Тени Завораша

«Прежде всего, говорил Синпарнас, нужно усвоить несколько правил. Никогда не гадай ни себе самому, ни близким. Судьбы окружающих тебя людей и твоя собственная переплетены. Знать собственное будущее нам ни к чему».

«Но тогда в чем смысл»?

«Смысл в том, чтобы увидеть возможные варианты».

Папст усвоил эти правила и следовал им, по крайней мере, в начале. А вот старик нарушил самое главное из них практически сразу – как только продемонстрировал мальчику последнюю дощечку. Тайком от Папста он разложил дощечки на столе, некоторое время смотрел на них, а затем, бросив единственное слово «чудовище», сгреб со стола. Ни до того, ни позже, дощечки не образовывали подобное грозное сочетание. Да он и не спрашивал. Больше не спрашивал.

***

Папст не считал, что его прежний опыт был каким-то откровением. Ему не являлись ангелы, когда он когда он лежал на больничной койке после избиения на улице, а мастерство гадателя не давало ключ к тайнам жизни, разве что помогало немного разнообразить досуг.

Пожалуй, единственное, что было более или менее стабильным в жизни будущего дервиша – это гибель близких ему людей. Вскоре смерть настигла и Синпарнаса. Он умер тихо, во сне, и Папст подумал о том, что старик ушел из жизни так же незаметно, как и жил. Все, что Синпарнас оставил мальчику, помещалось в дорожной сумке – письменный прибор и дощечки для гадания.

Папст размышлял над этим, ковыряя восковую пробку на пузырьке с эссенцией. Пробка никак не хотела поддаваться, как будто проверяла степень его настойчивости. Наконец ему удалось соскрести немного воска. При этом руки у Папста дрожали так, что он едва не расстался содержимым бутылочки. Да, это мог быть сюжет для одного из памфлетов с нравоучительным концом, который так любила городская чернь: вор в шаге от вожделенного сокровища, однако теряет все благодаря собственной глупости. Давясь смехом в тесном переулке, Папст наконец расковырял пробку достаточно, чтобы добраться до эссенции.

Затем, недолго думая, опрокинул пузырек в рот.

Первый глоток скользнул в горло и распустился в желудке сладким цветком. Второй больно ужалил губы, словно их приложили к покрытому инеем куску металла. Этот металл был колючим и резким на вкус как будто кто-то сплавил в один бесформенный ком полсотни швейных игл. И, наконец, третий глоток. На этот раз Папст ощутил, как нечто шевельнулось у него во рту, словно вместе с жидкостью он проглотил живого жука. Насекомое несколько раз коснулось его языка и внутренней поверхности щеки своими колючими лапками, а затем без каких-либо усилий проскользнуло горло.

Папст запаниковал. Тот человек подменил содержимое бутылочки! Возможно, налил внутрь яд, а он, дурак, не задумываясь, выпил…

Однако в следующую секунду воспоминания обрушились на него с невиданной яростью. Сила их было такова, что Папст покачнулся и едва не упал под напором образов, запахов, звуков и прочего, что определенно не совпадало с его собственным опытом.

***

Папст пришел в себя только на следующий день. Солнце пекло прямо в лицо, однако разбудили его не жаркие лучи, а непонятная возня поблизости. Сквозь сон ему казалось, что рядом кряхтит и стонет дикий зверь. В сознании всплыли картины терзающих свои жертвы хищников, и это окончательно прогнало остатки сна.

Папст вскочил на ноги, чем до смерти напугал тощего пса, что рылся в отбросах неподалеку. Пес буквально подпрыгнул в воздух, упал и ринулся прочь из тупика.

Только сейчас Папст осмотрелся и понял, где оказался. Это был не жилой район, здесь вообще не было крылечек и дверей, а выходившие на тупик окна смотрели недружелюбно, прищуренными злыми взглядами суровых бойниц… или тюремных клетей.

Папст тряхнул головой, пытаясь вспомнить, как сюда попал. Он помнил, как ложился спать в ночлежке, как крался к незнакомцу в попытке завладеть вожделенным пузырьком… Затем то, как бежал в темноте, блуждал в поисках достаточно укромного места, пока не отыскал этот уголок.

Все это проскользнуло с памяти Паста за мгновение. После этого вихрем понеслись какие-то чужие воспоминания: небо цвета обожженной глины, темная вода под ногами, а внизу – не ноги, а палки, словно ступни и голени ампутировали, а в культи вставили издевательски тонкие сучья, на которые невозможно даже опереться.

Уже находясь в своем теле, в этом сумрачном и грязном переулке, Папсту захотелось кричать. Боль пронзила каждую частичку его плоти, которая на глазах распадалась на части – и он замахал руками, пытаясь остановить разрушение собственного тела. Со стороны это выглядело так, будто он отбивался от роя бешеных пчел и наверняка показалось бы комичным любому, но только не самому Папсту, испытывавшему неимоверную, просто невыносимую боль.

Одна часть его рассудка понимала, что боль – всего лишь иллюзия, воспоминания, другая часть отказывалась это признавать. Папст почувствовал себя заключенным в тело трупа, в разлагающуюся, студенистую плоть. Или еще хуже: он внутри гроба. Нет, он сам стал гробом. Все его тело превратилось в безжизненный каркас из дерева и эпоксидной смолы…

На пике боли и тошноты Папст неожиданно сложился пополам: его вырвало на грязную мостовую. В голове грохотало биение крови, но что еще хуже, его перебивали голоса. Много голосов. Все они вещали на разные лады, словно хор умалишенных. Именно поэтому Папст никак не отреагировал на голос, что раздался вдруг рядом.

– Ты глянь-ка, – произнес кто-то развязным тоном, – Еще одна птичка в тупичке.

Папст усилием воли поднял голову. Огромных усилий ему стоило сфокусировать взгляд. Когда это произошло, он разглядел перед собой троих незнакомцев. Они стояли как раз напротив, там, где находился выход из тупика, полностью загораживая его. Теперь, если бы Папст захотел выбраться наружу, ему пришлось бы миновать эту троицу.

Поначалу Папсту показалось, что он вернулся в детство, в те времена, когда его дразнили соседские мальчишки. Именно они называли его «птичкой», «птенчиком» и десятком других, куда менее приятных прозвищ. Однако присмотревшись, он понял, что люди перед ним совсем не похожи на детей. Эти трое были не просто старше и шире в плечах. Их кожа была грязной и покрытой многочисленными татуировками. Вдобавок все они носили оружие – не такое, как у солдат или городской стражи, но не менее опасное. У одного была дубинка со свинцовым шариком на конце, другой щеголял своеобразным кастетом – перчаткой с шипами на костяшках.

Папст уже встречал подобный тип людей: мелкие разбойники, городская голытьба, которая только и умеет, что грабить, пьянствовать и драться.

Дервиш покачал головой. Всегда одно и то же. И хорошо, если бы у него было что брать… Тогда грабители наверняка удовлетворились бы наживой. Однако все, что у него имелось – это мешок со скромными пожитками и пустой флакончик из-под эссенции. Возможно, эти люди приняли его за бутылку с алкоголем? Тогда становилось понятно, почему все трое не потеряли интерес к скромному бродяге. Хотя мог быть и третий вариант: они просто жаждали крови.

Все это пронеслось в голове у Папста за мгновения между тем, как раздались издевательские голоса, и тем, как один из троих, судя по всему, главный, вышел вперед, поигрывая дубинкой.

Папст знал подобное оружие. При всей кажущейся простоте, в умелых руках оно могло быть грозным орудием.

– Что-то я раньше тебя здесь не видел, – сказал обладатель дубинки, грозно надвигаясь. Двое его спутников по-прежнему не сходили с места, справедливо полагая, что у их приятеля хватит сил в одиночку расправиться с чахлым человечком.

Папст понимал, что слова бессильны. Начни он умолять, и только еще больше распалит гнев нападавших. Сколько раз он сам видел, что случалось с теми, кто пытался взывать к разуму и человечности своих мучителей? Поначалу он сам был таким, но быстро понял, что случается с теми, кто теряет остатки собственного достоинства.

– А ну показывай, что у тебя в торбе.

Папст продолжил отступать.

– Ты оглох?

Вместо ответа дервиш прижал мешок к груди.

– Спрашиваю: ты оглох или просто идиот?

Несколько раз Папста оставляли в покое, стоило ему убедить нападавших, что он всего лишь безобидный дурачок. Впрочем, эти ребята, похоже, были как раз из тех, кому доставляло удовольствие причинять боль слабым.

– Ну, – сказал наступавший, отвратительно ухмыляясь. Его рот был полон почерневших кривых зубов. – Можешь начинать умолять. – И воздел руку с дубинкой вверх, собираясь нанести первый удар.

Папст инстинктивно выбросил ладонь вперед, пытаясь защититься от неумолимо летящего навстречу свинцового навершия и в этот момент произошло нечто невообразимое…

***

Уже позже, кое-как отмыв кровавые пятна с кожи и частично – с одежды в поилке для скота на задах безымянной таверны, он смог, наконец, унять бешеный стук сердца. Произошедшее в том тупике было слишком невероятным, слишком фантастическим… и слишком ужасным, чтобы принять его безоговорочно. Но несмотря на это, Папст чествовал небывалое воодушевление, даже ликование. Приятное покалывание распространялось по всему его телу от пяток до кончиков волос, и в этот момент ему казалось, что его переполняет такая энергия, которой хватило бы на то, чтобы бежать без остановки десяток верст.

В то же время произошедшее напугало его. Ведь троих нападавших, «разбойников», поправил он себя, буквально разорвало на части. Он поднял руку – и тела троих лопнули с таким звуком, будто кто-то выбивал толстые воловьи шкуры. Ошметки плоти разлетелись по сторонам, окрасив стены и землю вокруг. Там, где только что стояли живые, дышащие люди, остались лишь частицы плоти, костей, а еще лоскуты ткани, из которой была пошита их одежда. А еще – перчатка с шипами и дубинка со свинцовым шариком на конце. Последняя с громким всплеском шлепнулась в наполненную кровью воронку – все, что осталось от ее обладателя.

Папст стоял с открытым ртом, полностью утратив всякую связь с реальностью.

То, что только что произошло – это его рук дело? И что-то внутри него тут же отвечало, что да.

Удача и здесь сопутствовала ему: у троицы грабителей не нашлось дружков поблизости. Папст был уверен, что не повторил бы трюк дважды. Поэтому он просто сбежал. Довольно продолжительное время он петлял по улицам просыпающегося города, заходил то в один, то в другой подобный тупичок. Наконец, он наткнулся на корыто с водой и бросился умываться. И только тогда понял, что за все это время так и не выпустил из рук флакончик. На его дне осталось совсем немного эссенции, буквально пара камень.

Первым желанием Папста было выбросить бутылочку, однако он вовремя опомнился и сложил ее в мешок к другим таким же никчемным вещам, самым ценным из которых был набор дощечек для гадания.

Постепенно он успокоился и смог трезво размышлять. Со временем чужие воспоминания прекратили врываться в его мозг без спроса, однако это не значило, что они исчезли насовсем.

О судьбе троих нападавших он не жалел. Более того, раз они напоминали ему тех мальчишек, что поколачивали его в детстве, то и поделом им.

Главным было не это, а то, что, выпив жидкость из флакончика, Папст получил не только чьи-то воспоминания, но и способности. Вода в корыте перед ним стала совсем красной, как будто в самом деле была наполнена кровью. Хозяин постоялого двора вышел на улицу и принялся браниться на «еще одного бродягу».

– Не суйся во двор к Ясмаху! – Кричал он, потрясая в воздухе кулаками.

В этот момент Папсту стало интересно, сможет ли он воспользоваться необычными способностями еще раз… Однако ему пришлось сдержать себя, склонить голову и уйти под градом летящих в спину огрызков – тот человек вышел на задний двор с полной корзиной мусора.

***

Папст не сразу осознал обретенное могущество. Понимание пришло позже, когда дервиш обосновался на том же месте, что и несколькими днями раньше. Только вместо «предсказания судьбы и воплощения желаний» предлагал совсем другие чудеса. Например, голыми руками сгибал толстые железки, ломал оглобли и превращал в прах камни. Вскоре новоявленный силач начал собирать толпу. Монеты все чаще летели в его тарелку. Женщины вздыхали, мужчины качали головами. Кто-то даже попробовал потрогать его предплечье, очевидно, чтобы оценить размер мышц, и тогда возгласы удивления звучали громче – большинство не могло понять, как такому тощему, чахлому человечку удается нечто подобное.

Разумеется, Папст пользовался не физической силой, а с силой воли. Именно ее неконтролируемым посылом он уничтожил троих грабителей… И мог бы причинить гораздо большие разрушения, если бы не испугался сам. Вскоре он понял, что если использовать обретенную силу осторожно, понемногу, направляя в конкретную точку, то ее можно будет контролировать.

Представления Папста обрели популярность. Однажды среди зрителей мелькнуло лицо бывшего обладателя флакончика. Тот выглядел потерянным. Одежда на нем была грязной, к тому же он сильно оброс и осунулся. Человек мельком взглянул на Папста, который как раз в этот момент сжимал руками (а на самом деле силой воли) подкову, и на краткий миг в его глазах мелькнуло узнавание.

Папста охватил страх. Ему показалось, что бывший обладатель волшебного флакончика ринется к нему через толпу, схватит за горло и потребует вернуть украденное… Но этого не прошло. Человек лишь скользнул по нему взглядом, а затем вновь понурил голову и побрел своей дорогой.

И все же эта встреча не прошла для Папста даром. На мгновение он потерял концентрацию (или же наоборот, приложил избыточное усилие). Подкова в его руках лопнула, и острый металлический край прошелся по всей ширине ладони, вспахивая плоть до самой кости. Брызнула кровь, Папст вскрикнул. Некоторые зрители в толпе начали смеяться, другие принялись улюлюкать и дразнить его за неуклюжесть. Похоже, их больше порадовал и развлек его провал, чем трюки.

Зажимая рану, Папст отступил в сторону. Вернее, был отодвинут. Какой-то здоровяк выбрался в круг перед зрителями, схватил одну из подков, заготовленных для выступления, и с видимым усилием согнул.

Толпа разразилась шумным ликованием. Продолжая баюкать раненую руку, Папст продолжил отступление, и в этот момент в него полетели копья грязи, старой, свалявшейся соломы и бог знает чего еще. Здоровяк, только что согнувший подкову голыми руками, в исступлении рвал его мешок. Толпа будто сошла с ума. Глядя на беснующуюся публику, Папст ретировался. Последнее, что он успел заметить – это как гигант с животным криком подбрасывает в воздух то, что осталось от его пожитков.

***

На месте Папста бежал бы любой, не важно, обладал он какими-либо необычными способностями или нет. Бояться он не перестал, и не имело значения, чьи воспоминания стали его частью. Что до воспоминаний… тут все было не так просто. Они появлялись из ниоткуда и так же бесследно исчезали. Большую часть времени Папст оставался сам собой, но временами… Временами он чувствовал себя иначе.

Он уже знал, чья кровь использовалась для приготовления эссенции, знал историю человека по имени Мельпомен и еще десятка других существ.

Те, что были чуть более развитыми, оставили после себя расплывчатые картины – написанные широкими мазками полотна бытия, где не было места собственному «Я», понятию времени или конечности существования. Большинство из этих организмов стали строительным материалом для нового существа, которое лишь внешним видом напоминало человека.

Неизвестно, каким образом, но этот человек погиб, но его кровь использовали для создания эссенции.

Как ни странно, то, что нечто могло появиться из ничего, живое из мертвого, новая плоть – из симбиоза старой плоти и механизмов, не было таким уж невероятным.

Оставшись без вещей, заработанных денег и зрителей, Папст бродил по улицам города. Редкие прохожие обходили его стороной. Многие брезгливо отворачивались от окровавленного и грязного человека, но большинство просто не замечали. В этом все более-менее крупные города походили друг на друга. Жители здесь были настолько привычны к виду бедности и смерти, что могли запросто переступить лежащий посреди улицы труп и пойти дальше.

К середине дня он обнаружил, что боль в раненой руке прошла, а кровотечение остановилось. Более того – стерев остатки крови и расковыряв запекшуюся корку, Папст обнаружил, что рана затянулась.

И это тоже не удивило его.

Теперь на месте пореза находился широкий фрагмент пористой плоти. Когда он дотронулся до него, плоть пружинила, почти как настоящая. Вот только Папст знал, что настоящей она не была. Кожа еще сохраняла чувствительность, но стала как будто чужой, инородной. Словно заплатка на одежде из совсем другой ткани. Он сжал и разжал кулак. Пальцы подчинились. Что ж, неплохо.

Папст рассмеялся. Наверняка со стороны это выглядело странно: одинокий грязный человек застыл посреди улицы, рассматривая собственные пальцы. Сквозь навернувшиеся от смеха слезы Папст видел, как двое городских стражей, находившиеся неподалеку, направились к нему.

Где вы были пару дней назад, подумал он.

Первым его желанием было атаковать их, скрутить, стереть в порошок, однако Папст подавил порыв, быстро развернулся и побежал. Его жалкие лохмотья взметнулись в воздухе, захлопали на ветру. Стражи переглянулись и рванули следом.

– Стой! А ну, кому говорят!

Он бежал, и его лохмотья развевались за спиной, словно крылья хищной птицы. Позади слышались крики.

В какой-то момент перед ним выросла стена. Не обычная, сложенная из кирпича, а деревянная – такая сломалась бы от толчка, однако Папст не стал утруждаться и снес ее усилием воли. Обломки разметало в стороны.

Уже не было значения, видели это стражи или нет. Он несся через дворики, пересекал узкие улочки, нырял в подворотни и разносил один тупик за другим. В какой-то момент дервиш осознал, что хохочет словно безумный. Но что еще более удивительно – кто-то хохотал вместе с ним. Чей-то голос вторил его сумасшедшему смеху. Возможно, всего лишь эхо. Да, наверняка так оно и было.

***

Скрыться было легко. Стражи не собирались преследовать его вечно. Кажется, они сдались за ближайшим поворотом. Видели ли они, как он разнес тот забор? Может, поэтому и сдались?

Папсту было приятно думать именно так. Впервые в жизни его боялись, и осознание этого доставляло ему удовольствие. Чахлый «птенчик» превратился в коршуна. Пусть теперь попробуют насмехаться над ним! И все же дервиш понимал, что с его новыми способностями что-то не так. Все было слишком просто, так, словно он сам по чистой случайности обнаружил шарик под одним из стаканчиков в игре, где победа давалась только в том случае, когда того хотел сам ведущий игры. Черт возьми, а ведь он никогда не видел, чтобы кто-то выигрывал! Люди проигрывали последнюю рубаху, закладывали имущество, им не принадлежащее, воровали, чтобы хватило на последнюю ставку, и даже тогда им не везло. Шарик оказывался под другой чашкой, но чаще – у Папста в руке.

Но гораздо важнее было то, что дервиш понял в первые минуты после того, как стражники оставили преследование: его будут искать. Оторвавшись от погони, он несколько часов блуждал по сумрачным улочкам никем не замеченный и не узнанный. Он уже отточил свое новое умение на подковах, гвоздях и даже заборах, однако на живую, дышащую плоть направлял силу всего раз – тогда, в злосчастном тупике. И сила это была настолько разрушительной, что от троих грабителей практически ничего не осталось.

Временами его начинали одолевать странные образы, внезапно возникавшие в сознании. Больше всего они напоминали вспышки света в темном тоннеле. Свет этот был всех цветов радуги и перемещался будто живой. Кроме того, Папст слышал обрывки речи, вздохи и шорохи, но не мог понять, откуда они исходят.

Не было никаких сомнений, что все это как-то связано с эссенцией. Чью память она хранила?

Папст очень быстро понял, что ответ на этот вопрос может дать только хозяин флакончика.

Первое время он даже думал разыскать того человека. Но, во-первых, это означало бы сознаться в воровстве, а во-вторых, этот человек вполне мог бы потребовать возмещения ущерба. Или вовсе – сдать его стражам. Мог бы он с той же легкостью разрушить стены тюрьмы?

В какой-то момент во время его блужданий по темным закоулкам, под ноги Папсту шмыгнула крыса. Он послал импульс силы, и грызуна разорвало на части. После этого он почувствовал себя полностью обессиленным. Нужно быть более осмотрительным и тратить силу понемногу, частями.

В следующий раз на глаза ему попалась кошка. Теперь Папст был осторожен и не стал мгновенно убивать животное. Вместо этого он «слегка поработал» над внешним видом зверька, сначала переставив местами передние и задние лапы, передвинув голову на бок, а затем и вовсе вытянув уже бездыханное тельце в тончайшую линию, так что все кости распределились по одной, строго горизонтально. Получившееся чудовищное нечто он растянул поперек улицы между двумя домами, попутно посмеиваясь над теми, кто рано утром обнаружит необычный сюрприз.

Затем последовало несколько бродячих собак. Папст подверг их еще более изощренным изменениям, попутно удивляясь, что не испытывает ни гнева, ни садистского наслаждения. Не сказать, чтобы он вообще ничего не чувствовал. Слабый интерес, легкое любопытство, с которым ребенок разглядывает бабочку необычного окраса – прежде, чем оторвать ей крылья. Внезапно мир вокруг показался Папсту странным и чуждым. Хотя могло быть и так, что это он стал чужим для этого мира.

***

В течение всей ночи Папст не встретил ни одного живого существа – ни человека, ни животного. Улицы, большие и маленькие, были пусты. За те несколько дней, что прошли с тех пор, как он принял эссенцию, весть об ужасной судьбе трех грабителей разнеслась далеко за пределы трущоб. Скорее всего, стражи уже сложили несколько фактов воедино. В следующий раз они могут не погнаться за ним, а просто выстрелить. Интересно, смог бы он остановить арбалетный болт в полете? В любом случае проверять не хотелось.

Блуждая, он оказался на пустыре за городом. Там горели костры – множество огней в окружающем мраке. Но ни по отдельности, ни все вместе они не могли разогнать настойчивые тени. Вокруг костров собрались люди. Многие грелись, кто-то готовил скудную пищу из объедков, картофельных очисток и всего, что можно было найти под ногами: корней, ягод, грибов и ароматных трав. Папст видел мужчин, женщин, детей, стариков. Люди всех возрастов собирались у огня, чтобы согреться.

Это был город за пределами города. При том он не являлся шумным, оживленным местом. Не было слышно ни пьяных криков, ни громких голосов, ни даже оживленной беседы. Люди перемещались между огнями словно тени, но по большей части просто сидели, понурив головы или прикладывались к бутылкам – тоже в полном молчании.

У самой границы этого человеческого муравейника горел небольшой костерок, возле которого сидели двое: одетый в лохмотья старик с длинной седой бородой, и ребенок. Присмотревшись, Папст понял, что это девушка, почти подросток, но с коротко подстриженными как у мальчика волосами. Лицо ее было грязным, перемазанным сажей, а бесформенная одежда явно не по размеру, скрывала девичьи черты. Папст подумал, не специально ли это было сделано, чтобы оградить еще совсем юную девушку от посягательств? Наверняка в этом импровизированном городе бедняков процветало воровство, грабежи и прочее насилие. Вот почему даже сидящие у общего костра люди не разговаривали, и каждый сторонился другого. Тем не менее, когда Папст приблизился, старик помахал ему рукой, приглашая к костру.

Папст не видел причин отказываться.

По сравнению с другими этот костерок был небольшим, ведь дрова, хворост или даже мусор, который можно было сжечь, тоже не валялись под ногами. Однако невзирая на это, старику и девушке удалось приготовить ужин. Как только Папст опустился на землю рядом, в руки ему легла деревянная миска с жидким, но ароматным варевом.

Только сейчас он понял, насколько голоден. Уплетая похлебку, он старался вспомнить, когда ел в последний раз. Вокруг витали самые разные запахи, и не всегда приятные, ведь те, кто вынужден был жить под открытым небом, не только готовили здесь пищу, но и спали, ели, справляли нужду. Тем не менее сидеть у костра было уютно. На какое-то время Папст выбросил из головы события ближайших нескольких дней и словно бы прокрутил время назад, к тем дням, когда так же сидел со стариком Синпарнасом.

Старик завел беседу первым. Девушка молчала. Папст по большей части кивал или отвечал односложно, пытаясь одновременно не показаться неприветливым. Когда тарелка опустела, Папст посетовал на то, что ему нечего добавить к общему столу и тут же получил добавки.

Эти люди наверняка не были богаты. Вполне могло быть, что это поздняя трапеза была первой на сегодня. И все же они не скупились. Вещей у них было немного – лишь небольшая торба у девчонки и длинный посох у старика. Наметанный глаз Папста определил, что они в пути не один день. Бежали от чего-то? Искали лучшей жизни? Судя по всему, они примкнули к здешней публике недавно и нуждались в ком-то, с кем можно было разделить ночлег. В ком-то, кто одним своим присутствием отпугнул бы охочих до легкой наживы воришек.