bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 11

– Император почитает себя новым Геркулесом. Как известно, Геркулес совершил немало подвигов по просьбе богов. Ты помнишь, сколько их было, сынок?

– Двенадцать, мама.

– Отлично. А какие именно?

– Он убил Немейского льва, одолел Лернейскую гидру, поймал Керинейскую лань. – Бассиан говорил быстро и уверенно. – Потом схватил Эриманфского вепря, очистил Авгиевы конюшни, перестрелял Стимфалийских птиц, укротил Критского быка, добыл коней Диомеда, заполучил пояс Ипполиты, пригнал коров Гериона, завладел яблоками Гесперид, и наконец, пленил Цербера, которого вывел из подземного царства.

– Отлично, – улыбнулась Юлия, чье сердце наполнилось гордостью; взгляд ее, однако, был прикован к Коммоду, стоявшему внизу. – Сегодня император хочет повторить шестой подвиг.

Бассиан поджал губы, вновь вспоминая перечень Геракловых деяний, теперь уже про себя.

– Перестрелять убийственных, ядовитых Стимфалийских птиц! – торжествующе воскликнул он. – Вот шестой подвиг.

– Именно так, – подтвердила его мать.

Мальчик посмотрел вверх:

– Но в небе нет птиц. Никаких.

Он был прав. Чайки слетались к громадному холму возле речного порта, составленному из отбросов – Горе Черепков. Над амфитеатром Флавиев не виднелось ни одной цели для стрельбы.

– Птицы, сынок, – это мы, – ответила Юлия, холодно и спокойно, отчего удивился даже малыш. – Не знаю только, осмелится ли император… на такое.


На стенах, рассекающих арену амфитеатра Флавиев, Рим

Император подстрелил еще двух зверей, на этот раз попав им в бок, и с удовольствием наблюдал, как они корчатся от боли. Испанского медведя он приберег напоследок: высочайшая прихоть, которой должна была завершиться травля.

– Квинт, список у тебя? – осведомился Коммод.

– Да, сиятельный.

– Прекрасно. Кто стоит первым?

– Список, – сказал префект претория и повернулся к центуриону, стоявшему у него за спиной.

Тот держал в руке свернутый папирус, который Квинт сам передал ему. Несколькими месяцами ранее, когда случился пожар, этот центурион начальствовал над стражниками у Тройных ворот. Его подчиненные следили за тем, что делали знатные римляне в ту злосчастную ночь.

– Я жду, Квинт, а тебе известно, что я не люблю ждать.

Префект претория быстро развернул свиток и прочел про себя первое имя из списка подозреваемых в измене. Не мужское, а женское. Он провел тыльной стороной левой руки по подбородку, на котором выступили капли пота.

– Сиятельный… возможно, это не лучшая мысль, – выдавил он, не осмеливаясь произнести имя, стоявшее в начале списка.

– Я не спрашивал твоего мнения, – отрезал Коммод.

– Может вспыхнуть бунт… гражданская война, – настаивал Квинт Эмилий, обливаясь потом.

Коммод сделал глубокий вдох, наклонил голову вправо, потом влево, словно у него затекла шея. Было тяжело держать лук, направляя его вниз. Выстрел вверх сейчас очень помог бы его онемевшим мышцам. Наконец он обратился к полуобнаженному рабу, стоявшему позади солдат:

– Эй, ты! Давай пляши.

У раба, в отличие от Квинта Эмилия, не было ни смелости, ни желания противостоять императору, и он тут же пустился в странную пляску на стене амфитеатра. Выделывая коленца, он одновременно бил в две большие золотые тарелки, производившие сильнейший, но при этом размеренный грохот.

Коммод вновь перевел взгляд на префекта претория:

– Говорю в последний раз: огласи первое имя в списке.


Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим

– Что делает этот раб, мама? – спросил Бассиан.

– Он пляшет с золотыми тарелками – точно так же, как Геркулес у Стимфалийского болота. Птицы от грохота взлетели в небо, и Геркулес перестрелял их из лука.

– Но ведь мы не можем летать…

– Нет, не можем, – подтвердила Юлия, предельно сосредоточенная, все еще уверенная, что император не посмеет…


На стенах, рассекающих арену амфитеатра Флавиев, Рим

Квинт Эмилий вновь уткнулся в свиток, словно до последнего надеялся, что ему померещилось. Но нет: имя было тем же самым, что и в первый раз. Сомнений не оставалось. Он чувствовал, что внутри Коммода растет гнев и этот гнев направлен на него, Квинта Эмилия.

– Юлия Домна, – наконец выговорил префект претория так, будто зачитывал смертный приговор.

– Юлия Домна? – повторил император. – Почему-то я не удивлен. Слишком красива и слишком умна. Таких женщин не должно быть. Посмотри на Марцию, мою возлюбленную: красавица и при этом простушка. В чем подозревают Юлию Домну?

– Она намеревалась покинуть город в ночь пожара.

– Ясно. – Коммод взял стрелу, протянутую другим рабом, и установил ее на тетиву. – Если бы она добралась до мужа, наместника Верхней Паннонии, тот, возможно, решился бы двинуть против меня свои три легиона. А кстати, не ты ли, Квинт, предложил отдать ему эту провинцию?

– Да, сиятельный. Септимий всегда хранил верность императору, к тому же он опытный военный, а именно такие нам нужны на данубийской границе. Северные племена охвачены волнением, несмотря на победы божественного Марка Аврелия, отца императора, и самого императора, которыми ознаменовались последние годы. Кто знает, вдруг Юлия всего лишь хотела спастись от пожара вместе с детьми, а не бежать в Паннонию. Сиятельный… Умерщвлять Юлию, основываясь только на подозрении и даже не выслушав ее наперед, – это может толкнуть Септимия к мятежу…

– Думаешь? – Коммод с улыбкой повернулся, поднял натянутый лук и стал целиться вверх, в ту самую женщину. – Вряд ли он осмелится начать мятеж, даже если мы прикончим его жену. При условии, что дети останутся в живых.

Квинт Эмилий медленно опустил голову. Коммод был прав. И все же…

– Сиятельный, наместник без памяти любит жену, все об этом знают. Он никогда нам этого не простит.

– А потому мы лишим его должности, – заключил Коммод и, нахмурившись, добавил: – Во имя Геркулеса, где же она? Не вижу!

Центурион, протянувший свиток, подошел к нему и указал на пятый ярус, туда, где сидела Юлия.

– Вон там, сиятельный. Мы водрузили красный флаг на колонну, стоящую рядом с той, возле которой сидит Юлия Домна с детьми.

– Ага! – воскликнул император, вновь расцветая в улыбке. – Неплохо придумано! Квинт, этот центурион далеко пойдет. Как тебя зовут? – обратился он к воину, продолжая целиться вверх.

– Марцелл, сиятельный.

– Ты ведь не только служишь в гвардии, но также помогаешь Аквилию и его фрументариям?

– Да, сиятельный.

– Славный центурион, Квинт, – заметил император. – И к тому же поставляет нам важные сведения.

Префект претория кивнул, но на его лице не было и тени улыбки.


Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим

– Мама! Император целится в нас! – закричал Бассиан.

Юлия с секунду глядела на красное полотнище, развевавшееся на соседней колонне. Все стало очевидно.

– Не двигайтесь, – велела она детям, тихо, но так сурово, что у Бассиана и Геты кровь застыла в жилах.

Мальчики словно окаменели. Меж тем женщины, сидевшие подле них, принялись спешно собираться и уходить. Молодая супруга наместника Верхней Паннонии посмотрела направо, потом налево: соседние сиденья опустели. Остались только они втроем. Юлия скользнула взглядом по лицам матрон: большинство их застыло в ужасе, но губы Салинатрикс слегка искривились в едкой ухмылке. Эта ухмылка запомнилась Юлии навсегда, словно ее выжгли в памяти каленым железом. Впрочем, в эти минуты надо было думать о другом.

– Не двигайтесь, – повторила она, крепко сжимая руки детей.

Затем взглянула на перекрещенные стены внизу: император целился в нее. Все знали, как умело Коммод управляется с луком. Он только заново подтвердил свою меткость, что доказал это лишний раз, снеся своими острыми стрелами головы бегущих страусов. Народ веселился при виде того, как большие безголовые птицы продолжают бежать, проделывая с сотню шагов. Юлия же оставалась неподвижной: прекрасное изваяние Венеры – вроде одной из многочисленных статуй, украшавших амфитеатр.

Она моргнула раз, другой. Нет, Коммод не настолько порочен. А если и так, не настолько глуп. Септимий не простит ему. Никогда… Мятеж трех легионов – нешуточное дело, император не станет рисковать. Но если сиятельному, в его безумии, уже все равно?..

Мысли ее кружились вихрем; лишь это она осознала с предельной ясностью.

Император снял левую руку с тетивы, и стрела начала свой смертельный полет, направляясь вверх, к сердцу Юлии.

V. Наместник

Данубийская граница Римской империи, Карнунт[9] Верхняя Паннония Лето 192 г.

Фабий Цилон, военный трибун, вошел в преторий. Он собирался представить доклад о наблюдении за берегами широкой реки. Ничего особенно важного не было, но наместник требовал представлять ему каждый день отчеты о том, что видели конные легионеры на другом, северном берегу Данубия. И вот теперь Цилон стоял у стола, за которым сидел Септимий Север: раб только что принес ему кубок с вином. Цилон давно служил под началом Севера и видел, что тот пребывает в задумчивости. Он понимал, что наместника снедает забота, но не знал, какая именно. А потому Цилон благоразумно решил хранить молчание.

– Сегодня как раз восемь лет, Цилон, – наконец проговорил Септимий Север. Трибун, пришедший в замешательство, решил пока ничего говорить. – Восемь лет назад я впервые встретил Юлию, мою жену, – пояснил наместник и посмотрел на трибуна, стоявшего у стола. – Выпей со мной. Налить ему вина!

Раб снова принес кувшин и щедро, до самого верха, наполнил другой кубок, на который указал Север. Затем он удалился. Наместник и трибун остались вдвоем.

– Впервые за все это время я праздную годовщину свадьбы без Юлии, – продолжил Север. – Так странно… Во имя Юпитера, я хочу выпить за здоровье жены с каким-нибудь верным человеком вроде тебя. Ты не откажешься?

– Это большая честь для меня, наместник.

Они поднесли кубки к губам. Север вытянул все одним духом, Цилон счел нужным последовать его примеру.

– Я знаю ее восемь лет, Цилон, – повторил Север. – В то время я был легатом Четвертого Скифского легиона, стоявшего в Зевгме. Как-то раз я проверял гарнизоны возле большого моста через Евфрат и оказался со своими солдатами в Эмесе. Прелестный город! Там я встретился с местным вождем Юлием Бассианом, выходцем из знатного рода, верховным жрецом бога солнца Элагабала. С этим умным человеком было приятно поговорить. Как и его предки, он поддерживал превосходные отношения с Римом – Эмеса стала нашей союзницей давно, несколько поколений назад. Несомненно, это способствовало ее процветанию. Мы долго беседовали с ним, потом сели обедать. К нам присоединились его дочери, Юлия и Меса – девочки-подростки. Юлии только-только исполнилось четырнадцать. И однако обе уже стали настоящими красавицами. У Юлии, кроме того, был пронзительный, испытующий взгляд, – казалось, она раздевает тебя. Я подумал, что она способна читать мысли… Вижу, тебе смешно.

– Нисколько, наместник… – стал оправдываться Цилон.

Но Север, похоже, вовсе не был задет.

– Знаю, это звучит необычно. Наверное, я, сам того не ведая, влюбился в нее. Тогда у меня была другая жена, и я всячески изгонял из своих мыслей эту девушку. Но вечером, прохаживаясь по саду Бассиана, полном диковинных растений и цветов, я столкнулся с ней. Она тоже прогуливалась в этом дивном месте, без спутников, как и я. Я сказал ей, что город просто чудесен, а она заверила, что прекраснее его нет во всем мире. Тогда я ответил, что когда-нибудь она окажется в Риме и сравнит. Потом мы заговорили о разных пустяках, и вдруг я, неизвестно почему, спросил, не подыскал ли ей отец мужа. В тот миг я и не думал о том, чтобы самому жениться на ней, ведь я совсем не собирался разводиться с Пакцией Марцианой. У меня не было причин для недовольства ею. Правда… правда, она так и не подарила мне ребенка. До самой смерти она оставалась примерной женой. Я задал вопрос юной сирийке из чистого любопытства. У меня появились к ней почти отцовские чувства, и я искренне желал ей добра. Ее ответ был таким, что я запомнил его на всю жизнь.

Наместник замолк и сам налил себе вина из кувшина, затем наполнил кубок Цилона.

– А что в тот день сказала та, которая стала твоей супругой, наместник? – спросил трибун: ему показалось, что Север ждет вопроса.

Тот возобновил свое повествование:

– Девочка величественно, словно богиня из «Илиады», объявила, что она принадлежит к царскому роду. Звездочеты, по ее словам, предсказали, что она станет женой царя, и никого другого, ведь она рождена, чтобы повелевать.

Цилон не стал перебивать наместника. Он знал, что Север весьма склонен доверять пророчествам звездочетов и предсказателей, а потому ответ молоденькой Юлии должен был немало впечатлить его.

– Я решил ничего не говорить по этому поводу, и мы расстались. Вскоре Четвертый легион вернулся в Рим, затем нас послали в галльский Лугдун. Там Пакция, к сожалению, захворала. Несмотря на бездетный брак, мы были очень привязаны друг к другу, и меня объяла глубокая скорбь. Но через несколько месяцев скорбь прошла, закончился и траур, подобающий в таких случаях. Я принялся размышлять о том, как буду жить дальше: мне почти сорок, детей нет – надо искать новую жену. Было много сенаторских дочерей, юных и недурных собой, с каждой из которых я мог бы вступить в союз, выгодный для обеих сторон. Но когда я вечером ложился в постель и закрывал глаза, передо мной представала та сирийская девочка, прекрасная и ослепительная. Со дня нашей встречи, думал я, прошло два года: наверное, она уже обручена, а то и вышла за кого-нибудь замуж. Пожалуй, я вел себя непоследовательно, потому что отправил Бассиану письмо с предложением, сделанным по всем правилам. Я знал, что он по-прежнему правит Эмесой. И стал ждать ответа, в возбуждении и тревоге, точно ребенок, страстно желающий подарка, но не уверенный, что получит его. Через несколько недель он пришел: Бассиан сообщал, что его дочь ни с кем не помолвлена и он принимает мое предложение. Итак, Юлия будет моей! Я был на седьмом небе от счастья. Клянусь Кастором, Поллуксом и всеми богами, я считал себя необыкновенным счастливчиком. И это повторялось день за днем после того, как мы поженились. – Север вздохнул. – А потом император разлучил нас.

– Сиятельный Коммод потребовал этого от всех трех наместников, начальствующих над тремя легионами, – заметил Цилон в попытке обелить императора: тот, мол, не питает никакой личной неприязни к наместнику Верхней Паннонии.

– Знаю, но для меня горек каждый день, проведенный вдали от нее. Мое существование кажется мне никчемным. Видимо, я слишком сильно люблю жену.

Цилон во второй раз позволил себе улыбнуться:

– Не всякий муж может сказать то же самое через восемь лет после женитьбы.

– Да уж…

И оба громко расхохотались. Затем наступила тишина. Наконец Север нарушил ее:

– Я страшусь за нее, Фабий. – Лицо его было напряженным. – Юлия – отважная женщина. Слишком отважная.

– Не понимаю, что тут плохого, наместник.

Губы Севера растянулись в улыбке, полуязвительной, полуиспуганной.

– Юлия сейчас в Риме, а Римом правит сиятельный Коммод, который на дух не переносит отважных. Ему нужны покорные. Боюсь, Юлия этого не сознает. Неизвестно почему, мне кажется, что с ней должно произойти нечто ужасное.

Больше за обедом не было сказано ни слова.

Они выпили еще по кубку вина. Наместник так и не спросил о новостях с границы, и трибун не стал о них докладывать. Все это казалось теперь несущественным.

VI. Меткость императора

Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим 192 г.

Императорская стрела пронеслась совсем рядом с волосами Юлии, слегка их взвихрив, и сломалась о пустое каменное сиденье позади нее.

Раздались женские крики.

Юлия не издала ни звука.

Бассиан поджал губы в безмолвном гневе, но не шелохнулся. Он восхищался матерью, ее неодолимой смелостью: стрела просвистела совсем близко, а она даже не дрогнула.


На стенах, рассекающих арену амфитеатра Флавиев, Рим

– Даже не шевельнулась. Видел? – обратился Коммод к Квинту Эмилию.

Все это удивляло и в то же время забавляло его.

– Видел, сиятельный.

– Либо необычайное мужество, либо безумие. – Император повернулся к префекту претория. – Это было испытание, и она его выдержала. Думаешь, я помешался? Многие так думают, но они ошибаются. Я сделал ей предупреждение. Как по-твоему, теперь она осмелится покинуть Рим без моего разрешения?

– По-моему, не осмелится, сиятельный.

– Ну вот, наконец-то ты понял меня. Долго же ты соображал! Пусть список тех, кто способен на предательство, хранится у тебя. А мы пока перейдем к другим развлечениям.

Квинт Эмилий с облегчением свернул папирус и медленно засунул его за пазуху.

Император меж тем взял новую стрелу и вновь опустил лук, как в начале травли. Звери падали один за другим, и наконец остался только громадный испанский медведь.

– Еще одну.

Получив стрелу, Коммод нацелил ее на бурого медведя. Тот бродил, сбитый с толку, объятый ужасом, среди трупов животных, свезенных сюда со всей империи. Выстрел оказался таким же метким, как и все прочие, кроме одного – того, что был сделан в сторону Юлии Домны.

Зверь повернулся вокруг свой оси и попытался вынуть лапами стрелу, вонзившуюся ему в шею. От этого кровь полилась еще обильнее. Медведь издыхал под неистовые выкрики зрителей.

Император улыбнулся и поднял левую руку, в которой держал лук. То был условный знак: вольноотпущенники открыли двери в полу арены, выпустив десятки медведей, привезенных из Испании, Каледонии, Британии, Далмации, с берегов Данубия… Всего девяносто девять. Коммод перестрелял их одного за другим, просто из удовольствия видеть, как они корчатся от боли у его ног. Наконец властелин вздохнул, словно его одолела усталость или, хуже того, скука, и отдал лук одному из преторианцев.

– Пожалуй, настало время спуститься на арену, – заметил он, стоя с поднятыми руками: двое рабов надевали на него панцирь и шлем мурмиллона. – Сегодня Геркулес расправится с десятками врагов!

И он принялся спускаться по деревянной приставной лесенке в одну из четвертей, на которые делилась арена. Оказавшись внизу, Коммод стал размахивать руками, сжимая левой рукоятку длинного меча: ему были отчаянно нужны одобрительные возгласы – даже несмотря на то, что многие места пустовали. После того как стрела пролетела рядом с Юлией Домной, часть зрителей покинула амфитеатр. Но были те, кто остался добровольно – из нездоровой страсти к жестоким забавам, любопытства, страха перед императорским гневом или по всем трем причинам сразу – и вынужденно, как, например, сенаторы. Все они беспрерывно выкликали одно и то же имя: одни с воодушевлением, другие же, казалось, по обязанности.

– Геркулес, Геркулес, Геркулес!

Снова открылись двери в арене, те, через которые выпускали хищников. Преторианцы, пришедшие с императором, включая Квинта Эмилия, испытали прилив страха: никто не знал, что за представление задумал устроить император, втайне отдавший приказы вольноотпущенникам в подвале.

Из каждой двери появился свирепый на вид воин, который угрожающе размахивал оружием. Квинт Эмилий тут же успокоился, увидев, что это калеки, пострадавшие в боях. У одного не было руки, у второго – ноги, у третьего – того и другого: он вкатился на деревянной тележке. Тому, у кого недоставало обеих рук, мечи прикрепили к защитным наручам. Все, кроме бойца на тележке, выглядели весьма грозно: издалека, с мест, предназначенных для публики, трудно было понять, что эти люди неспособны дать достойный отпор.

Спокойствие, охватившее Квинта Эмилия, сменилось отвращением. Раньше эти несчастные храбро сражались за Рим. Судьба распорядилась так, что они получили жестокие ранения; врачи в валетудинариях спасли им жизнь, навсегда изувечив их тела. Теперь же император, крепкий мужчина в расцвете сил, собирался без труда умертвить их. Жизнь бывших воинов должна была окончиться в этот роковой день, самым ужасным и унизительным образом. Вот оно – императорское воздаяние за верную службу!

– Двадцать, я прикончил двадцать человек! Ты видел, Квинт? – спросил император.

Голос его звучал властно, но он явно запыхался: убивать было нелегко, пусть даже речь шла о безруких и безногих. Вонзить меч как можно глубже, переломать кости, потянуть за рукоятку и выдернуть клинок, снова всадить его, покрутить, чтобы превратить в кашу внутренности, сердце, печень…

– Да, сиятельный, двадцать человек, – вяло отозвался префект претория. Ему впервые стало все равно, заметит император его безразличие или нет.


Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим

Юлия все еще ощущала на себе взгляды женщин, чьи мужья были врагами Септимия Севера. Но потом, слыша вопли зрителей и стоны несчастных, павших от руки императора, матроны вновь сосредоточились на том, что делалось внизу, – на печальном зрелище, замысел которого возник в больном мозгу императора. Юлия же не стала смотреть туда, а вместо этого слегка задрала голову, чтобы видеть преторианцев, охранявших доступ на пятый ярус. Те жадно прислушивались к крикам боли. Она пристально разглядывала их лица, не говоря ни слова, держа сыновей за руки. Дети, как и все остальные, не отводили глаз от арены, где притворно геройствовал император – Геркулес, властвовавший над всеми ними.

Юлия вздохнула. Кажется, Коммод больше не собирался пускать в нее стрелы. Перед ее мысленным взором вновь встали напряженные лица преторианцев.


На арене амфитеатра Флавиев, Рим

Избиение калек продолжалось больше часа.

Прикончив нескольких несчастных, император делал краткую передышку: снимал шлем, пил воду и вино. После этого вновь открывались двери в арене и появлялись новые призраки – двигавшиеся ползком, хромавшие, даже носившие шлемы без прорезей, как гладиаторы-андабаты. Коммод безжалостно лишал их жизни при помощи меча, одного за другим.

Вся эта четверть арены была залита кровью.

Коммод в последний раз снял шлем, отдал его одному из преторианцев, полез по деревянной лестнице и пошел по стене с поднятыми руками. Сенаторы, всадники, торговцы, люди самого разного состояния, даже женщины, бурно приветствовали императора, выкликая любезное ему имя:

– Геркулес, Геркулес, Геркулес!


Первый ярус амфитеатра Флавиев, Рим

Лишь некоторые patres conscripti робко молчали: полные гнева и тревоги, они уже подумывали о бунте. В их числе были Пертинакс, Гельвий, Сульпиций, Тит, Клавдий и Аврелий Помпеян. Все они глядели на Диона Кассия, ошеломленного и одновременно испуганного, – он встал, чтобы издать хвалебный возглас. Под этими презрительными взглядами он словно съежился, замолчал и сел на свое место.

– Простите меня, – тихо произнес он.


Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим

Юлия также хранила молчание, переводя взгляд с одного преторианца на другого, пристально исследуя их черты. Затем она посмотрела на пустые места и, наконец, на одинокую стрелу, выпущенную императором и теперь лежавшую на камнях, рядом с красным полотнищем.


Императорская ложа амфитеатра Флавиев, Рим

Коммод стоял в середине ложи, приветственно помахивая руками. Одновременно он обратился к Квинту Эмилию:

– А она так и не ушла. – Он показал туда, где сидела прекрасная супруга Септимия Севера. – Ну что ж, наблюдай за ней. И за другими – Салинатрикс, женой Альбина, и Мерулой, женой Нигера. Вообще за всеми, кто есть в списке.

– Да, сиятельный.

– И никогда впредь, слышишь, никогда не ставь под сомнение мои приказы. Если я требую назвать мне имя из списка, ты называешь его, Квинт, ты не размышляешь. Я думаю за нас двоих, за весь город. Но главное, Квинт, – император подошел вплотную к начальнику гвардии и заговорил ему в ухо, – ради твоей же собственной безопасности не думай слишком много. Это рискованно.

– Не буду, сиятельный.

– Прекрасно. Завтра вернемся сюда. Будет представление на несколько дней. Вышло очень хорошо.

Коммод направился к выходу, преторианцы последовали за ним. Среди них был и Марцелл, тот самый центурион, которого император похвалил в присутствии Квинта Эмилия.

Префект претория слегка задержался в ложе. Он посмотрел сначала на рабов, которые убирали туши животных и трупы людей, а затем поднял глаза на пятый ярус, где все так же неподвижно сидела Юлия Домна, держа за руки своих детей.

Потом Квинт Эмилий быстро зашагал, нагоняя своих солдат.

Император угрожал ему уже в третий раз.

Думать ему запретили, но что еще ему оставалось? Ничего другого, как думать, и притом крепко.


Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим

Бесконечная травля хищников, а затем калек наконец завершилась. Юлия медленно поднялась со своего места и, ведя с собой детей, направилась к проходу, что вел наружу, миновав по пути кучку женщин. И снова ее обожгли взгляды, полные презрения и ненависти. Похоже, многие считали, что она поставила под удар их всех.

На страницу:
4 из 11