Неудачник 1

Всплыло лицо той самой… двадцать лет разницы. Красота, молодость, и моё вечное чувство, что я должен быть благодарен просто за то, что она рядом. Благодарен – значит готов терпеть, платить, подстраиваться, молчать, проглатывать. Я был как собака, которая радуется любому подкинутому куску. И чем больше проглатывал, тем меньше уважения оставалось в её глазах.

А Виктор? Ровесник. Только что отказал красавице с обложки журнала – спокойно, не уговаривая, не оправдываясь. Просто поставил точку. И пошёл пить свой чёрный кофе.

А я? Я бы стелился. Я и стелился. Продал себя. Не за деньги – за иллюзию, что молодость рядом делает меня моложе.

Сжал ладони до боли. Стыд, злость, бессилие – всё разом. Хотелось встать, догнать его, сказать, что я не дерьмо, что я могу иначе. Но я не пошёл. Потому что это было бы враньё. Он бы не стал слушать. Улыбнулся бы своей ровной улыбкой – и к своему «Майбаху».

Вспомнил, как она уходила. Как стояла на кухне, а я собирал вещи. Я ждал, что она скажет: «Останься». Не сказала. За мной щёлкнул замок. Поворот за поворотом, отрезая меня, как нож отрезает лишнее.

Виктор сегодня не просто поставил мне ноль за эти дурацкие вопросы. Он показал, что я вообще не умею спрашивать. Ни женщин, ни жизнь, ни самого себя. Всегда брал то, что дают, и молчал. Вот результат: 115 кило, минус финансы, минус уверенность, минус уважение к себе.

Глотнул холодный кофе. Горечь легла на язык, подтверждая всё, что он сказал.

Наверное, в этом и был его приём. Он не пытался меня «вдохновить». Он вытащил наружу всё, что я прятал, и сделал это быстро, грубо, так, что защищаться было нечем.

Оставил мне два варианта: продолжать быть тем, кем я был, или начать задавать себе вопросы, на которые не стыдно отвечать.

Сколько ты стоишь?

Вопрос не отпускал. Сидел ещё минут десять. Взял салфетку и ручку. Решил: не пойду домой, пока хотя бы не попробую ответить.

Разделил лист на четыре колонки: здоровье, навыки, связи, характер.

В «характер»… завис. Хотел написать «стойкость», но зачеркнул. Честно – скорее упрямство, чем стойкость. Упрямство, чтобы не меняться.В «здоровье» написал: вес – 115, форма – никакая, выносливость – в минусах, анализы – лучше не вспоминать. В «навыки» – работа, которую терплю; умение торговаться – слабое; конфликты решаю только с позиции обороны; спорт – ноль. В «связи» – парочка знакомых, которые исчезнут, если перестану им быть полезен; пара людей с работы; всё.

Чем глубже копал, тем хуже становилось. Салфетка закончилась. Взял ещё. Белые квадраты заполнялись словами, которые я раньше про себя не говорил: «зависимость», «страх», «лень», «самообман».

К концу понял: я составил список собственных провалов.

В груди было пусто. Как будто меня раздели и оставили на холоде.

Домой дошёл на автопилоте. Настроение – не на нуле, а ниже асфальта. Захлопнул дверь, прошёл на кухню, открыл холодильник. Там стояла бутылка дешёвой водки, купленная «на случай гостей». Гостей давно не было.

Налил в стакан, без закуски. Горло обожгло, но стало теплее. Легче.

Через полчаса уже не считал, сколько выпил. Хотел только заткнуть внутренний гул, чтобы перестать прокручивать в голове его глаза, эти десять вопросов, свой блокнот с диагнозами.

Последнее, что помню – как сел на кровать в одежде, опёрся спиной о стену. В руках был стакан, на полу – пустая бутылка. Сон пришёл быстро, как нокаут.

Проснусь – будет похмелье. И те же вопросы

Глава 3

Проснулся, как будто в темноте, хотя за окном уже утро. Голова гудела, внутри всё было сухо, словно ночью меня выжали и забыли выкинуть тряпку. Во рту – горечь и запах стоянки слонов. Ненавижу этот привкус – он бесит сильнее, чем сам факт, что вчера сорвался. Потолок казался серым, будто кто-то облил его грязной водой и оставил сохнуть. Лежал, слушал: в соседней квартире хлопали дверцы шкафов, где-то за стеной орал телевизор. Тянуться за телефоном, проверять мессенджеры или новости? Нет. Это значит добавить ещё черноты – война, экономические выкрутасы Трампа, цены лезут вверх.

Сел на край кровати, уткнулся ладонями в лицо. Никаких планов. Никаких «сегодня начну». Только одно – встать и не сдохнуть по дороге в ванную. Вода была ледяная, и я специально подставил под неё лицо, чтобы вышибло остатки сна. Чтобы зацепиться хоть за что-то реальное. Побрился. Натянул старую серую футболку и шорты – всё мятое, выцветшее. Плевать. Хотел сделать пару отжиманий, но тело было ватным. Плечи тянуло, ноги подламывались. Это не обычная усталость после тренировки, это глубже – смесь безразличия и пустоты.

В голове крутилась одна мысль: надо выйти. Идти, пока не отпустит. Сунул в рюкзак бутылку воды, надел кроссовки, пошёл. Воздух уже липкий, хотя ещё утро. Израильское лето – никакой свежести, никакого дождя до ноября. Солнце жгло асфальт, казалось, еще немного он начнёт плавиться. Море манило, обещало прохладу, но это обман. Вода здесь, как чуть остывший кофе, а не освежающий глоток.

Шёл, пока дома не начали редеть, открывая блеск воды. Запах соли, дым от жареного хлеба в кафе, шум толпы на пляже, отражённое солнце на волнах. На спортивной площадке уже были люди: кто-то подтягивался, кто-то махал ногами, делая вид, что тренируется. Я прошёл мимо, выбрал свободный угол у турника.

Схватился за перекладину. Ладони скользили от пота, мышцы жгло. Хотелось бросить, но я цеплялся – за железо, пытаясь доказать. Первое подтягивание, второе… На пятом пробежала дрожь – тело просыпалось. Это был мой маленький ритуал у моря.

Плеск волн, ветер без облегчения. Солнце ещё не выжгло воздух, и на минуту показалось, что всё идёт по плану. Я здесь, я работаю над собой. Но мир, как обычно, решил иначе.

Он появился, на площадке как вызов: высокий, широкоплечий, борода аккуратная, майка в облипку. В руках – колонка, блестящая, размером с кирпич. Швырнул на скамейку, щёлк – и в пространство рванул тупой бас, давящий и бьющий по ушам.

Я посмотрел на него со злостью . Он не обращая внимания , разминался, мотая головой в такт. Я сделал ещё пару подтягиваний, но раздражение уже стучало в висках. «Скажи ему», – крутилась мысль- он не уважает тебя. Спрыгнул на землю, подошёл.

– Сделай тише, – сказал ровно.

Он повернул голову, будто не понял, и вернулся к приседаниям.

В голове – ухмылка Виктора: «Лох, проглотил обиду и решил, что “ну и ладно”».

Встал.

– Я нормально попросил. Сделай тише.

В его глазах мелькнула насмешка.

– Тут всем можно, – сказал он на иврите и потянулся за гантелями.

В груди раздувался шар. Не злость – давление. «Ты же мужик, или опять проглотишь?» – толкало изнутри. Я подошёл вплотную.

– Убери громкость.

Он вытер руки о шорты, посмотрел пару секунд.

– Отойди, – тихо сказал. И толкнул плечом.

И тут тело сработало быстрее головы. Лоу-кик в бедро – нога подкосилась. Удар в челюсть – с разворотом корпуса. И третий – в корпус, выше печени. Он согнулся, выдохнул с хрипом и рухнул.

Вокруг будто выключили звук. Только моё дыхание и плеск моря. Потом – крики, шаги.

– Вызовите скорую! – крикнул кто-то.

Через пять минут – сирена, потом вторая. Синие мигалки, полицейские.

– Удостоверение личности! – рявкнул один.

Я хотел объяснить, что он первый начал, но слова застряли. Парень без сознания – какая разница.

– Всё расскажешь в участке.

Машина. Двери. Запах резины и дешёвого кофе. Море исчезло за поворотом.

Допрыгался. Я медбрат и не имею права драться. Если он скажет, что я напал – лицензии нет, работы нет.

Полицейский рядом листал телефон, второй говорил по рации.

– Он первый толкнул, я… – начал я.

– В участке расскажешь, – перебили.

В голове слова Виктора, которые он никогда не говорил: «Хотел не быть лохом – получи. Теперь думай, ».

Проулок, серый бетон участка, флаг на ветру.

Камера десять шагов туда, десять обратно. В голове вперемешку: «работа… суд… лицензия… жена…» и лицо того парня.

Сильный держит удар, слабый бежит драться. Сегодня я был слабым.

Не знаю, сколько прошло времени. Может, полчаса. Паника накатывала и исчезала, оставляя апатию, и так несколько раз. Сначала сердце колотилось так, что казалось – вот-вот вырвется из груди. Ладони мокрые, дыхание сбивчивое, мысли рваными кусками. Потом вдруг становилось пусто, как будто кто-то выдернул шнур питания, и я просто сидел, уставившись в одну точку.

Камера маленькая, стены облупленные, в углу тёмное пятно влаги. Запах – смесь старого бетона, пота и какой-то сырости, хотя сейчас лето, и в Израиле дождей не бывает до ноября. Но влажность здесь всё равно есть – она липнет к коже, прилипает к одежде. Пол холодный, неровный, с мелкими трещинами.

Я прислушивался. Где-то в коридоре скрипнула дверь, тихо переговаривались голоса, иногда звякал металл – то ли ключи, то ли замки. Всё это как-то отдалённо, будто я под водой.

В голове крутился один и тот же вопрос: зачем я полез? Мог ведь промолчать. Мог просто отвернуться и продолжить тренироваться. Мог уйти в другую часть площадки. Но нет – поднялся, подошёл, начал орать. И дальше всё покатилось.

Чем больше я прокручивал это, тем яснее становилось – дело не в нём, не в музыке, не в колонке. Это я. Моё вечное «не потерплю», моя привычка лезть в конфликты, если кто-то, по моему мнению, «перегибает». Тридцать лет назад это было нормой – зал, спарринги, драки на улице. Тогда это казалось способом держать себя в форме, защищать своё. Но я уже давно не тот парень и я прекрасно понимаю, что любое такое «срывание» может мне аукнуться.

И всё равно сорвался.

Вспомнил, как утром, когда шёл на море. Хотел просто размяться, подышать, начать день нормально. И как за несколько минут всё это рухнуло.

Мысли стали вязкими, как в тумане. То накатывало раздражение – на него, на музыку, на полицию, на весь этот идиотизм. То вдруг становилось страшно. Не за здоровье, не за драку – за последствия. Если сейчас заведут дело, если поднимут вопрос о моей пригодности к работе, всё может закончиться. А мне не в двадцать лет, чтобы «начать с нуля».

Сидел и ловил себя на том, что пытаюсь оправдать себя. Мол, он первый толкнул. Музыка была не просто громкой – она мешала. Я вежливо попросил. Но чем дольше крутил это, тем больше понимал – всё это вторично. Главное, что я мог не делать. Мог. Но сделал.

Вздохнул. Прислонился затылком к стене. Плитка холодная, шершавая, немного колет кожу. Глаза закрылись сами собой. Пару секунд слышал только собственное дыхание. И в этот момент, как назло, в голове всплыло лицо Виктора. Его ухмылка. Тот самый взгляд, когда он без слов говорит: «Ну что, герой, довыёживаешься?»

Хотелось выругаться вслух, но я только сжал зубы.

Снова шаги в коридоре. Замок щёлкнул где-то неподалёку. Сердце опять ударило быстрее. Я поймал себя на том, что жду, чтобы пришли и сказали, что всё – выхожу. Но никто не пришёл.

Я снова опустил голову и начал думать уже не про драку, а про то, сколько раз за последние годы я оказывался в ситуациях, когда мог «проглотить», но выбирал пойти на обострение. Каждый раз убеждал себя, что прав. Каждый раз – что иначе нельзя. И каждый раз платил за это. Иногда день, иногда месяцами.

Сейчас в голове крутилась простая мысль: если я не выкорчу это из себя, я так и буду возвращаться сюда. В разные камеры, в разные ситуации, но с одним и тем же сценарием.

В камере было тихо. Только где-то за стеной глухо хлопнула дверь. Я вздохнул, потер лицо ладонями и подумал, что впереди ещё разговор со следователем. И в этот момент внутри что-то ёкнуло – я понял, что готов к худшему.

Щёлкнул замок.

– Пошли. Следователь ждёт.

Коридор встретил меня гулким эхом шагов и запахом дешового кофе. Жёлтый свет ламп делал всё ещё более выцветшим, как в старом советском фильме. Чувствовал взгляды из приоткрытых дверей – короткие, быстрые, словно люди проверяли, не знают ли меня.

Остановились у двери. Конвоир провернул ключ и чуть отворил.

– Заходи.

Я вошёл.

И застыл.

За столом, склонившись над компьютером, сидела она. Та самая, что вчера была с Виктором. Теперь – в форме. Тёмно-синяя ткань сидела на ней идеально, подчёркивая плечи и тонкую талию. Волосы убраны в строгий хвост, на груди – жетон, блеснувший в свете лампы.

Она подняла голову… и её глаза расширились. На мгновение в них мелькнуло нечто, чего я точно не ожидал – удивление. Настоящее, без маски.

– Ты?.. – спросила она, будто не веря.

В её голосе было всё: шок, недоверие и что-то ещё, что я не смог прочитать сразу. Она смотрела так, будто мы встретились не в кабинете полиции, а где-то на краю другого, общего прошлого,

– Тогда давай на иврите, – сказала она, – я здесь родилась, мне так проще.– Это ты драку устроил на пляже? – она посмотрела в монитор, потом на меня. – Игорь, да? Я кивнул. – Ты же говоришь на иврите? Я снова кивнул.

Я усмехнулся

– Что? – она чуть подняла бровь.

Всё-таки она красивая. И не важно, что бывшая Виктора.

–Странно – местные обычно с русскими особо не дружат.– спокойно сказал я

– Ну, во-первых, это глупости. Просто русские часто в своём котле варятся и не очень хотят интегрироваться. А во-вторых… Виктор же не русский. Он… как это на русском? – она задумалась. – А, вот, инопланетянин. Или андроид.Она усмехнулась:

– Точно, есть такое.Я рассмеялся:

– Ладно, – её лицо стало серьёзным. – Давай к нашим делам. Рассказывай.

Не знаю, почему, но я рассказал ей всё. Наверное, почувствовал с ней какое-то общее поле ещё с самого начала. Как дошло до того, что я просто психанул и решил «сыграть героя», ответив м… на пляже.

Странно, но она меня не перебивала. Даже не печатала. Подперев кулачком щеку, только кивала в нужных местах.

когда я закончил

– Ладно, слушай. Сейчас будет нудно, но тебе это надо. Не как подозреваемому, а как человеку, который, похоже, совсем не понимает, где живёт.Она вздохнула, закрыла папку, откинулась на спинку кресла и уставилась на меня так, как смотрят врачи на пациента, который уже раз десять сам себе всё испортил, но всё равно хочет спорить.

Я молчал.

– Первое. Тут не Россия. Не район, где можно подойти, рявкнуть, и тебе уступят. Здесь у людей своё понятие личного пространства и прав. Даже если тебе что-то не нравится, есть порядок: замечание, вызов охраны, вызов полиции. Всё. Любая физическая реакция – это уже твой проигрыш. Понял?

я неохотно кивнул и хотел сказать снова что он первый .

– И не важно, кто первый, – она подняла руку. – В отчёте всегда будет стоять: «Мужчина нанёс удары и приведшие к легким телесным повреждениям ». Всё остальное уже никого не интересует.

– Второе. Ты медбрат. Ты работаешь с людьми, у тебя доступ к пациентам, к препаратам, у тебя есть доверие. И знаешь, что это значит? Что любое обвинение в агрессии – даже если оно развалится – будет висеть на тебе как ярлык.Она переложила ногу на ногу, посмотрела в окно и продолжила:

Я сглотнул.Было обидно и нестерпимо слушать от нее как она отчитывает меня, но делать было нечего. Она была права и закон на ее стороне

– Третье. Здесь, в Израиле, за такие драки можно схлопотать не только штраф, но и условку. А если ещё и попадёшь на кого-то с хорошим адвокатом, он тебя разденет до трусов. И это не шутка, – она чуть наклонилась вперёд. – Ты думаешь, у тебя было оправдание, потому что он громко включил музыку? Так вот, это не оправдание. Это повод вызвать полицию. Всё.

Она помолчала, глядя, как я отвожу взгляд.

– Хочешь реальный пример? – продолжила она. – Год назад мужик в Хайфе сделал замечание подросткам в парке. Они его послали и бросили в него бутылку. Он бывший боксер . Итог – до суда не дошло, но он платит им компенсацию уже второй год.

Я почувствовал, как в животе неприятно сжалось.

– Понимаешь теперь, почему я называю это проигрышем? – она снова посмотрела в мои глаза. – Потому что ты дал эмоциям управлять тобой. А эмоции в таких ситуациях – это роскошь, которой ты не можешь себе позволить.

– Я знаю, ты сейчас думаешь, что я придираюсь. Но у меня за спиной сотни таких дел. И почти в каждом всё одинаково: кто-то считал, что имеет право «поставить на место». Знаешь, что я им всем говорю? Право у тебя есть. Но только в рамках закона.Она снова откинулась на спинку, сделала паузу и перешла на более спокойный тон:

Я кивнул, но внутри кипело.

– Ещё один момент. Ты сказал, что двадцать лет назад занимался кикбоксингом. Так вот, запомни: любой суд воспримет это как отягчающее. Потому что ты умеешь бить. Ты не просто «махнул рукой» – ты сознательно применил навыки, чтобы нанести ущерб.

Я сжал зубы.

– И последнее, – она чуть смягчила голос. – Если я сегодня закрою это дело, это не значит, что так будет всегда. В следующий раз – и ты это услышишь от любого, кто будет на моём месте – у тебя не будет ни скидок, ни понимания. Будет протокол, адвокат, суд и последствия. Потому что, – она кивнула на компьютер, – запись уже будет.

Она откинулась на спинку стула, взяла папку, раскрыла, но даже не взглянула на бумаги.

– Ты взрослый мужик. Пятьдесят лет. Должен уметь считать ходы наперёд. Даже в таких мелочах, как колонка на пляже.

Я сидел, слушал, а внутри боролись, стыд и какая-то вязкая пустота.

– Ну тогда пойдём, попьём кофе – и свободен.– Ладно, – она встала. – Ты куришь? Я мотнул головой.

Всё-таки не зря она была подругой Виктора – командир ещё тот. Наверное, поэтому два петуха в одном курятнике не ужились. Плюс израильский феминизм – смесь взрывная.Она развернулась, поправив форменную рубашку, и направилась к двери.

Мы стояли у автомата с кофе, возле курилки, где пахло мокрыми тряпками и чем-то ещё – то ли перегретым пластиком аппарата, то ли дешёвыми сливками из пакетика. Ида жадно курила сигарету, будто каждый вдох ей был важнее глотка воздуха, и запивала эту привычную отраву дрянным кофе из аппарата. Пар поднимался тонкой струйкой, в нём вплетался табачный дым.

Я прихлёбывал свой – чуть горьковатый, с привкусом пластмассы – и всё ещё не мог поверить, что так легко выскочил из того дерьма, в которое сам же себя и загнал.

Чуть в стороне стояли двое смуглых полицейских, явно израильтяне. Не спеша, они переговаривались между собой, но уши грели в нашу сторону. Мимика у них была спокойная, но глаза – внимательные. Я перевёл взгляд на Иду и, чуть приглушив голос, перешёл на русский:

– Скажи… – я замялся, подбирая слова, – вот… как он это делает?.. – и сам же оборвал фразу. Было в этом что-то неуместное, как будто я полез в личное пространство

Ида уловила паузу и мой взгляд, махнула рукой. Она выкинула окурок, промахнувшись мимо урны, и тут же пошла за ним, подняла и аккуратно опустила внутрь. У неё в движениях была эта мелкая, но упорная дисциплина, которую прививают только годами службы.

– Пойдём, – сказала она, Она покосилась на полицейских и тихо добавила: – один из них русский понимает.

Мы пошли медленно, как люди, которым некуда спешить, и она уже другим, тише, голосом продолжила:

– Не знаю, Игорь… иногда мне кажется, он специально таких ищет. Разбитых как мы. На грани. Таких, кто уже одной ногой в пропасти. И начинает разбирать и собирать заново. Иногда, – она прищурилась, – мне правда кажется, что он не человек, а машина. У него нет эмоций, нет срывов. Он всё просчитывает на сто шагов вперёд.

– В смысле, «находит таких как мы»? И ты тоже? – я приподнял бровь, хотя уже знал ответ.

Она усмехнулась краем губ:

– Да, Игорь. Мы познакомились на вечеринке год назад. Я тогда была в хлам. Напилась так, что еле стояла. Меня только что бросил жених, с которым мы были вместе восемь лет. Бросил ради какой-то тощей девчонки,. Я весила под девяносто, ходила в растянутых шортах и майке, не знала, что такое каблуки и макияж. Ну, сам понимаешь – в Израиле и так можно жить, солнце, море, шлёпки…

– Ну да, солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Всё остальное лишнее, – буркнул я.

– Вот-вот, – кивнула она. – И что характерно – он приходил, выслушивал меня, я на него срывалась, выгоняла… а он всё равно оставался рядом.Я психовала, подозревала …

– Комиссарского тела хотел, – брякнул я автоматически.

– Что? – она нахмурилась. – Ты как Виктор – говорите на русском, но я половину не понимаю.

– Ладно, забей. Шутка старая, – отмахнулся я.

Она продолжила, словно не заметив.

– Так вот, месяц мы так и жили. Потом я нажралась таблеток. Родители у меня богатенькие, всё решили тихо, чтобы я карьеру не загробила. Отвезли в частную клинику. А потом оказалось, что это Виктор им мозги промыл. Родители-то не были не против, чтобы я завязала с полицией.

– Так вот, – Ида подожгла сигарету.Видно что она волнуется.Затянулась, выпустила дым в сторону и усмехнулась уголком губ, – он не лез с советами. Не говорил: «ты должна» или «так будет правильно». Он как-то по-другому действовал. Сначала молчал, потом кидал одну фразу. Иногда это даже не выглядело как совет. Просто брошенная реплика, и ты сама начинаешь о ней думать. А потом, через пару дней, понимаешь, что уже действуешь по этой линии. И всё это будто твоё решение. Понимаешь? Не его навязано, а твое.

– Понимаю, – кивнул я- вчера со мной также было

Ида кивнула. – И, знаешь, Игорь… я тогда поверила в себя. За несколько месяцев. Я похудела, стала по-другому одеваться, даже походка изменилась. На работе это заметили первыми. Коллеги стали шептаться, кто-то прямо подходил и говорил, что я выгляжу иначе. Потом соседи в подъезде начали улыбаться, мужчины задерживали взгляд. И вот тогда… после года боли взлетов и падений – она хмыкнула и глянула на меня, – я подумала, что теперь-то мы с ним будем жить вместе.

– Логично, – заметил я, – раз уж он вложился, надо же и дивиденды получать.

– Вот и я так думала, – сказала она. – Встретились вечером, всё было спокойно, без ссор. Сидели у него, я даже ужин приготовила, чтобы по-домашнему было. Вино, свечи – ну, всё как в кино. И потом я сказала прямо: «Давай так – или мы съезжаемся, или я не понимаю, куда это всё идёт».

– И? – я уже догадывался, но хотел услышать.

– А он просто посмотрел на меня как на пустое место и сказал: «Нет». Без паузы, без объяснений. Как будто я предложила ему выкинуть старый стул.

– Вот так?

– Вот так. На следующий день – дистанция. Ледяная. Разговаривает ровно, без эмоций, смотрит мимо. Прикосновений – ноль. Даже случайных. А ведь ещё вчера мог обнять меня на улице просто так. И это… – она закурила новую сигарету, затянулась и выдохнула, – это было хуже, чем если бы он послал меня матом.

Я молчал. В её голосе не было обиды – там было что-то другое, более тяжелое.

– Неделю мы ещё виделись, – продолжила она, – потом он исчез. Не брал трубку, не отвечал на сообщения. А я, как дура, сидела и ждала, что он вернётся.

– Вернулся?

– Ну да, – она хмыкнула, но без радости. – вчера нашу встречу ты видел. Зато я поняла кое-что. Может, он и прав был. Он сделал за меня работу, которую я сама бы никогда не осилила. Вернул меня к жизни. Но это была жизнь не для него. И он, похоже, это понял раньше меня.

– Красиво сказала, – заметил я.

– Да ну тебя, – отмахнулась она. – Просто иногда люди входят в твою жизнь, чтобы что-то починить. А потом уходят. Не потому что плохие, а потому что миссия выполнена.

– И теперь ты его ненавидишь?

– Нет. Я… я его буду помнить. Иногда даже благодарить мысленно. Но рядом с ним я перестала быть собой. Я всё время ждала его сигнала, жила по его графику. Это не жизнь.

Да -протянул я – нет повести печальной на свет чем повесть о Ромео и Джульете

Ну тут больше Пигмалион – улыбнулась она

Я удивленно поднял брови

–Даже так ?Какие познания

–Что? моя мама учительница литературы – рассмеялась она

Я развел руками ну тогда понятно

Она замолчала, докурила, раздавила окурок каблуком и посмотрела на меня чуть прищурясь:

– Ты, кстати, чем-то на него похож.

– Не надо меня с ним сравнивать, – буркнул я.

– Поздно, – усмехнулась она. —Но ты живой, а он как машина. Но, Игорь, если у тебя когда-нибудь появится соблазн играть с людьми так, как он, – остановись. Это затягивает, и потом перестаёшь видеть в людях людей.

Мы стояли молча, пока мимо проходили какие-то ребята из охраны. Вдалеке кто-то смеялся. А у меня в голове всё крутилась одна мысль: Ида до конца так и не решила, кто для неё был Виктор – спаситель или холодный инженер человеческих душ.

Глава 4

Прошёл месяц, и всё, что я могу сказать о этих серых, нудных днях, – это то, что вес мой снова снизился. Какая-то жалкая цифра на весах – и будто в ней сосредоточено всё: и смысл, и награда, и оправдание моего существования. Я ползу, как червь, день за днём, скребу ногтями по камню, и весь мой итог – минус три килограмма. Это смешно. Это жалко. И, может быть, именно в этом – вся моя жизнь.