Зов крови

Дети Луны. Оборотни. Не миф, не сказка, а жестокая реальность. Кай и его стая. Я читала, и у меня перехватывало дыхание, в груди образовывалась ледяная пустота. Это была не выдумка. Слишком многое, слишком жутко совпадало. Их связь с лунными циклами, их дикая, животная сущность, их изгнание на окраины человеческого общества, их грубая сила и та боль, что я видела в глазах Кая.

И затем, на страницах, испещренных описаниями ритуалов и законов стаи, я наткнулась на упоминание о «Роковых Связях» или, как их еще называла Элоиза, «Истинных Партнерствах».

«…старое предание, передаваемое из уст в уста, гласит, что утраченная магия нашего мира, магия земли, леса и луны, не умерла вовсе, – продолжала Элоиза, и ее слова, казалось, жгли мне пальцы. – Она дремлет в крови избранных, в потомках древних родов, что когда-то были ближе к богам, нежели к людям. И когда две половинки, две искры, самой судьбой предназначенные друг для друга души, встречаются, магия эта пробуждается ото сна. Это не просто союз, не просто брак по любви или расчету. Это слияние. Глубинное, неразрывное сплетение судеб, душ и сил. Для Детей Луны такая связь – величайший дар, ибо их Истинная Партнерша усиливает их, делает их целостными, дает им доступ к силам, забытым веками. Но это и величайшая их уязвимость. Ибо их Партнерша – ключ к их силе. Живой амулет. И за этот ключ, за этот амулет, всегда велась самая жестокая, самая беспощадная охота…»

Страница за страницей, дневник медленно, неумолимо, как жернова истории, раскрывал передо мной картину не просто застарелой вражды, а войны за ресурс, за силу, за абсолютную власть. Стражи, как называла их Элоиза, всегда стремились контролировать Детей Луны, видя в них угрозу своему искусственному, выстроенному порядку, своей власти над городом и его окрестностями. А появление Истинной Партнерши… оно было козырем, способным перевернуть всю игру. Оно могло либо усилить стаю до небес, сделать ее непобедимой, либо… стать ее ахиллесовой пятой, ее концом, если партнерша попадет в руки врага, если ее используют как оружие против них.

Я сидела, абсолютно ошеломленная, в холодной, давящей тишине тайной комнаты. Куски мозаики, разбросанные по всему Блэквуду, с пугающей, неумолимой точностью начали складываться в единую, ужасающую, невероятную картину. Кай. Его стая «Одинокие Клыки». Элиас и его клан «Лунных Стражей». И я… я была тем самым ключом? Этой самой Истинной Партнершей? От этого предположения, от этой чудовищной догадки кровь буквально стыла в жилах, а разум отказывался верить. Это было чистым безумием, порождением больной фантазии.

Дрожащими, почти не слушающимися руками я закрыла дневник. Он лежал на столе, безмолвный и тяжелый, как надгробие на могиле моей невинности. Комната вдруг показалась мне слишком тесной, воздух – слишком спертым, ядовитым. Мне нужно было выбраться отсюда. Мне нужно было глотнуть свежего воздуха, мне нужно было остаться наедине со своими мыслями, мне нужно было осмыслить этот обрушившийся на меня шквал правды, который угрожал снести меня с ног.

Я вышла из тайной комнаты, чувствуя себя так, будто только что поднялась со дна глубокого, темного колодца. Моргана Блэквуд по-прежнему стояла за стойкой, как будто не двигалась с места, завершая полировку своего серебряного кубка. Она посмотрела на мое бледное, вероятно, потерянное лицо, на мои широко раскрытые, полные ужаса глаза, и тяжело, с какой-то старческой усталостью, вздохнула.

– Нашли то, что искали? – спросила она, и в ее голосе не было ни любопытства, ни злорадства, лишь бездонная, вековая грусть, словно она видела эту сцену уже в тысячный раз.

– Я… я не знаю, – честно выдохнула я, и мой голос прозвучал хрипло и сломлено. – Это… это слишком для меня.

– Правда всегда оказывается больше, сложнее и страшнее, чем мы ожидаем, заглядывая в колодец прошлого, – сказала она мягко, протягивая мне стакан чистой, холодной воды. Ее пальцы, старые, покрытые тонкой паутиной морщин и темными пятнами, на мгновение коснулись моих, ледяных и влажных от пота. – И теперь выбор за вами, дитя. Тот самый выбор, о котором вам, я думаю, уже намекали. Бежать. Бежать, не оглядываясь, притворившись, что вы ничего не видели, ничего не читали, что вы всего лишь глупая студентка, случайно забредшая не в свой лес. Или… остаться. И принять свою роль в этой старой, как сам мир, истории. Принять свою судьбу, какой бы ужасной она ни казалась. Но помните, какой бы путь вы ни избрали, он уже не будет прежним. Вы уже не будете прежней. Тень знаний легла на вас, и ничто не сможет смыть ее.

Я отпила воды, чувствуя, как холодная, почти ледяная жидкость стекает по моему пересохшему, сжатому в комок горлу. Она была права. На все сто процентов права. Я уже не могла притвориться той наивной, ничего не подозревающей девушкой, которая приехала в Блэквуд за новыми впечатлениями и знаниями из учебников биологии. Дверь в мое старое, простое «я» с грохотом захлопнулась за моей спиной, и ключ был потерян. Теперь передо мной зияла темная, бездонная пропасть, и мне предстояло решить, сделать ли шаг назад, в сладкую, обманчивую безопасность лжи подальше от Блэквуда, или шагнуть вперед, навстречу колючей, опасной, но единственно настоящей правде и остаться здесь.

Я поблагодарила Моргану тихим, прерывающимся голосом и вышла на улицу, в наступающие сумерки. Вечерний воздух был прохладным, свежим, он пах дождем и далеким дымом, но он не смог очистить мой разум от тяжести, давящей на плечи, как плащ, сотканный из свинца. Я шла по улице, не видя и не слыша ничего вокруг – ни смеха студентов, ни сигналов машин, ни приветственных возгласов знакомых. Весь мир сузился до хаоса в моей голове, где бились, словно две враждующие, смертельно раненые птицы, два образа. Кай – грубый, яростный, честный в своей дикой, необузданной природе, несущий свою боль как щит и как клеймо. И Элиас – прекрасный, галантный, добрый, чьи объятия стали казаться самой изощренной и красивой клеткой из всех возможных. Какую роль играю я? Если предание верно, и я действительно Истинная Партнерша, то чья? Кто из них предначертан мне самой судьбой?

И теперь, с грузом знаний, тянущим меня ко дну, мне предстояло решить, в чьей клетке – грубой железной или позолоченной – я предпочту томиться до конца своих дней. Или… может быть, найти в себе силы, о которых я и не подозревала, чтобы разбить обе и пойти своим путем, каким бы тернистым и страшным он ни оказался.

14. Лия

Знание, добытое в пыльной тишине «Заброшенной Страницы», стало тяжелым, раскаленным свинцом, расплавленным и влитым прямо мне в душу. Оно прожигало меня изнутри, отравляя каждый вздох, окрашивая каждую мысль в оттенки страха и смятения. Я видела уродливый, скрытый под красивым фасадом остов Блэквуда, скелет из древних враждующих кланов, и этот вид был невыносим. Согласно дневнику, я могла быть той самой «Истинной Партнершей», ключом к силе для одного из них. Но для кого? Чьей судьбой я была? Элиаса, такого галантного и безопасного? Или Кая, чья грубая сила и боль манили и пугали одновременно? Эта неопределенность терзала меня, не давая покоя ни днем, ни ночью. Я металась между двумя полюсами, не в силах найти ответ, чувствуя себя марионеткой в спектакле, сценарий которого был написан до моего рождения.

Древний, первобытный инстинкт самосохранения выл внутри меня, требовал одного: «Беги! Пока не поздно, пока тебя не разорвали на части эти хищники в человеческом обличье, пока не поглотила эта трясина лжи и древней вражды!» Но куда? Обратно в скучный, серый, но безопасный мир, из которого я сбежала? И что, что именно я оставлю позади, повернувшись к Блэквуду спиной? Элиаса? Его удушающую заботу, его сладкие, как сироп, обещания безопасности и роскошного будущего? Или… Кая? Его грубую, неприкрытую правду, его боль, которую я чувствовала своей кожей, его дикий, непокорный мир, что манил меня с силой гравитации черной дыры, суля одновременно и гибель, и освобождение? Мысль о том, чтобы никогда больше не увидеть его, не почувствовать на себе его жгучий взгляд, вызывала во мне странную, щемящую боль, которую я не могла объяснить.

В конце концов, трусливый, но такой понятный страх и холодная рациональность взяли верх над безумием и зовом крови. Бегство было непредсказуемо, полной авантюрой. Остаться с Элиасом – предсказуемо, логично и, что самое главное, безопасно. Он был известной, изученной величиной. Красивой, галантной, удобной, как пара дорогих, но тесных туфель. И я, сжав зубы и подавив рвотный позыв, сделала свой выбор. Сознательный, взрослый, разумный выбор. Я выбрала свет, каким бы он ни был. Я выбрала Элиаса. И я решила сделать все возможное, чтобы выжечь каленым железом из своей памяти Кая, его стаю, шепот леса и проклятый дневник Элоизы Блэквуд. Я решила погрузиться в бурный, стремительный роман с Элиасом с тем же отчаянием, с каким тонущий, уже идущий ко дну, хватается за последнюю, хлипкую соломинку.

И Элиас, этот принц, о котором мечтает, минимум, половина кампуса, казалось, только этого и ждал. Наши «случайные» встречи превратились в тщательно спланированные, ежедневные ритуалы. Он забирал меня с последних лекций, и мы отправлялись на долгие, неторопливые прогулки по старинным, вымощенным булыжником улочкам Блэквуда, где он, как заправский гид, рассказывал изысканные, отполированные временем истории о каждом замшелом камне, о каждом почерневшем от времени фахверковом здании, искусно и виртуозно избегая любых тем, так или иначе связанных с темным лесом, древними суевериями или чем-то, что могло бы напомнить мне о другом мире, лежащем за границей города. Он был невероятно остроумен, обаятелен, его внимание, такое пристальное и неусыпное, было приятно щекочущим, дурманящим ядом для моей израненной, сомневающейся самооценки. В его присутствии я чувствовала себя желанной, особенной, защищенной от всего зла мира. И я цеплялась за это чувство, как утопающий за воздух.

Затем, как по расписанию, появились подарки. Сначала небольшие, но невероятно изящные и подобранные с поразительной точностью – редкий, дореволюционный фолиант по ботанике, о котором я как-то раз обмолвилась в разговоре, что мечтаю его найти; изысканная серебряная брошь в виде ветки папоротника с крошечными сапфировыми каплями росы. Потом подарки стали дороже, весомее, значительнее – тонкий, почти невесомый, но невероятно теплый шарф из белого кашемира, который он с заботой набросил мне на плечи, когда я непроизвольно вздрогнула от вечерней прохлады; потрясающей, завораживающей красоты колье с крупным, переливающимся голубыми всполохами лунным камнем в изящной серебряной оправе, которое он подарил мне за ужином в самом дорогом и закрытом ресторане города, куда, казалось, была закрыта дорога всем, кроме избранных.

– Он напоминает мне загадочный, мерцающий цвет твоих глаз, когда на них падает холодный свет полной луны, – сказал он тогда, его длинные, ухоженные пальцы нежно касались моей шеи, застегивая крошечный, почти невидимый замочек. Его прикосновение вызвало знакомую дрожь, но на сей раз я не отстранилась, не уклонилась. Я позволила ей случиться, приняла ее как должную плату за безопасность. Его слова, такие сладкие и подобранные, были тем самым нектаром, который я жадно, с отчаянием пила, пытаясь заглушить горький, противный привкус правды, поднимавшийся у меня в горле. Каждый подарок был еще одним кирпичиком в стене, которую он возводил вокруг меня, красивой, позолоченной клеткой, и я сама помогала ему, принимая их с благодарной улыбкой.

Он начал осторожно, но настойчиво говорить о будущем. Сначала лишь легкими, воздушными намеками, словно боясь спугнуть. О том, как гармонично мы смотримся вместе, как будто две половинки одного целого. О том, как его уважаемая семья, «Стражи», как он их теперь иногда, с легкой гордостью, называл, будут без ума от такой умной, красивой и воспитанной девушки в своем близком кругу. Потом, ободренный моим молчаливым согласием, он стал конкретнее, смелее. Говорил о возможности моей стажировки в одном из их семейных благотворительных фондов, занимающихся историческими и археологическими исследованиями. О том, что у него есть старый, но полный достоинства и уюта дом в семейном поместье, с огромной, до потолка, библиотекой и видом из окон на ухоженный, но диковатый сад, где я могла бы в тишине и покое заниматься своими ботаническими изысканиями.

– Ты создана для чего-то большего, чем тесные университетские общежития и пыльные, пропахшие формалином лаборатории, Лия, – шептал он, его губы были так близко к моему уху, что я чувствовала тепло его дыхания на своей коже. – Ты заслуживаешь красоты, покоя, абсолютной защиты. Ты – драгоценность, и я хочу поместить тебя в самую надежную, самую роскошную шкатулку, чтобы ни одна пылинка не посмела упасть на тебя. Я могу дать тебе все это. Я хочу дать тебе все это.

И я хотела верить. Я отчаянно, до боли в груди, хотела верить. Я впитывала каждое его слово, как ядовитый цветок впитывает отравленную воду, цеплялась за этот сияющий, соблазнительный образ будущего – безопасного, красивого, предсказуемого – как за последний шанс на выживание. Я сознательно, с силой, вычеркивала из своих мыслей образ Кая. Когда его лицо, искаженное немой болью и яростью, всплывало в моей памяти, я с силой, до головокружения, трясла головой, переключая все свое внимание на воспоминание о ласковых, уверенных руках Элиаса или на холодный, загадочный блеск подаренного им колье у меня на шее. Я убеждала себя, что это и есть любовь – спокойная, надежная, лишенная диких страстей и боли.

Наша первая по-настоящему чувственная, переломная сцена случилась ровно неделю спустя, в его безупречной, как будто сошедшей со страниц глянцевого журнала, квартире. Он собственноручно приготовил изысканный ужин при свечах. Мягкий, теплый свет пламени отбрасывал причудливые, танцующие тени на стены, заставленные книгами в дорогих переплетах, играл в его идеально уложенных светлых волосах, делая его похожим на снизошедшего с Олимпа бога. Вино было старым, очень дорогим, его вкус – сложным, обволакивающим, с табачными и ванильными нотами. Он говорил – об искусстве, о музыке, о своих путешествиях, – а я слушала, утопая в удобной, дорогой мягкости дивана, позволяя теплу алкоголя и его гипнотическому, бархатному голосу размыть, размягчить, растворить острые, режущие изнутри углы моего страха и сомнений. В этой атмосфере было так легко забыться, так легко представить, что кроме этой красивой комнаты, этого красивого мужчины и этого прекрасного будущего ничего не существует.

– Ты так невероятно прекрасна сегодня, – сказал он, его голос был низким и налитым медом. Он сидел так близко, что его бедро от колена до бедра касалось моего, передавая волнующее, но приятное тепло. – Иногда я смотрю на тебя и не могу поверить, что ты реальна, что ты здесь, рядом со мной. Что такая хрупкая чистота, такой ослепительный свет могли оказаться в этом жестоком, темном мире, полном теней.

Его рука, сильная и ухоженная, поднялась, и его пальцы, теплые и уверенные, мягко, как шелком, провели по моей щеке, затем опустились к линии моей челюсти, заставляя мое сердце учащенно, как у птицы в клетке, забиться. Это было не грубо, не по-звериному, как при виде Кая. Это было нежно, почти благоговейно, с оттенком собственничества. Но в его прикосновении, в самой его уверенности, читалась абсолютная, неоспоримая власть. Власть человека, который не сомневается, что ему принадлежит все, на что он положил глаз.

– Элиас… – начала я, чувствуя, как комок подкатывает к горлу, но слова, запутанные и бессмысленные, застряли у меня в глотке. Я боялась спугнуть этот момент, боялась, что одно неверное слово разрушит хрупкую иллюзию счастья, которую я так старательно выстраивала.

– Тш-ш-ш, моя дорогая, – он мягко, но властно уронил указательный палец на мои губы, заставляя их онеметь. – Не надо слов. Никаких. Просто позволь мне чувствовать этот момент. Позволь мне чувствовать тебя.

Он наклонился, и его губы, мягкие и влажные, вновь коснулись моих. Этот поцелуй был не таким, как первый, робкий и почти невинный, в «Заброшенной Странице». Он был медленным, глубоким, исследующим, требовательным. В нем была показная нежность, но и железная, не терпящая возражений требовательность. Его руки скользнули по моим плечам, вниз по спине, притягивая меня ближе, почти прижимая к его твердой груди. Я почувствовала тепло его тела, мускулистого и подтянутого, сквозь тонкую ткань моего платья.

Я ответила на поцелуй, позволив инерции, вину и отчаянию увлечь себя в этот водоворот. Я запустила дрожащие пальцы в его мягкие, как шелк, волосы, притягивая его ближе, увлекая глубже в поцелуй, пытаясь в нем утонуть. Я отчаянно хотела забыться. Я хотела, чтобы его дорогой парфюм, вкус дорогого вина, его выверенные прикосновения стерли, смыли, выжгли из моей памяти все остальное – боль, правду, страх, тот другой образ, что преследовал меня. Я хотела почувствовать то, что, как мне казалось, должна была чувствовать в объятиях любимого мужчины – всепоглощающую страсть, жгучее желание, безумную, слепую любовь.

Его руки, будто получившие безмолвное разрешение, стали смелее, настойчивее. Одна все еще лежала на моей спине, твердой ладонью прижимая меня к себе, а другая скользнула вверх по моему боку, едва не касаясь груди, вызывая мурашки, затем опустилась на мое бедро, его пальцы впились в плоть сквозь ткань платья. Прикосновения Элиаса были точными, выверенными, лишенными спонтанности, словно он следовал некому внутреннему, давно отрепетированному сценарию. Не было животной, неконтролируемой спешки, не было той дикой, неконтролируемой ярости и голода, что исходили от Кая. Была лишь холодная, расчетливая, направленная страсть, имеющая четкую цель. И все же мое тело откликалось на нее. Оно было голодным до ласки, до внимания, до подтверждения того, что я жива, желанна, что я могу чувствовать не только страх и смятение.

– Я хочу тебя, Лия, – прошептал он, прерывая поцелуй и прижимаясь горячим лбом к моему. Его дыхание было учащенным, ровным, но его голос, черт возьми, оставался удивительно ровным и контролируемым. – Не только сейчас. Не только сегодня. Всегда. Ты будешь моей. Моей женой. Моей королевой. Моим самым большим трофеем и моей величайшей победой.

Эти слова, такие красивые, такие правильные, должны были согреть меня изнутри, воспламенить, довести до слез умиления. Но они, словно камни, упали в пустую, холодную цистерну, которая была когда-то моей душой. Внутри меня что-то сжалось, сморщилось в маленький, испуганный, ледяной комок. Это было слишком быстро. Словно спланировано еще до нашей встречи. Слишком похоже на деловое предложение, а не на признание в любви. Но я, яростно, с надрывом, подавила этот голос тревоги, этот шепот интуиции. Я заглушила его остатками вина, его искусными ласками, своим собственным, отчаянным, паническим желанием убежать, спрятаться от ужасающей правды. Я снова поцеловала его, вкладывая в этот поцелуй всю свою растерянность, весь свой накопленный страх, всю свою слабую, дрожащую надежду на то, что он, он один, сможет уничтожить все сомнения и сделать меня счастливой в своем позолоченном мире.

Он, кажется, понял мой немой, отчаянный ответ как полное и безоговорочное согласие. Его руки стали еще настойчивее, прикосновения стали более властными. Он медленно, не торопясь, с театральной грацией, уложил меня на мягкую кожу дивана, его тело, сильное и тяжелое, прикрыло мое, отгородив от всего мира, от всех проблем, от самой себя. Свечи продолжали гореть, отбрасывая наши сцепившиеся, единые тени на высокий потолок. Я закрыла глаза, позволяя физическим ощущениям – теплу его кожи, влажности его поцелуев, давлению его рук – захлестнуть меня, пытаясь раствориться в них, стать лишь телом, лишь кожей, лишь губами, без прошлого и без будущего.

Он был нежен и внимателен. Его пальцы дрожали, когда он расстегивал застежку моего платья, его губы были горячими, когда он исследовал каждую новую открывшуюся часть моей кожи. Он шептал мне на ухо слова восхищения, называл мою кожу шелком, а изгибы тела – совершенством. И я верила ему. Я хотела верить. Я отвечала на его ласки, проводя руками по его спине, ощущая под пальцами упругие мышцы, впиваясь губами в его шею, пытаясь вызвать в себе ту самую страсть, которую, как я знала из книг, должна была чувствовать. Но это было похоже на игру. Красивую, волнующую, но игру. Мои стоны были чуть тише, чем следовало, мои объятия – чуть менее жадными. Где-то глубоко внутри я оставалась наблюдателем, критиком, оценивающим каждое свое движение, каждую реакцию.

Когда мы наконец соединились, это было красиво, волнующе и… пусто. Не было того всепоглощающего огня, который, как я читала, должен был испепелять разум, стирать грань между двумя людьми. Была приятная, нарастающая волна физических ощущений, доводившая до пика, но не затронувшая самую мою суть. В момент наивысшего наслаждения, когда мир поплыл перед глазами, в моем сознании, словно вспышка, промелькнул образ – не Элиаса, а другого. Образ серых, полных боли глаз, смотревших на меня из тени. И этот образ принес с собой не боль, а странное, щемящее чувство потери, как будто в этот самый интимный момент я предала что-то очень важное.

После, лежа в его объятиях, я чувствовала странную, гнетущую опустошенность, смешанную с физическим удовлетворением. Элиас нежно гладил мои волосы, шепча о нашем прекрасном будущем, о том, как он счастлив, что я наконец полностью его. Я прижималась к нему, пытаясь найти в его тепле утешение, пытаясь убедить себя, что я счастлива. Что я сделала правильный, единственно верный выбор. Что эта безопасность, эта предсказуемость – именно то, чего я хочу.

Но в высокое окно пробивался холодный, отстраненный лунный свет. И в его призрачном сиянии мне снова виделись другие глаза – полные немой боли, гнева и какой-то безысходной тоски. И я понимала с леденящей, абсолютной ясностью, что какой бы красивый, разумный выбор я ни сделала, какими бы подарками меня ни осыпали, в какие бы шелковые путы ни заманивали, мое сердце, мое тело, какая-то глубинная, дикая часть меня будет всегда, до самого конца, тянуться к тому, кто предлагал не безопасность, а опасную, колючую правду. К тому, чье прикосновение обжигало, а не ласкало. К тому, кто был живой, яростной бурей, а не тихой, искусственной гаванью.

И эта мысль была страшнее любого древнего проклятия или вражды кланов. Потому что она означала, что я могу принять все подарки Элиаса, могу стать его образцовой женой, могу жить в его прекрасном мире, но никогда, никогда не смогу полностью принадлежать ему. Часть меня, самая настоящая и живая, навсегда останется там, в холодном, темном лесу, с тем, кто даже не хочет, чтобы я была рядом, но чье присутствие я чувствовала каждой клеткой своего существа.

15. Элиас

Она была почти готова, эта хрупкая, прекрасная Лия Картер. Я чувствовал это каждой клеткой своего существа, каждым нервом, настроенным на ее слабую, колеблющуюся психику. Как искусный ювелир, работающий с самым капризным драгоценным камнем, я месяцами шлифовал ее доверие, подкармливал ее страхи и лелеял ее надежды. Наша недавняя ночь вместе стала тем финальным, почти идеальным аккордом, который должен был убедить ее раз и навсегда – ее место здесь, в моем мире, в моих объятиях, под моей защитой. Почти. Ибо даже в самые страстные моменты, когда наши тела сливались в темноте, я видел тень в глубине ее изумрудных глаз, ту самую микроскопическую, но упрямую трещину, через которую пробивался навязчивый, дикий, отвратительный образ моего проклятого соперника, Кая Варга.

Этот проблеск непокорности, этот остаток какой-то необъяснимой тяги к хаосу, нужно было уничтожить. Не просто подавить, а стереть в порошок, выжечь каленым железом. И для этого требовался не просто очередной ужин при свечах или дорогая безделушка, подаренная с расчетливой нежностью. Требовался точный, жестокий, не оставляющий места для сомнений урок. Урок, который бы наглядно продемонстрировал, что мир за пределами моей позолоченной клетки – это хаос, грязь, насилие и смерть. И что единственное, что стоит между ней и этим кровавым хаосом – это я, Элиас Торн, наследник Стражей.

Судьба, как часто бывает, услужливо подкинула мне идеальный инструмент. Я заметил их еще неделю назад – небольшую, но шумную и наглую компанию молодых оборотней-одиночек, недавно прибившихся к окраинам Блэквуда. Голодных, агрессивных, с глупым блеском в глазах и на редкость тупых. Они метались, как тараканы, ища место под солнцем, тычась то к стае Варга, то к нам, к Стражам, но нигде не находя приема, вызывая лишь раздражение. Идеальные пешки. Их недостаток ума с лихвой компенсировался животной, примитивной жаждой доказать свою значимость, вписаться в какую-нибудь стаю.

План был до гениальности прост и отточен, как лезвие кинжала. Капитан Рейн, мой верный, безжалостный исполнитель, всегда столь услужливый в вопросах деликатного устранения неудобных элементов, имел неудачу присутствовать на официальной встрече с ними, где им очень доходчиво объяснили, как все устроено в Блэквуде. Им намекнули, что молодая, привлекательная студентка-биолог, Лия Картер, часто гуляющая в одиночестве по вечерам, представляет определенный… стратегический интерес для стаи «Одиноких Клыков». Что она – их ахиллесова пята, их слабое место. И что тот, кто сумеет ее «достать», проучить или просто напугать, может всерьез рассчитывать на благосклонность самого Альфы. Это была наглая, беспардонная ложь, конечно. Варг скорее разорвал бы на куски любого, кто посмеет тронуть ее волос. Но эти болваны, с их козлиными мозгами, были слишком глупы, чтобы понять тонкости большой игры. Они ухватились за эту идею, как утопающий за соломинку.