Нисходящий код

– Пища. Хорошая. Много минералов.

Виктор инстинктивно отшатнулся, но мужчина не обиделся – просто пожал плечами и направился к другим жителям, раздавая свой улов.

– Их иммунная система тоже модифицирована, – продолжал объяснять Харт. – Они могут метаболизировать вещества, которые для нас абсолютно токсичны. Этот моллюск, например, содержит соединения ртути и кадмия в концентрации, способной убить обычного человека. Для них это источник микроэлементов.

Лина наблюдала за всем с нескрываемым интересом:

– Это удивительно. Они не просто выживают в отравленной среде – они процветают в ней!

– Именно, – кивнул Харт. – Это суть «Нисходящего кода». Мы не боремся с изменившимся миром – мы меняемся вместе с ним. Становимся его частью.

Виктор не мог не признать, что адаптация была впечатляющей. С научной точки зрения это был триумф направленной эволюции. Но цена…

– Они потеряли язык, – тихо сказал он. – Абстрактное мышление. Способность к сложной коммуникации.

– Они получили другие способности, – возразил Харт. – Посмотри внимательнее.

Виктор наблюдал, как жители взаимодействуют друг с другом. Их коммуникация действительно была иной – минимум слов, но богатый язык тела, микровыражения, едва заметные жесты. И что-то ещё, что он не мог точно определить – словно они обменивались информацией на уровне, недоступном его восприятию.

– Феромоны, – объяснила женщина-интерпретатор, заметив его замешательство. – Мы общаемся запахами. Тактильно. Ультразвуком. Не только словами.

– Мультисенсорная коммуникация, – добавил Харт. – Более примитивная с точки зрения лингвистической сложности, но более богатая с точки зрения модальностей. Они передают информацию, которую нельзя выразить словами.

Лина осторожно приблизилась к группе детей, играющих с чем-то, что выглядело как живой, пульсирующий комок биомассы. Дети заметили её и, вместо того чтобы испугаться или насторожиться, приветливо замахали руками, приглашая присоединиться.

– Можно мне? – спросила она у отца.

Виктор колебался. Дети выглядели здоровыми, но их внешность была заметно изменённой – кожа с голубоватым оттенком, увеличенные глаза, удлинённые пальцы. Второе поколение упрощённых, рождённые от родителей, прошедших «Нисходящий код».

– Безопасно, – заверил Джошуа. – Дети не агрессивны. Просто любопытны.

Лина подошла к ним, и дети окружили её, с интересом изучая её обычную, неадаптированную внешность. Один из них, мальчик лет семи-восьми, коснулся её руки и замер, словно прислушиваясь. Затем улыбнулся и протянул ей свою игрушку – пульсирующий комок.

– Это биоформер, – объяснил Харт. – Синтетический организм с программируемыми свойствами. Дети используют их как обучающие игрушки. Биоформер адаптируется к нервной системе ребёнка, позволяя интуитивно понимать биологические процессы.

Лина осторожно взяла странное создание. Оно пульсировало в её руках, меняя цвет от бледно-голубого к фиолетовому.

– Он реагирует на вашу неадаптированную биохимию, – пояснил Харт. – Анализирует и пытается установить связь.

– Это безопасно? – Виктор напрягся, готовый забрать у дочери непонятное существо.

– Абсолютно. Биоформеры неинвазивны и неагрессивны. Они просто… любопытны.

Лина держала пульсирующую массу, наблюдая, как та меняет цвета и текстуру. Внезапно биоформер застыл, став ярко-синим, и Лина вздрогнула.

– Что случилось? – Виктор шагнул к дочери.

– Ничего плохого, – она выглядела удивлённой, но не испуганной. – Просто… странное ощущение. Словно он… показал мне что-то. Образы. Формы. Не знаю, как объяснить.

– Нейронный резонанс, – кивнул Харт. – Биоформер создаёт слабое электромагнитное поле, которое взаимодействует с электрической активностью мозга. Это примитивная форма прямого нейронного интерфейса.

Лина вернула биоформера детям, которые с улыбкой приняли его и продолжили игру. Она медленно вернулась к отцу, словно пытаясь осмыслить полученный опыт.

– Это было… я не могу описать это словами, папа. Совершенно иной способ восприятия.

Виктор заметил странный блеск в её глазах – не страх, но глубокое, почти мистическое удивление. Это беспокоило его больше, чем если бы она испугалась. Страх был рациональной реакцией на неизвестное. А это… это было словно завороженность.

Они продолжили экскурсию по поселению. Харт показывал им различные аспекты жизни адаптированных людей: их модифицированное сельское хозяйство, основанное на культивации токсин-накапливающих растений; примитивную, но эффективную медицину, использующую местные биологические ресурсы; образовательную систему, основанную не на передаче абстрактных знаний, а на прямом опыте и интуитивном понимании.

– Как они учатся? – спросил Виктор, наблюдая за занятием, где взрослый демонстрировал детям что-то с местными растениями. – Без сложного языка, без абстракций?

– Через опыт и эмпатию, – ответил Харт. – Они не изучают ботанику по книгам. Они взаимодействуют с растениями, понимают их на биохимическом уровне. Это знание, встроенное в тело, а не в интеллект.

– Но они потеряют способность к технологическому развитию, – возразил Виктор. – Без абстрактного мышления, без математики, без концептуального языка… Это тупиковый путь.

– Не тупиковый, – мягко поправил Харт. – Другой. Мы не пытаемся сохранить технологическую цивилизацию, Виктор. Мы создаём новый вид, способный жить в мире, который мы разрушили. Технологии были нашим путём. Они не будут их путём.

– И это не пугает тебя? – Виктор пристально посмотрел на бывшего коллегу. – Отказ от всего, что создало нашу цивилизацию?

– Пугало, – признался Харт. – До того, как я прошёл первую фазу. А теперь я вижу красоту в простоте. В эффективности. В… принятии.

Виктор отвернулся, не желая продолжать этот разговор. Он искал Лину и с тревогой обнаружил, что она отошла от группы и теперь стояла у края озера, разговаривая с одним из местных детей.

Когда он приблизился, то услышал их странный диалог:

– Ты видишь цвета? – спросил ребёнок на упрощённом языке.

– Да, конечно, – ответила Лина. – А ты?

– По-другому, – мальчик указал на озеро. – Там. Смотри.

Лина всматривалась в бирюзовую воду:

– Я вижу только цвет. Красивый, но… токсичный.

– Нет, – ребёнок покачал головой. – Не смотри глазами. Смотри… – он коснулся своего лба, затем сердца, затем живота. – Всем.

Лина закрыла глаза и глубоко вдохнула. Её лицо постепенно расслабилось, обретая то же спокойное, почти безмятежное выражение, которое Виктор видел у местных жителей.

– Лина, – он подошёл к ней, положил руку на плечо. – Нам пора возвращаться к центру адаптации. Время без костюмов истекает.

Она открыла глаза, и на мгновение Виктору показалось, что он видит в них что-то чужое – словно она смотрела из какого-то другого места, другого состояния сознания. Но момент прошёл, и перед ним снова была его дочь.

– Да, конечно, папа, – она кивнула и бросила последний взгляд на озеро. – Знаешь, оно живое. Всё озеро – единый организм. Не вода с организмами в ней, а… единое целое.

– Откуда ты…

– Он показал мне, – она указала на мальчика. – Не словами. Просто… показал.

После возвращения в центр адаптации и надевания защитных костюмов, Виктор, Лина и Харт попрощались с жителями поселения и направились к вертолёту. Обратный путь они провели в молчании – каждый погружённый в свои мысли.

Лишь когда они пересекли границу защитного периметра Последнего Университета, Лина нарушила тишину:

– Они счастливы там, папа. Ты заметил? Несмотря на все трудности, токсины, радиацию… они по-настоящему счастливы.

– Это не счастье, Лина, – возразил Виктор. – Это отсутствие страдания через отсутствие осознания. Они не понимают всего, что потеряли.

– А что, если некоторые вещи стоит потерять? – тихо спросила она. – Что, если наша сложность – это бремя, а не дар?

Харт наблюдал за их диалогом с лёгкой улыбкой, но не вмешивался. Это был разговор отца и дочери, стоящих на пороге выбора, который навсегда изменит их жизни.

Вертолёт приземлился на площадке Университета, и они вышли. Их встречала группа администраторов программы – учёных, ответственных за развёртывание «Нисходящего кода». Один из них, доктор Шмидт, руководитель нейрологического отдела, подошёл к Виктору:

– Доктор Рамирес, нам нужно поговорить о вашей дочери. Наблюдательный совет выразил обеспокоенность по поводу её участия в программе.

– Что случилось? – нахмурился Виктор.

– Ничего критичного, – успокоил Шмидт. – Но её предварительные нейросканирования показывают некоторые… необычные паттерны. Мы хотели бы провести дополнительные исследования перед процедурой.

– Необычные паттерны? – Виктор почувствовал, как внутри нарастает тревога. – Что именно?

– Лучше обсудить это в лаборатории, – Шмидт посмотрел на Лину. – С вашего разрешения, мисс Рамирес, мы хотели бы провести полное картирование вашей нейронной активности сегодня вечером.

Лина кивнула:

– Конечно, доктор Шмидт. Без проблем.

Когда Шмидт отошёл, Виктор повернулся к Харту:

– Ты знаешь, в чём дело?

– Имею некоторое представление, – осторожно ответил тот. – Но не хочу делать преждевременных выводов. Давай дождёмся результатов сканирования.

Вечером того же дня Виктор нервно расхаживал перед нейролабораторией, пока Лина находилась внутри, подключённая к системе глубокого сканирования. Процедура длилась уже два часа – значительно дольше стандартного протокола.

Наконец, двери открылись, и вышла Лина в сопровождении доктора Шмидта и двух ассистентов. Она выглядела уставшей, но спокойной.

– Всё в порядке, папа, – сказала она, увидев его обеспокоенное лицо. – Просто много тестов.

– Доктор Рамирес, – Шмидт кивнул на дверь лаборатории. – Могу я показать вам результаты?

Виктор вошёл в лабораторию, оставив Лину с ассистентами. На центральном экране отображалась трёхмерная модель мозга его дочери с многочисленными подсвеченными участками.

– Что вы обнаружили? – спросил он, изучая модель.

Шмидт активировал голографический интерфейс:

– Что-то, чего мы раньше не видели. Посмотрите на эти участки префронтальной коры. – Он увеличил изображение. – Здесь должна быть стандартная нейронная архитектура. Но у Лины… паттерны совершенно иные.

– Аномальные? Патологические? – Виктор подался вперёд, чувствуя, как учащается пульс.

– Не совсем, – Шмидт покачал головой. – Скорее… прото-адаптивные. Словно её мозг уже начал перестраиваться. Самостоятельно, без вмешательства «Нисходящего кода».

– Это невозможно, – Виктор изучал данные, ища ошибки в измерениях или интерпретации. – Нейропластичность не работает таким образом. Для таких изменений нужен прямой генетический триггер или вирусный вектор.

– И тем не менее, – Шмидт вывел на экран сравнительные графики. – Вот базовые сканирования Лины, сделанные при её поступлении в Университет три недели назад. А вот сегодняшние данные. Изменения очевидны. Особенно в областях, связанных с сенсорным восприятием и эмоциональной регуляцией.

Виктор не мог поверить своим глазам. Мозг его дочери действительно менялся – и это были не случайные флуктуации, а направленные изменения, удивительно напоминающие те, что вызывал «Нисходящий код».

– Как такое возможно? – он повернулся к Шмидту. – Она не проходила процедуру.

– Нет, – согласился тот. – Но она контактировала с участниками программы. Возможно, имеет место какой-то форма… эпигенетического влияния? Нейронного резонанса? Мы не знаем. Это новое явление.

В этот момент в лабораторию вошёл Харт.

– Я слышал о результатах, – сказал он без предисловий. – Можно взглянуть?

Шмидт показал ему данные, и Харт долго изучал их, прежде чем кивнуть:

– Я видел подобное раньше. У детей, родившихся от участников программы. Но никогда – у неадаптированного человека после простого контакта.

– Контакта с кем? – требовательно спросил Виктор. – С тобой? С жителями поселения?

– Возможно, с биоформером, – задумчиво произнёс Харт. – Эти организмы способны к нейронному резонансу. В сочетании с естественной нейропластичностью подростка… это могло запустить процесс.

– Ты должен был предупредить! – Виктор с трудом сдерживал гнев. – Ты подверг мою дочь неизвестному воздействию без согласия!

– Я не знал, что такое возможно, – твёрдо ответил Харт. – И если быть точным, это Лина сама взяла биоформера. По собственной воле.

– Она ребёнок!

– Она почти взрослый человек, способный принимать решения.

Шмидт осторожно вмешался:

– Джентльмены, давайте сосредоточимся на текущей ситуации. Изменения не выглядят опасными или дегенеративными. Напротив, они кажутся… адаптивными. Функциональными.

– Но необратимыми, – возразил Виктор. – Если они продолжатся в том же направлении, Лина фактически пройдёт первую фазу «Нисходящего кода» без официальной процедуры.

– Это плохо? – спросил Харт. – Учитывая, что она сама выразила желание участвовать в программе?

Виктор не ответил. Технически Харт был прав – Лина хотела пройти «Нисходящий код». Она лишь отложила решение ради его спокойствия. Но мысль о том, что изменения уже начались, без контроля, без возможности их остановить…

– Мы должны немедленно начать терапию, – сказал он наконец. – Нейрорегенеративные препараты, стимуляция стволовых клеток, восстановление нормальных паттернов.

Шмидт и Харт обменялись взглядами.

– Это может быть опасно, – осторожно сказал Шмидт. – Её мозг уже начал адаптироваться к новым паттернам. Резкое вмешательство может вызвать нейрологический шок.

– И, – добавил Харт, – мы не знаем, хочет ли этого Лина. Решение должно быть её.

– Она несовершеннолетняя! – воскликнул Виктор. – Я её отец и законный представитель!

– Верно, – согласился Шмидт. – Но в таких случаях наш протокол требует учитывать желание пациента. Особенно если принудительное лечение может нести риски.

Виктор почувствовал, как его загоняют в угол. По всем медицинским и этическим протоколам Последнего Университета, Лина имела право голоса в решениях, касающихся её здоровья. Особенно в таких неоднозначных случаях, где "лечение" могло быть опаснее, чем сами изменения.

– Я хочу поговорить с ней, – сказал он наконец. – Наедине.

Лина сидела в комнате отдыха неврологического отделения, просматривая что-то на планшете. Когда Виктор вошёл, она подняла голову и улыбнулась:

– Привет, папа. Они показали тебе, что происходит с моим мозгом?

Виктор сел рядом с ней:

– Да. Ты знаешь, что это значит?

– Доктор Шмидт объяснил, – она кивнула. – Мой мозг начал адаптироваться. Сам по себе. Как те дети в поселении.

– Это тебя не пугает? – тихо спросил Виктор.

Лина задумалась:

– Нет. Меня это… интересует. Я чувствую изменения, папа. С тех пор, как прикоснулась к биоформеру. Я вижу мир иначе. Чувствую его иначе. Это не страшно. Это… удивительно.

– Лина, эти изменения могут быть необратимыми. Ты можешь потерять часть своих когнитивных способностей, эмоционального диапазона…

– И получить другие, – спокойно закончила она. – Разве не в этом суть эволюции, папа? Потерять одно, приобрести другое? Адаптироваться?

– Но не так быстро, не так радикально!

– Почему нет? – она посмотрела ему в глаза. – Мир меняется быстро. Мы должны меняться вместе с ним.

Виктор узнал в её словах риторику Харта. Но теперь она говорила это с убеждённостью человека, который начинает испытывать изменения на себе.

– Что ты хочешь делать? – спросил он, уже зная ответ.

– Я хочу позволить этому продолжиться, – просто ответила Лина. – Без вмешательства. Я хочу увидеть, кем я стану.

Виктор закрыл глаза. Он ожидал этого. И понимал, что не сможет убедить её иначе. Не теперь, когда процесс уже начался.

– Хорошо, – он взял её за руку. – Но при одном условии. Полный нейромониторинг. Ежедневные сканирования. И если мы увидим любые признаки деструктивных изменений, мы вмешаемся. Согласна?

– Согласна, папа, – она сжала его руку. – Спасибо, что понимаешь.

Виктор хотел сказать, что не понимает. Что боится за неё. Что видит, как его дочь превращается в кого-то другого. Но вместо этого он просто обнял её, пытаясь запомнить это чувство – обнимать Лину, свою Лину, пока она ещё была собой.

Неделю спустя Виктор сидел в своей лаборатории, анализируя последние данные нейросканирования Лины. Изменения прогрессировали – медленно, но неуклонно. Области, связанные с абстрактным мышлением, показывали снижение активности. Зоны, отвечающие за обработку сенсорной информации и эмоциональную регуляцию, напротив, демонстрировали повышенную активность и формирование новых связей.

Технически это соответствовало первой фазе «Нисходящего кода», но с одним важным отличием: изменения происходили органично, без искусственного вмешательства. Мозг Лины сам перестраивал свою архитектуру, словно следуя какому-то внутреннему плану.

Харт утверждал, что это прорыв – доказательство того, что «Нисходящий код» не был чем-то искусственным, навязанным природе, а скорее выявлял и активировал скрытые адаптивные механизмы, заложенные в человеческом геноме. Шмидт и другие нейрологи были более осторожны в выводах, но тоже проявляли научный энтузиазм.

Только Виктор чувствовал непреходящую тревогу. Да, физически Лина была здорова. Да, она не демонстрировала признаков дистресса или когнитивных нарушений. Но она менялась. День за днём становилась чуть менее многословной, чуть более интуитивной, чуть менее абстрактной в своём мышлении.

Его размышления прервал сигнал экстренного оповещения. На всех экранах появилось изображение председателя Марии Костас:

– Внимание всему персоналу Последнего Университета. Мы получили сообщение о массированной атаке на Прибрежное Содружество. Группа, называющая себя «Восходящие», осуществила нападение на поселения участников программы «Нисходящий код». Есть жертвы. Мы формируем группы гуманитарной помощи и обороны. Всем специалистам медицинского и оборонного профиля прибыть в центральный зал для брифинга.

Виктор замер. «Восходящие» – группа, поддерживающая подход Эмили Чен к трансгуманистическому усложнению вместо упрощения. Он не знал, что их противостояние с последователями «Нисходящего кода» дошло до открытого насилия.

Он быстро направился к центральному залу. По пути встретил Харта, который выглядел необычно встревоженным для человека на четвёртой стадии упрощения.

– Ты слышал? – спросил Виктор.

– Да, – кивнул Харт. – Это плохо, Виктор. Очень плохо. Они использовали биологическое оружие.

– Что?! – Виктор остановился. – Какое именно?

– Селективный вирусный вектор. Воздействует только на модифицированную нервную систему участников программы. Вызывает каскадную нейродегенерацию.

Виктор почувствовал, как холодеет внутри:

– Это может затронуть Лину?

– Теоретически, – Харт выглядел обеспокоенным. – Её изменения природные, не индуцированные вирусным вектором «Нисходящего кода». Но сходство нейронных паттернов… Мы не знаем, Виктор. Нужно провести анализы.

В центральном зале уже собралось несколько десятков специалистов. Мария Костас стояла в центре, рядом с голографическим изображением прибрежных поселений. На экранах транслировались кадры с места событий – горящие здания, пострадавшие люди, спасательные команды.

– Ситуация критическая, – говорила Костас. – «Восходящие» атаковали одновременно три крупнейших поселения Прибрежного Содружества. Использовали комбинированное оружие – кинетическое и биологическое. По предварительным данным, около двухсот погибших, более тысячи пострадавших.

Она указала на карту:

– Первая группа – медики и биоинженеры – отправляется немедленно для оказания помощи и разработки контрмер против биооружия. Вторая группа – военные специалисты и технологи – формирует оборонный периметр вокруг оставшихся поселений.

Виктор заметил в толпе Эмили Чен, стоявшую с напряжённым лицом. Когда их взгляды встретились, она отвернулась. Знала ли она о планах «Восходящих»? Была ли причастна к этой атаке?

– Доктор Рамирес, – обратилась к нему Костас. – Вы входите в первую группу. Ваш опыт в нейрофизиологии будет необходим для разработки контрмер.

– Я готов, – кивнул он. – Когда отправление?

– Через час. Транспорт уже готовится.

Виктор быстро просчитывал варианты. Ему нужно было попасть в Прибрежное Содружество – не только чтобы помочь пострадавшим, но и чтобы лучше понять природу биооружия, которое могло угрожать Лине.

– Мне нужно полчаса, – сказал он Костас. – Я должен проверить дочь перед отъездом.

– Понимаю, – кивнула она. – Но не опаздывайте. Ситуация не терпит промедления.

Когда брифинг завершился, Виктор быстро направился к жилому комплексу, где должна была находиться Лина. По пути его нагнала Эмили Чен.

– Виктор, подожди, – она выглядела встревоженной. – Мне нужно поговорить с тобой.

– О чём? – холодно спросил он, не замедляя шаг. – О том, как твои «Восходящие» убивают невинных людей?

– Это не мои «Восходящие», – возразила она. – Да, я разрабатываю альтернативный путь адаптации. Но я никогда не санкционировала насилие. Эта атака – дело рук радикального крыла, отколовшегося от основного движения.

– И ты ожидаешь, что я поверю?

– Мне всё равно, веришь ты или нет, – отрезала Эмили. – Я пришла предупредить. Биооружие, которое они использовали… Оно было создано на основе моих исследований. Но модифицировано без моего ведома. Я не знаю точного механизма действия, но оно нацелено на изменённые нейронные паттерны. Любые изменённые паттерны, Виктор. Включая те, что демонстрирует Лина.

Виктор остановился:

– Ты знаешь о Лине?

– Весь научный совет знает, – пожала плечами Эмили. – Её случай уникален. Первый зарегистрированный пример спонтанной нейроадаптации.

Она достала из кармана небольшую ампулу с прозрачной жидкостью:

– Это прототип нейропротектора. Он не нейтрализует вирус, но может замедлить его действие. Дай это Лине. На всякий случай.

Виктор колебался, затем взял ампулу:

– Почему ты помогаешь?

– Потому что я учёный, а не фанатик, – твёрдо сказала Эмили. – И потому что, несмотря на наши разногласия, я не хочу, чтобы пострадали невинные. Особенно дети.

Она повернулась, чтобы уйти, но Виктор остановил её:

– Эмили! Ты присоединишься к спасательной группе?

– Нет, – она покачала головой. – Меня не включили в список. Видимо, не доверяют.

– Я могу поговорить с Костас.

– Не нужно, – она слабо улыбнулась. – Я буду полезнее здесь. Работая над противоядием.

Виктор нашёл Лину в комнате для нейромониторинга. Она проходила очередное сканирование под наблюдением доктора Шмидта.

– Папа! – она улыбнулась, увидев его. – Ты слышал, что случилось?

– Да, – он подошёл к ней, внимательно изучая её лицо, ища признаки недомогания. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – она выглядела озадаченной его тревогой. – А что?

Виктор переглянулся с Шмидтом:

– Биооружие, использованное при атаке, нацелено на модифицированные нейронные паттерны. Твои изменения… могут сделать тебя уязвимой.

Лина не выглядела испуганной:

– Но атака была в Прибрежном Содружестве. Мы здесь в безопасности.

– Вирусы могут распространяться, – мягко сказал Виктор. – И у нас нет гарантии, что «Восходящие» не планируют атаку на Университет.

Он достал ампулу, полученную от Эмили:

– Это нейропротектор. Экспериментальный, но может обеспечить защиту.

Шмидт внимательно осмотрел ампулу:

– От доктора Чен? – он вопросительно посмотрел на Виктора. – Вы уверены, что ей можно доверять?

– Нет, – честно ответил Виктор. – Но у нас нет других вариантов. Я проверю формулу перед введением.

Он подключил ампулу к анализатору, который быстро определил химический состав. Виктор изучил результаты:

– Модифицированный нейротрансмиттер с белковым носителем. Действительно похоже на нейропротектор. Не вижу токсических компонентов.

Шмидт кивнул:

– Я сделаю инъекцию. Мы будем мониторить реакцию.

Лина протянула руку для инъекции:

– Не беспокойся, папа. Я буду в порядке. Лучше иди – тебя ждёт спасательная команда.

Виктор колебался. Оставлять дочь в такой момент… Но тысячи людей в Прибрежном Содружестве нуждались в помощи. И там он мог получить образцы биооружия, необходимые для разработки эффективного противоядия.

– Шмидт будет с тобой постоянно, – сказал он. – При малейших признаках ухудшения свяжись со мной немедленно.

– Обещаю, – кивнула Лина. – Будь осторожен там, папа. И помоги им. Они… как я. Только дальше по пути.

Виктор обнял дочь, затем быстро вышел, направляясь к транспортной площадке. Каждый шаг давался с трудом – словно невидимая сила тянула его обратно к Лине. Но он должен был идти. Ради неё. Ради всех, кто стал жертвой безумного конфликта между двумя путями эволюции.