Я, Юлия

Сенаторы распрощались с новоизбранным императором.

Пертинакс остался стоять один посередине зала. Квинт Эмилий медленно подошел к нему.

– Сиятельный… – начал он. Пертинакс повернулся к префекту претория. – Сиятельный, мои люди… все мои люди думали, что им выплатят вознаграждение спустя несколько дней после смерти Коммода.

– Знаю, знаю… – Пертинакс пренебрежительно махнул рукой. – Но есть более срочные дела. Ты же слышал: Сенат согласился с тем, что все имущество Коммода, в том числе сотни рабов и предметы роскоши, должно быть обращено в деньги. Ты видишь, что я распорядился вернуть золото, которое покойный император отправил северным варварам. Вскоре у меня будут тысячи сестерциев, я выплачу легионерам жалованье, а преторианцам – обещанное вознаграждение. Однако всему свое время, Квинт.

Префект претория не двинулся с места. Оба стояли возле входной двери, у которой ждали стражники. Квинт Эмилий знал: все они очень хотят от него узнать, когда получат обещанное.

– Много ли времени это займет? – обратился он к императору.

– Что именно? – утомленно спросил тот.

– Получение денег.

Пришедший в раздражение Пертинакс резко выдохнул:

– Не знаю. Постараюсь сделать это как можно быстрее. Сперва нужно продать рабов, затем вернуть золото, посланное на север, после этого выдать жалованье солдатам и, наконец, заплатить преторианцам.

Квинту Эмилию не понравился этот порядок действий.

– Что, если заплатить сначала преторианцам, а уже затем – легионерам?

– Меня беспокоят в первую очередь границы, – озабоченно пояснил Пертинакс. – Или ты хочешь, будучи в Риме, беседовать с парфянами, германцами, маркоманами и роксоланами? Помни, твои люди давно не сражались, а варвары далеко не так сговорчивы, как я. У нас с тобой общий интерес: заплатить легионерам и обезопасить наши рубежи. Разве не так?

Не сказав ни слова, Квинт Эмилий посторонился. Пертинакс прошел мимо него, направляясь к двери.

Префект претория молча уставился в пол. Он самолично пообещал своим людям, что те получат деньги вскоре после кончины Коммода. Внезапно в голову пришла мысль: это ведь он стоял за убийством предыдущего императора, и теперь у него есть опыт. Как оказалось, убивать августа не так-то и сложно.

Он сделал глубокий вдох, развернулся и последовал за Пертинаксом, который держался прямо и вышагивал с важным видом. Преторианцы образовали коридор, по которому прошел новый Imperator Caesar Augustus. Квинт Эмилий обратился к одному из начальников:

– Сопровождайте императора.

Гвардейцы повиновались. Сам же Квинт Эмилий остался стоять у двери в зал заседаний Сената, пребывая наедине со своей тенью и своими мыслями.

XIV. Послание Юлии

Из Рима – в Карнунт, Верхняя Паннония Февраль 193 г.

Гален смотрел по сторонам, сидя в повозке. Перед ним ехали рабы и вольноотпущенники Септимия Севера, которых Юлия приставила к Галену. За повозкой следовали вооруженные вольноотпущенники, много лет служившие греку. Они отправились вместе с ним из чувства долга и ради собственной безопасности: находиться рядом со знаменитым врачом было куда спокойнее, чем трудиться в полях или выполнять повеления своенравного и жестокого хозяина.

Как и предполагала Юлия, теперь, после воцарения Пертинакса, преторианцы не стали препятствовать отъезду Галена. Миновав городские ворота, врач и его сопровождающие устремились на север, в Аримин[16] на адриатическом побережье. На следующий день они въехали в многолюдную Равенну: там был крупный порт, где стояло множество судов императорского флота. Задержавшись в этом городе всего лишь на ночь, чтобы пополнить припасы, они продолжили путь, по-прежнему направляясь на север.

Следующими остановками были Аквилия и Вирун[17] в провинции Норик[18]. Навстречу попадались небольшие повозки, которые перевозили драгоценное оранжевое золото, поступавшее из далеких стран, – янтарь. Этот путь издавна именовали «янтарным».

В Паннонии все чаще начали попадаться вооруженные стражники. Приходилось то и дело объяснять, что они везут важное послание для самого наместника Септимия Севера. Имя Юлии Домны в этих краях действовало куда лучше, чем пропуск, выданный императором. Чиновники сразу понимали, что едет супруга самого наместника.

Внезапно вольноотпущенники, ехавшие впереди, остановились.

Гален не понимал, в чем дело.

Наконец они тронулись, но очень медленно. Вскоре доктор увидел, что на повороте дороги лежит груда трупов. Множество солдат из паннонских легионов рылись в этой страшной куче. Стало ясно, что тут случилась небольшая стычка. Павшие воины охраняли закрытую повозку, которая, судя по всему, везла очень ценный груз. Легионеры, подчинявшиеся наместнику Верхней Паннонии, превосходили их числом и одержали верх. На некоторых из погибших были необычные одежды. Гален не знал, кто это: германцы, маркоманы или роксоланы с верховьев Данубия. Скорее всего, последние.

– Что случилось? – спросил он одного из вольноотпущенников Юлии Домны.

– Не знаю и не осмеливаюсь спрашивать, – тихо ответил тот. – Нас узнали, нам позволили проехать. Остальное меня не тревожит.

Врач удовлетворился этим ответом. Задавать вопросы, похоже, было неблагоразумно.

Они продолжили двигаться к столице Верхней Паннонии. Гален, сидевший с обеспокоенным видом, позволил себе оглянуться. Эти трупы, эта яростная битва легионеров с легионерами, в которой одни оборонялись, а другие нападали, казалась предвестием того, что ждало его и всех римлян. Наступали трудные времена не только для Рима, но и для остальной империи. Гален хорошо умел распознавать начало войны. Он зал, как это бывает: небольшое, но кровавое сражение, за ним – другое, более крупное, и так далее. Легионеры и варвары входят в раж, одна долина за другой заполняются телами убитых и раненых. И посреди этого безумия всем требуются его услуги.

Он прикрыл глаза и задремал. Через какое-то время его разбудили голоса – вольноотпущенники переговаривались между собой:

– Мы прибыли.

– Да.

Гален раздвинул занавеси повозки и увидел перед собой укрепления Карнунта, столицы Верхней Паннонии. Было холодно, вдали виднелась стена леса. С севера к городу примыкал обширный военный лагерь, где со времен Траяна размещался Четырнадцатый легион «Близнецы».

Стражники у ворот, как и те, что попадались им по пути, спросили, кто они такие.

– Мое имя Гален, опцион. Меня послала Юлия Домна, супруга наместника.

Глаза легионера широко раскрылись. Он перевел взгляд на вольноотпущенников, сопровождавших этого странного старика. Те закивали. Гален указал на перевязанную руку опциона, обмотанную тряпками, которые сплошь пропитались почерневшей, засохшей кровью:

– Тебе стоит отправиться в валетудинарий. Пусть твою рану промоют.

– Пропустите, – велел опцион своим людям.

Врач со своей свитой въехал в Карнунт. Через минуту-другую они уже были у претория. Галену вновь пришлось объяснять, кто он такой и кто отправил его в Паннонию.

– Подожди, – сказал центурион.

Голос его звучал довольно любезно, будто имя Юлии Домны, произнесенное вслух, мгновенно рассеивало любые сомнения.

В который уже раз римский солдат после слов «Меня послала Юлия Домна» становился обходительным. Судя по всему, подчиненные Септимия Севера хорошо знали и любили ее. Он вспомнил, что молодая женщина заворожила и его самого. Так почему чарам Юлии не мог поддаться центурион или опцион, видевший ее вблизи?

Явился крепкий молодой человек с властным взглядом.

– Сейчас наместник примет тебя, – сообщил он. – Я Юлий Лет, трибун легионов Верхней Паннонии.

Гален последовал за высокопоставленным воителем с берегов Данубия.

– Вижу, в претории всё по-прежнему, – заметил он, окидывая взглядом стенные росписи с изображением гладиаторских боев.

На некоторых можно было видеть гражданский амфитеатр Карнунта. Местные жители славились своим пристрастием к кровавым забавам. Насколько было известно Галену, в Карнунте, единственном из всех городов, возвели целых два амфитеатра, притом колоссальных размеров: один для гражданских, другой для военных. Арена военного амфитеатра была не меньше той, которой славился амфитеатр Флавиев.

– Прощу прощения? – произнес Лет, явно сбитый с толку.

– Я был здесь много лет назад, когда состоял при божественном Марке Аврелии во время войны против маркоманов.

– Ясно.

Лет отметил про себя, что этот старик, внешне такой худосочный, повидал на своем веку больше, чем можно было ожидать.

Они вошли в просторную рабочую комнату претория. Септимий Север восседал на небольшом солиуме и с любопытством глядел на них. Поздороваться Гален не успел.

– Мне сказали, что ты везешь послание от моей супруги.

– Да, наместник, – с поклоном подтвердил Гален.

– Что за послание? – осведомился Септимий Север.

Очевидно, он не желал говорить больше ни о чем – и даже не спросил, как зовут посланца.

Что ж, он прав, подумал Гален. Если ему доставляют послание от супруги, главное – само это послание. Ознакомившись с ним, можно заняться всем остальным: например, решить, как поступить с гонцом.

Врач оглянулся, помедлив, прежде чем ответить. Помимо Лета, который привел его сюда, в комнате был еще один человек, стоявший рядом с наместником: военный в высоком чине, такой же мускулистый и подтянутый, только пониже ростом и с цепким, испытующим взглядом.

– Это Фабий Цилон, – пояснил Септимий. – Он и Юлий Лет, сопровождавший тебя, – два моих самых доверенных трибуна. Что бы ни велела передать моя супруга, ты можешь сказать это в их присутствии. У меня нет от них тайн. – Гален промолчал, и наместник прибавил: – А еще у меня почти нет терпения.

Гален кивнул.

– Гальба, – проговорил он.

Септимий пришел в замешательство.

– Что?

– Гальба. В послании всего одно слово. Юлия Домна заверила меня, что наместник поймет.

Септимий Север глубоко вздохнул. Его жена увлекалась загадками, головоломками… и историей Рима.

– Гальба, – повторил он, понизив голос. – Да, я постиг его смысл. А ты понимаешь, о чем идет речь? – Он пристально посмотрел на грека.

– Понимаю. Как мне кажется.

– Могу ли я положиться на тебя? Ты будешь молчать?

– Да, наместник.

Последовало непродолжительное молчание. Наконец Септимий Север спросил:

– Почему ты согласился доставить это послание? Ты императорский врач, у тебя, по всей видимости, немало дел в Риме, немало больных, за которыми нужно ухаживать.

Гален понял, что наместник узнал его, хотя они виделись лишь мельком и ни разу не перемолвились ни единым словом.

– Супруга наместника обещала мне кое-что за эту услугу.

– Что именно?

– В пожаре, охватившем Рим, погибло много моих трудов – они хранились в библиотеке императорского дворца. Юлия Домна сказала, что если я захочу воссоздать утраченное, то получу вдосталь времени и денег и мне создадут наилучшие условия. Кроме того, я смогу затребовать копии свитков из двух библиотек, Александрийской и Пергамской, – там сохранилось то, чего не осталось здесь.

– Так вот какую цену ты назначил?

Гален подумал, не попросить ли чего-нибудь еще: например, разрешения ознакомиться с книгами из тайных хранилищ, вверенных попечению Филистиона в Пергаме и Гераклиана в Александрии. Но затем осторожность и честность взяли верх.

– Да, таким был наш уговор.

– То, что пообещала моя супруга.

– Да.

Септимий Север устремил взгляд на Лета с Цилоном и погладил бороду. Трибуны стояли с широко раскрытыми глазами, не понимая, что происходит. Однако их преданность не вызывала сомнений. Именно поэтому Север захотел, чтобы оба присутствовали при разговоре: пусть убедятся, что он ничего от них не скрывает. В эти месяцы важнее всего было иметь при себе верных людей, отважных и испытанных на поле боя. Уже одно это говорило о предусмотрительности Севера. Он вновь повернулся к гонцу:

– Я сдержу слово, данное супругой. Ты получишь обещанное. Это послание имеет огромную важность. Моя жена умело вышла из положения, найдя того, кто способен беспрепятственно миновать все заставы и заслоны в Риме и на Янтарном пути, не привлекая к себе внимания императора и других наместников. Любое письмо, отправленное императорской почтой или частным образом, было бы перехвачено.

– Я не настолько хорошо знаком с супругой наместника, но, к счастью, научился составлять мнение о людях после бесед с ними. Супруга Септимия Севера, безусловно, умна и… – Гален запнулся. Он хотел сказать «красива», но понял, что это может не понравиться наместнику. – Обладает даром убеждения.

Септимий улыбнулся:

– Я подумал то же самое, когда познакомился с ней. А ведь ей было только четырнадцать. – Голос наместника стал благодушнее и сердечнее. – Как ее здоровье? Что с детьми?

– Мне показалось, наместник, что Юлия Домна прекрасно себя чувствует. Дети вовсю носятся по атриуму, как и положено в их возрасте. Относительно этого славнейший муж может быть спокоен.

– Хорошо, хорошо… – Септимий глубоко вздохнул. – Думаю, тебе пора отдохнуть. Прежде чем предоставить тебе обещанное, мы, полагаю, попросим тебя помочь нам в валетудинарии. Кроме того, мне представляется, что военная лечебница – это место, где ты будешь чувствовать себя свободнее. Лет проводит тебя.

– Да, наместник, но только я не нуждаюсь в проводнике. Дорога мне знакома.

Гален вновь поклонился и покинул комнату.

– Он знает Карнунт? – осведомился Септимий Север у Лета.

– Говорит, что служил здесь при Марке Аврелии, когда тот сражался с маркоманами.

Септимий изогнул одну бровь:

– Что ж, тогда пусть направляется в старую городскую лечебницу. Если все пойдет как задумано, его услуги нам действительно пригодятся. – Он замолчал и посмотрел в упор на Лета, потом на Цилона. – Вы разгадали послание моей супруги?

Трибуны переглянулись – кому отвечать первым?

– Я не смог, наместник, – сказал Лет.

– И я тоже, – отозвался Цилон.

Септимий Север встал с солиума и принялся расхаживать по большому залу, заложив руки за спину.

– Как вам известно, Гальба был императором… – начал он.

– Да, но я не понимаю, как это связано с нынешними событиями, – сказал Лет, облекая в слова замешательство обоих.

Септимий остановился в середине зала и упер руки в бока, внимательно глядя на двух трибунов, которые уже много лет были его ближайшими соратниками. Вместе с Плавтианом, Алексианом и, пожалуй, еще Публием Септимием Гетой – наместником Нижней Мезии, в честь которого был назван его младший сын, – Лет и Цилон входили в число тех немногих верных людей, на которых он рассчитывал… что бы ни приготовило ему будущее.

– Гальбу провозгласили императором после смерти Нерона, – стал объяснять Септимий. – Он был ставленником Сената, так же как Пертинакс. Его выбрали, чтобы предотвратить гражданскую войну, ведь Нерон не оставил наследника, и династия, которой положил начало божественный Август, оборвалась[19]. Но ничем хорошим это не закончилось. Почему? – Вопрос был риторическим; он не ожидал ответа от трибунов. – Гальба был скупцом и к тому же не понимал, что преторианская гвардия, по сути, определяет исход борьбы за власть – во всей империи, но прежде всего в Риме. Он не сдержал обещаний, данных преторианцам, а главное, не выплатил вознаграждения за то, что те возвели его на престол. Гвардия взбунтовалась, и Гальба погиб, успев побыть императором всего несколько месяцев. Никто больше не управлял ходом событий, началась гражданская война, долгая и жестокая, оставившая по себе печальную память. Все успокоилось, лишь когда один из тех, кто притязал на трон, одержал решительную победу. Веспасиан разгромил силы Отона и Вителия, и в империи восстановился мир. Этим миром мы наслаждались вплоть до недавних пор. Ибо, несмотря на то что Домициан, последний император из династии Флавиев, также не оставил наследника, сменивший его Нерва немедленно назначил себе преемника, против которого никто не стал возражать. Я говорю, разумеется, о Траяне. И вот теперь не стало Коммода, умершего без наследника, подобно Нерону и Домициану. Юлия говорит, что сенаторы остановили свой выбор на Пертинаксе и что он, похоже, будет не прозорливым Нервой, а вторым Гальбой. После свадьбы мы беспрерывно обсуждали государственные дела. Я рассказывал ей о том, что творилось в Сенате, о каждом мало-мальски видном сенаторе, наместнике, префекте и прокураторе. И она запоминала все. В отличие от нее, я забыл о том, что Пертинакс, несмотря на безупречный cursus honorum и способность договориться с кем угодно, большой скряга, как и Гальба. Старается поменьше тратить на солдат и наводит порядок в войске. Если Пертинакс будет вести себя так же, как его несчастливый предшественник, это вряд ли придется по вкусу преторианцам. Насколько я понимаю, моя жена предвидит, что он не собирается удовлетворять требования гвардии или, по крайней мере, будет с этим медлить. Если преторианцы взбунтуются, Рим станет неуправляемым, как после смерти Нерона.

Лет кивнул, но все же взял на себя смелость возразить, сделав шаг вперед:

– Со всем уважением к супруге наместника и ее посланию… Сообщая о положении в Риме, Плавтиан пишет, что оно складывается в нашу пользу. Алексиан назначен прокуратором анноны, а сам Плавтиан стал префектом, отвечающим за дороги и почту. Наши легионеры остановили караван с золотом, который Коммод незадолго до своей смерти отправил на север, чтобы заплатить варварам, нападающим на дакийскую границу. Гета наместничает в Нижней Мезии, под его началом два легиона. Когда мы отошлем золото в Рим, у Пертинакса будет достаточно денег, чтобы удовлетворить преторианцев и полновластно распоряжаться внутри империи. После этого, да будет мне позволено выразиться так, положение семьи Северов станет достаточно прочным. Разве нет?

– Возможно, золото, перехваченное нами по приказу Пертинакса, поможет на время успокоить недовольных, но при Коммоде казна опустела из-за постоянных трат на пиры, гладиаторские игры и забавы со зверями. Рим обескровлен из-за того, что борцов и хищников привозили со всего света. Но вряд ли это золото поможет предотвратить то, о чем предупреждает моя жена. Помни, легионам на всех границах тоже нужно выплатить жалованье. Я знаю, предчувствия никогда не обманывали Юлию, и поэтому я привык делать, как она скажет. Но не следует забывать и о том, о чем говорит Плавтиан. Мой брат Гета в Нижней Мезии начальствует над двумя легионами, и, как ты справедливо утверждаешь, мы обладаем достаточной силой в Риме и в империи – гораздо большей, чем, например, Клодий Альбин или Песценний Нигер. Во всяком случае, так мне представляется сейчас. Если мы оставим Рим, если Алексиан, Плавтиан и моя супруга с детьми покинут город, это усилит Альбина с Нигером и ослабит Пертинакса, который опирается на мое семейство. Пока что Пертинакса можно считать достойным императором, и я не могу предать его доверие, совершив столь бесчестный поступок.

– К кому же нам прислушаться? – спросил его Цилон. – К Плавтиану? Тогда мы спокойно выжидаем. Или к супруге наместника? Тогда все семейство покидает Рим, ибо в случае мятежа преторианцев столица может стать полем боя.

Септимий глубоко вздохнул. Он размышлял. Вернувшись на солиум, он вновь уселся в кресло. Очевидно, жена изо всех сил побуждала его сделать выбор: или она, или Плавтиан. Отношения между ними никогда не отличались теплотой. Плавтиан кое-как терпел Юлию в самом начале, считая, что Септимий взял в жены простодушную юную красавицу. Но после появления детей он не упускал случая выказать свою неприязнь к Юлии, а та не одобряла ни одного решения Плавтиана. Септимий немало терзался из-за этого, потому что любил Юлию без памяти. И не только как мать своих детей – тех, которых не смогла подарить ему первая жена, – но и как пылкую любовницу, как заслуживающего доверия советчика, как союзницу во всем, чего он желал добиться. Рядом с ней он ощущал себя счастливым. Насильственная разлука, на которую их обрек ныне покойный Коммод и которая продолжилась при Пертинаксе, была для него источником ежедневных страданий, особенно когда он оказывался один в своей спальне. Одна лишь мысль о том, что вскоре они каждую ночь будут вместе, делала его сильнее. В то же время Плавтиан был его другом детства. Септимий беспредельно доверял ему, ведь они вместе совершали свой cursus honorum, помогая друг другу в нелегкие времена, отмеченные коварными происками и жестокими расправами Коммода. Не было другого человека в империи, на которого Септимий мог положиться так же, как на Плавтиана. Да, еще брат Гета… Но, как ни странно, в Плавтиане он был уверен больше. Так или иначе, если не брать в расчет Гету, вопрос звучал все так же: кого слушать – Юлию или Плавтиана?

– Когда Пертинакс был наместником в Британии, тамошние легионеры подчинялись ему с неохотой, – напомнил Лет.

– А преторианцы вообще не хотят подчиняться никому, мы все это знаем, – отчеканил Цилон.

Септимий внимательно выслушал их, не сказав ни слова. Трибуны были правы. Чтобы привести к порядку британские легионы, Пертинакс был вынужден действовать с крайней жестокостью. Разразился мятеж, и он едва спасся. Юлия должна была помнить об этом, ведь супруги в своих разговорах не раз возвращались к тем дням, а она ничего не забывала. Преторианцы же, как верно заметил Цилон, всегда проявляли непокорность. Это придавало дополнительный вес посланию Юлии. Но Плавтиан настаивал на том, что им следует оставаться в Риме, занимая должности, которыми одарил их Пертинакс. По-своему он был прав.

– Мы будем руководствоваться и советами Юлии, и советами Плавтиана, – громко сказал Септимий.

Фабий Цилон и Юлий Лет подошли ближе, зная, что получат точные указания, и смысл этих слов, на первый взгляд противоречивых, тут же прояснится.

– Ты, Фабий, отправишься в Рим и изыщешь способ вывезти из города Юлию с детьми. Если увидишь Плавтиана, скажи ему, что я так велел, что я скучаю… по своей жене. Особенно по ночам. Это более чем понятно. – Наместник улыбнулся, трибуны тоже: оба видели Юлию и знали, как она красива. – Коммод недвусмысленно приказал женам наместников Паннонии, Британии и Сирии оставаться в Риме. Пертинакс этого решения не подтвердил. Можно предположить, что это распоряжение было негласно отменено вместе со многими другими… В таком случае у меня развязаны руки, я могу привезти Юлию к себе. Вполне вероятно, что Альбин и Нигер хотят сделать то же самое – выписать к себе своих жен и детей. Но я не уверен. Как бы то ни было, Юлия хочет быть со мной, и она будет со мной. Передай также Плавтиану мое пожелание: пусть он не покидает Рима и сообщает нам обо всех событиях. Плавтиан и Алексиан остаются в городе. Я подтверждаю тем самым, что держу слово, данное Пертинаксу, независимо от того, где пребывают моя жена и мои дети. А ты, Лет, останешься со мной и поможешь привести легионы в полную готовность.

– Готовность к чему? – спросил Лет.

– К схватке.

– К схватке с кем?

– Этого я пока не знаю.

XV. Забытые

Земли квадов и маркоманов, к северу от Данубия. Северная граница Верхней Паннонии Конец февраля 193 г.

Луция вглядывалась в горизонт, приложив одну руку ко лбу, чтобы капли дождя не попадали в глаза. Другой рукой она придерживала сидевшего на коленях младенца, которого кормила грудью.

– Всадники едут в нашу сторону, отец!

Высокий, плотный мужчина вышел из сарая, где держали скотину, и встал рядом с дочерью, глядя на приближавшихся конников.

– Это легионеры? – спросила девушка.

– Не знаю, – обеспокоенно ответил отец. – Иди в дом и следи за тем, чтобы мать и дети не выходили наружу.

Луция не стала спорить и поспешила к деревянному домику, стоявшему рядом с сараем.

– Кто они? – спросила пожилая женщина. Ее лоб, руки и шею покрывали морщины, говорившие о тяжелой жизни.

– Не знаю, матушка, но отец велел закрыться в доме и не выходить.

Мать кивнула и подперла дверь толстым бревном. Луция сделала то же самое со всеми окнами, кроме одного, чтобы можно было выглядывать из него.

– Встань вон там, у огня, вместе с малышом и братьями, – сказала мать.

Луция повиновалась и, не переставая кормить младенца, примостилась рядом с очагом вместе с двумя младшими братьями, мальчиками двенадцати и десяти лет. Когда-то детей было больше, но здесь, на далеком и холодном севере, поселенцам приходилось очень тяжело: сестра и брат Луции умерли прошлой зимой, подхватив лихорадку. Ее молодой муж, отец ребенка, которого Луция сейчас кормила, скончался от той же лихорадки несколько месяцев назад. Они бежали из Рима во время опустошавшей город чумы и отправились на север, к рубежам империи, в поисках лучшей жизни. В конце жизни Марк Аврелий даже мечтал создать новую провинцию к северу от Данубия, подобно тому, как Траян образовал Дакию на востоке. Поселенцы ни о чем таком не мечтали – просто хотели обзавестись небольшим хозяйством, чтобы можно было прокормиться. Но после сражений между маркоманами и легионерами область к северу от Данубия превратилась в ничейную землю, где почти не было ни закона, ни порядка. Рим забыл об этих людях. Луция и ее родные постоянно боялись, что на них нападут маркоманы или квады, рыскавшие вдоль границы в надежде на добычу. Бедность, в которой они жили, служила им единственной защитой. Их надел, впрочем как и соседские, мало чем мог привлечь отряд северных варваров.