворение. Серафим выглядел… правильно. Так, как должно. – Ладно. Теперь пошли. Первое задание.

Он повел его по коридору к той самой, знакомой ему до тошноты двери в подвал.

– Там, внизу, кое-что нужно убрать, – сказал Артур, его голос стал низким, безэмоциональным. Он отпер дверь, и на них пахнуло знакомым смрадом – плесень, сырость и что-то еще, сладкое и тяжелое. – Там беспорядок. Крысы похозяйничали. Приберись. Чтобы пахло… чтобы пахло чистотой. И чтобы ничего не напоминало о том, что там было.

Он отступил на шаг, давая Серафиму пройти.

– Добро пожаловать на службу, дворецкий.

Глава 4. Призраки власти

«Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно.» – Джон Дальберг-Актон

Особняк поглотила гробовая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих поленьев в камине. Воздух в библиотеке, где они сидели, был густым и спертым, пахнул старыми книгами, дорогим коньяком и чем-то еще – сладковатым и тяжелым, словно сюда доносился отголосок смрада из подвала.

Артур развалился в кресле своего отца, протянув ноги к огню. В руке он крутил массивный хрустальный бокал с остатками бурбона. Серафим сидел напротив, скованно, словно его новый, идеально сидящий костюм вдруг стал ему тесен. Он отказался убирать запах дерьма в подвале, Артур прекрасно это понимал.

– Так что да, – голос Артура был ровным, почти ленивым, будто он рассказывал о вчерашней погоде. – Наша дружная семейка окончательно едет кукухой. Отец играет в Санта-Клауса и сбегает в свой новый дворец, братишка упорно складывает свой дурацкий пазл, а я… я навожу порядок. По-своему. Начиная с прислуги.

– С Кэтрин? – уточнил Серафим. Его голос прозвучал хрипло. Он отхлебнул коньяку, но напиток, казалось, не сморил ком в горле. – Что с ней? Где она?

Артур медленно повернул к нему голову. В его глазах отражались язычки пламени – холодные и пустые.

– А тебе правда интересно? – он приподнял бровь. – Уверен? Мне кажется, тебе это не понравится.

– Артур, что ты сделал? – в голосе Серафима прозвучал не вопрос, а констатация. Он уже знал ответ. Но должен был услышать.

В ответ Артур молча поднялся и жестом показал следовать за собой. Они вышли из библиотеки и двинулись по длинному, слабо освещенному коридору вглубь дома. С каждой секундой знакомый запах – сладковатый, гнилостный – становился все сильнее.

Он привел его в ту самую комнату с клеткой. Дверь была уже распахнута. Факел догорал, отбрасывая неровные, пляшущие тени на стены, усеянные кровавыми брызгами.

То, что осталось от Кэтрин, еще немного шевелилось. Не все крысы ушли. Несколько особо наглых грызунов, не успевших насытиться ранее, расположились на груди и в районе живота и продолжали свое пиршество. Они громко чавкали и рычали, отгоняя сородичей. От женщины осталась окровавленная, обглоданная масса, едва напоминающая человеческое тело. Пол клетки был залит липкой, темной жидкостью.

Серафим замер на пороге. Его рука инстинктивно потянулась ко рту. Лицо побелело. Он сделал шаг назад, уперся взглядом в Артура.

– Как… как ты мог? – выдохнул он, и в его голосе было не столько осуждение, сколько животный, первобытный ужас. – Это же… Она же человек!

Артур стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на это зрелище с холодным, почти научным интересом.

– Человек? – переспросил он безразлично. – Нет. Сообщник. Помощник. Та, кто знала и молчала. Та, кто стояла и смотрела, как вешают мою мать, а потом притворялась, что ничего не произошло. В этом есть необходимость, Серафим. Жестокая, железная необходимость. Она помогла убить императрицу. Ее смерть – не месть. Это… гигиена.

Серафим молчал, пытаясь перевести дыхание. Он отвернулся, не в силах больше смотреть.

– Пойдем, – бросил Артур, разворачиваясь и уходя из комнаты. – Здесь больше нечего делать.

Они спустились в другую часть подвала – в маленькую, сырую комнатушку, которую Артур в шутку называл своим «кабинетом». Здесь пахло только плесенью и пылью. Он зажег масляную лампу, и свет выхватил из мрака грубый деревянный стол, заваленный бумагами, и два простых табурета.

– Садись, – Артур указал на один из них, сам устроившись за столом. – Теперь о главном. Мой отец. Император. Его нужно свергнуть. И убить. Окончательно и бесповоротно.

Серафим, все еще бледный, неуверенно опустился на табурет. Он смотрел на Артура, будто видя его впервые.

– Ты с ума сошел, – тихо, без всякой иронии, констатировал он. – Это невозможно. У него гвардия, власть, связи… Это же император, Артур!

Артур не улыбнулся. Он посмотрел на свои часы – массивные, стальные, довоенной работы. Медленно провел пальцем по стеклу.

– Невозможное возможно, – произнес он задумчиво. – Если продумать каждый шаг. Если найти слабые места. Если действовать не силой, а умом. Время… время сейчас наш главный союзник. И враг.

Он откинулся на спинку табурета, и вдруг вся энергия, все напряжение, казалось, покинули его.

– Но не сегодня. Сегодня я слишком устал для революций. Сегодня – спать.

Они поднялись наверх. Артур провел Серафима по темному коридору к одной из многочисленных дверей.

– Здесь жила Кэтрин, – сказал он, распахивая дверь. Комната была маленькой, убого обставленной, но чистой. – Теперь это твои апартаменты, господин дворецкий. У тебя же нет своего дома, верно? Живешь в той конуре при баре. Здесь будет… идеально.

Серафим молча зашел внутрь, окинул взглядом голые стены, узкую кровать, умывальник с треснутым кувшином.

– Мне не надо платы, Артур, – тихо сказал он. – За такое… Я вообще должен тебе платить. Императорские покои, черт возьми.

Артур кивнул, и на его губах на мгновение промелькнула тень ухмылки.

Еще бы, будто кто-то собирался платить за то, что ты живешь со мной. Еще бы ты не согласился.

– Как скажешь, – произнес он вслух. – Спокойной ночи, дворецкий.

Он закрыл дверь и пошел дальше по коридору, к комнате Даниэля. Дверь была приоткрыта. Войдя, он увидел брата – тот уснул прямо за столом, уткнувшись лицом в почти собранный пазл с идиотскими единорогами.

Артур замедлил шаг. Подошел бесшумно. Наклонился и аккуратно, с неожиданной нежностью, поднял мальчика на руки. Даниэль был легким, почти невесомым. Он что-то пробормотал во сне, но не проснулся.

Артур отнес его к кровати, уложил, натянул одеяло до подбородка. Стоял над ним несколько секунд, глядя на спокойное, пустое лицо.

– Братец? – вдруг тихо спросил Даниэль, не открывая глаз. – Все хорошо?

– Да, – так же тихо ответил Артур. – Все хорошо. Спи. Завтра познакомишься с новым дворецким.

Он вышел, прикрыв за собой дверь, и направился в свою комнату. Разделся, не включая света, и упал на кровать. В голове, вопреки усталости, с бешеной скоростью крутились обрывки планов, образы, возможности.

Он посмотрел на циферблат часов, висящих на стене. Стрелки приближались к полуночи.

Завтра тридцатое мая.

Завтра в главном здании управления проходит собрание всех верхушек общества.

Завтра все изменится.

Он закрыл глаза, но сон не шел. Перед ним стояло окровавленное лицо Кэтрин, пустой взгляд Даниэля, ухмылка отца. И карта. Все та же карта с пятью городами.

План уже начинал обретать форму. Жестокую, безупречную и неизбежную.

* * *

Дворец погружался в предрассветную мглу, но в кабинете Амадея еще горел свет. Не яркий, а приглушенный, выхватывающий из тьмы лишь массивный дубовый стол, заваленный картами и документами, да два кожаных кресла. Воздух был густым, пропитанным запахом дорогого табака, старой бумаги и чего-то тяжелого, лекарственного – словно пытались перебить запах страха и безумия.

Амадей стоял у огромного окна, спиной к комнате, глядя на спящий город. Его фигура, обычно такая прямая и властная, сейчас казалась ссутулившейся, изможденной. В отражении в стекле его лицо было маской из морщин и теней, глаза запали, в них горел неприятный, лихорадочный блеск.

Ярослав сидел в кресле, развалившись с показной небрежностью, но его пальцы нервно барабанили по подлокотнику. Он пытался казаться расслабленным, уверенным наследником, но внутреннее напряжение выдавал предательский тремор в коленке и слишком быстрый взгляд, бегающий по комнате.

– Нам нужно уехать, – голос Амадея прозвучал неожиданно громко, разрезая тягостное молчание. Он не оборачивался, продолжая смотреть в ночь. – Из Лимбо. В Ипсилон.

Ярослав подскочил на месте, будто его ударили током. Все его напускное спокойствие испарилось.

– Уехать? Мы же только поселились сюда! Куда? В Ипсилон? Но это… это же дыра! Город шлюх! – его голос срывался на визгливую нотку, выдавая чистый, немедленный ужас. – У нас здесь все! Дворец, власть, гвардия!

– Власть? – Амадей медленно повернулся. Его губы искривились в гримасе, которую можно было принять за улыбку. В ней не было ничего веселого. – Какая власть, Ярослав? Та, что позволяет какому-то призраку резать моих стражников в самом центре города? Та, что заставляет меня запираться в собственном доме, как крысу в ловушке? Это не власть. Это насмешка.

Он сделал несколько шагов к столу, его движения были резкими, порывистыми, будто внутри него лопались невидимые нити, удерживающие его в равновесии.

– Здесь нас знают. Здесь на каждого твоего подчиненного смотрят с ненавистью. Здесь каждая тень шепчет тебе в спину. А в Ипсилоне… – он широко раскинул руки, и в его глазах вспыхнул тот самый фанатичный, нездоровый огонек, – в Ипсилоне мы начнем с чистого листа. С помощью Луизы. Мы построим новую империю. Настоящую. Без этой гнили, без этого старого мира, который тянет нас на дно. Мы возродимся!

Ярослав смотрел на отца с растущим недоумением и страхом. Он видел не императора, а больного, изможденного старика, охваченного паранойей и манией величия одновременно.

– Но… как? Зачем? – пробормотал он, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Его мечты о троне в роскошном Лимбийском дворце таяли на глазах, сменяясь картинами пыльных руин и голодных рож.

– Зачем? – Амадей резко хлопнул ладонью по столу, заставив Ярослава вздрогнуть. – Чтобы выжить, глупец! Чтобы они не достали нас! Здесь, в этих стенах, нас ждут. Я чувствую это. А там… там мы будем невидимы. Мы будем сильнее. Мы соберем новых людей. Верных. Преданных. Тех, кто будет боготворить нас, а не ненавидеть исподтишка.

Он тяжело дышал, его грудь ходила ходуном. Казалось, еще немного – и он сорвется в очередную истерику. Но он взял себя в руки, сделав усилие, и его голос стал тише, но от этого еще более опасным.

– Сегодня, – произнес он, подчеркивая каждое слово. – В здании главного управления. Там соберутся все четверо. Все мэры. Ипсилона, Зиты, Тау и Пси.

Ярослав замер, ожидая продолжения. Собрание мэров – событие из ряда вон выходящее. Оно случалось раз в несколько лет и всегда вело к переделу сфер влияния, новым налогам, изменению правил. Его отец всегда председательствовал, это был пик его власти, демонстрация силы.

– Мы будем готовиться к встрече? – робко спросил Ярослав, в голосе его снова зазвучала надежда. Может быть, отец задумал какой-то грандиозный спектакль, разом всех подмять под себя?

Амадей посмотрел на него с таким ледяным презрением, что Ярослав почувствовал себя полным ничтожеством.

– Мы, – отчеканил Амадей, – не пойдем на это собрание.

В комнате повисла звенящая тишина. Ярослав не верил своим ушам.

– Не… не пойдем? Но… это же… Они все будут там! Это вызов! Они воспримут это как слабость! Они…

– Кто они? – перебил его Амадей, и его голос стал шипящим, ядовитым. – Ничтожные пешки, которых я поставил у власти? Черви, которые ползают у моих ног? Пусть сидят и ждут. Пусть гадают. Пусть нервничают. Пусть почувствуют, что значит – остаться без императора. А мы в это время… – он снова приблизился к окну, и его фигура на мгновение снова обрела былое величие, – мы будем обустраивать наш новый дом. Наше новое гнездо. Мы будем заняты куда более важными делами, чем их жалкие дрязги.

Ярослав молчал, пытаясь переварить услышанное. Это была не стратегия. Это было бегство. Причем бегство, облеченное в упаковку высшей мудрости. Отец сбегал. Сбегал от угрозы, которую не мог контролировать. И тащил его за собой.

– Но что мы скажем… людям? Гвардии? – наконец выдавил он. – Они будут ждать приказов… объяснений…

– Скажем, что у императора есть более важные дела, – отрезал Амадей, не оборачиваясь. – Что будущее империи решается не на их жалких собраниях. Что мы закладываем фундамент нового мира. Они проглотят. Они всегда проглатывают. А тех, кто начнет задавать слишком много вопросов… – он медленно повернулся, и в его руке уже был ржавый кинжал. Он провел пальцем по лезвию, и на коже выступила капля крови. – …мы утилизируем. Как мусор. Как все ненужное.

Его взгляд уперся в Ярослава, впиваясь в него, словно проверяя на прочность.

– Ты понял меня, сын? Или тебе нужно еще более простое объяснение?

В голосе отца прозвучала такая голая, неприкрытая угроза, что по спине Ярослава пробежал ледяной холод. Он видел это безумное, ничего не признающее выражение. Он помнил, что стало с теми, кто спорил с отцом в таком состоянии.

– Я… я понял, отец, – поспешно сказал он, опуская глаза. – Новый дом. Новое начало. Мы не пойдем на собрание.

– Правильно, – Амадей убрал кинжал, и его лицо на мгновение смягчилось, но это была не доброта, а удовлетворение дрессировщика, чья собака выполнила команду. – Мы начнем все заново. Без прошлого. Без этой… грязи.

Он снова отвернулся к окну, к темному городу, который, казалось, молча наблюдал за его медленным погружением в безумие.

– Теперь иди. Прикажи грузить вещи. И помни… – он бросил взгляд через плечо, полный предостережения, – ни слова никому о наших планах. Никто не должен знать, куда мы направляемся. Пока мы не скроемся из виду, мы – призраки.