
Полная версия
Я, Юлия
Она стала напряженно размышлять, обводя комнату взглядом, словно испуганный кролик, который ищет несуществующий выход из клетки.
– Император крепок телом и принимает противоядия.
– Противоядия?
Квинт Эмилий повторил это слово так, будто слышал его впервые в жизни. Наверняка так оно и было.
– Териак. Его приготовляет Гален, императорский лекарь. Туда намешивают десятки составляющих, которые держатся в тайне, среди прочего – плоть ядовитых змей. Наверное, яда будет недостаточно. Раньше Гален давал териак отцу императора, божественному Марку Аврелию, и говорят, что с тех пор он усовершенствовал свою смесь.
Префект претория нахмурился. Он не рассчитывал, что столкнется с таким препятствием. Впрочем, он уже сказал слишком много и не собирался отступаться от задуманного.
– Может, посвятить Галена в наш… в наш замысел? – добавила Марция, видя его замешательство.
– Нет, – отрезал тот. – Неизвестно, что думает этот Гален. Я не хочу зависеть от него. Надо сделать все самим. И как можно скорее.
– Когда?
– Этой ночью.
– Хорошо, – произнесла Марция твердым голосом, что понравилось начальнику гвардии. Он не ожидал такой решимости от женщины. Видимо, она, как и сам Квинт Эмилий, уже не один месяц опасалась за свою жизнь. – Попробуем; чем раньше – тем лучше. Но все-таки – возвращаясь к териаку: что, если яд не подействует?
– Если яд не подействует, рядом с тобой наготове будет человек, который не подведет. А если понадобится…
Он снова поднес правую руку к рукояти меча.
Марция все поняла, но у нее невольно вырвался еще один вопрос:
– Почему не прибегнуть сразу к мечу?
Квинт Эмилий помотал головой:
– Слишком благородная смерть для этого презренного существа. Один из моих людей принесет тебе яд, перед тем как император вернется во дворец.
Он повернулся, вышел из комнаты и закрыл дверь снаружи.
Марция уставилась в пол. Через час Коммод должен был вернуться из терм.
Термы Траяна, Рим 31 декабря 192 г.
Луций Аврелий Коммод вошел в тепидарий – бассейн с теплой водой. Эти термы возвел первый император династии, к которой принадлежал теперешний властитель. Таких бань в городе было несколько. Коммод любил отдыхать то в одной, то в другой. Громадное сооружение было наводнено преторианцами. Солдаты стояли у южной стены здания, под большими окнами, пропускавшими солнечный свет – для лучшего обогрева внутренних помещений; они заняли все залы, где располагались бассейны с горячей, холодной и теплой водой. Никто не имел права посещать термы, если туда решил отправиться император. Вечерело. Днем Коммод расправился с десятками диких зверей, а затем со множеством одурманенных или искалеченных людей – в этот раз на арене Большого цирка. Повелителю Рима все больше нравилось разнообразить свои кровавые забавы.
Рабы принялись раздевать императора, на лице его играла улыбка.
Казалось, Коммод наполняется мощью, отнимая жизнь у других. Чем больше людской и звериной крови он проливал, тем сильнее становился. И это было лишь начало. У него имелись замыслы – весьма обширные. Он закрыл глаза и вступил в бассейн. Вода обволокла тело, а затем и голову, в которой роились самые жуткие мечты.
Наконец обнаженный император вынырнул из бассейна. Он совершенно не стеснялся солдат, считая себя красавцем – точнее, прекрасным богом, из числа тех, кто прогуливается без одежды среди своих прислужников-смертных. Вскоре ему, однако, стало холодно, он вытянул руку, и раб тотчас же принес большое полотенце. Вытершись, Коммод позволил облачить себя в тогу из тонкой шерсти – этим занимались юные рабыни. Прикосновение ткани после минут, проведенных в воде, было бесконечно приятным. Он оглядел девушек, порхавших вокруг него. Прелестные, решил он, и чем-то похожи на Марцию. Что, если провести сегодняшнюю ночь с возлюбленной? Правда, та уже поднадоела ему, ибо вела себя в его присутствии как-то… беспокойно. Не настало ли время заменить ее другой? Возможно, одна из этих дев, что его сейчас одевают, окажется достойной преемницей Марции?
Коммод пошел к выходу.
Надо было как следует все обдумать.
Снаружи императора, шествовавшего в окружении преторианцев, поджидал Квинт Эмилий, верный пес. В последнее время префект позволял себе усомниться в его повелениях… сначала в амфитеатре, потом в цирке. Да и вообще, он стал исполнять приказы без малейшего воодушевления. Коммод посерьезнел и прошел мимо Квинта, не поприветствовав его. Но начальника преторианцев, похоже, не встревожило такое пренебрежение, и Коммод это отметил. Любопытно. Квинт так остро переживал все в последние недели, а теперь, кажется, вовсе не испытывает обиды. Пожалуй, стоит задуматься о его замене. Сколько префектов претория до него оказались… как бы выразиться… не на высоте? Как их звали? Клеандр… А остальных? Впрочем, какая разница? Да разве бог обязан помнить имена всех, кто ему служил? Ведь это нелепо, держать их в голове. Утомительно. Хуже того: скучно.
Покинув термы, они прошли по форуму Траяна, затем по старому форуму и наконец стали подниматься по склону Палатинского холма, где стоял императорский дворец. Оказавшись внутри, Коммод прошел через большой зал для приемов, где его многочисленные предшественники встречали царей со всего света, простиравшихся, один за другим, перед бесконечным могуществом Рима. Теперь все склонялись перед ним, Коммодом. Но все ли? Он знал, что в Сенате есть предатели. Вечно этот Сенат!.. Нужна очередная чистка. Нужно вновь показать всем, как беспредельна его власть, и покончить раз и навсегда со всеми проявлениями вероломства. Вот награда за его неусыпные заботы, за постоянные думы о Риме! О Колонии Коммодиане. Да как они смеют сомневаться в нем, в новом воплощении Геркулеса!
Император, погруженный в невеселые размышления о Сенате, не заметил, что Квинт Эмилий поотстал, задержался в приемном зале. Зато рядом с ним был Марцелл – тот самый центурион, который отличился в амфитеатре несколько месяцев назад. Он еще похвалил его перед Квинтом Эмилием… Теперь этот Марцелл – уже трибун. Не назначить ли его префектом претория?
В главном атриуме дворца его встретила, как обычно, Марция с кубком в руке. Столы рядом с ложами были уставлены едой. Рабы, около дюжины, разносили кубки и кувшины с вином. В другом конце атриума стояли танцовщицы и музыканты, готовые увеселять императора. Все ждали лишь взмаха его руки. Этим вечером он не стал никого приглашать. В последнее время было очень трудно выбрать тех, кто достоин ужинать вместе с ним, богом во плоти. Все такие низменные, такие посредственные… А вот и Эклект, управляющий двором. Опять будет приставать со своими государственными делами, с письмом какого-нибудь наместника, просящего прислать больше войск, чтобы привести к покорности варварское племя на задворках империи. Наместники… Все до единого – никчемные человечишки, и к тому же предатели. Сенаторы тоже. Предстояло разобраться с женой Септимия Севера, которому Коммод уже устраивал нагоняй за то, что он приглашал звездочетов и пытался проникнуть в тайны будущего. Вот об этом император помнил очень хорошо. Тогда он не стал смещать Севера лишь потому, что не нашел, кому отдать начальствование над верхнепаннонскими легионами.
Он тяжело вздохнул.
Эклект всегда докучал ему в конце дня. Но в этот вечер он хранил молчание. Что ж, тем лучше.
Был здесь и Нарцисс, наставник Коммода по части телесных упражнений, мускулистый и, как всегда, полуобнаженный. Они часто боролись в промежутках между танцами. Коммод послал ему улыбку и получил ответную – но какую-то стыдливую. Непонятно. Император не придал этому значения. Важно было другое: Нарцисс, как и Марция, обладал красивым телом. Коммод расхаживал по комнате с кубком, который ему вручила Марция. А та отступила на несколько шагов, повернулась и уселась, а затем улеглась на ложе, забыв одарить его нежным приветственным поцелуем. Но почему? Она тоже смотрела на него как-то странно. Может, у него появилась смешная складка на одежде? Он оглядел свою тогу и ничего такого не обнаружил.
Коммод по-прежнему держал в руке кубок.
Марция отвернулась.
Он сделал первый глоток. Вино было сладким – как раз то, что нужно: в него добавили изрядное количество свинцового порошка. Для приготовления этой смеси на дворцовой кухне стояли огромные сосуды, тоже свинцовые. Наконец-то Эклект добился своего: рабы сделали все именно так, как предписывал Колумелла в трактате «О сельском хозяйстве». Он, Коммод, заботится лишь о благополучии империи, а кто позаботится о нем самом? Пришлось несколько раз выразить неудовольствие и даже казнить нескольких поваров, чтобы ему стали подавать сладкое вино, такое, какое приличествует подавать во дворце. Он принялся смаковать изысканный напиток и увидел, что Марция опять смотрит на него все с тем же странным выражением, которого раньше он за ней не замечал. Что ее тревожит? Придется завести новую любовницу, это уж точно. Поведение Марции все сильнее его тревожило.
Коммод сделал еще глоток, на этот раз совсем небольшой.
И застыл на месте. Где Квинт Эмилий?
А, вот он, входит в атриум. Один, без гвардейцев. Почему он задержался? Но это еще ладно – с меча, вложенного в ножны, на пол капает кровь! Чья? Он, Коммод, сегодня не распоряжался насчет казней.
Внезапно императора осенило.
В его голове из кусочков мозаики сложилась картина происходящего. Всему нашлось объяснение: безразличному виду Квинта Эмилия, когда они были в термах, молчанию Электа, непонятной улыбке Нарцисса, странному взгляду Марции.
Император положил левую руку на грудь, потом медленно передвинул ее ниже.
Очень медленно.
В желудке стало ощущаться жжение.
Он повернул голову направо, потом налево. В его взгляде читались отвращение, гнев, безумие, жажда мщения. Золотой кубок полетел на пол и разбился: чаша отделилась от основания в месте спайки. Коммод опустился на колени, незаметно глядя по очереди на Квинта Эмилия, Эклекта, Нарцисса и Марцию. Все они следили за тем, как он борется с судьбой. Думают, с ним так легко покончить? Он силен, как Геркулес… нет, он сильнее Геркулеса. И умнее всех их, вместе взятых.
Коммод поспешно засунул в горло два сложенных вместе пальца правой руки и пропихнул их как можно глубже, к самому язычку, изо всех сил нажимая левой рукой на живот. Сразу же пришли рвотные позывы. За считаные секунды он изверг из себя большую часть жидкости, что была в кубке, который протянула ему Марция. Предательница Марция.
Квинт Эмилий отдал какой-то приказ. Коммод, сотрясаемый рвотными спазмами, не разобрал слов: главной задачей сейчас было исторгнуть из желудка весь яд. Однако он видел, что танцовщицы и музыканты выбежали из главного атриума.
Рвота прекратилась.
Луций Аврелий Коммод встал, вновь обретя силы. Яд был в его теле недолго, всего несколько секунд. Галеновский териак надежно оберегал императора.
Он чувствовал себя живым: новой жизнью полнились и душа, и тело.
– Вы просчитались, подлецы, – сказал он, глядя на Квинта Эмилия, и обратился к одному из преторианцев, стоявшему рядом со своим начальником: – Убей его.
Но солдат, вместо того чтобы повиноваться, сделал шаг назад, отступив от префекта.
– Итак, вы все замешаны? – осведомился император. Поворачиваясь вокруг своей оси, он пристально всматривался в лица тех, кто молча стоял вокруг него.
Преторианцы смотрели на него, и император не мог понять, что эти мрачные взгляды, эти нахмуренные лбы свидетельствуют о жажде мести. К нему никогда еще не относились так, и он с трудом осознавал, что происходит. Он казнил людей, но никогда не чувствовал на себе этой жгучей ненависти, свойственной тем, кто месяцами, годами жил как раб, объятый ужасом…
Квинт Эмилий посмотрел на Нарцисса и прикрыл один глаз: «Подойди к императору». Тот не подал виду, что получил приказ, но тут же повиновался, словно внутри его сработала скрытая пружина.
Коммод поискал глазами трибуна Марцелла, но его нигде не было видно. Кровь, вспомнил он, кровь, что стекала с меча Квинта Эмилия… Все тут же стало ясно.
– Дай сюда свой меч, – велел он какому-то незнакомому центуриону.
Но никто не протянул ему оружия. И центурион, и остальные преторианцы, и Нарцисс помнили, какие громадные деньги посулил им Квинт Эмилий в том случае, если Сенат назначит нового императора вместо этого полоумного. Коммод правил уже двенадцать лет, и гвардейцы давно не получали денежной выдачи, полагавшейся им при восшествии на престол нового императора. Самые дальновидные властители производили также выплаты от случая к случаю, чтобы задобрить своих солдат, – но Коммод был не из их числа. Он начисто позабыл об этом, а потому преторианцы были совсем не прочь сменить императора. Никто не пришел на помощь правящему императору: он был лишь досадной помехой на пути к богатству. Получив заветные сестерции, гвардейцы могли купить себе все, что душе угодно.
Коммод попятился. На миг его обуял страх: он один против гиганта Нарцисса… Но он вспомнил, что всегда одерживал верх над Нарциссом в учебных боях. Он остановился и выпрямился, готовый к схватке с противником.
Нарцисс неистово ринулся на Коммода, сразу же повалил его на землю и поставил колено на грудь. Затем схватил императора, еще час назад всемогущего, за горло и принялся душить. Тот попытался стряхнуть его с себя, но это было совершенно невозможно.
Что случилось?
Он ничего не понимал.
Ведь он побеждал Нарцисса раз за разом!
Действие яда? Выходит, териак проклятого Галена на самом деле бесполезен?
У Коммода никак не укладывалось в голове, что до этого дня Нарцисс попросту поддавался ему, а теперь дрался с ожесточением человека, чья жизнь стоит на кону. Борец знал, что, если император останется в живых, сам он будет казнен первым.
Если бы Коммод был настоящим гладиатором, он нашел бы чем ответить противнику – обхватил бы его руками за шею или даже попробовал выдавить ему глаза: так сделал несколькими годами ранее, в этом самом дворце, Домициан, когда заговорщики хотели его убить.
Но Коммод не был борцом – лишь считал себя таковым: выдумка, ложь, в которую поверил он сам. Он прикончил бесчисленное множество зверей, издали пуская в них стрелы, не приближаясь к ним. Он лишил жизни несколько сотен, тысячи одурманенных калек, лишившихся на войне какой-нибудь части тела, и несчастных, которых выпускали на арену со связанными руками. Нарцисс же был подлинным бойцом, к тому же находился в расцвете сил. Он не принимал дурманящих веществ, и руки его были полностью свободны. С каждой секундой он все сильнее сдавливал горло императора.
Коммод сучил ногами, как ребенок.
Нарцисс душил и душил его, не думая останавливаться.
Глаза императора вылезли из орбит, рот искривился и приоткрылся, высунулся длинный язык, покрытый слюной.
Префект претория встал на одно колено рядом с Нарциссом и распростертым на земле императором, после чего стал внимательно рассматривать лицо Коммода, искаженное болью. Мертв или нет?
– Продолжай, – велел он Нарциссу.
Голос Квинта Эмилия был ледяным.
Борец не отнимал пальцев от горла, но теперь почти не встречал сопротивления: кажется, он наконец-то удавил Коммода. Руки императора, до того цеплявшиеся за запястья Нарцисса, упали по обе стороны от тела – так сухие листья осенью падают рядом с деревом.
Нарцисс стал подниматься на ноги.
– Нет-нет. Не отпускай его, – настаивал Квинт Эмилий, не двигаясь с места.
Борец повиновался и еще долго сжимал горло Коммода.
Все, кто был в атриуме, казалось, застыли, наподобие изваяний.
– Думаю, он мертв, – произнес наконец Нарцисс, у которого уже онемели пальцы.
Квинт Эмилий кивнул и медленно встал, не отводя глаз от бездыханного тела Коммода.
– Позовите императорского врача, – распорядился он. Один из трибунов отправился на поиски Галена.
Эклект подошел к Квинту Эмилию сзади.
– Зачем нам лекарь? – спросил он.
– Пусть сведущий человек подтвердит, что император безусловно мертв.
Пока ждали Галена, никто не обмолвился ни словом. Врач, как обычно, сидел в императорской библиотеке, имевшей жалкий вид после пожара. Он перебирал обгоревшие свитки, разыскивая свои сочинения, большая часть которых сгорела. Библиотека располагалась всего в нескольких сотнях шагов от атриума, и те, кто собрался в нем, надеялись, что ожидание будет недолгим.
А пока что Марция сама налила себе вино – рабов не было – и жадно выпила. Последний кубок перед смертью – или первый в новой, свободной жизни? Она не знала. Как бы то ни было, напиток, употребленный перед телом Коммода, показался восхитительным на вкус. И все же краем глаза Марция поглядывала на распростертого императора – вдруг он шевельнется?
Все смотрели на него, и всех сковывал страх.
– Вот он, – раздался голос трибуна, приведшего врача. Гален медленно вошел в атриум, всматриваясь в напряженные лица гвардейцев. Затем приблизился к телу. Судя по тому, как с ним разговаривал трибун в библиотеке, случилось что-то серьезное, очень серьезное.
– Что с ним? – спросил он.
Никто не осмелился дать ответ. Гален повернулся к Квинту Эмилию, самому высокопоставленному лицу из всех присутствующих. Но префект претория тоже молчал.
Гален не сразу понял, что произошло. Он все еще не отошел от удара: его трактат о лекарственных средствах, труд всей жизни, погиб в пожаре! Сохранились лишь немногие отрывки. Потребуются годы, чтобы восстановить утраченное… Но сейчас надо было сосредоточиться на том, что он видел перед собой, и оставить скорбь по сгоревшим книгам до более подходящего случая.
Император распростерся позади Квинта Эмилия. Рядом с телом были следы рвоты. Врач не удивился: этого следовало ожидать. Склонившись над покойником, он увидел на его шее длинные красные отметины. После этого никаких объяснений уже не требовалось. Старый врач понял, что яда оказалось недостаточно и Квинт Эмилий решил прибегнуть к более надежному средству. Закономерный итог для сына Марка Аврелия. В свое время Гален искренне скорбел по императору-философу, который не только был мудрым правителем, но и помогал ему в исследованиях – насколько мог, конечно… впрочем, сейчас не стоило к этому возвращаться. Коммод с самого начала был полубезумцем: все начиналось с капризов и непослушания, а закончилось массовыми убийствами. Он никогда не нравился Галену. Вот расплата за жизнь, которую он вел, подумал лекарь.
Но он отвлекся… Медленно выдохнув, Гален вернулся к действительности. Надо было убедиться, что этому недостойному существу пришел конец. По-прежнему стоя на коленях, он согнулся еще сильнее, и его голова оказалась совсем рядом с лицом императора. С годами совершать эти привычные движения становилось все труднее. Гален ощупал руки, потрогал шею кончиками пальцев и наконец почти что коснулся щекой носа.
Марция с силой сжала пустой кубок. Квинт Эмилий затаил дыхание.
Гален посмотрел на него:
– Кто-нибудь из твоих людей поможет мне подняться?
По знаку начальника один из преторианцев подошел и взял Галена под мышки. Тот кое-как встал.
– Он мертв, – заключил Гален. – Полагаю, для этого меня и позвали.
Квинт Эмилий заморгал. Неужели все так просто? Все закончилось – после стольких месяцев, нет, стольких лет, наполненных ужасом и безумием?
– Ты уверен? – спросил он.
Галену не понравилось, что в его познаниях сомневаются.
– Превосходнейший муж, тебе ведомо все, что касается преторианцев и императоров, мне же – все, что касается живых и мертвых. Император Коммод мертв. Окончательно мертв. Ради всех богов, не стоило сжимать ему горло с такой силой!
Врач отряхнул пыль, приставшую к тунике, и пошел прочь, назад в библиотеку. Его ждали более важные дела.
Квинт Эмилий поглядел на одного из трибунов:
– Отнесите тело в императорскую спальню. А я оповещу сенаторов.
С этим словами он переступил через труп Коммода и покинул атриум. Пройдя между колонн, он зашагал по длинному коридору и наконец оказался в приемном зале. Там он ненадолго задержался, чтобы бросить взгляд в угол, где лежал еще один покойник – трибун Марцелл.
Префект претория плюнул на неподвижное тело того, кто мог стать его преемником. Потом направился к зданию Сената. С висевшего на поясе меча все еще капала кровь, заливая ножны изнутри. Марцеллу, в отличие от других преторианцев, не было предложено вознаграждения.
Х. Пять кандидатов
Новость о смерти Коммода распространялась по империи, наподобие растекающегося масляного пятна: сначала по Риму, немедленно вернувшему себе прежнее имя (которое он, в сущности, и не терял), затем по провинциям, дойдя до ушей наместников, и после этого – снова по улицам Рима, на этот раз смешиваясь со страхом и вожделениями, порожденными предвестием катастрофы.
Римский форум 1 января 193 г.
Сенатор Пертинакс молча стоял в ожидании возле базилики Ульпия, укрываясь в тени колонн. Он пришел вместе с сыном, в окружении многочисленных вооруженных рабов, которые беспокойно глядели по сторонам. Наконец послышались твердые шаги обутых в сандалии преторианцев – их ни с чем не спутаешь. Сенатора с сыном почти не было видно в полумраке. Рабы встали перед ними, образовав заслон, зная, что, если начнется схватка, они обречены на верную смерть. Что они могли сделать против опытных, закаленных в боях воинов? Защищать хозяев против ночных разбойников – одно дело, сражаться с гвардейцами – совсем другое.
– Приветствую тебя, Пертинакс, – раздался голос другого сенатора, пришедшего вместе с преторианцами.
Пертинакс сразу узнал его: это был один из старейших patres conscripti, его свойственник и друг. Он ощутил некоторое облегчение.
– А я тебя, Сульпициан. – С этими словами Пертинакс отделился от колонны. Оказалось, что тот явился не один: здесь были Дион Кассий, еще несколько сенаторов и даже сам префект претория. – Слушаю вас.
Сульпициан сразу перешел к делу:
– На завтрашнем заседании Сената мы выдвинем тебя в императоры.
Пертинакс сглотнул слюну. Ее было столько, что он едва не поперхнулся.
– Почему не тебя? – спросил он. – Ты ведь старше и опытнее меня.
Гельвий, сын Пертинакса, с изумлением слушал их разговор. Квинт Эмилий стоял с суровым видом, не говоря ни слова. Сульпициан улыбнулся:
– Благодарю тебя за любезность, но именно из-за того, что я старший, как ты учтиво выразился, мне нельзя облечься в императорский пурпур: мой возраст – слишком большая помеха. Солдаты, преторианцы, сенаторы – никто не хочет видеть во главе империи немощного старика, до чьего слуха уже доносится плеск стигийских волн. Ты опытен, как я, но еще достаточно бодр и полон достоинства, чтобы направить несчастный Рим, истерзанный Коммодом, на путь выздоровления.
– Но он… он действительно мертв? – осведомился младший Пертинакс, которого явно мучили сомнения.
– Именно так, – отрезал Квинт Эмилий, не вдаваясь, однако, в подробности.
Даже это заверение, похоже, не успокоило будущего преемника Коммода. Поэтому Дион Кассий счел нужным подойти к нему и дать объяснение:
– В этом нас заверил Гален, императорский врач.
– Гален… – шепотом протянул Пертинакс-старший, уставившись в землю. Казалось, он переваривал известие, которое теперь выглядело бесспорным. Раз Гален сказал «мертв», значит так оно и есть. И все же он колебался. – Почему бы не возвести на престол Клавдия Помпеяна? Он тоже превосходит меня по старшинству и состоит в родстве с божественным Марком Аврелием. Это куда более достойный кандидат.
Помолчав, Сульпициан проговорил:
– Хорошо. Тебе не понравится то, что ты услышишь, но я хочу быть с тобой до конца откровенным. На самом деле первым, о ком мы подумали, был Клавдий Помпеян. Почему именно он? Ты сам только что сказал. Но он отказался: мол, здоровье уже не то и возраст более чем почтенный. Насчет последнего он прав. Я понял, что должен отказаться по той же причине. А ты подходишь по всем статьям: зрелый, крепкий здоровьем, уважаемый всеми, честный муж. К тому же имеющий опыт как в государственных, так и в военных делах.
Все верно, подумал Пертинакс. Он не был задет тем, что первоначально ему предпочли Клавдия Помпеяна. Более того, это обстоятельство придало ему уверенности. Последнее, чего он хотел, – это личных столкновений, которые могли повлечь за собой раскол в Сенате и войске, а затем гражданскую войну. Легионы. Вот о чем нужно было думать в первую очередь.
– А наместники?
– Почему ты спрашиваешь о них? – осведомился Сульпициан.
– Согласятся ли они с решением Сената? – озвучил опасения своего отца Пертинакс-младший. – Вы понимаете, о ком я говорю.
Да, Сульпициан все понимал. Три наместника, имевшие в своем подчинении по три легиона каждый. Самые могущественные. Самые грозные. Те, кто мог поднять мятеж и надеяться на успех.
– Клодий Альбин, Септимий Север и Песценний Нигер – не просто наместники, но еще и сенаторы, наши собратья и порядочные люди. Они не пойдут против нашей воли. Я полностью в этом уверен.