Цифровая каста

Я оставил толстяка и, выбравшись из машины, увидел шри-ланкийский дом Джулиуса Коммона.

Кто-то – должно быть, Вурт или Энистон – однажды походя упомянул, что Джулиус владел самым эксцентричным домом, который ему или ей доводилось видеть в жизни. И сейчас он стоял прямо передо мной: массивный тупоносый самолет с огромными крыльями, который своим видом, как ни странно, напоминал кита. Он был разрезан и установлен поверх своеобразного цветка из стекла и синтетического дерева: со стороны казалось, будто цветок раскрыл лепестки, явив самолет миру.

И прямо на этом самолете, скрестив ноги и с сигаретой в руке, восседал основатель NumberCorp. Он спрыгнул с крыла и протянул мне ладонь. Во влажном климате Шри-Ланки он носил черно-белый батик. По его грузному телу расползались странные узоры. Тогда я впервые увидел Джулиуса в состоянии, хотя бы немного напоминающем досуг.

Я сделал ему комплимент насчет самолета. Его губы дрогнули в едва заметной улыбке.

– Мне наскучили обычные дома, – признался он. – Ну же. Принеси его вещи, – велел он охраннику. – Патрик останется здесь на какое-то время.

Меня проводили внутрь самолета. Там царил полумрак, но обстановка выглядела на удивление по-домашнему: мягкий свет, диваны по бокам и несколько уголков со столиками. Ассистент Джулиуса отвел меня в мою комнату – похожее на каюту сооружение в середине самолета. Комната Джулиуса, само собой, располагалась спереди, откуда открывался лучший вид.

Когда я проснулся, уже подошло время ужина. Джулиус почти ничего не говорил. Перед ним на столе лежали три телефона. Два постоянно мигали от входящих уведомлений. Третий зазвонил всего раз. Джулиус поднял трубку.

– Мы уже в сети? – спросил он. Наступила пауза. Затем он добавил: – Ладно. Позвони мне на этот номер, когда будем онлайн.

Он снова положил телефон на стол.

– Что происходит? Если позволите спросить?

– О. Всякое, – ответил Джулиус. – Мы перенацеливаем нашу сеть, чтобы отслеживать и понимать то, что происходит с пользователями по всему миру. Это требует некоторых усилий.

«Что еще за сеть?» – подумал я. Но потом решил, что не хочу выставить себя идиотом.

Видимо, мое замешательство не ускользнуло от его внимания.

– Я о событиях, которые могут многое рассказать о тебе как о человеке, – объяснил он. – Проблема в том, что для распознавания закономерностей требуются громадные объемы данных. Делает ли опера нас умнее? Мы этого не знаем, зато знаем, что, если ты ходишь в оперу, у тебя есть деньги или связи в определенных кругах.

– И скоро мы это зарелизим?

– О нет, – небрежным тоном ответил он. – Как я и сказал. Слишком мало данных, даже не близко. Может, лет через пять. Пока что мы используем то, что есть, для запуска небольшого побочного проекта. Помнишь Twitter?

Я помнил Twitter.

– Он свое отжил, – добавил Джулиус. – Там можно было использовать хештеги из ста сорока символов, а пользователи отправляли сообщения, которые могли читать их подписчики. Сейчас эта механика используется большинством социальных сетей. В упрощенном виде. Но тогда она произвела настоящий фурор.

– Он был довольно полезен как источник новостей, – сказал я, вспомнив уйму импровизированных уроков журналистики, которые мне преподал отец.

– Мы создаем нечто подобное. Не совсем, но похожее. Суть в том, что если ты находишься в зоне какого-то события и люди о нем говорят, значит, о нем знаешь и ты. Это может быть все что угодно – от революции или вооруженного ограбления до вечеринки в паре улиц от тебя. Не имеет значения. Если это может принести тебе какую-то пользу или доставить удовольствие, мы укажем тебе направление. NumberCorp всегда поможет.

Джулиус улыбнулся. Ненадолго.

– Да, сама идея не нова, – согласился он. – Но это начало нашей собственной социальной сети. Мы заполняем вакуум, который остался после ухода Twitter. Плюс Ибрагим хочет, чтобы нашим стажерам было чем заняться.

– Это постоянный проект?

– Facebook, Anagram и Totem используют эту штуку на всю катушку, но я бы их всех прихлопнул, будь у меня такая возможность. Хотя, если говорить о реальных шансах, меня бы вполне устроил новостной сегмент. Сколько у нас сейчас человек с «Номером», миллионов триста?

– Триста тридцать.

– Хорошо, а теперь отмасштабируй это до нескольких миллиардов. Допустим, мы вырастем в десять раз – до трех целых и одной десятой миллиарда. За вычетом Китая это половина населения планеты. Что, если у нас в руках окажется контроль над новостями для трех целых и одной десятой миллиарда людей? Мы будем не просто публиковать комментарии к очередному обновлению «Номера» – если разыграем эту карту с умом, то сможем контролировать то, что эти три миллиарда видят по утрам, а значит, и то, о чем они думают. Так что проект и правда интересный.

Как видите, Джулиус Коммон мыслит большими числами. Даже когда дело касается его побочных проектов. Следующие тридцать минут нашего разговора прерывались лишь звяканьем вилок и моими мыслями о городах будущего, где люди, заглядывая в телефон по утрам, будут неизменно видеть наш золотисто-зеленый логотип.

– Кстати говоря, – сказал я, пытаясь поддержать разговор. – Вы так и не объяснили, зачем меня вызвали.

– Завтра будет вечеринка, – ответил он. – Мы запускаем «Номер» в Юго-восточной Азии и начнем прямо отсюда. Знаешь, как «Номер» соотносит поведение с культурными нормами?

Я этого не знал, но кивнул. Джулиус, впрочем, все понял.

– При каждой корректировке твоего номера в дело вступает механизм, который анализирует твои действия и пытается понять, хорошо это или плохо с точки зрения норм, принятых там, где ты живешь, – объяснил он. – Тратить кучу денег на ипотеку, брать студенческие займы, проявлять политическую активность, учиться в хорошем колледже – в США такое поведение одобряется. Зато наличие машины ни о чем не говорит. Здесь же правила игры немного отличаются. Местные не любят влезать в долги, но владение дорогой машиной считается благом. Иметь отношение к политике – значит запятнать себя грязью. Нам нужно нечто вроде подопытного кролика, чтобы это проверить. Небольшая группа людей, на примере которой мы сможем наблюдать за работой софта для Юго-Восточной Азии, проводить и воспроизводить эксперименты. Теперь понимаешь, зачем ты здесь?

Я кивнул.

– Это место подходит идеально, – продолжил он, отрезая ножом кусочек стейка. – Высокое покрытие сети, практически все население онлайн, а пока министры довольны, правительство позволит нам делать все, что мы, черт возьми, захотим. Я хочу, чтобы завтра ты поехал со мной. Сделай снимки. Пусть это выглядит как самое важное событие со времен первой высадки на Луне. Я слышал, президент хочет приобщиться к нашему делу, а значит, может заглянуть нам на огонек. У тебя есть все, что нужно? Оснащение?

До операции на глазах оставался еще месяц, но пока что я вполне мог обойтись имеющимися средствами.

– Я могу чем-то помочь? Единственное, чего не могу обещать, – это детей и политиков: первое незаконно, а второе – дорого.

Сначала это сбило меня с толку, но потом я понял, что он пошутил. Во всяком случае, попытался.

– Ну что ж, – сказал Джулиус Коммон. Должно быть, он почувствовал неловкость момента, так как решил поднять бокал вина. – За завтрашний успешный запуск.

– За успешный запуск, – промямлил я.

Остаток ужина мы провели в тишине.

На следующий день я приготовил свой лучший костюм и галстук. Надел Wireframe Optics 300. И положил в сумку свой видавший виды Nikon.

Wireframe Optics 300 на тот момент входил в список комплектующих, которыми пользовался каждый профессиональный фотограф. Это был Google Glass, который, однако же, сделали как надо, да еще и уместили в контактную линзу. Моментальные снимки, видео, зум. Это была единственная по-настоящему дорогая вещица в моем арсенале – главным образом из-за стоимости лицензии. Неприятно конечно, зато это устройство вмещало в себя всю мощь камеры iPhone. Nikon был зверем совершенно другого пошиба. Громоздкий. Внушительный. Конструкция из линз и металла. Его тяжесть чувствовалась в руке. Мощная оптика для съемки с высоким разрешением. Сенсор такого размера, что для него дневным светом показалось бы даже тусклое освещение ночного клуба. Технология световых полей, позволяющая манипулировать ракурсами камеры уже после съемки. Он до сих пор при мне.

Подчиненные Амарасингхе были улыбчивы и обходительны: они проводили меня в отель, заполненный светом и звуком денег и власти. Женщины с бриллиантами в волосах скользили мимо меня в невероятно красивых сари. Повсюду сновали изысканно одетые официанты с вином и канапе на подносах. Но Джулиус будто провалился сквозь землю.

Я быстро осушил стакан и принялся за работу.

У фотографов, освещающих светскую жизнь, есть два пути к славе. Первый – сделать целую кучу снимков красивых женщин. Ведь у красивой женщины непременно есть собственная свита почитателей. Если это кажется вам проявлением сексизма, мне остается лишь посочувствовать: вы уж извините, но именно так устроен наш мир. Гомер утверждал, что греки развязали из-за женщины настоящую войну. Битва мне вряд ли светит, зато я могу получить пару сотен тысяч просмотров, засняв подходящее личико в юбке.

Второй путь? Сделать пару снимков самых влиятельных людей в зале. Застать их в тот момент, когда они не знают, что за ними следят.

Так что я стал наблюдать и ждать. Отличить волков от овец было довольно просто. Вон там чокаются двое мужчин: один худой, как скелет, в сером костюме, другой – безликий, в белом. Министр энергетики и глава одного из крупнейших на острове провайдеров телекоммуникационных услуг. Важно. Возможно, в этот самый момент здесь заключается какая-то сделка. Подтянутый, хорошо одетый парень лезет из кожи вон, очаровывая свиту из таких же подтянутых и хорошо одетых молодых людей. Сын министра. Не важен. Весьма симпатичная женщина, которая, по-видимому, знакома со всеми в этом зале. Никакой значимой карьеры, ни публикаций, ни онлайн-влияния. Не важна.

Затем вошли двое мужчин, и все изменилось. Одним был президент Шри-Ланки. Вторым – Джулиус Коммон. С их приближением социальные круги рассыпались буквально на глазах. Президент пробивался сквозь присутствующих, кивая и качая головой; он ненадолго становился частью каждой из групп, попадавшихся на его пути, и оставлял за собой шлейф из выпрямленных спин и самодовольных улыбок. Коммон шел вперед подобно акуле, ни на кого не обращая внимания. Двое мужчин встретились в центре зала и пожали руки. Мир замкнулся вокруг них.

В течение следующих полутора часов Джулиус Коммон играл роль идеального гостя. Он не сводил с президента глаз. Смеялся с искренним восторгом. Слушая, сохранял предельную серьезность. Понимающе кивал. Я более чем уверен, что совет президенту (а удержаться от советов он просто не мог) Джулиус дал с высочайшей скромностью и смирением.

Я сделал снимок того разговора: на нем Джулиус наклоняется вперед, показывая президенту свой телефон. На лице президента в слабом свете экрана отражается смесь восторга, изумления и трепета. Коммон улыбается – очаровательной ушлой улыбкой на не привыкшем к такому выражению лице – но тот, кто знает его достаточно хорошо, понимает, что улыбается Джулиус лишь в те моменты, когда чувствует себя победителем.

Той ночью мы все собрались в отеле, опьяненные алкоголем и успехом. Шри-Ланка пала к нашим ногам. Конечно, настоящая работа только началась – нам предстояло нанять легионы менеджеров по развитию и выдать им задания: заплатить культурологам и антропологам за их экспертное мнение и молчание; подготовить целую операцию по поддержке пятнадцати миллионов человек, которые считали остров своим домом (мне неоднократно поступали замечания, что когда-то на Шри-Ланке проживало двадцать пять миллионов; супербактерия TRS-81, от которой сильнее всего пострадали страны Азии, унесла множество жизней, что едва не уничтожило налогооблагаемую базу Шри-Ланки).

Тем не менее фигуры были расставлены и уже пришли в движение. Самой важной частью сделки с NumberCorp неизменно оставалось то первое неотразимое впечатление.

Амарасингхе забрал меня из отеля, со смутным неодобрением на лице оглядел мой костюм, а затем молча отвез меня к самолету, служившему домом Коммона. Похоже, этот толстяк что-то задумал.

Внутри самолета находилась правящая верхушка: Джулиус, Энистон, Расселл, Ибрагим – и еще несколько человек, истории которых вам, возможно, доводилось слышать: Хацуко Темада, Рэй Кавасаки, Аарон Коталавала.

Темада покончила с собой после Бостонских бунтов 2050-го, когда сбой в системе практически обнулил ее социальный номер: этот случай стал первым в череде самоубийств среди знаменитостей NumberCorp. Кавасаки создал печально знаменитые Райские острова, где проходили омоложение сверхбогатые и сверхзнаменитые люди. Коталавала же в наше время заправляет «Атлантидой»: его империя из спроектированных на заказ мини-городов стала самым престижным жильем на планете – о том, чтобы называть это место своим домом, могут мечтать лишь люди с высочайшими социальными номерами.

И все эти будущие иконы собрались прямо там и поднимали бокалы в тот самый момент, когда вошел я. Шум обрушился на меня подобно взрыву гранаты.

– Патрик! – закричал Джулиус, спьяну поднимаясь на ноги. – Народ, знакомы с Патриком?

Судя по всему, они меня знали.

– Выпей с нами! – велел Джулиус, хватая меня за плечо с силой захмелевшего человека.

Я всячески пытался слиться с фоном, но Джулиус об этом и слышать не хотел. По какой-то причине он решил представить меня всем присутствующим: Темаде, Коталавале и остальным.

– А вон та жирная задница – Элия, – сказал он, подтолкнув меня к сидящей в углу темнокожей женщине. – Она инвестор. Нам нужны ее деньги.

Мое чувство стыда могло посоперничать разве что с невозмутимостью самой Элии. К счастью, в этот самый момент появился Вурт, и внимание Джулиуса переключилось на него. Я остался стоять, неловко глядя на Элию, которую это, похоже, совершенно не беспокоило.

– Много выпили? – спросила она.

– Нет, только что пришел, – ответил я.

– Тогда сделайте себе одолжение и раздобудьте спиртного, – посоветовала она. – Сегодня оно вам понадобится.

Я услышал в ее словах голос разума и нашел себе укромный уголок.

Вечер выдался интересным, если не сказать больше. Элия и Вурт вышли покурить. Ибрагим Монард и Энистон Шодри, которые в офисе, готов поклясться, ни разу не перемолвились друг с другом и парой слов, здесь все больше льнули друг к другу, пока наконец его рука не оказалась у нее на бедре, а сама она держала в одной руке бокал с вином, а другой ерошила его волосы. Хацуко со сверкающими в волосах бриллиантами притягивала женщин, как магнит. Коталавала перемещался от бизнесмена к бизнесмену и продолжал обрабатывать гостей, несмотря на то что его смех становился все громче, а походка – все более неуклюжей. Пестрая публика вплывала и выплывала из зала.

А Джулиус пил. Ни разу в жизни я не видел, чтобы кто-то напивался, как он. Сказать, что он пил с остервенением, – значит не сказать ничего: будто какая-то жажда, глубокое и ненасытное желание заставляло его снова и снова возвращаться за спиртным, пока он просто не уселся с бутылкой в углу. Я ожидал, что он возьмет прием гостей на себя, но на деле все вышло иначе. Люди поздравляли его, жали руку, делали с ним селфи: Аарон Коталавала приводил к нему одного VIP за другим, чтобы Джулиус ослепил их своим блеском, но тот лишь отмахивался и продолжал пить. Я заметил, как Энистон легонько положила руку ему на плечо и попыталась забрать бутылку: он поддался, а затем просто попросил новую. Я следил за ним, пока появившийся будто из ниоткуда Вурт не схватил меня за плечо.

Он был напряжен и трезв как стеклышко.

– Нам нужно позаботиться о гостях, – сказал он. – А ты приглядывай за Джулсом.

Что было дальше, я не помню: знаю только, что между нами с Джулиусом так или иначе завязался разговор. Очень легко вести чудесные беседы на пьяную голову и ничего не помнить на следующий день – в этом вся суть. Я, однако же, помню, что Джулиус все сильнее распалялся, и в какой-то момент, когда я начал трезветь и уже мог вспомнить, что именно пью, он указал куда-то мне за спину и спросил:

– Что ты видишь?

Я взглянул. Получилось это не сразу, потому что моя голова двигалась, как на чрезмерно смазанных подшипниках, – она раскачивалась из стороны в сторону, пока мне не удалось взять ее под контроль. Я увидел, как Вурт в углу пытается очаровать министра и его жену; увидел танцующих Энистон и Ибрагима; и целую уйму людей с претензией на известность, моделей, политических активистов, которые препирались, смеялись, флиртовали между собой…

– Вот что ты видишь, – заплетающимся голосом ответил Джулиус. – Дерьмо, которое сопровождает победителя. Все эти сраные мелкие заправилы в сраном мелком прудике, которые чувствуют, что здесь делаются большие деньги; вот они и пришли, чтобы преклонить колено, расцеловать нам жопы и посверкать ножками, чтобы приобщиться к общему действу. Акулы, Патрик, акулы. Эти люди чувствуют деньги, как чертовы акулы – кровь. Ты только посмотри на этих надушенных, разодетых говнюков! Вот так ты и узнаешь, что стал победителем, Пат: когда по твою душу приплывают акулы. Твой отец это понимал, Патрик, а ты?

Я не понимал. Я был слишком пьян, чтобы что-то понимать.

Но его это почему-то разозлило.

– Не понимаешь? – вдруг закричал он, наклонившись над столом. – Что здесь непонятного, ты, полудурок?

Я отшатнулся, опрокинув на пол стул и стоявший сразу за мной миниатюрный столик с напитками. В зале стало тихо.

Воспоминания о тех моментах размыты. Кто-то помог мне подняться на ноги, но хорошо я помню только Джулиуса.

– Чего именно ты не понимаешь? – проревел в тишину Джулиус Коммон. Он с трудом поднялся на ноги. – Не понимаешь, на что подписался?

Молчание. Гости смотрели на него, и теперь все их внимание было сосредоточено на человеке, который стоял, пошатываясь; и в лучах этого внимания Джулиус застыл, как олень в свете автомобильных фар.

– Джулс… – начала было Энистон.

– Нет, иди на хрен, и не надо меня затыкать, – перебил ее Джулис Коммон. – Через десять лет мы будем жить в совершенно другом сраном мире, ясно? Мире, где вы сможете назвать имя человека, а я скажу, насколько он ценен для нас, сраного человечества. Не просто сколько денег на его банковском счете, а чего он, сука, стоит как представитель нашего сраного вида – и это дерьмо ты не скроешь и не подделаешь. В жопу ваш консьюмеризм. В жопу богатство, накопленное поколениями. Можете сколько угодно ездить на своих ссаных тачках за кучу бабла и обмазываться дурацким макияжем – через десять лет все это будет уже не важно. Я подомну этот мир под себя, и будь я проклят, если не слеплю из него что-то стоящее.

– Джулс!

Джулиус покачнулся.

– Мы низвергнем фальшь, – пообещал он им, вторя посту в блоге Вурта. – И возвестим правду. Мы изменим этот гребаный мир.

Гости огорошенно молчали. А затем принялись аплодировать.

Кто-то сзади выкрикнул:

– Низвергнем Фальшь! Возвестим Правду!

Это стало спусковым крючком.

– Низвергнем Фальшь! – скандировали они, заходясь радостными воплями. – Возвестим Правду! – Они повернулись к Джулиусу Коммону и устроили нам настоящие овации. – Низвергнем Фальшь! Возвестим Правду!

Я этого не понимал. Да и сам Джулиус тоже. Он просто глядел на них в пьяном замешательстве. Затем он перевел взгляд на меня, будто ища ответа, но все, что я мог, – это, пошатываясь, уйти прочь, пока Энистон и Вурт уводили Джулиуса в его комнату. Проходя мимо, Вурт смерил меня сердитым взглядом.

Забавно, как жизнь порой сводит нас с другими людьми, ведь на следующий день мне позвонил сам Джулиус.

– Мне сказали, что прошлой ночью я тебя оскорбил, – сказал он.

– Ты был пьян.

– Да, да, был, – согласился он. Наступила неловкая тишина.

– Пустяки, Джулс, – сказал я. – Я ведь тоже был не в себе.

– Я только что вернулся со званого вечера, где был настоящей душой компании; с моих уст слетали остроты, все смеялись и восхищались мной, но я ушел… и мне хотелось застрелиться, – произнес он.

Мой телефон – хвала Google – моментально опознал цитату.

– Кьеркегор?

– Именно, – ответил Джулиус. – Ты сегодня свободен? Обед у меня?

Так он хотел извиниться.

Та пьяная ночь стала началом того, что можно назвать дружбой между мной и Джулиусом Коммоном.

Как мне донести до вас остальную часть этой истории? Видите ли, сегодняшняя NumberCorp так тесно переплетена с персоной Джулиуса Коммона – как Amazon с Джеффом Безосом или Facebook с Марком Цукербергом, – что попытка их разделить представляется мне совершенно непосильной задачей. Последние десять лет я пытался собрать кусочки пазла в единую картину, что в итоге привело меня к осознанию одного факта: чтобы рассказать историю NumberCorp, я должен рассказать историю самого Джулиуса. Как когда-то выразился человек по имени Ларс Кёниг, чтобы по-настоящему понять Творение, нужно вначале понять Бога.

Но, будучи рассказчиком, я понимаю, что мое повествование движется лишь в одном направлении, и я бы нарушил его ход, решив прямо сейчас отвлечь ваше внимание биографией Джулиуса. Поэтому в конце книги вы найдете один из самых непреходящих памятников нашей дружбы – эксклюзивное описание его жизни, в подробностях, которые он не открывал никому другому, впервые опубликованное в Watchmen Press. Со временем мои отношения с Джулиусом и NumberCorp менялись, и статья подвергалась корректировкам – по большей части материалами, которые явно были ему не по душе. Читайте на свой страх и риск.

Поймите также, мой дорогой читатель, что сегодня Джулиус Коммон является самым влиятельным человеком на планете и определенно одним из самых больших ее затворников; сегодня у него нет друзей. Но были времена, когда я знал его достаточно близко, чтобы делить с ним еду, выпивку и компанию; были времена, когда он позволял мне рассказывать его историю.

Часть II

В 2012 году [Майкл] Косински доказал, что в среднем на основе 68 лайков в Facebook можно с точностью 95 % предсказать цвет кожи пользователя, с точностью 88 % – его сексуальную ориентацию, и с точностью 85 % — приверженность к демократической или республиканской партии. Но этим дело не ограничивается. Точно так же можно определить уровень интеллекта, религиозную принадлежность, а также факт употребления алкоголя, сигарет и наркотиков. По доступным данным можно даже выяснить, в разводе ли родители пользователя.

Силу этого моделирования хорошо иллюстрирует его способность предсказывать ответы испытуемых. Косински продолжает неустанно трудиться над совершенствованием моделей: в скором времени на основе всего лишь десяти лайков в Facebook он сможет оценить человека лучше, чем среднестатистический коллега. Семидесяти лайков хватит, чтобы узнать человека лучше, чем его друзья, ста пятидесяти – лучше, чем родители, а трехсот – лучше, чем партнер. При большем количестве лайков можно выявить даже то, что человек не знает о себе сам. В тот день, когда Косински опубликовал эти результаты, ему дважды позвонили. Один звонок угрожал судебным преследованием, другой оказался предложением работы. И оба поступили от Facebook.

Из статьи Ханнеса Грассеггера и Микаэля Крогеруса

«Данные, перевернувшие мир»

для сайта Vice.com

Глава 5

Подключение Шри-Ланки, когда оно наконец состоялось, принесло компании оглушительный успех. До меня доходили слухи, что в кабинете у тогдашнего президента Шри-Ланки стояло мое фото, запечатлевшее его встречу с Джулиусом, хотя доказать это я, по понятным причинам, не могу.

Остальные фото и видео тоже вышли весьма удачными. В сочетании с постом Вурта они подняли настоящую шумиху по всей Южной Азии. ReachMap, который мы использовали для анализа своей работы, показал, что новость, подобно лесному пожару, охватывает сообщества в Индии, Пакистане, Малайзии, Таиланде. При помощи новой партии стажеров Ибрагим буквально на коленке собрал внутреннее приложение, которое оценивало опубликованный нами контент точно так же, как мы оценивали людей – с точки зрения силы и влиятельности. Все указывало на то, что Азия знает о нашем грядущем приходе.

Так в моей работе наступил первый большой перерыв. Джулиус называл меня рассказчиком. В перерывах между освещением мероприятий NumberCorp в духе «Великого Гэтсби» моей задачей было документировать, как люди применяли «Номер» на практике. Говоря инженерным языком, варианты использования. Для работы с прессой, которой я занимался до этого, мы собирались нанять новых людей, а у меня появилась возможность применить с пользой для дела умения фотографа. Речь явно шла о повышении, пусть и с довольно туманным описанием должностных обязанностей.