Неудачник 1

Я осёкся. Дышал тяжело, ладони дрожали. В глаза Виктору смотреть не мог.

Он хмыкнул. Уголки губ дернулись – то ли от злости, то ли от уважения.

– Ну вот, наконец-то – бросил он. – Это уже похоже на правду. Ты хоть сейчас говоришь о себе, а не про бабушку с родителями. Вот это я хотел услышать.

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Вздохнул тяжело, будто устал от моей болтовни.

– Слушай, – сказал он тихо, но жёстко. – Не про бизнес сейчас. Не про то, как ты по базам бегал. Забудь схемы. Смотри в себя и вспоминай, что ты реально хотел. Не в сопливом детстве. В двадцать. В тридцать. В тридцать пять. Где ты видел себя? Где должен был быть? И где свернул не туда?

Он поднял руку, даже не открывая глаз:

– И поверь мне, никакой коуч и никакой психолог тебе в этом не помогут. Их работа – гладить по башке и рассказывать сказки про внутреннего ребёнка. А я тебе говорю: тут нужна правда. Только правда. Хотел – не сделал. Мог – испугался. Вышел – слил. Вот и всё.

Я сидел, стиснув зубы. Слова вонзались в меня, как иглы.

– Урок закончен, – буркнул он, махнув рукой. – Подумай.

Я выдохнул, как после прямого в челюсть. Снова мордой в грязь, снова этот чёртов нокдаун.

«Твою мать, Виктор… – пронеслось в голове. – Что ты за человек такой?»

Я тоже откинулся назад, прикрыл глаза. Вытянул из памяти свои двадцать, свои тридцать, свои тридцать пять. Без «они виноваты». Без «не повезло». Просто там, где надо было поднажать, я сбавил. Где надо было подумать – пошёл на поводу у страха.

И от этого становилось горько.

Глава 7

Я сидел, уставившись в пол, и снова и снова прокручивал в голове шпильки Виктора. Он говорил хлестко, жестко, без сантиментов. Где-то он был прав, где-то нет, но спорить мне не хотелось. Не потому, что не было аргументов, а потому что сил уже не осталось. Да и зачем? Его слова били в старые шрамы, а эти шрамы я сам знаю наизусть

Крутился я и до Израиля. Крутился так, что иной раз и сам удивлялся, как выжил. В девяностые все крутился, иначе просто нельзя было. И мы жили… не скажу, что богато, но неплохо. Даже хорошо. Убитые девяностые, рэкетиры с «крышей» – всё это было, но и в этом аду находились свои островки. Кто умел – тот выживал. Я умел.

Вопрос только в том – что я с этим сделал? Мог ли я тогда рискнуть по-настоящему? Открыть своё дело, пойти вабанк? Страх был, не спорю. У каждого был. Но я всё равно пошёл. Влез в сеть магазинов, пахал сутками, пока не дорос до директора флагманской точки.

Я знал всё. Где брать товар, с кем договариваться, кто надёжный поставщик, а кто кинет при первой возможности. Знал, где купить площади, какое оборудование лучше, на чём можно сэкономить, а где лучше вложиться. Я учился на ходу, но быстро. Настолько быстро, что меня уважали даже матерые торговцы. Всё шло к одному: открыть свой магазин. Не ларёк с пивом, а нормальный, крепкий бизнес.

Место нашёл хорошее, оборудование заказал, знакомые поставщики подтянулись. Всё шло как надо. Закупка – на большую сумму. Риск, конечно, но тогда без риска никак. Я верил, что прорвёмся.

Помню ту ночь. Лёг спать спокойный, даже счастливый. Мы пили шампанское, обнимались, строили планы. Все вокруг надеялись на лучшее. Я тоже верил, что наконец-то всё складывается. Магазин готов, закупки сделаны, впереди – только работа и рост. Я был счастлив.

А утром проснулся в другой реальности. Доллар, который вчера стоил шесть рублей, уже прыгнул до восемнадцати. На следующий день – двадцать. В обменниках паника, банки закрываются, телефоны разрываются от звонков. Люди бегут, меняют, прячут, кто-то теряет всё прямо в очередях у касс.

А у меня закупка в долларах. Вчера я должен был отдать поставщикам пятьдесят тысяч. Сегодня – уже двести. В одночасье. Бизнес рухнул за одну ночь, хотя я ещё даже двери магазина не успел открыть.

Полтора месяца после этого я помню смутно, как в тумане. Я носился по городу, как бешеный, будто пытался обогнать собственную судьбу. Половина товара была на руках – и я с этой половиной бегал.Продавал всё, что можно. Дорого, только дорого. И— живые деньги. Никаких отсрочек, никакой реализации: только расчет на месте, только кэш.

Я не спал, не ел. Пил литрами кофе, курил одну за другой, и всё время считал, пересчитывал эти проклятые доллары, эти рубли, которые превращались в пыль быстрее, чем я успевал их тратить.

Повезло. Доллар откатился до девяти. И я, , вбухал всю наличку в обменники, Заплатил часть долгов, отбился от самых злых кредиторов.

В итоге остался должен десять тысяч. Тогда это была цена хорошей квартиры в Хабаровске. А мой бизнес – всё, что я строил, во что вкладывал силы и надежды, – превратился в пыль за одну ночь.

И вот тогда я понял: это не последний раз. Власть всегда играет с людьми в напёрстки. У них карты крапленые, а мы сидим и надеемся, что вдруг повезёт. В тот день мне стало ясно: я для них никто, просто расходный материал.

Я продал квартиру. Собрал документы, всё бросил – и уехал в Израиль. Жена только радовалась. Старший сын – море, солнце, фрукты. Ему было хорошо. А я понял, что для себя я сделал шаг назад. Дорога одна: завод, стройка, мытьё полов. Всё, что я строил – осталось там, в девяностых.

И вот расскажи я Виктору это, он бы только фыркнул и пожал плечами. Таких, как я, в России были миллионы. Все разорились, кто-то снова поднялся, кто-то ушёл в криминал, кто-то сопьётся. Каждый выбирал по-своему. Я выбрал так. Правильно ли? Не знаю. Но другого выхода тогда я не видел.

И сейчас, сидя в самолете спустя 25 лет мне до сих пор дико обидно и больно, я снова прокручиваю тот момент. Вижу эти обменники с толпой, эти звонки поставщиков, эти глаза жены, которая молчала, но радовалась: «Наконец-то уезжаем наконец то ты понял». Слышу смех сына на пляже. И понимаю: да, я сделал шаг. Но шаг в пустоту.

Я посмотрел на Виктора. Он не спал и смотрел прямо на меня.

– Что? – он усмехнулся. – Готов?

– Ну… хорошо, – я мотнул головой. – Я могу объяснить, откуда у меня этот страх. И это многое объясняет.

– Ну давай. Излагай. У нас ещё двадцать минут.Виктор взглянул на часы, потом снова на меня.

Он откинулся в кресле, прикрыл глаза, но я видел – слушает.

Я уставился в спинку впереди и начал говорить. Монотонно, стараясь не сбиться. Без воды, без эмоций. Только факты. Только цифры. И, как ни странно, Виктор не перебивал. Наоборот – время от времени задавал вопросы, уточнял детали.

Я шумно выдохнул, но Виктор впервые не стал меня добивать. Он посмотрел внимательно, будто что-то взвешивал, потом налил воды и сказал:

– Ладно. Хрен с ним, расскажу кое-что. Было у меня два дядьки. Оба шахтёры. Настоящие, донбасские, с забоем, с угольной пылью в лёгких. Работали сутками, потом водка, домино и снова под землю. Жили тяжело, но по тем временам не бедствовали. Зарплата у шахтеров была неплохая. Кто не спивался и не лез в драки, тот мог что-то отложить. Оба дяди откладывали. Только по-разному.

Старший был правильный. Всё, что зарабатывал, клал на сберкнижку. Экономил на всём, копил по-копеечке, потом по-тысяче. К восьмидесятым у него уже больше тридцати тысяч лежало. Огромные деньги. На них можно было четыре квартиры купить или два дома построить. Все уважали его: вот, мол, человек умеет копить. Сам он тоже гордился. «Государство сильное, рубль твёрдый. Сбербанк – надёжность, как Кремль», – говорил он. И верил.

А младший был чудак. Вместо книжки он тратил деньги на странные покупки: золото, старые табакерки, самовары, монеты, иконы. Тащился по барахолкам, по полуподвальным лавкам, знакомился с коллекционерами. Над ним смеялись: «Дурак, за тысячу рублей купил табакерку! Лучше бы холодильник взял». В доме у него вместо ковра – гравюры, вместо стенки с хрусталём – шкаф с монетами. Жена ругалась, соседи косились. А он только отвечал: «Золото не сгорит. Холодильник сломается, а эта табакерка будет стоить дороже».

В восьмидесятые это выглядело смешно. Деньги были, а купить нечего. Очереди за колбасой, пустые полки. Люди копили на мебель, на «Жигули». Все держали деньги на книжках. Других вариантов не было. Дядя с книжкой чувствовал себя хозяином жизни.

А потом настал девяносто первый. Союз развалился, вклады заморозили. тридцать тысяч превратились в фантики. Люди стояли у Сбербанка, кричали, плакали. Дядя ходил бледный, как мел, не верил, что всё – конец.

А второй в это время продал одну из своих «дурацких» табакерок, ту самую, что купил за тысячу. И выручил столько, что смог взять квартиру в Киеве. Одной табакеркой. А золото, монеты, иконы – всё это взлетело в цене. Он не просто выжил, он укрепился. Пока первый дядя тряс книжкой и ругался на власть, второй спокойно жил .

– Вот смотри, Игорь. Два брата. Одинаковая работа, одинаковые деньги. Разница только в том, куда они их сунули. Один верил государству – остался у разбитого корыта. Второй верил себе – и поднялся. И над кем смеялись? Над тем, кто таскал домой «хлам». А теперь угадай, кто смеялся в девяносто втором.Виктор помолчал, потом усмехнулся.

– Это всё, что тебе нужно понять. Не держи всё в одном месте. Хочешь умное слово? Ди-вер-си-фи-ка-ция. А хочешь по-простому? Не складывай яйца в одну корзину. Сегодня у тебя книжка – и ты богат. Завтра – гол. Сегодня квартира – ценность. Завтра – снос и бульдозер. Никогда не верь одному месту. Никогда.Он вздохнул, глотнул воды и добавил:

– Ты влупил пятьдесят тысяч долларов и расслабился. А я тебе вот что скажу: слухи о дефолте ходили минимум полгода. В девяносто восьмом только ленивый не говорил. Просто люди не хотели верить. Ведь только-только вроде жить начали: бизнесы пошли, зарплаты стали платить вовремя, машины новые на улицах появились. Все радовались, что «встали на ноги».

– А доллар твой – его искусственно сдерживали. Это все знали. Только не хотели думать. А расчёты все шли в долларах. Понимаешь? Всё держалось на спичках. Стоило одному чиркнуть – и вся эта декорация сгорела.

– Могу только ещё сказать, что один из моих бизнесов тогда сгорел полностью. И сумма была не в пятьдесят тысяч, а куда больше.Он замолчал на секунду, усмехнулся криво.

– Ладно. Скоро подлетаем. Мне надо подумать. Извини.Виктор смотрел в иллюминатор, будто там был ответ.

И от этой мысли стало холодно.Я понял одно: его слова про «никогда не верь одному месту» касались не только денег.

Мы вышли из зала прилётов. Суета давила со всех сторон: люди, чемоданы, таксисты, крики встречающих. Для любого нормального человека это был бы стресс. Но только не для Виктора.

Он шёл вперёд, не оборачиваясь, уверенный, прямой, словно дорога сама расчищалась перед ним. И в какой-то мере так и было: люди уступали, сдвигались, как будто чувствовали его напор. Телефон прижат к уху, голос короткий, скупой, без эмоций. Даже в этом хаосе он звучал так, что хотелось подчиниться.

Я поймал себя на мысли: он как рыба в воде. В этой толчее, будто Москва вся принадлежит ему. Холодный, собранный, уверенный.

А я вспомнил себя в Москве в девяносто пятом. Совсем другая страна, другая эпоха. Город, который жил хаосом: палатки на каждом углу, толпы у ларьков, обменники с мутными типами за стеклом, запах шаурмы и сигарет. А сейчас ?

Ида шла рядом со мной, чуть прижимаясь к плечу, растерянная, напряженная. Я видел, как её глаза бегают по сторонам, как она едва не теряет шаг, но всё равно старается держаться ближе ко мне. А он даже не смотрел на нас. Для него это был не перелёт и не усталость, а просто очередная сцена, в которой он снова играет главную роль.

Мы добрались до стойки проката. Там всё изменилось. Люди, которые только что кричали и суетились, теперь улыбались вежливо и слушали его, словно офицера. Девушка-менеджер за стойкой пыталась держать дистанцию, но я видел – голос Виктора действовал на неё, заставлял слушать и выполнять. Он говорил коротко, жёстко, чеканя слова. И всё двигалось быстро, без лишних вопросов. Подпись, документы, ключи. Всё.

Сотрудник повёл нас через парковку. Виктор шёл рядом, в руках маленькая сумка, лицо покер фейс. И опять – словно он хозяин положения, а не клиент. Вокруг шум, сигналы машин, спорящие люди, хлопающие багажники. Но Виктор шагал так, будто этот мир – фон, а центр сцены он.

У чёрного «Мерседеса» всё закончилось. Машина блестела новизной, словно только что сошедшая с конвейера. Сотрудник открыл багажник, показал функции, протянул ключи.

– Адрес….И вот тут всё снова повернулось. Виктор взял ключи, повернулся ко мне и вложил их в ладонь. Холодно, сухо, без улыбки.

Он назвал улицу и номер. Глухо, ровно, как приказ.

Я машинально кивнул, но внутри кольнуло. Если бы я не оформил интернет, не подключил роуминг – даже навигатор бы не работал. Я бы стоял здесь, в аэропорту с ключами в руках и пустым экраном, и выглядел бы как полный идиот. Виктор это знал. Он меня проверил . И сделал это демонстративно.

Он сел на заднее сиденье, удобно устроился, как пассажир, который привык, что его возят. Ида забралась следом, всё ещё немного ошарашенная, и только взглянула на меня – словно спрашивала глазами: «Ну что?».

Я стоял у машины, с ключами в ладони, Он снова поднялся выше, а я снова внизу. Разница между нами стала почти физической. Он в тени салона – спокойный, холодный, как рыба в воде. Я снаружи, в толпе, среди сигналящих машин.

Виктор смотрел на меня, не подгонял. И от этого было только хуже. Он показывал: справишься – хорошо. Провалишься – твоя проблема. И если хочу быть как он – должен быть готов каждый раз к вот таким маленьким экзаменам. Это ведь не сложно: приехать в любой город, взять машину, спокойно сесть, включить навигатор и поехать. Даже если не был там тридцать лет, даже когда перед тобой «Мерседес» последнего года выпуска и два холодных глаза, смотрящие на тебя, как рентген. Это проверка. На готовность, на то, что ты не растеряешься и не побежишь искать оправдания. Я сел и нажал на кнопку запуска.

Глава 8

Мы ехали в «Мерседесе». Машина шла мягко, отсекая московский шум, внутри было тихо и спокойно. Виктор держал стакан с кофе, пил медленно, будто проглатывал не только напиток, но и мысли. Справа сидел Сан Саныч – друг детства, финансист, которого Виктор вытянул в эту историю не случайно. Он умел копать глубже любого аудитора, за его работу платили дорого, а главное – он не останавливался на полпути. Если Саныч брался, он доводил до конца.

Познакомились мы в ресторане. Он подъехал минут через тридцать: уверенный, весёлый, в хорошем костюме, с дорогими часами и кольцом с бриллиантом. Видно, что человек зарабатывает. Но было ясно: сила не в костюме, а в его умении вытряхивать из чужих цифр всё до последней копейки. Виктор про него сказал просто: «Если начнёт копать – задушит документами, и ты сам не заметишь, как окажешься без штанов». И почему я не удивлен что он друг Виктора

Ида сидела рядом со мной. Для неё вся эта поездка выглядела как кино: Москва, дорогая машина, разговоры про деньги и заводы. и смотрела на всё она с осторожностью, профессионально – полицейский он и в Африке полицейский

Разговор вертелся вокруг завода в Туле. Десять лет назад погиб их общий друг, оставив производство Виктору и Сергею. Завод был небольшой, но крепкий: один цех, пара складов, около шестидесяти рабочих. Делали комплектующие для нефтянки, значит, госзаказы и хорошие деньги. В лучшие годы завод давал очень хорошие деньги, даже с серыми схемами и откатами.

Сергей за эти годы занимался не развитием, а выкачкой. Оборудование износилось, модернизации не было, брак рос, контракты стали уходить. По сути, он вёл предприятие к продаже за бесценок или к банкротству. Виктор уже понимал: на бумаге он потерял несколько миллионов, но его бесило другое – завод был памятью о друге и частью истории, которую Сергей хотел пустить под нож.

– По хорошему он должен отдать больше половины Смотри, тут три направления. Первое – налоговая. У него задолженности висят минимум на несколько десятков миллионов, я пробил старые отчёты. Если подать запрос через юристов, можно довести до блокировки счетов. Второе – кредиты. Завод под залогом, у него висит два договора с банками, один точно с просрочкой. Если банки подтолкнуть, начнут требовать досрочного возврата. Это минус ещё двадцать миллионов, которых у него нет. Третье – люди. Там сокращение зарплат, рабочие на взводе. Стоит собрать бумаги и устроить официальное обращение – и … Сан САНЫЧ РАЗВЕЛ РУКИ ИМИТИРУЯ ВЗРЫВСаныч разложил всё по полочкам, сухо и без эмоций:

– Есть ещё вариант через поставщиков. За прошлый год у него два крупных долга, общая сумма около пятнадцати миллионов. Если мы их перекупим и начнём предъявлять, он окажется в углу. Плюс оборудование. По документам оно числится как новое, а на деле там хлам. Экспертиза покажет износ под девяносто процентов – и всё, кредитное обеспечение рухнет.Он сделал паузу, проверил заметки в телефоне и добавил:

– По-хорошему… посмотрим, что он скажет.Виктор слушал молча, делая редкие глотки. Наконец сказал:

– Виктор, а если он не захочет? Такие истории редко заканчиваются миром.Ида нахмурилась:

– Тогда придётся напомнить ему старые времена.Виктор спокойно ответил:

Она замолчала, но я видел, что ей это всё не нравилось. В её взгляде была не только тревога, но и готовность вмешаться, если всё зайдёт слишком далеко.

Я слушал их и понимал: у каждого был свой интерес. У Виктора – вернуть завод и закрыть старый счет. У Саныча – его работа и заработок, он думал категориями долгов и отчётов, а не дружбы. У Иды – беспокойство и нежелание влезать в чужую разборки. А у меня? Я не знал, зачем оказался здесь. Разборки меня не пугали, но техника, с которой Виктор умел втянуть в свою орбиту даже таких, как я, – вот это было по-настоящему интересно.

Машина шла по проспекту, впереди поднимались стеклянные башни. Чужая Москва, чужие правила. Но Виктор сидел так, будто возвращался туда, где его давно ждали.

Офис был не просто «солидный» – он давил. Высокие потолки, стеклянные перегородки, на стенах абстрактные полотна, явно купленные не ради вкуса, а ради ценника. Пол – мрамор, холодный, гулкий. Свет – мягкий, ровный, правильный. Всё это работало на одно: показать власть и деньги.

Я не могу сказать, что не бывал в офисах Израиля. Там, где я был, правила совсем другая философия – минимализм, практичность, экономия пространства и смысла. Всё для дела, ничего лишнего. Стол – это стол. Кресло – чтобы сидеть, а не чтобы давить видом.

Здесь – другая логика. Здесь правили деньги. Они торчали из каждой детали: из мраморного пола, из картин на стенах,. И при этом я понимал: выжимая копейки из завода на пятьдесят человек, на зарплатах, на сдельщине, на вечной экономии, на таких понтах далеко не уедешь. Максимум – одну плитку постелить и картину повесить.

А здесь было слишком много «лишнего». Слишком богато. Слишком помпезно. Не реальность, а декорация. Фасад, сделанный специально для чужих глаз.

И значит, завод – не источник денег. Всё выглядело так, будто его намеренно топят. Спускают в минус, гоняют средства через цепочки, оформляют убытки, пока наверху – мрамор и картины. Зачем? Ответ крутился на языке: чтобы обанкротить, забрать за копейки.