Роман-трилогия «Оскар» для Него!" Том 2

А какую трогательную нежность они демонстрируют друг к другу. Вот бы людям поучиться! Забавны фламинго и когда спят, стоя на одной ноге, и когда находятся в поисках пищи. Зайдут в воду и двигают ногами вперед-назад, как будто копают. Затем изогнутым клювом фильтруют воду и песок, выбирая креветок.

Мадлен заметила кольца в верхней части ноги, и водитель объяснил, что это позволяет орнитологам исследовать миграцию популяции. Он также сказал, что птенцы, которые сейчас серого цвета, приобретут взрослую окраску лишь к третьему году жизни. Как выяснилось, фламинго живут около тридцати лет, а розовую окраску перьев определяют мелкие розовые рачки, преобладающие в рационе. Её интенсивность как раз и зависит от количества поглощенных рачков. Мадлен и Константин сошлись во мнении, что лучше всего фламинго смотрятся перед закатом солнца, когда всё, от гор до соляных озёр, становится розовым.

Наслаждаясь отдыхом вдали от цивилизации, они давно уже потеряли бдительность, махнув рукой на то, что за ними может вести наблюдение некий невидимый глаз. Откуда им знать, что этот глаз следил за ними вовсе не в парижском «Ритце», как они поначалу думали, а именно в здешнем отеле-маяке.

В один из вечеров пара очень удивилась, завидев Жака, бегущего к ним по берегу. Немного отдышавшись, он сообщил тревожным голосом:

– Мадам Мадлен… владелец отеля просил передать, только что по спецсвязи был звонок из Америки. Звонила домработница господина Альберта. Она сказала, что ему совсем плохо. Днём у него случился инсульт… Всю правую сторону тела парализовало. Мне очень жаль, что приходится сообщать вам такое известие…

– Ой… Альберт… Как же это? – растерянно сказала Мадлен. – Что теперь будет? Но откуда Тереза знает, что я здесь, а не в Париже? О Боже, господин Альберт всё знает…

– Надо срочно выезжать, – решительно произнёс Константин, – Жак, пожалуйста, организуй машину до аэропорта.

– Конечно, месье, – кивнул тот и подумал: «А я всё-таки не ошибся, Константэн ей не муж. Это она передо мной ломала комедию! Стало быть, у меня ещё есть шанс снова быть рядом с ней».

Утром следующего дня госпожа Моллиган и её продюсер вылетели в Париж, а оттуда в Лос-Анджелес.

* * *

Когда она зашла в спальню своего достопочтенного мужа, он лежал неподвижно. Слезящиеся глаза господина Альберта выдавали в нём еле теплящуюся жизнь. С большим трудом он попытался что-то сказать, но речь была сильно нарушена. Язык не слушался, слова обрывались и получалось что-то вроде мычания. Мадлен взяла его правую бесчувственную руку и начала поглаживать, говоря сквозь слезы:

– Альбертик, милый, пожалуйста, не волнуйся, я с тобой… Ох, стоило мне лишь однажды выбраться в родной Париж на парижский завтрак, как с тобой приключилось такое. Клянусь, больше я от тебя ни ногой. Никогда! Никуда! Дорогой мой, без тебя время тянулось так медленно. Не волнуйся, моё лысое счастье, – добавила она, пытаясь шутить, – теперь всё позади! Вот увидишь, ты поправишься. Ты же сам мне не раз говорил, что мы рождены друг для друга. Поэтому борись, борись за жизнь изо всех сил!

– М-м-м… м… да… – с большим трудом вышло из ссохшихся губ господина Альберта, сильно сдавшего за эти дни.

Мадлен не могла понять, что означает это мычание. То ли сожаление о факте её неверности, то ли отставной командир таким образом, пытается ободрить её, имея в виду: не плачь, моя девочка у-ляля. Я конечно же справлюсь! Мол, ради тебя я готов на всё.

По-особому прикрывая веки, он давал понять, что всё слышит. А через некоторое время по выражению его глаз она всё-таки догадалась, что хотел сказать её муж. Облегчённо вздохнув, она ласково произнесла:

– Хорошо-хорошо, мой чемпион, я не буду плакать. Твоя девочка тоже по тебе скучала. Сильно-сильно. Мой красавец, мой имбирный пряничек, всё будет хорошо! Вот увидишь.

От этих драгоценных слов старческое лицо на миг просветлело, только глаза по-прежнему болезненно слезились, Мадлен продолжала с ним нежно сюсюкать, словно это был маленький ребёнок.

– Командир Моллиган, ставлю Вам новую задачу! – строго приказала она в духе их тайной игры. – Как только поправишься, ты у меня ещё и роликами займёшься! И если вдруг захочешь снова увидеть Париж, то мы со временем отправимся и туда. Я же знаю, что бездействие для тебя смерти подобно. А там я смогу прогуливаться с тобой по Елисейским Полям. Если уж что, буду катать тебя в кресле на колёсиках.

– М-м-м… Н-не-ет-т-т… – из последних сил промямлил он, отрицательно покачав головой.

– Хорошо, как скажешь. А может, ты хочешь пройти на яхте? Ну, хотя бы вдоль берега Марина-дель-Рей. Альбертик, мой шалун, ты только не волнуйся. Я исполню любое твоё желание! – с нежностью бормотала провинившаяся молодая жена, которой, в принципе, разрешались подобные грехи. Но она всё равно чувствовала за собой вину, ведь её роман сильно отразился на здоровье мужа.

Она сама старательно ухаживала за господином Моллиганом, допуская к нему лишь доктора. Стараясь подбодрить медленно умирающего супруга, Мадлен ежедневно меняла ему нательное бельё, напевая ему песни из своего репертуара. В это время она старалась не смотреть ему в лицо, замечая краем глаза, как по щекам некогда бравого господина впервые в жизни беспомощно катятся скупые слёзы. Она знала, что ему будет неприятно, если она вслух заговорит об этом, и понимала, что болезнь настолько одержала верх над ним, что он уже не в состоянии справиться с ней.

Личный врач «успокоила» молодую супругу, сказав, что те, кто и слезинки за всю жизнь не проронил, обычно плачут перед самой смертью, и что парализованный обездвиженный человек, который не в состоянии вымолвить и слова, плачет от всего сразу: и от физического бессилия, и от разных предчувствий.

Но, к счастью, самый худший прогноз не оправдался. Ощущая на себе искреннюю заботу супруги, господин Альберт постепенно начал оживать. В один из дней он показал ей, чтобы она подошла к письменному столу. Внимание Мадлен сразу же привлекла папка с завещанием, составленным накануне свадьбы. Затаив дыхание, она перечитала его и очень обрадовалась тому, что текст остался без изменений.

«В таком случае… Может быть, господину Альберту так ничего и не известно о моей измене? Просто всё совпало не лучшим образом. Ну что же, тогда после его смерти половина наследства будет принадлежать мне. И тогда получается, что причиной пошатнувшегося здоровья господина Альберта стала вовсе и не я, а его почтенный возраст. Стало быть, моя совесть чиста. О-ля-ля!»

Успокоившись этой мыслью, Мадлен с новой силой стала вспоминать те счастливые моменты, что она пережила с милым Консти в Париже и на Сардинии. И ни о чём уже не сожалела.

Пока певица ухаживала за мужем, её продюсеру пришлось отменить многие запланированные выступления, заплатив приличные неустойки. Из-за возникшего простоя в работе Константин большую часть времени проводил в своём доме-бриллианте. В глубине души он даже радовался этому, поскольку больше всего на свете хотел углубиться в изучение книг по искусству, которые купил на книжных развалах Монмартра.

В один из дней он обнаружил в своём почтовом ящике письмо со множеством заграничных штемпелей. Рассматривая их, у него аж сердце ёкнуло: «Неужели от Марины? Похоже, надоел ей этот композиторишка Родриго. А я ведь предупреждал: назад не просись! Каким же дураком я тогда был, думая, что жизнь кончена. Уж не хочет ли она предложить мне перемирие? Нет уж, Марина Станиславовна, твой поезд ушёл. Всё уже отболело, и нет никакого желания ворошить прошлое. Помочь помогу, чем смогу, но не более того».

Но письмо оказалось вовсе не от Марины, а от той самой художницы Бити, что написала его портрет на Сардинии. Используя английский словарь, она писала:

«Bello professor Maestro Konstantino! Вы – мой Миф! Я в сильном волнении… Сердце замирает, когда пишу эти строчки. Вы очень великодушный человек, если пригласили гостей отеля-маяка приехать на Ваши открытые уроки в Лос-Анджелес. Вы видели мою технику и сказали, что она Вам понравилась. В ответ на Ваше приглашение хочу сказать, что и мне было бы интересно посмотреть на Ваше мастерство художника и скульптора.

Хотелось бы, конечно, увидеть и легендарные Голливудские холмы, где находится Ваш дом, а также Тихий океан. Но меня тяготит то, что в этом городе я никого не знаю, кроме Вас. Надеюсь, Вы поможете мне снять какое-нибудь недорогое жильё. Я готова на все лишения, лишь бы только познакомиться с большим Мастером, ставшим победителем Венецианской биеннале. Вы для меня настоящий Миф! Кроме этого, я чувствую, что Вы заслуживаете большего!

Синьор Константино, если у Вас будет возможность встретить меня, я с удовольствием приехала бы поучиться мастерству…»

Прочитав послание, Костя так и обомлел. «Час от часу не легче, – подумал он с лёгким раздражением. – Вот ведь не было печали… Ну кто меня за язык-то тогда тянул? Помню-помню, как я так и поплыл от счастья, изголодавшись по аплодисментам! Чёрт меня дернул огласить это приглашение… Ишь, придумал, уроки живописи и скульптуры от Маэстро Шелегова! Слетайтесь все кому не лень. Ну точно, язык – мой враг. И что мне теперь делать с этой Бити? Проводить обещанные уроки для всего лишь для одной хорошо рисующей итальянской девчонки? Так тебе и надо, дурак! Будешь знать, как языком болтать».

Всю следующую неделю Костю мучился, думая о том, что же ответить и стоит ли вообще отвечать.

«Во-первых, – размышлял он, – её письмо могло и не дойти до меня. Во-вторых, Бити очень умная и должна понимать, что молчание – это тоже ответ. Ясно, что отрицательный. Одно дело, если б приехали человек пять. В этом случае мастер-классы можно было бы организовать как интересное событие. И совсем другое, когда прикатит всего лишь одна девушка. Ну и зачем мне с ней нянчиться, когда я с большим удовольствием могу наедине заняться любимым творчеством. Наконец-то у меня всё для этого есть. Даже время появилось! Тишь да гладь, да Божья Благодать! Только и воплощай творческие мечты. Но куда там… Впрочем, я её понимаю. Сам когда-то так же хотел в Америку.

Ох… – тяжело вздохнул он. – Бити не знает города, знакомых у неё нет. Но даже если я её встречу и проведу для неё одной этот мастер-класс, то возникает вопрос: а ради чего всё это? Ради чего? Только для того, чтобы сохранить лицо и претворить в жизнь то приглашение, которое вырвалось у меня в запале?

И потом, я же не знаю, как к этому отнесётся Мадлен. Видимо, всё же придётся с ней посоветоваться. Ведь этот дом хоть и считается моим, но я всё равно не могу в это поверить. Мне кажется, что здесь отовсюду на меня смотрят скрытые видеокамеры. Оттого-то, наверное, когда Мадлен бывает здесь, она всегда держится от меня на расстоянии, да и я к ней стараюсь не приближаться. И вообще, меня не покидает ощущение, что рано или поздно придётся освободить помещение. Уж не знаю только, по какой причине это произойдёт».

Приехав за советом к Мадлен, он застал её в ужасном расположении духа. И не только духа. Лицо заметно осунулось, нос обострился, вокруг глаз ещё сильнее обозначились морщинки. И это бы ещё полбеды, главное – в ней не было ни капли внутреннего огня, только лихорадочный блеск в глазах.

Константин понимал, что это из-за тяжёлого состояния господина Альберта, который, если оставить в стороне финансовые вопросы, был ещё и её настоящим духовным другом. Кроме этого, он знал, что ей уже порядком надоели домашние посиделки, оборачивающиеся солидными неустойками. Но она, как и просил её господин Альберт перед свадьбой, решила быть рядом с ним до его последней минуты.

Костя пока ещё не знал, что сегодня у Мадлен случилась и ещё одна беда, которая окончательно выбила её из колеи. И лица сейчас на ней не было по большей части из-за этого.

В то утро она ненадолго уезжала из дома, чтобы немного развеяться и освежить мозги, решила сама съездить за лекарствами для мужа. Через полтора часа она вернулась. И тут Глория, юрист господина Альберта по наследственным делам, попросив уделить ей минутку внимания, протянула какой-то документ. Мадлен сказала, что посмотрит позже, но та настойчиво попросила ознакомиться с изменениями в завещании, которые только что внёс господин Моллиган, почувствовав себя лучше. У Мадлен всё так и упало внутри. Она взяла документ и прочитала поправки, написанные красной ручкой и явно дрожащей рукой. Из них следовало, что теперь вступает в силу пункт 4.2, согласно которому госпоже Моллиган достаётся не одна вторая, как это было прописано раньше, а всего лишь одна восьмая часть наследства.

Поджав губы, Мадлен несколько раз прочитала то место, где говорилось, что половина наследства делится в равных долях между ней, домработницей Терезой Мейсон, врачом Джоан Парсон и юристом Глорией Шелдон. Таким образом, получалось, что законной, но изменившей супруге отходила точно такая же доля, как и каждой из его помощниц.

Если у Мадлен земля уходила из-под ног, то Глория в глубине души ликовала от радости. Разумеется, вида она не показывала, старательно напуская на себя подчеркнутую строгость. Оно и понятно. Ведь ещё несколько дней назад ей ничего не светило от этого пирога и вдруг такой кусок обломился. Из-за какой-то шалости супруги её патрона!

А у Мадлен перед глазами стояли строки, сделанные уже рукой Глории. Возможно, она писала под диктовку: «…причиной изменения завещания является неопровержимое доказательство пункта 5.3. (о нарушении супружеской верности). Документальным свидетельством является видеозапись, полученная от Роберта Моллигана, владельца отеля Маяк-Чиа, расположенного на острове Сардиния».

– Глория, какая ещё видеозапись? Это шантаж! – возмущенно воскликнула Мадлен.

– Мадам Моллиган, как женщина я Вас прекрасно понимаю. Что поделать, иногда происходят совершенно невозможные вещи. Да, такой случай один на миллион, но он выпал именно Вам. Дорогая, надо уметь стойко сносить неприятности! Вам просто не повезло. Я не знаю, говорил ли Вам господин Альберт о том, что его сын Роберт не так давно стал владельцем ещё и этой сети необычных отелей. И надо же было такому случиться, что Джулиано, итальянский помощник Роберта по безопасности, случайно услышал от управляющего Жака новость о том, что тот пригласил французскую певицу Мадам Мадлен.

Разумеется, Мадам, это сразу же привлекло внимание. Джулиано знал, что мужем певицы является отец владельца отеля. Да и кто же этого не знает, когда о свадьбе трубили все газеты. Естественно, по долгу службы Джулиано ежедневно следил за вашим отдыхом. Ну а… за тем, что происходило в номере, где Вы проживали вместе с Вашим помощником-продюсером, следили несколько видеокамер. Затем эти видеозаписи попали к тому, кто их и заказывал, то есть к господину Альберту. Скажите спасибо, что хотя бы в Париже за вами никто не следил. Предполагаю, что там было не менее интересно, чем в Чиа? К чести господина Альберта, он не хотел думать о Вас плохо, поэтому сознательно отказался от услуг вездесущих детективов. Я его понимаю, иногда лучше не знать правды! Так что Вам помешал Его Величество Случай!

– О Боже! Легче провалиться сквозь землю! – убитым голосом произнесла Мадлен. – Хотя… знаете, что я Вам скажу, Глория? Свой брачный контракт я нарушила вовсе не по легкомыслию. Я прекрасно сознавала, на что шла. Да, я рисковала… Но я об этом нисколько не жалею! По-моему, это нечестно, что в брачном договоре нет ни словечка о том, что за мной будет вестись слежка.

– А где Вы были раньше? Почему Вы не предложили внести такой пункт, перед тем как подписывать этот контракт?

– Я и подумать не могла об этом. Насколько я теперь понимаю, наблюдение велось за мной с первых же дней после свадьбы, просто я никогда не чувствовала это. Получается, что и инсульт-то у Альберта случился, потому что он просмотрел эту видеозапись? Ох, и мерзавец этот Джулиано! Не подсуетился бы он, мой муж продолжал бы писать свой великий труд о долголетии. Что ж, значит, так тому и быть! Я не могу оспаривать волю господина Альберта. Лишь бы он пошёл на поправку, а всё остальное – мелочи жизни. Я верю, что он выдержит и будет с нами!

Когда юрист ушла, Мадлен опустилась в кресло и, вспоминая волшебные дни и ночи на Сардинии, подумала: «Если бы я потеряла в наследстве из-за кого-то другого, то, наверное, вырвала бы на себе все волосы. Но Любовь Номер Три, мой милый Консти… За это можно всё отдать! Случись такое вновь, я бы не задумываясь повторила. Ну и чёрт с этим завещанием! Ужас только в том, что эта видеозапись подорвала здоровье господину Альберту, который изначально допускал и такое развитие событий. Ладно, когда-нибудь мы с Констаном уедем в Париж насовсем, и всё забудется».

И вот в этот самый неподходящий момент, когда Мадлен ещё не отошла от неприятного разговора с Глорией, Костя протянул ей письмо от итальянской художницы Бити. Внутренне он сжался, опасаясь за её реакцию. Но Мадлен, перечитав письмо аж два раза, обрадованно воскликнула:

– О, как я рада! Похоже, сам Бог посылает нам эту художницу-провидицу. Я до сих пор любуюсь портретом, который она нарисовала. Конечно, пусть приезжает! Нам сейчас очень не хватает свежего человека на разбавку, иначе я сварюсь тут в собственном соку. Покажем девочке город, а заодно и сами развеемся. Напиши ей, пусть приезжает. Дашь ей несколько уроков по живописи, а она изобразит господина Альберта в молодости. Знаешь, как ему будет приятно. Я уверена, это непременно взбодрит его и ускорит выздоровление.

* * *

В назначенный день Бити приземлилась в главном аэропорту Лос-Анджелеса – LAX. Находясь в зоне прилёта, девушка крутила головой во все стороны, рассматривая толпу взволнованных встречающих. Но, к сожалению, среди них она пока так и не могла отыскать глазами синьора Константина, который отправил ей ответное письмо, где пообещал встреть её и всё устроить.

В предвкушении встречи Бити уже тысячу раз представляла, что уж кто-кто, а достойнейший Маэстро Шелегов наверняка будет стоять в первых рядах встречающих. И конечно же в руках у него будут цветы. А как иначе, если она имеет дело с тонким ценителем прекрасного!

Но прошёл уже целый час с тех пор, как молоденькая итальянка получила свой багаж из трёх чемоданов и тяжеленной объёмной сумки. Довезти это хозяйство до миланского аэропорта ей помогли друзья. С собой она взяла все лучшие графические портреты, выполненные её рукой, а также эскизы разных форм лица и отдельных его частей. Чего тут только не было: и фрагменты композиций, и зреющие идеи, и даже вдохновляющие художественные альбомы. Ей хотелось привезти с собой как можно больше, ведь всё это должен был оценил не кто-нибудь, а лауреат «Серебряного льва» в Венеции. А это вам не шутка.

В нервном ожидании прошёл и ещё один час, но так и не появился: ни с цветами, ни без. От крайнего волнения Бити напрочь забыла весь свой школьный английский, с которым у неё всегда были проблемы. Она и в школе-то его плохо учила, поскольку по красоте звучания он не шёл ни в какое сравнение с мелодичным итальянским. Художницу крайне удивляло, что за два часа в этой толпе никто даже не проронил и словечка на её родном языке.

Мимо неё проходили люди всех возрастов: и молодые, и старые, кого-то даже везли на инвалидных колясках, других встречали с детьми на руках и пресловутыми цветами. В момент встречи друзья и родственники радостно обнимались и целовались, сжимая друг друга в объятиях, а потом быстренько растворялись в хаотичном людском потоке. Она всматривалась в людей, которые стояли с табличками, на которых были написаны чьи-то имена, названия каких-то компаний, но имени долгожданного Маэстро Шелелова среди них не было.

Лицо Бити становилось всё мрачнее и мрачнее, в глазах затаилась печаль и угнетающая тревога. Она уже чуть не плакала от столь долгого ожидания и готова была обойти весь аэропорт в поисках пригласившего её синьора Константина. Да и обошла бы, если бы не этот неподъёмный багаж, который не позволял ей даже сдвинуться с места. Ведь, помимо портретов, она везла ещё и подарки для Кости и Мадлен. Это были две бронзовые статуи в виде бюста Венеры Милосской и головы Вольтера – учителя королей. И хотя они были среднего размера, тем не менее эти мини-скульптуры еле уместились в чемодане и имели весьма внушительный вес.

Итальянка уже вся искрутилась и просмотрела все глаза. В каждом идущем мужчине она надеялась узнать свой свою запретную Мечту! Но тщетно. От ужасной догадки, что её никто так и не встретит, у Бити уже начал пробегать холодок по спине, а лоб покрываться испариной. Голова же полнилась мыслями: «А может быть, синьор Константино просто пошутил в ответном письме, а сам даже и не собирался меня встречать? Мало ли проходимцев на свете?! Да нет же, нет! Такого не может быть! В своём письме он был вполне серьёзен. Да и не похож он на легкомысленного человека. Вряд ли бы тогда известная певица Мадам Мадлен стала бы с ним работать.

А что, если с ним что-нибудь случилось?! Ну, допустим. Но об этом мне даже и узнать-то не от кого. И что же мне тогда делать? Как же быть? Обратного билета у меня нет, а тех денег, что при мне, хватит только на несколько ближайших дней – на питание, карманные расходы и на самую дешёвую комнатку, если повезёт. Только где её ещё тут искать, эту комнату. Я ведь даже и английского-то толком не знаю. Зачем он нужен нам, итальянцам, когда ни один другой язык не сравнится с нашим. Проклятье! Uffa![6] Чёрт возьми.

Поглощённая безутешными мыслями, гостья из Милана, подорожному одетая в джинсы и рубашку, теперь уже обращалась к Небесам: «Святой Паганино, помоги мне, умоляю! Сердце кровью обливается от обиды и досады, прекрати же мои страдания! Ну как он мог так поступить? Вот уж никак не могла такого ожидать. С виду приличный человек, а сам даже и не пришёл меня встречать! Неужели же этот Константино прохиндей? А что, если и Мадлен этого пока не знает? Святой Паганино, – мысленно продолжала она, – ну почему ты такой бессердечный? Тебе жалко, что ли, если мне сейчас станет легче? Помолись же за меня, помолись! И тогда мы навсегда останемся старыми друзьями».

Но несмотря на горячие призывы, любимый покровитель по-прежнему никак не реагировал и коллега по цеху так и не появлялся. Потеряв уже всякую надежду, Бити закрыла лицо руками и, сотрясаясь от брызнувших слёз, запричитала про себя:

«Видно, вся эта религия только и придумала для того, чтобы оболванивать доверчивых людей. Неужели с Небес не видно, что мне некуда идти с моих неподъёмным багажом? Из-за этих трёх чемоданов и сумки в придачу я не могу даже в туалет отойти, не говоря уже о том, что мне надо наводить справки об обратном билете. Если б в моём багаже были лишь наряды, как у большинства, я бы давно уже плюнула на них и, оставив здесь, пошла бы наводить справки. Но как бросить дорогие моему сердцу работы и недешёвые подарки, которые я купила почти что на последние деньги? А как же без них приехать к человеку, который проявил уважение ко мне и пригласил на свои уроки мастерства?!

И всё же я не верю, что обладатель Серебряного льва мог так жестоко пошутить со мной и не прийти просто так. Ведь ещё когда я рисовала его блиц-портрет в Чиа, я почувствовала в нём необыкновенно глубокую душу, на долю которой выпало немало страданий. А страдания, как известно, очищают и закаляют, после чего от легкомыслия не остаётся и следа. Именно это я и отразила на его портрете, из-за чего он даже немного обиделся. С тех пор я потеряла голову из-за него. Среди наших итальянских нарциссов я пока ещё не встречала такой внутренней глубины».

Продолжая сокрушаться на разные лады, бедная Бити теперь уже обратилась к Святой Деве Марии: «Ave, Maria, gratiā plena; Domĭnus tecum. Benedicta tu in mulierĭbus et benedictus fructus ventris tui, Iesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatorĭbus, nunc et in horā mortis nostrae. Amen»[7].

Почувствовав некоторое облегчение, она сказала самой себе: «Пропади оно всё пропадом! Пойду уже к стойке информации и выясню, где кассы. Надеюсь, что уж как-нибудь да куплю обратный билет. Может быть, на французском у меня лучше получиться объяснить, куда мне надо улететь. Ну а если с моими вещами что случится, то и ладно. С глаз долой, из сердца вон! Жалко, конечно, мои труды и подарки… Но ничего не поделаешь, пусть ими любуется теперь уже кто-нибудь другой. Стой не стой на месте, а обратный билет сам ко мне не прилетит. Ну вот и всё! Arrividerci, Америка! Chao, Лос-Анджелес! Salutare, родной Милан!»

И как только художница мысленно отпустила ситуацию, откуда-то сбоку вынырнул запыхавшийся Константин. Она не сразу-то и узнала в этом взмыленном мужчине Маэстро Шелегова. И немудрено, ведь Бити видела его лишь однажды, под ночным небом Сардинии.

В следующий миг лицо Константина озарилось неописуемой радостью. И прежде всего потому, что коллега по кисти никуда не ушла с условленного места.

– Слава Богу! – не успев даже поздороваться, скороговоркой выпалил он. – О Bella Бити! Какая же ты молодец, что дождалась меня. Бедная девочка, больше трёх часов на одном месте! Я тебе сейчас всё объясню…