Балийские рассказы

Марина держалась за Кетута и думала, что, может быть, смысл дороги – ощущать, как мир передается через ладони.Дальше – дорога сузилась до тропы, где байк брел осторожно, как зверек. Они миновали деревушку, в которой мальчишки играли в пластиковый мяч, а старики мерили время в тени мангов. Проехали мост, что скрипел под колесами – под ним торопливо бежала коричневая, живая вода.

К полудню небо очистилось. На поворотах открывался океан – очень близкий и необычайно далекий, как взгляд человека, которого еще не знаешь и уже узнаешь.

– Если позволишь, – кивнул он.К закату Кетут привез ее домой – к бунгало среди тысяч голубых гортензий. Воздух стал янтарным, склоны затихли, сетка-лежак на террасе звала лечь, как на ладонь. – Зайдешь на чай? – спросила Марина, и голос ее прозвучал неожиданно уверенно.

– Ночь будет ясная, – сказал КетутОна поставила на стол ароматный красный чай в маленьких чашках и блюдце с розовыми кусочками питахайи.

Геккон на стене оповестил свое присутствие низким «ток-ке, ток-ке», словно поставил подпись под вечерним договором.Они укутались в пледы и сидели на террасе, свесив ноги в темноту. Снизу шел далекий шум океана, сверху – звезды, как рисовые зерна в черной миске неба.

– Не «правильно». Честно.– На Бали туристы давно придумали одну теорию, – сказала Марина, чувствуя, как слова сами находят форму. – Если пара прилетает и души не подходят – остров их разводит. А тех, кто готов к любви, он соединяет. – Теория мне знакома, – ухмыльнулся Кетут. – Но мне больше нравится практика. В практике все зависит от того, как ты смотришь. – Как смотреть – правильно?

Про то, как тяжело молчать, когда внутри звенит страх, и как просто становится жить, когда чувствуешь рядом дыхание другого человека.Они разговаривали до полночи – про моря, где нет зимы, и города, где нет океана.

Иногда они замирали, слушая ветер, – он проходил сквозь гортензии, как память сквозь сердце: тихо, но ощутимо.

Она не ответила. Спрятала телефон обратно, как прячут в песок вещь, которая больше не нужна у воды.В один из таких промежутков Марина заметила, что телефон снова ловит связь. На экране – несколько сообщений от Степана: короткие, раздраженные, без «как ты?».

– Тогда Бали тебя понял, – сказал Кетут и улыбнулся так, что от улыбки стало светлее, чем от звёзд.– Я сегодня, кажется, встретила себя в океане, – сказала она. – И что сказала себе? – Что можно жить мягче. Не ломать, а переставлять.

Покачивалась сетка-лежак, ракушки на крыше звенели от каждого порыва, геккон время от времени подтверждал своим «ток-ке», что ночь в силе.До рассвета они не сомкнули глаз: чай сменял кофе, смех – тишину, тишина – истории детства, в которых море всегда было рядом, даже если его не было.

Марина поймала себя на мысли, что не помнит, когда в последний раз утро пришло к ней изнутри, а не снаружи.Когда запела первая птица, горизонт уже теплился персиковым светом.

– Утром, – сказал Кетут, вставая, —

я вернусь за тобой, и мы поедем на новую экскурсию.

Снизу, из глубины сада, кустарники тихо шуршали, словно перелистывали чью-то новую главу.Он попрощался у тропы, обещая вернуться после первых лучей. Марина осталась на террасе – теплый плед, прохладный воздух, руки, пахнущие манго и морем.

Марина проснулась поздно, около 10 утра, от легкого стука в дверь.

Сонная, еще не разобравшись, где сон, а где реальность, она подошла к террасе и открыла створку.

На пороге стоял Кетут.

Он держал в руках букет, собранный на местном рынке: розовые и кремовые розы, белые лилии, веточки орхидей. Цветы пахли свежестью утреннего дождя, а листья банана обрамляли всю композицию, придавая ей тропическую пышность.

– Селамат паги, Марина, – улыбнулся он.

– Доброе утро… – пробормотала она, пытаясь пригладить волосы.

Кетут протянул букет и сказал по-русски:

– Я знаю, что у вас принято дарить цветы красивым девушкам.

Марина рассмеялась, принимая букет:

– У нас так делают, да. Но это первый раз, когда мне дарят такие красивые.

– На Бали цветы – это слова. Они говорят то, что сердце не решается произнести.

Она смутилась и кивнула, пряча взгляд.

Через несколько минут они уже сидели на террасе.

На столе Кетут поставил две маленькие чашки с копи бали – густой, сладкой, почти вязкой, как мед, черной кофейной эссенцией.

Аромат жареных зерен смешивался с запахом влажных цветов и свежей зелени.

– Марина, я хотел тебе кое-что предложить, – начал Кетут, облокотившись на перила.

– Слушаю.

– Я открываю новое кафе в Ловине. Мы начали готовить меню, обустраиваем интерьер. Много туристов приезжают туда, и я хочу, чтобы им было уютно и красиво.

Он немного замялся и добавил:

– Ты дизайнер. У тебя вкус. Хочу, чтобы ты посмотрела и… может быть, дала пару советов.

Марина задумалась.

Ловина – район, где океан тихий, пляжи чёрные от вулканического песка, а дельфины встречают рассвет.

Звучало заманчиво.

– Когда едем? – улыбнулась она.

– Сейчас, – ответил Кетут и подмигнул.

Они выехали на байке в сторону севера.

Дорога петляла между холмами, и джунглями.

Слева в тумане стояли пальмы, их стволы уходили в небо.

Справа раскинулись рисовые поля, залитые водой, как зеркала.

На каждом изгибе дороги открывался новый мир:

тропические сады с орхидеями, храмы с резными воротами, где женщины в белых саронгах оставляли подношения духам.

Запах воздуха менялся каждые пять минут – то жасмин, то влажная земля, то аромат копченой рыбы, готовящейся в варунгах вдоль дороги.

– Красиво, да? – спросил Кетут, оборачиваясь.

– Красиво – слишком слабое слово. Здесь… как будто остров сам дышит, – ответила Марина.

– Бали дышит, – кивнул он. – Но он ещё и слушает.

Через полтора час они приехали в Ловину.

Солнце уже стояло высоко, и океан сверкал в лучах, переливаясь серебром и синим стеклом.

Кетут привез ее к небольшому дому с деревянными ставнями.

Во дворе сидели его родители и сестра, чистили рыбу и нарезали зелень.

– Это Марина, мой друг из России, – представил он ее по-балийски.

Родные улыбнулись и пригласили к столу.

Марина помогала готовить салат, и сестра Кетута принесла ей традиционный саронг.

– Подарок, – сказала она на ломаном английском.

Марина смутилась, но приняла подарок с благодарностью.

Кетут показал ей здание будущего кафе: деревянные балки, терраса с видом на океан, светлые стены, аромат свежего кокоса в воздухе.

На стенах уже висели первые наброски интерьера.

– Что думаешь? – спросил он.

Марина прошлась по залу, провела пальцами по шероховатой столешнице и ответила:

– Нужно больше воздуха, света, ткани. Туристы любят дыхание океана даже в интерьере.

– А меню? – Кетут разложил на столе листы с набросками блюд.

– Добавь больше фруктов и овощей, больше «инстаграмности», – сказала она, улыбаясь.

– Инстаграмность? – рассмеялся он.

– Да. Туристы не только едят. Они хотят сохранять моменты.

– Кетут, а что для тебя счастье? – спросила Марина.

– Счастье? – он улыбнулся. —Это когда утром просыпаешься и знаешь, зачем откроешь глаза.

А для тебя?

Она задумалась и тихо ответила:

– Не искать себя. Просто быть.

Он кивнул:

– Тогда Бали тебя выбрал.

Они долго сидели молча, слушая, как цикады перекрикивают друг друга.

Мир вокруг будто замер.

Поздно вечером Марина вернулась в свой номер.

Лежа на кровати, она смотрела на потолок и впервые за долгое время чувствовала ясность.

Мысли о Степане – о его холодных сообщениях, сухих упреках и вечном недовольстве – растворялись, как рябь за горизонтом.

Он называл ее эгоисткой, не догадываясь, как она провела те дни одна, среди тишины гор и запаха мокрой земли. Ему было всё равно. Но ей – впервые нет. В ее груди стало просторно, как будто кто-то распахнул окно навстречу ветру.

Голова была полна новых мыслей, легких, как облака над долиной. Он улетел домой один. А она – осталась. Осталась на месяц, на острове, где впервые за долгое время почувствовала: жизнь – ее собственная.

Она начала работать онлайн, помогала Кетуту с запуском кафе, вместе они выбирали цвета ткани, блюда, украшения на террасе.

Дни текли медленно и насыщенно, как река после дождя.

Через месяц, в вечер теплого бриза, Кетут привел ее на главную площадь Ловины.

Небо горело багрянцем, на фоне заката монумент с дельфинами сиял, отражая последние лучи солнца.

Вокруг звучала живая музыка, в прибрежных кафе играли гитаристы, смеялись дети.

Кетут встал перед ней на одно колено, достал небольшую резную шкатулку из тикового дерева и открыл ее.

Внутри лежало кольцо с маленьким сапфиром.

– Марина, останься. Не на месяц. Не на год. Останься… со мной.

Сердце ее стучало громче музыки.

Ветер качал волосы, а за их спиной тихо бился о берег теплый океан.

Марина улыбнулась и прошептала:

– Да.

С тех пор прошло три года.

Марина больше не чувствует себя туристкой.

Она – часть Бали.

Часть его рассветов, его ветра, его праздников и молитв.

Часть семейных ужинов с рисом, приготовленным на открытом огне.

Часть шумных ночей, когда океан говорит громче мыслей.

В их доме на террасе висит гамак,а рядом в кашпо цветет розовый гибискус, который Кетут посадил в день их свадьбы.

Их дочь играет с соседскими детьми и разговаривает сразу на двух языках – русском и балийском.

А Марина каждое утро открывает ставни, вдыхает запах океана и улыбается.

Иногда, поздними вечерами, они приезжают на главную площадь Ловины,

к монументу с дельфинами,и садятся прямо на тёплые камни, слушая, как океан перекатывает волны.

Марина говорит:

– Знаешь, я никогда не думала, что моя жизнь будет такой.

А Кетут отвечает:

– Ты не выбрала Бали. Это он выбрал тебя.

И это, наверное, и есть главный секрет острова:

он видит глубже наших желаний и даёт не то, что мы просим,а то, что нужно нашей душе.

Легкие смертельные деньги

По мотивам реальных событий на Бали,все имена и детали изменены

Кута по вечерам похожа на ярмарку моря и электричества. Скалящиеся вывески баров, запах жареных креветок и бензина, соленый ветер, который приносит с пляжа шум прибоя и счастливые крики серферов. За высокими стенами вилл – совсем другой ритм: шепот кондиционеров, глухие басы вечеринок, всплески в бассейнах, где отражаются пальмы и дроны, зависшие, как любопытные стрекозы.

В этой декорации появилась троица австралийцев: Liam, Josh и Brandon. Молодые, самоуверенные, с одинаковым загаром и одинаковым ощущением, что мир сделал им скидку. Вилла – две белые колонны у входа, фальш-греческая симметрия и полированный бетон. Внутри – проектор, на котором шли бесконечные хайлайты серф-съемок и криптографики, снаружи – бассейн, из которого они звонили в Австралию: «Слышишь? Это рай шумит».

– Мы будем жить красиво, – сказал Лиам в первую ночь. – Главное – не забывать улыбаться, когда тебя снимают.

У них получалось.

У каждой виллы есть секрет. На этой – дверь под лестницей, на которую никто не обращает внимания. Спустись – и попадаешь в маленькую страну белых ламп, вытяжек и ровных столов из нержавейки. Ряды канистр, коробки с реактивами, маски, перчатки, крышки, в которых застыл запах химии. Шумит вентиляция, шипят фильтры.

– Аккуратно с этим, – бросил Джош, затягивая респиратор. – Здесь мы не герои инстаграма. Здесь – цифры.

– Расслабься, – Лиам проверил тумблеры и часы. – Мы просто меняем агрегатное состояние денег.

Они общались со «своими» в закрытых чатах: шифрованные каналы, одноразовые ники, простые инструкции – «заказ принят», «закладка готова», «деньги пришли». Расчёты – в криптовалюте курьеры – с сумками доставки и улыбками на скорость. Остров, который привык к ритму туристического счастья, не замечал за стеной другой ритм – механического перемалывания чужих жизней.

– Быстро, бесшумно, – повторял Брэндон, раскладывая на столе пакетики, как будто карту мира. – И – без следов.

Следы были везде: в фотографиях, где они открывали шампанское, в сторис, где мерцали яхты,в счетах, где суммы перестали помещаться на экране.

С утра – байки с золотистыми шлемами, в обед – яхта до Нуса-Пениды. Девушки в белых рубашках поверх купальников, музыка, которая бьется о волну, как чайка, и эту волну с ленты видно лучше, чем вживую. Лиам стоял на носу, снимал себя и океан. Капитан улыбался своему морю и их глупости.

– Это ведь все игра, – говорил Джош, протирая очки от брызг. – Как в казино, только мы крупье.

– В казино крупье не думает, что он бог, – заметил капитан. Его не услышали.

В другой уикэнд – вертолёт до Ломбока. «Вызвать проще, чем поймать такси на Легиане», – шутил Лиам. Под ними – рифы, изумрудные чаши бухт, маленькие лодки, как семечки. В инстаграме это выглядело как рекламный ролик: «Как жить». В реальности пахло керосином, а в рот забивалась пыль, когда вертолет садился на поле у частного хелипада.

Они сорили деньгами, как если бы печатали их у себя в подвале. В каком-то смысле так и было.

Жизнь виллы казалась кино, пока через нее не начал прослушиваться другой саундтрек – терпеливый, монотонный, невидимый. Сосед-датчанин, у которого окна выходили на их стену, пожаловался арендодателю: «Запах странный. И шум ночами». Пара барменов, у которых Лиам любил брать стол на «первую линию», пересказывали слухи: «Ребята из “той белой” – слишком шумно живут для программистов». На острове все быстро становится общей историей.

В полиции ДВСН (наркотики) на столе появилась тонкая папка: «возможная лаборатория, туристическая зона». Там же – скриншоты из закрытого канала, куда «подсадили» агентскую муху, платежи по крипто-кошельку, привязанному к одному и тому же айпи, и снимки с дронов – как морская болезнь на экране: вилла, люди, коробки.

– Они думают, что стены выше закона, – сказал офицер. – Но у нас времени больше.

Это была обычная ночь. Бас из дальнего клуба, бессмысленные разговоры у бассейна, короткие вспышки сторис, совершенно одинаковые лица. В подвале тикали таймеры, в духовой шкаф с нержавейкой уходил теплый шум. Лиам поднялся наверх, открыл дверцу бара и долго глядел на ряды бутылок, как на награды.

– Знаешь, – сказал он Брэндону, – самое странное в деньгах – как быстро они теряют вес.

– И как тяжело потом вспоминать, что в них было весомого, – отозвался тот.

Дверь разнесли за секунду до полуночи. Шлемы, щиты, команды, металлический блеск фонарей. Воздух пах пылью и морем – нелепо чистой, как в рекламном ролике.

Джош застыл, повернувшись к лестнице, будто ещё мог закрыть своим телом вход в подвал. Брэндон выронил телефон, и экран, упав, засветил фотографии с яхты – белую линию пены и руку, тянущуюся к солнцу. Лиам догадался раньше всех. Он выпрыгнул за стену – в соседский сад – и нырнул в тень, откуда виден был океан. Он бежал, пока не ступил на темный песок Куты, где волна медленно поглощает следы.

Побег был как в плохом сериале: чем больше паники, тем дороже билеты. Он купил маршрут «Денпасар – Бангкок – дальше как получится». Он не сомкнул глаз в отеле рядом с аэропортом, в голове трещала реклама свободы: «Еще чуть-чуть – и ты уже не здесь».

В Бангкоке он по-подростковому гордился тем, как легко растворился в толпе: шорты, худи, бейсболка, кроссовки без шнурков и безвкусная сумка-бананка, которую никто и никогда не проверяет.

– Passport, please.

Двоим офицерам даже не пришлось смотреть по сторонам. Они знали, кого ищут – уведомления от индонезийской стороны уже пришли. Холодный зал паспортного контроля, зеленые мониторы, короткая фраза по рации. Лиаму вежливо предложили пройти «на пару минут». Минуты растянулись в часы.

Через сорок восемь часов он вернулся туда, откуда бежал, – экстрадированный в Денпасар, в том же худи и с тем же ощущением, что реклама свободы была снята для кого-то другого.

Балийский суд пах пылью, бумагой и благовониями. На скамье для публики сидели журналисты, которые уже написали свои заголовки, и несколько людей, которые еще вчера улыбались Лиаму у бассейна.

Судья зачитывал обвинение: организация и содержание лаборатории по производству наркотиков, сговор, распространение, использование коммуникационных платформ для сбыта, финансовые операции, направленные на сокрытие происхождения средств. Формулировки звучали сухо, как камень.

Адвокат попытался уцепиться за соломинку: «не было оружия», «никто не погиб». Прокурор ответил: «Мертвые бывают не только с пульсирующей раной. Мертвые бывают через год, когда дети из соседних районов перестают ходить в школу».

Джош и Брэндон получили по двадцать лет. Лиам – пожизненное.

Он не заплакал. Ему казалось, что плакать имеет смысл, если есть кому показать это, – а теперь не было смысла в показе.

Тюрьма на Бали – это не кино с голубоватым фильтром. Это бетон под босыми ступнями, жара, которая дышит в затылок, ночью – слишком много тел на слишком маленькой площади. Камера на двадцать человек, тонкие маты, деревянные нары, железные миски с рисом и вонючими супами. Иногда крысы, которые не боятся людей. Солнце, которое не проникает вглубь, зато раскаляет железные решётки.

– Сколько дали? – спросил сосед с татуировкой птицы на ключице.

– Слишком много, – ответил Лиам.

– Здесь «слишком» – стандартный размер.

Библия на индонезийском, Коран на арабском, молитвенный чётки, стихи, записанные на обрывке газеты. У каждого свой способ удерживать себя в одной точке, когда дни похожи на одинаковые плитки пола.

Иногда Лиаму приносили передачи – одежду, сладости, сигареты. Иногда – письма. Обычно без обратного адреса. Один мальчик из Куты написал: «Мой брат умер в прошлом году. Если вы сделали то, что говорят, я вас ненавижу». Подпись: Ari. Лиам долго смотрел на тонкую бумагу, потом аккуратно сложил ее вчетверо и положил в книгу, которую не читал.

Про виллу никто уже не вспоминал. На её месте тихо поселились новые туристы. Они снимали друг друга в бассейне и выкладывали фото, никто не знал, что в подвале раньше стояли лампы, а в воздухе плавал синтетический запах. Стены виллы умели держать чужие тайны, фотографии умели стирать минувшее.

Сосед-датчанин отвечал, если его спрашивали: «Да, там было что-то. Нет, я не хочу об этом говорить». Он стал чаще ходить серфить на закате – как будто вода может отмыть память.

Иногда по ночам Лиам слышал, как где-то за стеной спорят на индонезийском, и думал, что спор – это роскошь свободных. Он пытался вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя честным. «Наверное, до того, как понял, что деньги можно делать быстрее, чем взрослеть».

В день, когда в тюремный двор залетел чей-то детский воздушный змей, оторванный ветром – он поднял голову и впервые за долгое время улыбнулся. Ему подумалось, что все самое легкое летит туда, где ему не место. Деньги, слова, самолеты, надежды. Все улетает, если внизу нет фундамента.

Остров тем временем жил своей жизнью. На утро после приговора в Куте пахло кофе, дождем и жареным рисом. Серферы шли к волне, загорались вывески баров, туристы снимали рассветы на дроны.

А если кому-то показалось, что счастье – это легкие деньги, остров отвечает достаточно жестко: легко приходит только то, что легко уходит. И чем легче это приходит, тем тяжелее запирается за тобой дверь.

Этот рассказ – не морализаторство, а предупреждение. Законы Индонезии о наркотиках одни из самых строгих в мире. Жизнь в шлепанцах у бассейна может кончиться камерой без окна быстрее, чем долетит сторис до подписчиков. Если ты приезжаешь на остров за светом – не неси сюда тьму. Бали не прощает тех, кто путает роскошь с высотой. Тут другой закон: высота – это глубина совести.

Шоколадна фабрика

Влажный воздух обжигал легкие, солнце пробивалось сквозь листву тропического леса, а пальмовые кроны танцевали над головой, словно гигантские зеленые паруса.

Алекс и Лера познакомились всего три месяца назад – и вот они здесь, на Бали, вдвоем. Их мир был наполнен случайностями, которые выглядели как судьба.

– Если мы найдем эту виллу у океана, я обещаю, что это будет наш рай, – сказал Алекс, поправляя шлем глянув на карту в телефоне.

– Рай? В джунглях, где интернет пропадает каждые три минуты? – Лера засмеялась, но в ее глазах блестел азарт.

Мотор байка урчал, пока они пробирались по узкой дороге среди непроходимых тропиков. Влажные листья блестели, словно покрытые стеклом, а из чащи доносились крики обезьян. Наконец дорога исчезла вовсе, превратившись в тропу, усыпанную кокосами.

И вдруг – глухой удар.

Огромный кокос рухнул с двадцатиметровой высоты и разбился о землю в метре от них.

– Чёрт! – выдохнул Алекс. – Еще немного, и нам бы пришлось звонить в страховую!

– Уходим! – Лера схватила его за руку. – Здесь опасно!

Они побежали по узкой тропинке. Пальмы шумели, словно дышали, а сверху глухо гремели падающие орехи.

И вдруг, когда силы почти покидали их, перед ними открылся ослепительный свет океана. Зелень резко разошлась, и тропинка вывела их к побережью.

Берег был диким, словно забытый людьми рай. Черный песок жег ступни, а шум волн смешивался с криками птиц. И вдруг среди зарослей они заметили старую фабрику: домики, построенные из бамбука и тростника, половина деревянного корабля над обрывом, казались частью пейзажа.

– Это что… отель? – прошептала Лера.

– Или фильм про Индиану Джонса, – ответил Алекс, вытирая пот со лба.

Дверь одного домика скрипнула, и навстречу вышел мужчина с широкой улыбкой и загорелой кожей. На его соломенной шляпе сидел маленький попугай.

– Welcome to Charlie’s Chocolate Factory! – сказал он, и воздух будто наполнился ароматом какао и свежих фруктов.

Внутри бамбукового павильона царил прохладный сумрак. На длинном деревянном столе стояли стаканы с ледяным шоколадом, украшенные кусочками мяты и кокосовой стружкой. Напиток пах тропиками и солнцем.

– Попробуйте, – сказал мужчина, протягивая стакан. – Здесь, в этих джунглях, мы выращиваем какао уже двадцать лет. Мой отец, Чарли, купил эту землю и построил фабрику, когда здесь был лишь песок и океан.

Холодный шоколад растаял на языке, и мир вокруг замер. Лера улыбнулась:

– Кажется, я только что нашла рай.

Перед фабрикой стоял странный дом – выстроенный в форме старого пиратского корабля. Корму обвивали лианы, нос «корабля» смотрел прямо в океан.

– Это похоже на декорации «Пиратов Карибского моря», – засмеялся Алекс.

– Нет, это лучше, – Лера уже поднималась по лестнице.

С верхней палубы открывался вид на бескрайний океан, где солнечные блики играли на волнах, а лёгкий бриз приносил запах соли. Они фотографировались, смеялись, стояли в обнимку, словно капитан и его штурман, открывающие новый мир.

Чуть дальше к морю свисали огромные качели, привязанные к вековым пальмам. Алекс сел первым, а Лера толкнула его – и он взмыл так высоко, что казалось, пальцы ног коснутся облаков. Затем она сама взлетела, волосы развевались, сердце замирало от восторга.

– Представляешь, если бы так выглядела наша жизнь? – крикнула она сверху.

– Она так и будет! – крикнул он в ответ.

На закате они кормили голубей у берега. Птицы слетались, садились на плечи, трепетали крыльями. Солнце окрашивало океан в золотые и пурпурные оттенки, а их сердца были наполнены планами, мечтами, надеждами.

Лера взяла его за руку:

– Давай пообещаем, что вернемся сюда.

– Не просто вернемся, – ответил Алекс, – а построим свою историю здесь.

Через два года они вернулись – уже не как туристы, а как жених и невеста.

Чарли помог организовать свадьбу на берегу. Балийцы украсили пляж гирляндами из цветов, деревянными факелами и тканями цвета океана. Звуки гамелана смешивались с шумом прибоя.

Лера шла по песку босиком, в легком платье цвета слоновой кости, а Алекс ждал ее под аркой из бамбука и орхидей.

– Сегодня я выбираю тебя, – сказала она.

– Я выбираю тебя каждый день, – ответил он.

В тот момент пальмы зашумели громче, волны взлетели выше, а голуби, как тогда, взмыли в небо.