Нисходящий код

– Томас потерял около 30% способностей к абстрактному мышлению после первой фазы, – комментировал Харт, наблюдая за показаниями приборов. – Однако в этом конкретном тесте его результаты не только не ухудшились, но даже улучшились.

– Это невозможно, – возразил Виктор. – Абстрактное мышление необходимо для этого типа задач.

– Для обычного человека – да, – согласился Харт. – Но Томас использует другие нейронные пути. Смотри.

На экране появилась трёхмерная модель мозга Томаса с выделенными активными зонами. Виктор наклонился ближе, заинтригованный. Действительно, паттерн активации был необычным – вместо стандартного вовлечения лобных долей, основная активность наблюдалась в височных и теменных областях.

– Он не решает задачу, – медленно проговорил Виктор, анализируя данные. – Он… распознаёт её как визуальный паттерн?

– Именно, – кивнул Харт. – Помнишь его способность запоминать и воспроизводить звуки? Тот же механизм работает и для визуальной информации. Он не анализирует – он распознаёт. Быстрее и эффективнее, чем любой из нас.

Томас завершил тест с впечатляющей скоростью. Система зафиксировала результат: 98% точности, время выполнения на 43% ниже среднего.

– Теперь эмоциональная реакция, – Харт переключил режим. – Это особенно интересно.

На экране перед Томасом начали появляться изображения – эмоционально заряженные сцены, от идиллических пейзажей до ужасающих катастроф. Стандартный тест для оценки эмоциональной регуляции.

– Обычный человек демонстрирует выраженную реакцию на такие стимулы, – комментировал Харт. – Особенно на негативные. Активируется миндалевидное тело, выбрасываются гормоны стресса, сужаются сосуды. Классическая реакция "бей или беги".

На мониторе жизненных показателей Томаса Виктор видел поразительную картину: его пульс оставался ровным, давление стабильным, даже при просмотре самых шокирующих изображений.

– Это не нормально, – заметил он. – Такая реакция характерна для психопатов или людей с повреждениями миндалевидного тела.

– Или для тех, чей мозг был целенаправленно модифицирован, – возразил Харт. – Томас не игнорирует опасность. Он просто реагирует на неё иначе. Более эффективно.

После завершения теста Томас сел и спокойно улыбнулся:

– Всё в порядке, доктор Рамирес. Я видел все изображения. Я понимаю, что они должны вызывать страх или отвращение. Но эти эмоции больше не захватывают меня. Они просто… информируют.

Виктор покачал головой:

– Это звучит как диссоциация, Томас. Классический симптом травмы.

– Или как эволюция, – мягко возразил Харт. – Виктор, подумай об этом. Эмоциональные реакции эволюционировали в совершенно других условиях. Страх был полезен, когда угрозы были редкими и локальными. Но что делать, когда весь мир стал угрозой? Когда каждый вдох содержит токсины, каждая капля воды потенциально загрязнена? Постоянный страх парализует. Мы создаём новую адаптацию.

Прежде чем Виктор успел ответить, дверь лаборатории открылась, и вошла стройная азиатская женщина в военной форме Последнего Университета с отличительными знаками научного подразделения. Доктор Эмили Чен – генетик, специалист по эволюционной биологии, и, как знал Виктор, бывшая аспирантка Харта.

– Извините за опоздание, – сказала она, быстрым взглядом оценивая ситуацию в лаборатории. – О, Виктор, не ожидала тебя здесь видеть.

В её голосе слышалась лёгкая насмешка. Эмили знала о его скептическом отношении к «Нисходящему коду».

– Я наблюдаю за тестами, – сдержанно ответил Виктор.

– И что ты думаешь? – Эмили подошла ближе, встав чуть ближе, чем требовали профессиональные отношения. Лёгкий аромат её духов – роскошь в нынешнем мире – заставил Виктора вспомнить их недолгий, но интенсивный роман два года назад. До того, как их взгляды на будущее человечества разошлись.

– Думаю, что результаты интересны, но недостаточны для таких радикальных выводов, – ответил он, отступая на шаг.

– Я принесла новые данные, – Эмили обратилась к Харту, игнорируя холодность Виктора. – Мы завершили анализ генетических изменений у второго поколения участников. Результаты… впечатляющие.

Она активировала свой планшет, и в воздухе появилась голограмма сложной генетической последовательности.

– Мы наблюдаем ускоренные эпигенетические изменения, – объяснила она. – Маркеры метилирования ДНК, активность гистонов, экспрессия генов – всё указывает на то, что модификации, вызванные «Нисходящим кодом», наследуются. Дети участников первой волны рождаются с уже изменённым метаболизмом.

Виктор напрягся:

– Наследуются? Вы уверены? Это противоречит всем принципам эволюционной биологии. Ламаркизм давно опровергнут.

– Классический ламаркизм – да, – согласилась Эмили. – Но эпигенетика – это другое. Мы не говорим о наследовании приобретённых признаков в прямом смысле. Мы говорим о направленных изменениях в регуляции генов, которые могут передаваться потомству. Это подтверждённый механизм.

– Для отдельных генов в ограниченных обстоятельствах, – возразил Виктор. – Но не для комплексных нейрофизиологических изменений!

– Мир меняется, Виктор, – Эмили смотрела на него с вызовом. – Наука тоже.

Виктор внимательно изучал представленные данные, пытаясь найти изъяны в методологии. Но Эмили была блестящим генетиком, и её работа выглядела безупречной.

– Даже если это так, – медленно произнёс он, – это не оправдывает масштабное внедрение «Нисходящего кода». Мы говорим о целенаправленном изменении эволюционного пути всего вида. Без полного понимания долгосрочных последствий.

– А какова альтернатива? – спросила Эмили. – Продолжать цепляться за старые формы, пока мир рушится вокруг нас?

Харт наблюдал за их обменом репликами с лёгкой улыбкой, как учитель, наблюдающий за спором способных учеников.

– На самом деле, Виктор, есть альтернатива, – сказал он. – Эмили, почему бы тебе не рассказать о своём проекте?

Эмили выпрямилась, и её лицо осветилось энтузиазмом:

– Проект «Восхождение». Противоположный подход к адаптации. Вместо упрощения – усложнение. Вместо отказа от технологий – их интеграция на генетическом уровне.

– Трансгуманизм? – скептически спросил Виктор. – Эти идеи обсуждались десятилетиями без реальных результатов.

– Теперь результаты есть, – уверенно ответила Эмили и вызвала новую голограмму. – Мы разработали генно-инженерные конструкции, позволяющие интегрировать синтетические компоненты непосредственно в геном. Искусственные хромосомы, способные кодировать не только белки, но и сложные молекулярные машины.

Виктор изучал данные, его скептицизм постепенно сменялся профессиональным интересом:

– Это… впечатляет. Но риски огромны.

– Как и при любом эволюционном скачке, – пожала плечами Эмили. – Вопрос в том, готовы ли мы их принять.

– Интересно, – вмешался Харт, – что и «Нисходящий код», и «Восхождение» по-своему отказываются от привычного homo sapiens. Просто разными путями.

Виктор смотрел то на Харта с его контролируемой деградацией, то на Эмили с её амбициозными планами технологической трансценденции. Оба предлагали радикальные, необратимые изменения. Оба говорили о конце человечества в его нынешней форме.

Прежде чем он успел ответить, система оповещения подала сигнал. На всех экранах появилось изображение молодой женщины – руководителя службы безопасности.

– Внимание всему персоналу! Зафиксировано нарушение периметра в секторе G. Группа вооружённых лиц проникла на территорию Последнего Университета. Всем оставаться на местах и следовать протоколу локдауна.

Виктор обменялся быстрыми взглядами с Хартом и Эмили. Нападение на Последний Университет? Это было беспрецедентно.

– Лаборатория надёжно защищена, – сказал Харт, активируя протокол безопасности. Тяжёлые ставни опустились на окна, двери заблокировались. – Но я беспокоюсь о других участниках программы. Они могут быть целью.

Эмили уже проверяла данные безопасности на своём планшете:

– Проникновение в секторе G… Это близко к восточному жилому блоку, где размещены недавно прибывшие добровольцы.

Виктор почувствовал, как внутри всё сжалось. Его дочь Лина жила в том же секторе. Она приехала в Последний Университет неделю назад, после того как её школа в Северной зоне была закрыта из-за радиационной угрозы.

– Я должен идти, – он направился к двери.

– Виктор, это небезопасно, – Эмили попыталась остановить его. – Служба безопасности…

– Моя дочь там, – отрезал он, отключая блокировку двери своим административным кодом.

Томас Миллер, всё ещё находившийся в лаборатории, внезапно поднялся:

– Я иду с вами, доктор Рамирес. Я знаю короткие пути.

– И я, – неожиданно сказала Эмили. – У меня есть доступ к системам безопасности.

Харт наблюдал за ними с тем же спокойствием, что и раньше:

– Идите. Я останусь здесь и буду координировать действия с администрацией. Эмили, держи меня в курсе.

Они быстро двигались по служебным коридорам, избегая основных переходов, где могли встретиться с нарушителями. Томас уверенно вёл их, используя, казалось, звериное чутьё на опасность – он замирал перед каждым поворотом, прислушиваясь к едва уловимым звукам.

– Кто мог атаковать Университет? – тихо спросила Эмили, проверяя данные на своём планшете. – Радикальные экогруппы? Религиозные фанатики?

– Не знаю, – Виктор был сосредоточен только на одном – добраться до Лины.

– Впереди люди, – прошептал Томас, останавливаясь перед перекрёстком коридоров. – Пять… нет, шесть человек. Вооружены.

Виктор хотел спросить, откуда он знает, но Томас опередил его:

– Я слышу их дыхание. И металлические звуки. Оружие.

Они прижались к стене. Эмили активировала камеру безопасности на своём планшете, выводя изображение с ближайшего перекрёстка.

Шесть фигур в чёрной тактической одежде методично двигались по коридору, проверяя каждую дверь. На их плечах виднелся символ – стилизованная спираль ДНК, восходящая к звезде.

– «Чистый путь», – тихо произнесла Эмили. – Радикальные эволюционисты. Они считают любые генетические модификации осквернением человеческого генома.

– Ирония в том, что они сами используют генетические улучшения, – добавил Томас. – Я чувствую запах их феромонных маркеров. Модифицированная эндокринная система.

– Они против «Нисходящего кода», – пробормотал Виктор. – Вот почему они здесь.

Они дождались, пока группа скроется за поворотом, и продолжили путь, теперь ещё более осторожно.

Восточный жилой блок был уже близко, когда они услышали звуки борьбы и крики. Томас замер, прислушиваясь:

– Там идёт бой. Служба безопасности и… нападающие.

Они свернули за угол и увидели хаотичную сцену: несколько охранников Университета сражались с боевиками «Чистого пути». В воздухе висело плотное облако какого-то газа – нелетальное оружие службы безопасности.

– Лина! – Виктор увидел свою дочь среди группы молодых людей, которых охрана пыталась эвакуировать. Шестнадцатилетняя девушка с тёмными волосами и упрямым выражением лица – такая похожая на него самого.

Лина обернулась, услышав его голос. В этот момент один из нападающих прорвался через линию охраны и бросился к группе молодёжи с каким-то устройством в руке.

– Нет! – Виктор рванулся вперёд, но было слишком поздно.

Томас оказался быстрее. С нечеловеческой реакцией он метнулся наперерез нападающему, сбив его с ног мощным ударом. Устройство выпало из рук боевика и покатилось по полу.

– Биологическое оружие! – крикнул Томас, удерживая нападающего. – Селективный вирусный вектор!

Эмили мгновенно оценила ситуацию и активировала защитный протокол на своём планшете. Из вентиляционных отверстий хлынул нейтрализующий аэрозоль, окутывая помещение голубоватой дымкой.

Виктор добрался до Лины и крепко обнял её:

– Ты в порядке?

– Да, папа, – она казалась удивительно спокойной для человека в эпицентре нападения. – Они пытались добраться до нас. Говорили, что мы предатели человечества.

Виктор внимательно посмотрел на дочь. Что-то в её реакции было не так. Слишком спокойно. Слишком… контролируемо.

Тем временем охрана Университета взяла ситуацию под контроль. Нападавшие были нейтрализованы, раненым оказывали помощь.

– Теперь понятно, почему именно этот сектор, – сказала Эмили, подходя к ним. – Здесь проживают новые добровольцы программы. «Чистый путь» хотел уничтожить их как символ генетического отступничества.

Виктор не отпускал дочь, пытаясь успокоить дрожь в руках – не от страха за себя, а от ужаса осознания того, насколько близко она была к опасности.

– Почему ты здесь, Лина? В этом блоке?

Девушка отстранилась и посмотрела ему в глаза:

– Потому что я записалась в программу, папа. Я прошла первичное сканирование вчера. Первый надрез назначен на следующую неделю.

Мир словно остановился. Виктор смотрел на дочь, не веря своим ушам:

– Что? Без моего разрешения? Ты несовершеннолетняя!

– Я приняла решение, – твёрдо ответила Лина. – После того, что случилось с мамой… Я не хочу жить в постоянном страхе. Не хочу каждый день просыпаться с мыслью о том, какие новые токсины попадут в моё тело. Я хочу адаптироваться.

– Это необратимо, Лина! – Виктор схватил её за плечи. – Ты не понимаешь, что это значит!

– Понимаю, папа, – её голос был спокойным, решительным. – Я изучила все материалы. Я видела результаты. И я сделала выбор.

Виктор почувствовал, как земля уходит из-под ног. Его собственная дочь сделала выбор, который он считал величайшей ошибкой человечества. Его дочь добровольно согласилась на трансформацию, которая сделает её кем-то… иным. Не человеком в том смысле, как он понимал это слово.

Томас подошёл к ним, всё ещё держа нейтрализованного нападающего:

– Служба безопасности объявила полную зачистку. Нам нужно уходить отсюда.

– Идём в мою лабораторию, – предложила Эмили. – Там безопасно.

Виктор механически кивнул, всё ещё не отпуская Лину:

– Мы поговорим об этом позже, – тихо сказал он дочери. – Ничего не решено.

Лина только улыбнулась – спокойно, с лёгкой грустью, как улыбаются взрослые, когда ребёнок не может принять очевидное:

– Уже решено, папа. Мир меняется. И мы должны меняться вместе с ним.

В её словах, в интонации Виктор с ужасом узнал тот же тон, с которым говорил Харт о «Нисходящем коде». Спокойное, безмятежное принятие неизбежного. Его дочь уже начала меняться, даже без физического вмешательства в её мозг.

Они двинулись по коридору, сопровождаемые охраной. Виктор чувствовал, как внутри нарастает странное, отчаянное чувство – словно он теряет не только мир, в который верил, но и самого близкого человека. И не может ничего с этим поделать.

Глава 3: Потеря сложности

Мария Рамирес-Сильва, урождённая Мария Антуанетта Сильва, выпускница Гарвардской медицинской школы, ведущий нейрофармаколог своего поколения, и, что гораздо важнее, жена Виктора Рамиреса, умирала. Медленно, неотвратимо, как умирал мир вокруг них.

Виктор сидел у её постели, держа безжизненную руку. Мониторы фиксировали слабеющие жизненные показатели, но он не смотрел на них. Он смотрел на её лицо – всё ещё прекрасное, несмотря на болезнь, истончившее кожу, заострившее скулы. Синдром нейродегенеративной гиперсенситивности – так назвали эту болезнь. Одно из новых заболеваний эпохи коллапса. Токсины окружающей среды накапливались в нервной ткани, постепенно разрушая нейронные связи. Сначала моторные нарушения, затем когнитивный спад, и наконец – тотальный отказ вегетативной нервной системы.

Лекарства не существовало. Только паллиативный уход и нейропротекторы, отодвигающие неизбежное на недели, в лучшем случае – месяцы.

– Мистер Рамирес, – медицинский ИИ деликатно подал голос из динамика, – доктор Лим хотел бы поговорить с вами.

Виктор кивнул, не отпуская руки жены. Главный нейрохирург медицинского центра Последнего Университета вошёл в палату – высокий, худой мужчина с бесстрастным лицом.

– Доктор Рамирес, – начал Лим без предисловий, – мы провели повторное сканирование. Распространение деструктивных процессов ускорилось. Прогноз…

– Я знаю прогноз, – прервал Виктор. – Я сам просчитал модель.

Лим понимающе кивнул:

– Есть экспериментальная процедура. Не излечение, но…

– Нейробласт с последующим введением стволовых клеток и редифференцировкой? – Виктор поднял глаза. – С вероятностью успеха менее 7% и побочными эффектами, включая полную потерю личности?

– Да, – подтвердил Лим. – Вижу, вы уже рассматривали эту опцию.

– И отверг её, – Виктор снова перевёл взгляд на жену. – Мария никогда не согласилась бы стать… другим человеком. Даже ради выживания.

Лим молча стоял несколько секунд, затем произнёс:

– Есть ещё одна возможность. Не лечение, но… сохранение. Доктор Харт разработал протокол…

– Нет, – резко ответил Виктор. – Никаких экспериментов «Нисходящего кода» на моей жене.

– Это не совсем «Нисходящий код», – осторожно возразил Лим. – Скорее, модифицированная версия. Вместо упрощения – консервация. Нейронная активность будет минимизирована, метаболизм замедлен. Пока мы не найдём решение.

Виктор горько усмехнулся:

– Криогенная заморозка в нейронной сети? Иллюзия бессмертия?

– Возможность, – пожал плечами Лим. – Когда нет других.

– Спасибо, доктор, – Виктор покачал головой. – Но мы обсуждали это с Марией, пока она могла принимать решения. Она отказалась от экспериментальных протоколов. Она… принимает конец.

Лим кивнул и тихо вышел из палаты. Виктор остался один с женой и тихим писком мониторов.

– Я не готов принять конец, – прошептал он, зная, что Мария уже не услышит. – Я никогда не буду готов.

Три дня спустя Мария Рамирес-Сильва умерла. Тихо, почти незаметно – просто перестала дышать во сне. Виктор был рядом, держал её руку. В последний момент ему показалось, что она улыбнулась – лёгкая, едва заметная улыбка, словно она наконец освободилась от боли.

Похороны были скромными. В эпоху коллапса траур стал обыденностью, ритуалы упростились. Пришли коллеги из Университета, несколько друзей, сохранившихся с прежних времён. Лина стояла рядом с отцом, сухими глазами глядя на биоразлагаемую капсулу, в которую поместили тело. Новая традиция – тела возвращали земле максимально экологично, без химикатов и излишеств.

После церемонии Лина обняла его и тихо сказала:

– Она больше не страдает, папа. Это главное.

Виктор не ответил. Дочь была права, но это не приносило утешения. Как учёный он понимал: смерть – просто прекращение нейронной активности, конец сознания, отсутствие боли. Но как человек… как человек он чувствовал лишь пустоту там, где раньше была Мария.

– Доктор Рамирес, – к нему подошла Эмили Чен. Сегодня она была не в военной форме, а в строгом чёрном платье. – Примите мои соболезнования. Доктор Сильва была блестящим учёным и прекрасным человеком.

– Спасибо, Эмили, – кивнул Виктор.

– Если вы не против, я хотела бы поговорить с вами. Не сейчас, конечно. Когда вы будете готовы.

Виктор взглянул на неё. В глазах Эмили читалось что-то большее, чем простое сочувствие.

– О чём?

– О возможности, – тихо ответила она. – О том, что смерть может быть не концом. Даже для Марии.

Виктор напрягся:

– Что вы имеете в виду?

– Не здесь, – Эмили покачала головой. – Приходите в мою лабораторию, когда почувствуете, что готовы услышать. Это… не то, о чём можно говорить публично.

Она ушла, оставив Виктора с тяжёлым чувством тревоги. Что она имела в виду? Какие эксперименты проводила в своей лаборатории, о которых нельзя говорить открыто?

Лина тронула его за руку:

– Папа, нам пора. Начинается дождь.

Виктор посмотрел на небо – тяжёлые свинцовые облака, характерные для последних лет. Кислотные дожди стали нормой, как и аномальная жара, внезапные похолодания, атмосферные возмущения. Природа словно пыталась стряхнуть с себя паразита, отравившего её.

– Да, пойдём, – он обнял дочь за плечи, и они направились к жилому комплексу.

Три дня Виктор не выходил из своей квартиры. Не отвечал на вызовы, не проверял сообщения. Сидел, глядя в окно на пейзаж Альп, некогда величественный, теперь искажённый защитными куполами и климатическими стабилизаторами. Пил крепкий кофе – последняя доступная роскошь. И думал.

О Марии. О её болезни. О мире, который сделал эту болезнь возможной. О "Нисходящем коде" Харта, который мог бы предотвратить её страдания, если бы она согласилась. О загадочных словах Эмили. О Лине, решившей пойти путём упрощения.

На четвёртый день он встал, принял душ, побрился, надел чистую одежду. Отправил сообщение дочери, что с ним всё в порядке. И пошёл в лабораторию Эмили Чен.

Лаборатория генетической инженерии располагалась в западном крыле научного комплекса. В отличие от хаотичного натурализма Харта, здесь царила идеальная стерильность – хромированные поверхности, герметичные боксы, роботизированные системы. Сама Эмили встретила его у входа:

– Виктор, рада тебя видеть. Проходи.

Он молча прошёл за ней через несколько уровней биологической защиты. Финальный уровень требовал не только идентификации личности, но и генетического подтверждения.

– Что за исследования ты проводишь, Эмили? – спросил он, наблюдая, как игла автоматически берёт образец его крови для анализа. – Уровень защиты как для работы с боевыми вирусами.

– Не с вирусами, – ответила она. – С чем-то гораздо более сложным.

Внутренняя лаборатория поражала масштабом. В центре располагалось несколько камер, напоминающих криогенные капсулы, но гораздо сложнее. Вокруг них кипела работа – десятки учёных, роботизированные системы, голографические проекции генетических последовательностей.

– Добро пожаловать в сердце проекта «Восхождение», – Эмили сделала широкий жест. – Наш ответ «Нисходящему коду» Харта.

Виктор медленно обошёл помещение, изучая оборудование:

– Трансгенез высокого уровня… Искусственные хромосомы… Квантовые биопроцессоры? – он повернулся к Эмили. – Что вы создаёте?

– Будущее, – просто ответила она. – Но не через примитивизацию, как Харт. Через возвышение.

Она подвела его к одной из капсул. Внутри находился человек – мужчина средних лет, погружённый в прозрачную жидкость. Многочисленные разъёмы соединяли его тело с внешними системами.

– Это Алекс Новак, – представила Эмили. – Один из наших первых добровольцев. Бывший пилот, потерявший семью во время Великого голода. Он согласился на полный протокол трансформации.

– Трансформации во что? – тихо спросил Виктор.

– В следующую ступень эволюции, – в голосе Эмили звучал неприкрытый энтузиазм. – Мы интегрируем в его геном синтетические хромосомы, способные кодировать не просто белки, а целые нанокомплексы. Его клетки смогут синтезировать компоненты, ранее доступные только искусственным системам. Квантовые рецепторы. Молекулярные вычислительные кластеры. Синтетические органеллы.

– Вы превращаете его в машину, – возразил Виктор.

– Нет, – Эмили покачала головой. – Мы превращаем его в нечто большее, чем человек. Способное выжить в новом мире не через отказ от сложности, а через её усиление.

Она повела его дальше, показывая другие капсулы, других добровольцев на разных стадиях «Восхождения». Виктор видел удивительные трансформации – кожа с интегрированными фотосинтетическими клетками, нервная система с дополнительными узлами обработки информации, мышечная ткань с углеродными нановолокнами.

– Все эти модификации дают нашим субъектам невероятные способности, – продолжала Эмили. – Устойчивость к радиации и токсинам. Способность синтезировать питательные вещества из минимальных ресурсов. Регенерация повреждённых тканей. Расширенные когнитивные возможности.

– Какой ценой? – спросил Виктор. – Что вы забираете у них в обмен?

– Ничего, – Эмили улыбнулась. – В этом главное отличие от «Нисходящего кода». Мы не отнимаем, а добавляем. Не упрощаем, а усложняем. Не отступаем, а идём вперёд.

Она подвела его к отдельной лаборатории, отгороженной от основного помещения. Здесь стояли миниатюрные инкубаторы, в которых росли какие-то ткани.

– Это и есть то, о чём ты хотела поговорить? – Виктор осмотрел оборудование. – При чём здесь Мария?

Эмили положила руку ему на плечо:

– Виктор, мы сохраняем образцы тканей всех сотрудников Университета. Стандартный протокол на случай необходимости лечения или генетических исследований. У нас есть образцы Марии – её кожа, кровь… и нейроны.

Виктор замер:

– И что?

– И то, что в этих клетках содержится вся генетическая информация Марии. Её ДНК. Её… сущность.

– Клонирование? – Виктор отступил на шаг. – Ты предлагаешь мне клонировать мою жену?