Я, Юлия

– Гм… Да, наверное… Однако они не лишены честолюбия… но вместе с тем честны и прямодушны, с этим нельзя не согласиться, – сказал Пертинакс-отец.

Сульпициан был прав. Три наместника были также влиятельными сенаторами и вряд ли стали бы оспаривать единодушное решение сотоварищей, хотя имели собственные интересы. Казалось, что опасаться нечего. Но оставалась еще одна загвоздка. Пертинакс обратился к Квинту Эмилию:

– А что преторианцы?

– Им нужна только денежная выдача, больше ничего, – успокоил его префект претория. – По обычаю, солдаты получают выплату в случае восшествия на престол нового императора.

Стало ясно, что заговорщики все хорошо продумали.

Итак, он, Пертинакс, станет императором.

На его лице появилась улыбка.

– Можете положиться на меня.

Эборак[10], Британия Январь 193 г.

Послание с известием о смерти Коммода, принесенное одним из преторианцев, не удивило наместника Клодия Альбина. Он рассматривал карту своей провинции. На северной границе, как всегда, было неспокойно. Пикты и союзные им племена – меаты, отадины, сельговы – не только пересекли Антонинов вал, но и принялись нападать на римские гарнизоны, расставленные вдоль Адрианова вала, который проходил намного южнее.

Альбин развернул свиток, прочел, что в нем говорилось, и предложил солдату, вручившему его, отдохнуть в одной из палаток, стоявших близ претория британской столицы. Когда гонец удалился, Альбин повернулся к трибуну Лентулу: тот пользовался его полным доверием.

– Что думаешь? – спросил он.

– Даже не знаю. Сенаторы найдут кого-нибудь ему на смену. Вопрос лишь в том, насколько удачным будет их выбор.

Альбин кивнул, потом еще и еще раз:

– Да, это главное. Полагаю, вскоре мы узнаем, кто из сенаторов облачится в пурпурную тогу.

– А если они промахнутся и новый император будет неспособен управлять Римом и империей? – не унимался Лентул.

Клодий Альбин ответил не сразу: слишком уж щекотливым был вопрос.

– Если они промахнутся, – наконец проговорил он, – Септимий Север в Паннонии и Песценний Нигер в Сирии возьмутся за оружие.

И он одним махом осушил кубок с вином.

– Кого из них следует страшиться в первую очередь? – спросил Лентул.

– Септимия Севера, конечно же, – не раздумывая ответил Клодий Альбин. – Он больше сведущ в военном деле, а кроме того, Паннония ближе к Риму, чем Сирия. Нам надо быть готовыми ко всему. – Он посмотрел на карту провинции, где было отмечено расположение войск. – Перемести один легион на юг, в Лондиний.

– Целый легион?!

– Да. Второй Августов легион в полном составе.

– А как же пикты? Как же северные рубежи? Пикты уже преодолели Антонинов вал. Если они просочатся через Адрианов, нам потребуются все наличные силы.

– Двинь Второй Августов легион на юг, – повторил Клодий Альбин. – Сейчас меня куда больше беспокоят Септимий Север и Песценний Нигер, нежели эти распроклятые пикты. И пусть во Втором готовятся к отплытию. Может статься, им придется пересечь Британское море и вернуться на берега Рена. Сдерживать пиктов будут Шестой Победоносный и Двадцатый Победоносный Валериев. Нелегкая задача – но у нас теперь, увы, два противника. И второй, тот, что на юге, опаснее первого. Меня больше тревожат действия Севера, чем нападения проклятых пиктов из Каледонии[11].

Антиохия, Сирия Январь 193 г.

Наместник Сирии молча сидел в своем претории. Антиохия, столица римской провинции, которой он управлял, была одним из самых населенных городов мира, соперницей Александрии и даже Рима. До нее наконец добралось известие о смерти Коммода и воцарении Пертинакса – позже, чем до столиц других провинций, зато в более полном виде. Песценний Нигер погрузился в размышления, сжав губы и наморщив лоб. Рядом стоял Эмилиан, правая рука Песценния Нигера, самый опытный из его трибунов, и ждал распоряжений.

– Нет, пока не будем ничего делать. Подождем, – наконец сказал наместник.

– А другие наместники? Тоже будут ждать, и ничего больше?

Судя по всему, Эмилиан был глубоко обеспокоен его словами.

– Ради Юпитера, что это за «другие»? Клодий Альбин и Септимий Север?

– Да, наместник.

Песценний Нигер изогнул брови и протяжно вздохнул:

– Оба будут следить за тем, что делается в Риме. Если власть Пертинакса окажется прочной, нам не следует ничего предпринимать. Я пользуюсь поддержкой в Сенате, меня уважают, но, если мы возьмемся за оружие, оспаривая решение моих сотоварищей, эта поддержка растает как дым. Нет, мой друг, чем дольше мы ждем, тем крепче наше положение, даже если тебе кажется иначе. Но ждать не значит сидеть сложа руки.

На лице наместника появилась широкая улыбка.

– Вот как! – одобрительно воскликнул Эмилиан. И хотя наместник хранил молчание, по-прежнему улыбаясь, он счел нужным полюбопытствовать. – Что же мы станем делать?

– Войдем в сношения с царями Осроены, Адиабены, Армении, с правителем Хатры, даже, пожалуй, с царем царей Парфии. Нужно понять, в какой мере можно на них положиться. – Песценний Нигер помолчал. – Может вспыхнуть война. Я хочу знать, сколько воинов будет под моим началом, внутри империи и вне ее. Ты ведь не думал о таком, верно? Вот что отличает меня от Пертинакса, Альбина и Септимия: их занимает только то, что творится в пределах империи, а я, кроме того, думаю о происходящем за ее границами. И поэтому, Эмилиан, меня следует опасаться больше других.

Наместник звонко рассмеялся.

Он чувствовал себя сильным. Очень сильным.

Смерть Коммода открывала захватывающие возможности.

Вилла Клавдия Помпеяна в десяти милях к югу от Рима Январь 193 г.

– Отец, как ты мог отклонить предложение? Не ожидал от тебя такого!

Несколько недель назад Клавдий Помпеян отказался стать императором. Его сын хранил почтительное молчание, хотя делал это с тяжелым сердцем. Он уважал решение отца, тем более что предложение поступило тайно, когда Квинт Эмилий, префект претория, готовил заговор против Коммода: когда император был еще жив, страх, снедавший каждого из них, был сильнее честолюбия. Но теперь, когда приближался день всенародного провозглашения Пертинакса императором, Аврелий разозлился: старик-отец, по его мнению, повел себя неуклюже, глупо и трусливо.

– Ну как ты только мог? Как ты мог отклонить предложение? – спрашивал он снова и снова.

– Я делаю это уже во второй раз. Некогда божественный Марк Аврелий, видя, насколько кровожаден и непредсказуем его сын, предложил мне стать императором или хотя бы соправителем Коммода. Марк Аврелий надеялся, что мой здравый смысл уравновесит сумасбродство его отпрыска. В итоге, отвергнув императорскую тогу, я спас жизни всем нам. Иначе Коммод ополчился бы на меня, все закончилось бы гражданской войной, развязку которой не предсказал бы никто. Ясно одно: империя ослабла бы. Маркоманы впервые достигли берегов Внутреннего моря[12] еще при Марке Аврелии и наверняка вернулись бы на эти земли. Мы не могли позволить себе разлада. – Он тихо добавил сквозь зубы, как будто про себя, так, чтобы сын не слышал: – Все закончилось тем, что Коммод стал единственным наследником, а потом и властителем. Я хотел избежать гражданской войны, но правление Коммода оказалось куда страшнее всего, что мы, включая Марка Аврелия, могли вообразить. – Он вновь перевел взгляд на сына и заговорил обычным голосом, взволнованно, но вполне отчетливо: – Да, я отказался от порфиры, и Коммод не стал преследовать меня, всех нас, нашу семью, при том что он не раз казнил сенаторов.

– Но матери он не давал покоя, – гневно возразил Аврелий. Клавдий Помпеян пристально посмотрел на сына.

– Твоя мать замышляла против него, – объяснил он. – Я не стал защищать ее от императорского гнева до самого конца. Почему – расскажу позднее, когда ты сможешь выслушать меня спокойно. Но не в эти дни: сейчас ты думаешь только об императорском пурпуре.

Аврелий замолк. Его мать была предана смерти по приказу Коммода, и он не хотел вести эту малоприятную беседу. Вскоре, однако, он вернулся к своим обвинениям.

– Сегодня все иначе, – настаивал он, не в силах уразуметь, что движет отцом. – Коммод мертв, Сенат хочет видеть тебя на престоле. Ты уже второй раз отказываешься от пурпурной тоги. Не знаю, есть ли на свете большее безумие!

– Ты молод и горяч, сын мой, и тебе трудно меня понять. Порой, чтобы сохранить себе жизнь, не следует захватывать все больше власти – разумнее вовсе от нее отказаться. И не изменять своего решения, сколько бы тебе эту власть ни предлагали.

– Отец, я согласен с тобой лишь в одном: я не понимаю тебя и, пожалуй, никогда не пойму.

– Если ты так и не поймешь меня, то однажды ты вплотную приблизишься к власти, от которой я хочу уберечь всю нашу семью. И погибнешь. Ты вспомнишь о моих словах, но будет слишком поздно.

Воцарилось молчание. Отец и сын, сидевшие друг напротив друга, уставились в пол.

– Даже не знаю, зачем я тебе все это наговорил, – наконец произнес Аврелий. – Пертинакс согласился стать императором после того, как отказался ты. Я направляюсь в Рим, чтобы служить ему.

– Ни в коем случае, – решительно заявил отец.

– Почему? – спросил Аврелий и встал, словно бросая вызов власти отца семейства.

– Это не наша война, сын мой. Я говорю так, потому что война неизбежна. Ни ты, ни я не сумеем обратить ее нам на пользу.

– Вот как? А кто сумеет? Клодий Альбин, Септимий Север, Песценний Нигер – наместники, у которых больше всего войск? Или Дидий Юлиан с его несметным богатством? А может, Пертинакс, чья опора – гвардия и Сенат? Ты завидуешь, вот и все, ибо знаешь, что просчитался, отвергнув предложение. Теперь в своей злобе ты поливаешь грязью сильных мира сего, тех, кто не прочь облачиться в пурпур.

Клавдий Помпеян не стал вставать и даже не повысил голоса:

– Не знаю, сын мой, кто извлечет пользу из войны. Ты назвал пять имен. Но знаешь ли ты, что борьба за власть, раз начавшись, прекращается, лишь когда из кучки людей остается один? У нас нет легионов, как у наместников, нет Юлиановых богатств. Да, я отказался от поддержки Сената и гвардии, которой в конце концов заручился Пертинакс. А потому ты останешься дома и станешь делать то же, что некогда делал я: ждать и молчать. Ход событий укажет нам, какой образ действий следует избрать.

Молодой сенатор сел на место. Старик говорил более чем уверенно, а Аврелий, по правде сказать, не отличался смелостью.

– Выходит, отец, ты не можешь назвать заранее того единственного, кто получит всю полноту власти?

– Видишь ли, сын мой… На этого человека могут указать только те, кто уже близок к вершине власти и не остановится ни перед чем, – убежденно ответил отец. – Только они предчувствуют, кто одержит окончательную победу.

Карнунт, север Верхней Паннонии Январь 193 г.

Наместник Септимий Север совещался в своей палатке с Фабием Цилоном и Юлием Летом: эти два военачальника были с ним уже много лет, на всем протяжении его внушительного cursus honorum. Получив два известия, пришедшие с разницей в несколько дней – о смерти Коммода и восшествии на престол Пертинакса, – он приказал двинуть значительную часть своих легионов на юг провинции, но не переходить ее границ: наместник не мог делать этого без разрешения Сената или императора. Замысел состоял в том, чтобы подвести войско как можно ближе к столице империи, при этом оставаясь в пределах Верхней Паннонии. Перемещение сразу нескольких вексилляций, входивших в состав Первого вспомогательного легиона, Десятого легиона «Близнецы» и Четырнадцатого, тоже известного под именем «Близнецы», несомненно, будет замечено в Риме и даже, пожалуй, вызовет подозрения – но все это не выходило за рамки закона, что было очень важно для Севера. Страсти накалялись, никто не знал, чего ждать; Север же мог, действуя таким образом, выиграть время и укрепить свои позиции, не совершая ничего незаконного. Если бы что-нибудь случилось, приказы всегда можно было отменить.

– Хочу быть как можно ближе к Риму, – заявил он своим подчиненным. Мысль показалась им вполне здравой. Предсказать что-либо было трудно, наместник же проявлял величайшую осторожность. – Еще один гонец? – спросил он у трибунов, пришедших, чтобы доложить о состоянии лагеря.

– Нет, наместник, – ответил Лет.

– Дальше двигать войска нельзя, – продолжил Север. – Придется подождать, зато мы первыми узнаем, что происходит в Риме. Клодий Альбин в Британии и Песценний Нигер в Сирии получат известия куда позднее. Пошлите на юг всадников, пусть вернутся, как только что-нибудь узнают. Это долгое молчание начинает меня раздражать. Моя жена и мои дети по-прежнему в Риме, так же как семьи Альбина и Нигера. Не знаю, как эти двое, но я хочу быть уверен, что с моими близкими все в порядке. Юлия и дети стали заложниками безумного Коммода, а теперь им угрожает всеобщая неопределенность, которая нависла над столицей.

Приложив правую руку к груди, трибуны покинули палатку.

Септимий Север закрыл глаза. Ему представилось прекрасное лицо Юлии. Он испытывал не только душевное, но и телесное томление, скучая по ее узкой талии, упругой груди, нежной коже, по запаху ее свежевымытых волос и пота, выделявшегося, когда они возлежали друг с другом. Конечно, он мог позвать рабыню и утолить свое мужское желание, но с Юлией… с Юлией все было иначе. Она отдавалась ему с неистовостью, с такой страстью, которой он не встречал даже у продажных женщин Востока, наиболее искушенных в своем ремесле. К тому же она была лучше любой наложницы из далеких загадочных краев. Юлия вручала ему свое тело и свою душу, взять ее означало полностью раствориться в ней, она была чувственна, она горела… Что стало с ней после убийства Коммода? А с детьми?

Септимий открыл глаза. Воспоминания растворились в его тревогах. Юлия горяча, порой даже слишком. Это хорошо в постели, но опасно на римских улицах. Может быть, после смерти Коммода пресловутая отвага Юлии перестанет оборачиваться против нее? Кроме того, рядом с ней Алексиан, муж Месы, а главное – старый добрый Плавтиан. Да, Плавтиан присмотрит за ней и детьми. Ему Септимий Север доверял безраздельно.

– Во имя Кастора и Поллукса! – воскликнул он. Ни никто его не услышал – палатка была пуста.

Неизвестность изматывала его. Как там Юлия?

Дом Северов, Рим Январь 193 г.

Юлия молча смотрела на сестру.

– Ты смотришь на меня, но не видишь, – улыбнулась Меса. – Твой взгляд устремлен в мою сторону, а мысли где-то далеко.

Юлия не отвечала.

– Ну вот! – не отставала от нее сестра. – Ты даже не слышишь, что я говорю.

И она звонко расхохоталась: смех человека, которому неведомы угрызения совести.

– Я размышляю о смерти Коммода, – наконец проговорила Юлия, словно выходя из оцепенения.

– Ясно… да тут и думать особенно нечего, – возразила Меса. – Он мертв, а с ним и все ужасы его правления.

– Да. Но сейчас важнее другое. Ты ничего не понимаешь, как и остальные. Никто не видит главного, сути событий.

– И что же тут главное, сестрица?

– Главное, милая Меса, то, что Коммод не оставил наследника.

– Ты права, но ведь Сенат уже назначил нового императора.

– Да какая разница, во имя Элагабала! Им пришлось назначить преемника, потому что его не было. Коммод не позаботился о том, чтобы произвести на свет потомство или указать на будущего цезаря. Людям кажется, что дело улажено. Но все не так просто.

– Сенат и преторианцы договорились между собой, наместники, включая Севера, не пойдут против Сената. А потому…

– Боюсь, сестра, здесь мы с тобой расходимся. Это не просто смерть императора, а нечто большее. – Юлия встала и принялась расхаживать по атриуму. Остановившись возле имплювия, она вновь посмотрела на Месу. – И сенаторы, и преторианцы, и наместники, о которых ты говоришь, в том числе мой дражайший супруг, думают, что император скончался, и все тут. Но нет. Произошло кое-что намного более значительное.

– Что же такого случилось в эти дни? Что важнее смерти императора? – искренне недоумевала спросила Меса.

В глазах Юлии появился странный блеск.

– Конец династии – вот что. Это куда важнее. Убийство… казнь Коммода несколько недель назад – это не только падение императора, но и конец династии. И не какой-нибудь захудалой, а династии, восходящей к Нерве и Траяну. Вот что умерло вместе с Коммодом. И никто этого не видит.

– И что это меняет?

Юлия медленно вернулась к своему ложу и не спеша легла, не переставая говорить:

– Кончина императора – примечательное событие, но конец династии, моя сестра, – это совсем другое.

Она помолчала; казалось, в воздухе повисло непроизнесенное слово. Сестра недоуменно наблюдала за ней. Рассуждения Юлии выглядели чрезвычайно любопытными, но к чему они приведут?..

– И что же означает конец династии?

Юлия была серьезна как никогда.

– Возможность, сестра моя. Для тех, кто сумеет ее разглядеть.

Дом сенатора Дидия Юлиана, Рим

– Сенатор позвал меня, и вот я здесь, хотя уже ночь, а в городе неспокойно, – сказал жилистый мужчина, одетый в плащ с капюшоном, который скрывал все, включая лицо: был виден лишь длинный орлиный нос.

– Хорошо, Аквилий, – отозвался старик-сенатор. – Но вряд ли темные улицы Рима так уж опасны для начальника фрументариев. Я слышал, что ночью тайная стража становится верховной властью в городе.

– Конечно, мы знаем все о перемещениях разбойничьих шаек, – согласился Аквилий. – Но знать, что творится в городе, – одно дело, а иметь возможность вмешаться – совсем другое. Здесь скорее помогут преторианцы.

– Преторианцы, которые часто действуют вслепую. Как ничего не знающий и не понимающий гигант. Как циклоп Полифем, ослепленный Улиссом. Нет уж, я предпочитаю надежные сведения.

– Я всегда давал сенатору то, что ему требовалось.

– А я щедро тебе платил.

– Да, весьма щедро, мой господин и славнейший муж, этого я не могу отрицать.

Обратившись к сенатору подобающим образом, Аквилий слегка поклонился. Дидий Юлиан сделал глубокий вдох. Настало время перейти к сути. Все сказанное до того было лишь вступлением.

– Хочу, чтобы ты проследил кое за кем, – сказал он.

– За одним из тех, кто мог бы притязать на пурпурную тогу? На тот случай, если новоизбранный император Пертинакс… как бы сказать… Если он не задержится на троне надолго. Или же сенатор хочет, чтобы я следил за самим императором? – Юлиан хранил молчание, и Аквилий продолжил: – Наблюдать за новым императором легко, он не покидает Рима. Но есть одно неудобство: надо подкупить кого-нибудь из преторианцев или дворцовых рабов. Это выполнимо, но обойдется дорого. Префект претория Квинт Эмилий казнил трибуна Марцелла, преторианца, который работал на меня. Очень жаль, ведь Марцелл вошел в доверие к Коммоду. Иметь поставщика сведений, близкого к средоточию власти, – необычайная удача… но очень редкая. Теперь придется подкупать других гвардейцев. Следить за наместниками Британии, Верхней Паннонии или Сирии будет проще, но опять же выйдет недешево – я буду вынужден отправлять моих людей в далекие края. Так или иначе, имея деньги, можно сделать что угодно. Достаточно большие деньги, славнейший муж.

Аквилий подчеркнул голосом слова «достаточно большие».

– Разве я когда-нибудь отказывал тебе в деньгах? – спросил сенатор.

– Ни разу, – согласился Аквилий.

– Что ж, тогда перестань говорить о них через каждые два слова и подумай о слежке за тем, кого я тебе назову.

Настала тишина. Аквилий давно понял, что Юлиан любит прерывать свою речь небольшими театральными паузами – более того, прямо-таки наслаждается ими. Начальнику фрументариев это казалось глупым, но он питал уважение к сенатору: подкупая чиновников, тот удачно приобретал и перепродавал земли, давал деньги в рост, торговал рабами, плененными сомнительным путем, и в итоге сколотил одно из самых больших состояний в Риме, а может, и самое большое. Будучи невероятно богатым, Дидий Юлиан держал в своих руках фрументариев, тайных стражей Рима, и связующим звеном между ними был Аквилий. Решив опираться на преторианцев, Коммод почти не уделял внимания фрументариям. С внешней стороны к Аквилию никто бы не придрался – Дидий Юлиан был законным представителем Сената. Но Аквилий давно понял, что этот богатей использует получаемые втайне от всех сведения к собственной выгоде. Этому способствовала неразбериха, царившая в последние годы правления Коммода: безумие императора обострялось, государство становилось неуправляемым. К тому же ни один другой сенатор не осмелился бы подкупать фрументариев из страха, что Коммод или префект претория об этом узнают: тогда его ждала бы смерть от рук палача. Еще одна в долгой череде смертей. Но все это было уже в прошлом.

Не нарушая театрального молчания Юлиана, Аквилий ждал, когда тот скажет, за кем нужно следить, назовет имя – или имена. Как обычно, придется спросить, подумал он. Похоже, сенатору это нравилось: сам Аквилий, начальник фрументариев, опускается до вопроса – свидетельство его неполноценности, того, что он не может понять замысла Юлиана, чьи умственные способности намного выше.

– За кем же следить, мой господин? – спросил Аквилий, удовлетворяя тем самым желание сенатора.

– Ты не догадываешься? – осведомился Юлиан, забавлявшийся, наслаждавшийся этой минутой.

Вопреки тому, что думал Аквилий, молчание сенатора имело глубокий смысл. Додумается ли один из самых проницательных людей в Риме, кого в первую очередь надо будет иметь в виду, если развернется борьба за власть? Если Аквилий этого не понимает, значит не поймет никто другой. А следовательно, Юлиан получал очевидное преимущество перед своими противниками.

– Предполагаю, что следить придется за императором Пертинаксом. – (Юлиан покачал головой.) – За Клодием Альбином в Британии?

– Нет.

– За Песценнием Нигером, наместником Сирии?

– И опять нет.

– Ну, тогда за Септимием Севером в Верхней Паннонии.

– Нет и нет, Аквилий. Ни один из них сейчас не настолько важен. Следить надо за Юлией Домной.

– За кем?

Дидий Юлиан улыбнулся: Аквилий только что не разинул рот. Ему удалось удивить могущественного начальника тайной стражи.

– Такое состояние, как у меня, может заполучить только выдающийся ум, друг мой, – добавил он, не став вдаваться в рассуждения относительно честности и продажности. – Итак, ты будешь следить за женой Септимия Севера. Как и супруги двух других наместников, упомянутых тобой, она осталась в Риме. Не знаю, можно ли назвать ее самой проницательной, но самой отважной – да. Именно она первой начнет действовать, первой нанесет удар. Я видел ее в амфитеатре Флавиев: она сидела с решительным видом и не дрогнула, когда Коммод выпустил в нее стрелу. Стойкая перед лицом опасности, она в то же время смело бросится в бой при малейшей возможности. Я хочу знать, что делает Юлия Домна, что она покупает, что ест, о чем думает и, главное, о чем мечтает. В этом и состоит твоя задача: зная все о Юлии, мы приобретем власть над Септимием, а подчинив Септимия, я заполучу войско, стоящее на берегах Данубия. Имея в своем распоряжении все эти легионы, мы после падения Пертинакса – а он неизбежно падет – сможем купить благосклонность преторианцев, которые никогда не отказываются от щедрой подачки. В моих руках окажутся и Рим, и войско. Зная, что за его супругой следят, Север не замедлит примкнуть ко мне. Это заставит задуматься Альбина и Нигера. Сенат будет за меня, ведь это позволит избежать войны. И вот вся империя у моих ног!

Аквилий слушал сенатора с величайшим вниманием. Все эти умозаключения выглядели предельно стройными. Но в цепи было одно звено, смысла которого Аквилий не понимал.

– Почему Септимий Север сразу же встанет на нашу сторону?

– Он горячо любит свою жену. Это приносит ему, думаю, немало удовольствия, но одновременно делает его полностью уязвимым, ведь он никогда не допустит, чтобы с ней и его детьми случилось что-нибудь плохое. Альбин и Нигер, возможно, и небезразличны к судьбе своих жен, но не любят их. Необычная страсть Севера к Юлии делает ее ключом ко всему. И твоя задача – обеспечить нам доступ к этому ключу в любую минуту. – Дидий Юлиан откинулся на спинку своего удобного кресла и заключил: – Любовь… это так прекрасно.

Аквилий Феликс поклонился на прощание и, не сказав больше ни слова, удалился. Дидий Юлиан остался один в атриуме своего роскошного римского дома. Улыбнувшись в ночной тишине, он произнес два слова:

– Игра начинается.

Liber secundus[13]. Пертинакс

IMP CAES P HELV PERTIN AVG

Imperator Caesar Publius Helvius Pertinax Augustus

XI. Тайный дневник Галена

Заметки о немощи императора Пертинакса

Бездыханное тело Коммода еще не успело остыть, а Сенат уже решил как можно скорее назначить его преемника. Клавдий Помпеян отказался, и новым властителем Рима стал Пертинакс. Выбор показался разумным всем, включая меня, хотя я никоим образом не мог повлиять на ход событий. Я был всего лишь зрителем, хотя и высокопоставленным, посреди всей этой круговерти. Воцарение Пертинакса встретили благосклонно: это был пожилой, опытный и осторожный сенатор. Расскажу о нем чуть подробнее. За плечами у Пертинакса был достойный cursus honorum: он родился в Альбе Помпее, получил хорошее образование и сперва хотел стать учителем, однако затем решил посвятить себя государственным и военным делам – занятие более рискованное, но зато и более выгодное. Он участвовал в войнах с парфянами и маркоманами, был трибуном Шестого Победоносного легиона, прокуратором Дакии, консулом-суффектом, наместником Верхней Мезии, Нижней Мезии, Сирии и Британии, проконсулом Африки, префектом Рима – и, наконец, стал консулом, причем его сотоварищем в том году был сам император. Мало у кого имелся такой впечатляющий послужной список. Пертинакс был спокойным, сдержанным и податливым – по мнению некоторых, даже чересчур податливым. Но в те дни требовалось найти равновесие между Сенатом, преторианцами и войском – нелегкая задача. Пожалуй, Пертинакс был именно таким человеком, в котором тогда нуждались Рим и вся империя.