Vita damnata

Я резко мотнула головой, словно отгоняя назойливую муху. Иногда мои мысли будто не принадлежат мне – кровожадные, подлые, страшные. Я убеждена, что мой внутренний голос – это «зверь», и если его не контролировать, даже в своих размышлениях, то он заполнит собой всё, и я потеряю себя, свою ускользающую человечность.

Я наконец заехала втёмную, пропахшую бензином и остывшим бетоном подземную парковку своего жилищного комплекса. С трудом втиснув машину между двумя внедорожниками, я поднялась на лифте на свой этаж. Предо мной тянулся длинный, погруженный в полумрак коридор с рядом одинаковых, как соты в улье, дверей. Моя квартира – номер пятьсот три. Я выбила на электронном замке код и проскользнула домой. Как и все, на собственной территории, в своём укромном жилище, с порога я почувствовала ту самую, желанную расслабленность во всём теле. Родные запахи, до боли знакомые очертания мебели. Воздух звал к тому, чтобы стянуть обувь, снять неудобный корсет, плюхнуться на широкий диван и безмятежно залипнуть в телевизор до утра.

– Нельзя, – отрезала я сама себе, чувствуя, как веки наливаются свинцом.

Я быстро прошлась по квартире, открыла старый сейф и вынула пачку денег для Георгия. «И всё-таки, надо сменить одежду», – мелькнула здравая мысль. Я почти с яростью стянула юбку и одним ловким движением расстегнула крючки корсета, с облегчением выдохнув, освободила грудь. На смену надела черное платье-комбинацию с высоким разрезом на бедре. Прохладный шёлк нежно струился по моему телу. Накинув на плечи кожаную куртку, я громко захлопнула дверь и почти побежала обратно в паркинг.

Возле соседнего внедорожника, сгрудившись, стояли двое мужчин. Они были в дорогих, но помятых костюмах, галстуки болтались на шеях расстёгнутыми. Один, пошатываясь, пытался зажечь пустую зажигалку, второй, более крупный, с налитыми кровью глазами, что-то бубнил, размахивая рукой. От них пахло коньяком и потом. Завидев меня, они замолчали, но не как хищники, а как пойманные за чем-то школьники.

– Э-э-э, вижу, красота к нам спустилась! – сипло произнёс тот, что с зажигалкой, и его голос сорвался на фальцет.

Я попыталась пройти к своей машине, не глядя на них, но крупный мужчина сделал шаг, преграждая путь, и я чуть не врезалась в него.

– Куда спешишь, прелесть? Такая ночь… Ты одна? – он улыбнулся пьяной, но не злой улыбкой. В его глазах не было расчёта, только тупая, бесхитростная надежда на чудо.

Именно это и было самым противным. Не опасность, а вот это – навязчивое, глупое, биологическое внимание. Мне не хотелось защищаться, я хотела просто чтобы эти двое исчезли.

– Отстаньте, – буркнула я, пытаясь обойти его.

– Ой, какая колючая! – обрадовался второй. – Мы не обидим! Мы с Димоном жениха провожали! Теперь гуляем! Хочешь, с нами?

«Димон» попытался обнять своего друга, но тот оттолкнул его, не сводя с меня мутных глаз.

– Девушка, серьёзно. Не хочешь посидеть? Выпьем? Машина у тебя крутая… – он потянулся рукой, чтобы потрогать моё предплечье.

Этот жест, этот запах перегара и пота, эта наглая, простая уверенность, что я – развлечение, которое им обязаны предоставить… Во рту встала медная горечь. «Зверь» шевельнулся, но не от голода, а от брезгливости. Убивать их было все равно что давить тараканов – противно и не аппетитно.

Я резко дёрнула дверь, вскользь бросив:

– Меня муж ждёт дома. С детьми.

– А, ну тогда ладно… – разочарованно протянул «Димон».

Но его друг был настойчивее. Пока я заводила мотор, он подошёл вплотную к стеклу и, приставив ко лбу сложенные домиком руки, стал корчить рожицы. Его товарищ закатился пьяным хриплым смехом.

Я газанула. В зеркале заднего вида я увидела, как настойчивый кавалер, проводив машину взглядом, неуклюже развернулся и, пошатнувшись, блеванул прямо под колеса внедорожника.

«Идиоты», – выдохнула я, и в этом слове была не злоба, а бесконечная, копившаяся веками усталость от одной и той же, примитивной человеческой комедии.

На панели горел индикатор времени. До рассвета оставалось ровно два часа восемь минут. Значит, на дорогу – не больше часа. Я должна успеть вернуться домой с первыми лучами солнца. Иначе меня ждёт настоящий, а не мифический ад.

Мои пальцы с силой сжимали рулевое колесо. Лёгкая нервозность, которую я чувствовала с самого начала, теперь перерастала в нечто большее. Я могла доверять Петеру, но всё же было бы лучше, если бы я сейчас присутствовала при наполнении урн. Мои глаза неотрывно следили за дорогой. Наконец-то я покидала пределы города, и теперь можно было дать волю скорости. Восемьдесят километров в час, сто, сто двадцать. Уличные фонари по обеим сторонам дороги слились в сплошные светящиеся нити, а ветер бил в лобовое стекло, словно пытаясь остановить меня.

И тут в голову закралась мысль. А что, если я врежусь на такой скорости в отбойник? Просто крутану руль влево. Станет ли эта машина моим погребальным костром? Загорится ли тачка при столкновении или это всё выдумки создателей фильмов про уличные гонки? Возможно, я потеряю сознание от удара, и «зверь» не сможет взять контроль, а это тело сгорит в объятом пламенем авто? Обрету ли я покой? Умру ли я? Или моё изуродованное тело окажется полностью во власти «зверя», зароется глубоко в землю и начнёт ждать восстановления?

Резкий свет в зеркале заднего вида вырвал меня из раздумий. Чёрт побери! Полицейский патруль. Приказ донёсся через громкоговоритель, требовательный и дребезжащий: «Остановитесь на обочине!» Сердце ёкнуло. Я почти доехала до Георгия. Ну почему именно сейчас?

Решение пришло мгновенно. Педаль газа ушла в пол. Двигатель взревел, и машина рванула вперед. Меня вжало в спинку сидения. В ушах зазвенело от адреналина. Синие огни в зеркале стали тускнеть, но ненадолго. Полицейские не сдавались. Вой сирен заглушил ритмичную музыку из динамиков. Кузов машины чуть подёргивался, теряя сцепление с асфальтом. Я вцепилась в руль ещё крепче, до боли в пальцах.

«Остановите машину, немедленно!» – снова прорвалось сквозь вой сирен.

Я вжала гашетку, крутанула руль, обогнала впереди идущую машину, вернулась на свою полосу; полицейская тачка точно так же, словно тень, повторила мой манёвр. Я до крови закусила губу. Что делать? Остановиться? Разогнаться ещё больше? Взгляд скользнул по приборной панели. Спидометр уже показывал двести пятнадцать. На такой скорости я еле различала очертания дороги перед собой. Вот ещё один автомобиль, а перед ним – длинная, неповоротливая фура. Выбора не было. Я вылетела на встречную полосу. Двести тридцать. Двести тридцать семь.

И тут – слепящий белый свет фар встречного грузовика. Ледяной ужас сжал горло.

– О, нет…

Но тело вдруг обмякло, смирилось. А где-то глубоко внутри, под грудью, – вспышка дикого, животного восторга. Не мысль. Чувство. Чистая, бессмысленная радость перед лицом смерти.

– О, да…

Что-то внутри щёлкнуло. Мышцы свела судорога, руки сами дёрнулись – руль ушёл влево. Машина сразу потеряла управление. Шины завизжали, резина горела, оставляя на асфальте чёрные следы. Последовал оглушительный удар – я врезалась в ограждение. Рулевое колесо с хрустом сломало мне грудину, ноги зажало смятым металлом. Стекло разлетелось на тысячи осколков, острой вьюгой посекло моё лицо и ладони.

Машину подбросило, закрутило. Мир превратился в карусель из боли и огней. Тачка перевернулась несколько раз, прежде чем с грохотом остановиться. Где-то впереди вспыхнуло пламя, разрастаясь, поглощая обломки.

Тишина обрушилась внезапно, сменив оглушительный грохот. Она была густой, тяжёлой, звенела в ушах. Сквозь разбитое лобовое стекло виднелся кусок неба – грязно-лилового, предрассветного.

Я лежала среди руин неподвижно. Один глаз видел мутно, сквозь плёнку крови. Второй… Второй был залит чем-то тёплым и липким. Я продолжала дышать.

Прерывисто. Со свистом. В груди – осколки рёбер. Каждый вдох – словно удар ножом. Я попыталась повернуть голову. Шея хрустнула, но боли не было.

Взгляд пополз вниз, медленно, против воли. Моя нога. Она была вывернута под неестественным, отвратительным углом. Из рваной раны торчал осколок кости, белый и чужеродный. Я ждала, когда нахлынет шок, агония, что-то человеческое.

Но вместо этого из глубины тела поднялось тепло. Густое, пульсирующее, как раскалённая магма. Оно разливалось по венам, пожирая онемение, устремляясь к сломанной кости.

– Нет… – выдохнула я, и голос прозвучал хрипло и чуждо. – Прекрати…

Но тело не слушалось. Тепло достигло сломанной ноги, и кость с тихим скрежетом начала двигаться, вправляясь сама в себя. Мышцы стягивались, как живые нити. «Просто не дыши, – молилась я сама себе. – Дай мне уйти. Дай всему этому кончиться».

Но разбитая грудь продолжала вздыматься, лёгкие хватали едкий воздух с жадностью. Тело цеплялось за жизнь с животным, слепым упрямством.

Боль отступила, сменившись клейким зудом – словно под кожей копошились тысячи муравьев, спешно сшивая разорванные ткани и ставя кости на место. Я чувствовала, как моя плоть оживает, не слушаясь приказов угасающего разума, – будто во мне вскрыли мешок с червями, и теперь они, слепые и неутомимые, лепят из моего тела новую куклу. Моя вампирская сила работала, мой «зверь» не сдавался, не умирал, затягивая раны с упрямой, почти злой решимостью.

Пронзительный писк в ушах постепенно отступил, уступая место реальным звукам: треску огня, сиренам и приглушённым голосам. Полицейские подбежали к месту аварии, их лица были бледными от ужаса.

– Вижу женщину, лет двадцати пяти – тридцати, – сорванным голосом прокричал один из них.

Я медленно проморгалась, и глаза стали видеть чётче. Попыталась пошевелиться. Металл громко загудел от моих движений. Полицейский испуганно сделал шаг назад и быстро расстегнул кобуру, положив ладонь на рукоять пистолета. Я медленно встала на ноги, несмотря на то, что моё тело было покрыто кровью и свежими ожогами. Полицейский тут же достал оружие и уже целился мне в грудь. Его руки дрожали.

– Не двигайтесь! – закричал он, и в его голосе слышалась паника.

Я громко хрустнула позвонками шеи. «Спокойно, – умоляла я сама себя. – Нет, «зверь», не трогай их. Не сейчас».

Но что-то внутри сорвалось с цепи. Я внезапно рванула на полицейского. Тот инстинктивно дёрнулся и выстрелил. Пуля просвистела в сантиметре от моего виска, разрезав ночную темноту. Не успев выстрелить снова, полицейский отпрянул и пнул меня в живот. Я от неожиданности покачнулась. Его напарник уже выбежал из машины и сразу произвёл предупредительный выстрел в воздух. Я с раздражением откинула прилипшие ко лбу окровавленные волосы. Напарник буквально побелел, увидев, как на моём лице уже затягиваются глубокие раны.

«Оставь их, "зверь"!» – прошипел последний остаток разума.

Я в отчаянии перепрыгнула через сломанное бетонное ограждение и пустилась бежать по высокой жухлой траве. Мимо со свистом проносились пули; одна всё же попала в плечо. Я дёрнулась от боли, но не сбавляя темпа, продолжила бежать. Прочь от шоссе, прочь от ненавистных синих огней. И тело слушалось: с каждой секундой я бежала быстрее и быстрее. Я чувствовала, как раны полностью затянулись, а кости со щелчками встали на место. Я на бегу оглянулась. Полицейские что-то отчаянно кричали в свои рации и беспомощно бегали вокруг догоравшей машины.

Мои ноги несли меня ещё несколько минут по ямам и оврагам, пока я не замедлилась и не встала, как вкопанная. Я увидела на востоке тонкую полоску зари. До рассвета оставалось не более сорока минут. Сердце бешено заколотилось в груди, уже не от бега, а от животного страха. Я лихорадочно осмотрелась по сторонам. Недалеко высился заброшенный завод. Я сломя голову метнулась к нему. Бетонные стены глухо гудели на ветру. Я влетела внутрь и закрутилась на месте. Взгляд выхватил лестницу вниз. Тёмный подвал. И в углу – изъеденное ржавчиной огромное пустотелое пухто. Я заглянула внутрь. Пахло плесенью и пылью. Листы металла и гипсокартона, битые кирпичи, пустые пластиковые и стеклянные бутылки, строительный мусор в огромных серых пакетах. Выбора не было. Я быстро зарылась среди старых пыльных мешков и пластиковых упаковок, судорожно накрыла себя всем, до чего могла дотянуться, и провалилась в анабиоз, под оглушительную дробь своего сердца – этого неутомимого метронома, отсчитывающего такты моей бесконечной жизни.

Глава 5

Снег слепил глаза, и его белизна стала единственным цветом в этом застывшем, безжалостном мире. Густой пар дыхания застывал на ресницах колючим инеем, а в горле стоял комок леденящего ужаса. Этот ужас был живым, он сковывал тело свинцовой тяжестью, шепча о безнадёжности. Но под ним, как раскалённый уголь, тлело другое – яростное, отчаянное желание выжить.

Где-то рядом, разрывая тишину, как кожу, прорвался низкий, грозный рык моего верного пса. Я замерла, вжавшись головой в плечи. Из-за голых, костлявых стволов берёз, словно серые тени, начали проявляться они. Волки. Не спеша, они показались из сумрака, молчаливые и голодные. Их жёлтые глаза, плоские и не моргающие, впивались в меня. В них не было ни злобы, ни ярости – только холодная, животная решимость.

Они сжимали кольцо, двигаясь в жутковатом, почти танцующем ритме – припадая на передние лапы, отставляя назад уши. Их молчание было страшнее любого рыка. Одна, поджарая, с шерстью, сливающейся с пеплом снега, резко метнулась вперед не для атаки, но для пробы. Острые клыки с сухим шорохом впились в подол платья, разрывая ткань. Сердце прыгнуло в горло. Мой чёрный пёс рванулся в её сторону, как выпущенная из лука стрела. Самка отпрыгнула, фыркая, и кольцо тут же сомкнулось, став ещё теснее.

Тогда вперед выдвинулся он – вожак. Огромный, серый призрак с шрамами на морде. Он прижал голову к земле, его холка напряглась, и он начал красться ко мне, его крупное тело перетекало по снегу бесшумно, лишь лёгкий хруст выдавал его движение. Пёс кружил между нами, и его раскатистое, яростное рычание было тем живым щитом, что отделял меня от горячей пасти небытия.

И вот – та самая, вечная секунда между вдохом и последним выдохом. Как по беззвучной команде, стая ринулась вперёд.

Что-то огромное и тяжёлое, пахнущее мокрой шерстью и прелой листвой, обрушилось на меня. Это был вожак. Мир опрокинулся, закружился в ослепительной белой мгле. Воздух с хриплым стоном вырвался из груди. Я ахнула, выронила нож и инстинктивно, с силой, рождённой чистым страхом, вогнала пальцы в шершавую шкуру, пытаясь оттолкнуть эту тушу. Откуда-то сверху, сквозь тупую боль и звон в ушах, я услышала кошмарный хруст и отчаянный, дикий визг. Пёс вцепился мёртвой хваткой в шею волка.

Волк взвыл, коротко и пронзительно, и его тело обмякло на мне, стало вдруг страшно тяжёлым и безвольным. Я лежала на спине, придавленная к земле остывающей тушей, задыхаясь под ее невыносимым весом. Я извивалась, бессильно стучала кулаками по его оскаленной, уже безжизненной морде, чувствуя, как леденит пальцы холод его кожи. Он был мёртв, а я все не могла выбраться, будто он и после смерти не отпускал свою добычу.

Пёс, тяжело дыша, слизнул с морды тёмную кровь и обернулся, его рык стал низким и хриплым. Самка вожака, та самая поджарая волчица, ответила ему утробным воем. Её жёлтые глаза горели теперь не только голодом, но и безумием потери. Она подпрыгнула, длинным змеиным броском, целясь мне в лицо. Пёс перехватил её на взлёте, и снова раздался тот ужасающий, влажный хруст – на этот раз мой защитник сломал ей лапу.

С новым, отчаянным усилием, с надрывом, от которого хрустнули ребра, я выдернула тело из-под волка, отталкиваясь от липкого, алеющего снега. Поднялась, пошатываясь, и быстрым, почти неосознанным движением схватила с земли отцовский нож. Дыхание перехватило. Но по жилам струился уже не страх, а яростная, звериная воля. Я была готова драться до конца.

Остатки стаи, потеряв вожака, попятились в серую пелену леса. Но раненая волчица не сдавалась. Она бегала вокруг нас по кругу, хромая, истекая кровью, её скулёж был полон ненависти и отчаяния. Она снова сделала рывок – короткий, обманный. Я инстинктивно отшатнулась. Пёс кинулся, сбил её с ног и встал над ней, придавив мощными лапами.

И тут хищница замерла, притворившись сломленной. Мой верный защитник на мгновение дрогнул, перенеся вес. И в эту роковую долю секунды волчица нашла слабину – её пасть, полная острых клыков, сомкнулась на его животе.

Пёс взвыл – пронзительно, по-человечески. Что-то горячее и мокрое брызнуло мне на руки и лицо. Всё внутри мгновенно окаменело от этого звука и этой тёплой крови на коже. Бешенство, холодное и слепое, затопило меня.

Я ринулась вперед, еще не видя, но уже действуя. Со всего размаха, наотмашь, я всадила клинок в морду волчицы, чувствуя, как сталь скользнула по кости. А потом, одним слепым, яростным движением, рассекла ей глотку. Горло издало булькающий, хриплый звук, тело дёрнулось и затихло.

Мгновение – и стая, словно призраки, растворилась меж деревьев.

Воцарилась оглушительная, давящая тишина. Казалось, сам лес, наблюдавший за кровавой развязкой, затаил дыхание.

Я стояла, тяжело дыша, глотая ртом колючий воздух. Вокруг, на залитом багрянцем снегу, лежали два тела. Мой пёс тяжело, прерывисто хрипел, его тёмные, влажные глаза смотрели на меня, полные невыносимой боли и безграничной преданности. Всё было кончено. Но эта победа пахла не славой, а только смертью и кровью.

Я отдышалась, пёс, шатаясь, подошёл ко мне. Вся его могучая стать была напряжена. Шерсть на нём стояла дыбом, а из окровавленной пасти на снег капала густая пена, приобретшая пугающий розовый оттенок. Но самое страшное – на его боку зияла рана, и алая кровь медленно заливала снег.

Мой защитник словно в последний раз посмотрел на меня, пронзительно заскулил и рухнул рядом с побеждённым вожаком. Я бросилась к нему. Тело пса уже начало биться в предсмертных судорогах; он подёргивал задними лапами и бешено ворочал глазами, в которых отражался один лишь ужас. Я чувствовала его боль, острую, как лезвие ножа у меня в горле, я понимала, что смерть уже простёрла свою тень над моим защитником. Я прижала его к груди. Его трясло так, словно его тело было отравлено сильным ядом. Он тихо скулил, прерывисто дыша, и каждый его хриплый вдох отзывался в моём животе холодной пустотой.

Я села на колени, в краснеющий снег, и бережно упокоила его голову на свои бедра. И тут, в последнем, не контролируемом спазме, пёс раскрыл пасть и вцепился окровавленными зубами мне в руку. Боль, острая и жгучая, пронзила меня до мозга костей, но я не отдёрнула ладони. Он сжал челюсти, и я почувствовала, как его острые клыки прокусывают мою холодную кожу. Я вскрикнула, но не отшатнулась, а, наоборот, прижала его голову к себе ещё сильнее, впиваясь взглядом в его затуманенные глаза.

И словно сквозь пелену боли, он почувствовал моё горе. Пёс ослабил хват. На моей руке зияли две рваные раны, из которых сочилась моя собственная кровь, смешиваясь с его. Я прошептала ему, целуя его всклокоченную шерсть между ушами: «Успокойся, всё хорошо… Я с тобой. Я не сержусь».

В его глазах, на миг, погасла бешеная мука. Пёс остановил свой последний взгляд на мне, сделал громкий, влажный выдох и закрыл глаза. Больше он не дышал.

Я замерла вместе с ним. Мир сузился до точки – до тяжести его головы на моих коленях. Я не могла поверить, что мой спаситель мёртв. Нет, только не так, только не здесь. Я вновь обхватила его тело, но оно уже не отзывалось привычной упругостью, а лишь безжизненно отяжелело. На моих глазах выступили слёзы. Они катились по щекам и тут же замерзали, словно и сама природа отказывалась принимать моё человеческое горе. Я кричала, но звук застревал в ледяном воздухе, я билась в истерике, прижимая бездыханное тело своего защитника, спасителя, верного друга к груди.

Я поцеловала его поседевший лоб. Я просила, я умоляла, простить меня за всё. За то что взяла его с собой в этот проклятый Архангельск, за то, что позвала на охоту, за то, что сошла с тропы и потерялась в этом мёртвом, чёрном, заснеженном лесу. Это была лишь моя вина. Моя! Плечи сотрясались в беззвучном плаче, от которого сжималось горло и сводило челюсть.

Прошло время, может минута, может, час. Тело пса стало окончательно холодным, тяжёлым, как камень. Я вытерла слезы онемевшими до синевы пальцами, поднялась во весь рост – каждое движение давалось с нечеловеческим усилием – и несколько минут просто смотрела на бездыханное чёрное тело.

Я отвернулась. Не потому, что смогла смириться, а потому, что больше не было сил смотреть. Боль в груди из-за потери была настолько велика, что казалось, моё собственное сердце разорвётся, выплеснув всю боль наружу.

Мои мысли прервал знакомый, радостный и невозможный лай. Я оглянулась, развернулась всем корпусом и не поверила своим глазам.

Пёс стоял там, где секунду назад лежало его бездыханное тело. Он высился над тушами волков, медленно качал пушистым хвостом, облизывал довольную морду и щурил свои огромные карие глаза. Ни раны, ни крови, лишь влажный блеск шерсти и живое, мощное дыхание, клубящееся на морозе.

«Не может быть…» – выдохнула я, и сердце заколотилось в висках, не в силах выбрать между безумием и чудом.

Я раскинула объятия, ещё чувствуя на руке жгучую боль от предсмертного укуса пса. Мой защитник встал на задние лапы, и знакомая тяжесть, живая и тёплая, легла на мои плечи. Я гладила его жёсткую шерсть, зарывшись лицом в шею, ища онемевшими пальцами и не находя на его животе и следа от укуса волчицы. Он облизывал мои щеки, лоб, волосы влажным, мягким, горячим языком, и это ощущение было таким реальным, таким осязаемым, что в него хотелось верить. Солёные слезы вновь полились из моих глаз, но теперь это были слёзы счастья.

Пёс прыгал вокруг меня, разрывая своими острыми когтями мою запачканную волчьей кровью доху. Всё было как прежде. Я погладила пса по могучей голове, и в этот миг…

Пёс встрепенулся и замер, уставившись куда-то вдаль, в гущу искорёженных, голых, тёмных стволов деревьев. Я прислушалась. Сквозь шум в ушах и бешеный стук собственного сердца… Кто-то вдали звал меня. Голос был далёким, словно доносился из-под толщи льда.

Я изо всех сил крикнула: «Я здесь!» Но тёмный лес поглотил мой крик.

Пёс изошёлся пронзительным лаем. Сел на снег, запрокинул голову к безразличному пепельному небу и завыл. Этот вой был полон такой тоски и такого послания, что я не могла остаться в стороне. Я подхватила его вой. Моё горло разрывало изнутри, я будто проглотила тысячу иголок. «Я ЗДЕСЬ!» – кричала я в небеса, в этот белый, бездушный мир, в который мы были вписаны лишь двумя одинокими фигурками. «СПАСИТЕ!»

Через мгновение, на место побоища,озарённое багровым закатом, вышел мужчина в меховой телогрейке и огромной меховой шапке. За плечами у него была кремнёвка с длинным дулом и острым штыком, а в руках он держал охотничий нож. Завидев меня, он замер на секунду, и в его глазах, широко распахнутых от ужаса и надежды, читалось всё: и кровавая поляна, и я, стоящая посреди этого ада. И тогда он побежал со всех ног в мою сторону.

– Слава Богу, я тебя нашел! – его голос сорвался, и это рыдание, вырвавшееся из могучей груди, растрогало меня куда больше любых слов. Охотник крепко обнял меня, и в этом объятии было всё: и страх потери, и пьянящая радость, и обещание безопасности. Он принялся расцеловывать мои щеки, губы, шею, и я, цепенея, тонула в его тепле, в знакомом, терпком запахе дыма и мороза, который был для меня запахом дома.

Пёс поднялся, ощетинился и зарычал на мужчину. Рык вырвал меня из объятий, на миг вернув в реальность, где каждый шорох – угроза. Охотник встал, как вкопанный и, не сводя взгляд с пса, заговорил:

– Что, не узнаешь меня? А? Это я, Ваня. – Охотник улыбнулся, и в этой улыбке была такая знакомая, такая бесконечно родная доброта. Ваня погладил пса по голове. Чёрный защитник на мгновение задумался, а затем высунул язык и признал охотника.

Ваня оглядел трупы волков и удивлённо произнёс:

– Твой пёс – самый настоящий волкодав. Один против целой стаи… Невероятно.

Я лишь кивнула головой. Я будто потеряла дар речи, внутри было пусто и оглушительно тихо после недавнего вихря ужаса и ярости.

– Эка какая псина, – мужчина поправил меховую шапку, что лезла на глаза, и убрал нож в кожаные ножны. Его движения были такими спокойными и уверенными, что моё собственное сердце начало понемногу унимать свою бешеную пляску.

Пёс водил носом, пытаясь почуять, приготовил ли Ваня для него вкусные сухие потроха, как это делал каждый день на протяжении всей нашей с псом поездки.

– Ты не ранена? – Иван оглядел меня, и его пальцы, грубые и нежные одновременно, осторожно убрали с мокрого лица белые волосы. Его прикосновение заставило меня вздрогнуть.

Я мотнула головой и инстинктивно прикрыла раны на руке ладонью, не в силах пока рассказать о цене, которую мы заплатили за выживание.