Терра Инкогнита: Технохаос

Когда первые смельчаки начали выходить на поверхность – из Ковчегов, стихийных убежищ и даже шахт, – им пришлось нелегко. Природа, до Гнева бывшая матерью, теперь стала врагом. Невидимые озоновые дыры впускали в атмосферу космическую дрянь. Часть суши оказалась затоплена, еще часть – выжжена ударами с воздуха. Словно этого было мало, скопления метана над свалками мегалополисов вспыхнули как спички. Огненные штормы уничтожили то, что осталось после антропогенных разрушений. Будто окончательно выйдя из себя, природа, веками терпевшая надругательства, разбушевалась. Проснувшиеся вулканы безжалостно заливали сушу раскаленной лавой, выплескивая ярость земных недр. Резко скакнувшая температура у поверхности, видимо, подтопила льды на полюсах – уровень океана поднялся, мелкие острова и прибрежные районы ушли под воду.

Облик мира неузнаваемо изменился. Пригодная для жизни территория сократилась до узкой полоски, зажатой между Калеными пустошами и чертой Урсиды[5]. Пустоши, охватившие все средние широты, по слухам, простирались далеко за экватор – но добраться до бывшей срединной линии Земли еще не смог никто: безумная жара и полное отсутствие источников воды не давали ни малейшего шанса. А черта Урсиды – то, что раньше звалось Северным полярным кругом, – обещала каменный снег и бесконечные кислотные штормы.

До сих пор никто точно не знает, сколько лет прошло после Гнева Господня. Когда потомки выживших стали открывать двери убежищ, выяснилось, что каждая такая группка отсчитывала время по-своему. В Ковчегах не было часов, а акумы электронных устройств, принадлежавших спасшимся, за многие годы безнадежно испортились, выработав свой ресурс.

Все настаивали на собственной правоте, и в конце концов несколько общин решили принять единое десятичное время. Год отныне делился на декады, тройки декад собирались в месяц. День дробился на десять часов, час – на десять минут, минута – на десять секунд. Один день прибавлялся к каждой нечетной декаде, за исключением первой – впрочем, это правило нарушалось в високосный год. Его так и прозвали: год первой декады. Нехороший, неправильный год.

Дальше реформаторы не продвинулись. Но не это было самой значительной сложностью…

За сеткой разливалась непроглядная тьма. Ни огонька, ни проблеска света – лишь тусклые блеклые пятна, бросаемые фонарями вагонов. Когда-то в старой книге мне попалась потерявшая всякий глянец иллюстрация: разбрызганные по черной земной поверхности рыжие огоньки. Бесчисленные, словно кровавые брызги после удачного выстрела. Но так больше не будет. Никогда…

Труднее всего оказались сами попытки выжить. Попытки каждодневные, упорные и не всегда успешные. Человек больше не был царем природы. Он, точно жалкий червяк, пытался протянуть следующий день, подбирая обломки и объедки, а Земля насмехалась над ним. Засухи уничтожали посадки, тайфуны сносили укрытия, кислотные дожди отравляли озера и реки. Исчезли привычные растения и животные, и им на смену пришли муты – те, кто мог пить отравленную воду и дышать смесью метана и диоксида азота. А те, кто не мог, умирали – от радиации, яда, голода или от мутовых лап.

Но человек – тварь упрямая куда более, чем муты. Упрямая и живучая – недаром его раньше сравнивали с вирусом. Выходцы из Ковчегов гибли десятками, но выживали сотнями. Привыкли носить респираторы, таскать с собой сигналки на радиацию и газ, строить теплицы и обживать старые многоэтажки, питать портативные батареи энергией обозленного солнца. Копать колодцы и селиться у истоков рек, как на заре человечества, возносить молитвы Богу-из-машины и Бензиновому демону. Люди стремились наверх из душных убежищ и были готовы умирать за возможность видеть свет.

Я покачала головой и встряхнулась, унимая остатки противной дрожи в теле.

Они получили эту возможность. Но она им дорого обошлась.

Очень быстро выходцы из убежищ поняли, что на одном желании жить долго не протянешь. Требовалось что-то еще: подспорье, позволяющее обхитрить восставшую природу и снова занять если не трон ее царя, то хотя бы положение равного. И таким подспорьем стала аугментика.

Несмотря на то что многие технологии были утрачены вместе со сгоревшими книгами и безнадежно разбитыми компьютерами, человечество сохранило осколки прежних знаний. Поселенцы разрозненных Ковчегов сходились вместе, обмениваясь информацией. Как в мифическом Вавилоне, они говорили на разных языках – но в этой версии легенды языковым барьерам не было суждено сломать великий план.

Постепенно выработалась единая жестовая речь. Теперь те, кто мог прочесть книгу на китайском, передавали знания англоязычным, и наоборот. Круг вновь осваиваемых технологий ширился. Появились первые биохакеры – смельчаки, опробовавшие на себе кустарные импланты, – и умельцы-кракеры, чинившие таких смельчаков. Появились первые акумы для имплантов и экзоскелетов. И новая цивилизация, словно ребенок, сделала свой первый значительный шаг…

Акумы стали валютой нового мира. Аугментика обеспечивала выживание, а акумы обеспечивали ее работу. Никто не мог гарантировать, что после имплантации самодельного наворота в грязном подвале ты выживешь – но что без нее ты умрешь, гарантировал сам окружающий мир. Точно так же, как и без респиратора, сигналки и пистолета в кобуре.

Чуть позже появились нафтеры. Самая мощная группировка планеты выросла из горстки энтузиастов, искавших уцелевшие нефтехранилища. Именно нафтеры сумели снова пустить по древним веткам поезда на дизельной тяге, именно они дали возможность разведчикам расширить зону поисков до десятков и сотен миль, вновь оживив старые машины. Но даже дизельщики не смогли вернуть людям господство над миром.

Уезжая в пустоши, ты никогда не знал, вернешься ли живым. Хватит ли в твоей колымаге топлива, чтобы добраться до белых пятен на карте и выставить там свою метку, или же тебя настигнет тайфун. Встретишь ли ты на пути только суслов или же улей-нору мутантов, будет ли и дальше работать сотни раз перезаряженный акум на твоей сигналке – или выйдет из строя, и ты уснешь вечным сном в объятиях угарного газа, метана или другой дряни.

Как и во все времена, смельчаков находилось не много. Все хотели жить, но если выживание требовало риска, то рисковать при этом предпочитали другими. Появились барыги – менялы, скупавшие у разведчиков хабар и продававшие его втридорога. Появились банды, поделившие территорию между собой и бравшие плату за проход все тем же хабаром (впрочем, можно было расплатиться и жизнью). И появились проводники – такие, как я.

Поезд тряхнуло – наверняка разбитый рельсовый стык. Я ухватилась за поручень, ввинченный в стенку тамбура. Состав несколько раз качнулся на рессорах и снова ровно застучал по рельсам.

Дешевое бухло, консервы, сухпайки, чай и кофе, журналы с веселыми картинками – ради всего этого теперь ставили на карту жизнь. Акумы дорожали, а жизнь, наоборот, обесценивалась. Сам по себе человек уже не стоил ничего – ни с точки зрения других, ни с собственной. Толку, если твое сердце бьется? Покажи лучше, что можешь дать.

Десятки раз я водила в пустоши тех, кто просто хотел добыть очередную порцию жратвы или снять с мертвеца уцелевшую куртку, не заплатив при этом местной банде. Я знала тайные тропы и обходные пути и, в отличие от банд, давала гарантию, что не прикончу клиента с хабаром – если, конечно, он не решит поднять руку на меня. Мерзко, конечно, но ведь мне тоже нужно было на что-то жить.

Я побывала в гиблых городах-призраках, полных тишины и затаенной злобы, и в умирающих городах-зомби, где еще теплилась какая-то, порой даже почти человеческая, жизнь. Я сотни раз благодарила умерших – за одежду, обувь, оружие и пищу, перекочевавшие в мои руки. Я возносила молитвы Богу-из-машины, веря, что именно он помог мне уцелеть – даже во время затмения или в дурной високосный год. И, должно быть, мои слова достигали неведомой цели. Пока на пути не встретился Немой…

Я стиснула зубы. Колеса поезда размеренно отбивали свой ритм.

Как бы человечество ни ершилось, не мы правили этим миром, а он – нами. И он диктовал нам свои каноны. Свой безжалостный Сверхновый завет.

Я вздохнула. Ладно. Пора заходить.

В вагоне царил полумрак. «Полу» – потому что каждые три-четыре шага он все же слегка рассеивался подвешенными кое-как лампами. Лампы качались. Пятна света качались им в такт, выхватывая то облезлую отделку, то побитые, будто обгрызенные, перегородки, то давая блик на затворе чьего-нибудь вессона.

Бликов было много. Гораздо больше, чем хотелось бы.

И все же мое сердце билось ровно. В каждом вагоне обязательно есть охрана. И не те хлипкие пареньки, что стерегут станцию. Нет, дизельщики серьезно относятся к безопасности – не пассажиров, конечно, а своей собственной. Поезда слишком ценны, чтобы в них затевать перестрелки, это понимает даже последний болван. И все-таки от безумцев никто не застрахован.

Но что еще хуже – их появление никогда нельзя предугадать. Природа безумца противна любым закономерностям.

Вагон оказался на удивление людным. В свете вспыхивавших сигаретных огоньков темнели силуэты. Едкий дым щипал глаза.

Я продвигалась по узкому коридору, то и дело задевая плечом очередную перегородку, и считала блики. Четыре. Еще четыре. И снова четыре… Черт, здесь вообще свободные места остались?..

Коридор казался нескончаемо длинным, а блики и пятна света уже начали сливаться в одну бесконечную линию, когда мой взгляд выхватил наконец то, чего я ждала: одинокий красный огонек зажженной сигареты. Чуть поодаль, в том же отсеке, привычно блестела отраженным светом оружейная сталь. Двое – значит, место все-таки есть.

– Место есть? – на всякий случай уточнила я, останавливаясь в проходе.

– Найдется, – донеслось в ответ.

Сочтя это за приглашение, я вошла.

Глава 3

Не-барыга

В отсеке было темно – ближайшая лампа висела в добрых трех шагах отсюда. Все, что я могла различить, – вспыхивающую красную точку и сероватый прямоугольник окна, чуть светлее, чем окружающий его мрак. Только сейчас я осознала, что в поезде – как минимум в этом вагоне – есть окна. Надо же, повезло.

Нос защекотало, но не дрянной вонью дешевого курева, а неожиданно мягким и глубоким ароматом. Табак, завистливо подумала я, не крученые бумажки…

Что-то щелкнуло, и сбоку от серого прямоугольника зыбко замерцал портативный фонарик. Подвешенный на крючке кругляшок безжалостно швыряло в стороны – вагон набирал ход. Пятно света металось по стенам, выдергивая из темноты потрепанную отделку, два силуэта, белые лица… Узкий отсек завертелся, меняя местами пол и потолок. Я покачнулась, ухватившись за перегородку, к горлу подкатил горький ком.

Чья-то рука придержала фонарь, вынудив желтоватый луч застыть на полу.

– Благодарю, – буркнула я, сглатывая. Мутило так, что хотелось вместо благодарности послать по матери. Останавливало лишь то, что других свободных мест могло не найтись.

Щурясь, я разглядела сбоку свободный край полки и аккуратно пристроилась на нем. Покосилась на фонарь: обычная лампочка с ручной динамо-машинкой. Света от него хватало ровно на то, чтобы я не споткнулась при входе. Рука невольного попутчика продолжала держать фонарь, не давая ему раскачиваться. И не позволяя рассмотреть ничего, кроме куска истертого линолеума под ногами.

Пожалуй, стоило обзавестись «ночником». Лучше, конечно, имплантированным, но и внешний сейчас пригодился бы. Видеть в инфракрасном удобнее, чем не видеть вообще.

Я отвернулась от желтого пятна и уставилась в перегородку. Точнее туда, где она должна была находиться. После ярко освещенного перрона, после смотрителя с его дотошным размахиванием лампой глаза отказывались привыкать к темноте.

Нехорошо. Ох как нехорошо…

Сквозь стук колес я слышала негромкое дыхание. Да, двое. Один – слева, рядом со мной, не дальше чем в ярде, черт бы побрал эти короткие полки. Второй, что вцепился в фонарь, – наискосок у окна… Рука сама поползла в карман, к успокаивающе прохладному вальтеру.

Красный огонек напротив вспыхнул особенно ярко, и меня обдало волной пряного дыма. В мимолетном алом свете я различила пальцы, скрещенные на сигаретном фильтре. Что-то в этих пальцах показалось мне странным.

– Холод собачий, сушь его побери, – пробурчал сидящий слева и закашлялся. – Будто не местные широты, а хренов север.

Тот, что сидел у окна, сочувственно прицокнул языком. Красный огонек слабо мерцал, высвечивая ровные зубы, зажавшие сигарету. Фонарь качнулся, желтое пятно переползло влево – лампу зацепили за торчащий гвоздь. Теперь в луче света оказалась пола плаща. Ткань с кожаными нашивками покачивалась в такт вагону. Я поежилась. Барыга? Такие плащи обычно носят менялы. Вот только менялы не ездят на поездах, предпочитая экономно плестись пехом. И настоящий табак им точно не по карману.

Плащ шевельнулся. Что-то щелкнуло, сидящий рядом подался вперед, шурша одеждой.

– О, вот спасибо. Давненько не дымил таким… – Остальные слова потонули в надсадном кашле.

Я стянула респиратор. Здесь, конечно, тоже не теплица, но хотя бы нет пыли пополам со спорами всякой дряни. А если будем проезжать кислотные поля, дизельщики врубят сирену.

Курить хотелось неимоверно. Где-то в сумке, возможно, завалялось что-нибудь… Хотя я прекрасно знала, что сигареты закончились еще позавчера.

– Закурите?

Я не сразу сообразила, что реплика адресована мне.

– Не откажусь.

Человек напротив наклонился, на фоне оконного прямоугольника очертился его профиль. В пальцах возникла тонкая черная палочка – незажженная сигарета.

– Прошу.

Аромат табака, трав и мяты защекотал нос. Я стиснула подношение в зубах, изумляясь шелковистой мягкости покровного листа. Нет, определенно не барыга. Те удавятся при одной мысли, что такое можно раздавать бесплатно.

Не-барыга щелкнул зажигалкой. Я медленно затянулась, разглядывая протянутую ко мне руку. Тусклый огонек высветил обтерханные серые гловы[6] и большой палец, зажавший пластиковую кнопку. Кончик пальца был обмотан куском черной изоленты.

Незнакомец отвел ладонь. Я запахнула штормовку и откинулась на жесткую перегородку, с наслаждением вдыхая горьковатый дым. Пустой желудок возмутился, но я мысленно приказала ему заткнуться. Ноющий бок беспокоил куда больше, толчки вагона вспышками отдавались внутри. Я прикусила кончик сигареты так, что почти услышала скрип собственных зубов.

Ничего. Сейчас можно расслабиться. Того, что у меня есть, хватит на проезд до Полосы Фонтанов. А там… Там я что-нибудь найду. Что-нибудь, кого-нибудь – людям всегда нужно куда-то идти. Полоса большая, желающих много. К тому же она севернее.

Я стряхнула пепел на пол. Глупо было останавливаться в дыре вроде «Старого укрытия». Но я не думала, что в этот раз меня найдут так быстро. Мне просто нужен был перерыв. Отдых.

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз спала, и не смогла. Откуда-то изнутри всплыла глухая злоба.

Утешало одно: в поезде никого из «немой гвардии» не было. Иначе они уже нарисовались бы здесь, предварительно методично перебаламутив состав от самого тягача в поисках наглой девчонки. Меня.

На сей раз я оставила их с носом, но это ненадолго. Как только Немой сообразит, что я села в поезд, все начнется заново. Он и его кодла не отличаются умом, однако этот недостаток с лихвой компенсируется потрясающей настырностью. У них хватит времени и людей обшарить все укрытия вдоль ветки, и рано или поздно очередь дойдет до Полосы Фонтанов. И к тому времени я должна быть уже далеко.

Должна, потому что в прошлый раз игры Немого закончились для меня парой сломанных ребер и изрядно похудевшим кошельком. На ребра я еще была готова наплевать, но на загубленный «адрен» – нет. Кракеры дерут за починку таких имплантов столько, что потом полгода приходится отрабатывать и еще столько же не спать, матеря умельцев на чем свет стоит. Так что лучше на этот раз подсуетиться и убраться как можно дальше – насколько получится.

При воспоминании о недавнем забеге меня передернуло. Погибший братец не мог похвастаться сообразительностью, и, видимо, это у них семейное. Наверное, Немой родился без языка, как его близнец – без интеллекта. Или ему оттяпали эту не особо важную часть тела за излишнюю болтливость. Как знать.

Носок ботинка поддел отстающий линолеум. Кажется, последний вариант вероятнее.

Я вдохнула пряный дым, слушая уже привычное хеканье кашлюна и разглядывая стежки на плаще не-барыги. Здорово было бы просто грохнуть Немого – он подставляется так, что сам Бог-из-машины велел сделать в этом куске мяса пару дырок. Но не выйдет. Если с ним что-то случится, я не найду себе убежища даже в Каленых пустошах.

Густые клубы сворачивались и извивались в луче света. Воздуха стало ощутимо меньше, и я сдвинулась к проходу, опираясь плечом на перегородку. Пальцы уже начинало обжигать. Я затянулась в последний раз и с сожалением затушила окурок о полку. Проверила вальтер в кармане. Куртка, теперь прикрытая наброшенной сверху штормовкой скелета, в свое время досталась мне задешево и уже успела изрядно обтереться, но я не торопилась ее менять. У этой вещицы оказались весьма объемистые карманы – и в левом очень скоро удобно разместилась самодельная кобура. Несмотря на обилие мутаций среди людей и нелюдей, леворукость до сих пор встречалась редко, а моя собственная не раз спасала мне жизнь. Именно по этой причине я не спешила выставлять напоказ расположение кобуры, да и само ее наличие тоже. Комбо – двойной элемент неожиданности. Я производила впечатление слабой и безоружной девчонки. Но тех, кто велся на эту удочку, ожидал весьма неприятный сюрприз.

Я зевнула. Глаза слипались, под веки словно сыпанули песку. Рос соблазн нарушить неписаное правило: не спать в одном отсеке с двумя незнакомцами.

Я не собиралась спать. Но, если ненадолго прикрыть глаза, держа палец на спусковом крючке, вреда ведь не будет, правда?..

Вагон тряхнуло. Меня ощутимо притиснуло к стенке, плечо врезалось в колючий острый угол. Но проклясть – даже про себя – нерадивого машиниста я не успела.

Поезд встал. Обычно поезда не останавливаются на станциях так резко.

– Какого хрена?..

Кашлюн слева от меня завозился на своем месте. Алая россыпь искр отметила путь упавшей сигареты.

Фонарь погас – я успела заметить обмотки черной изоленты на мелькнувших перед ним пальцах.

Отчетливый щелчок взводимого курка прозвучал в упавшей тишине набатом.

Я дернула из кармана вальтер. Даже если у моих соседей есть «ночники», таиться больше нет смысла.

Просто так дизельщики свои поезда не тормозят.

В коридоре послышался шум, зазвучали приглушенные голоса. Кто-то пробежал мимо, грохоча каблуками, и вновь воцарилась тишина. Я отчаянно щурилась в темноту – силуэты попутчиков исчезли, слившись со мраком, ни одно дуновение не нарушало стеклянность застывшего воздуха. Виски ломило от напряженного вслушивания. На полу слабо тлел оброненный окурок – один.

Когда незнакомец напротив затушил свою сигарету, я не заметила.

Я вжалась в перегородку. Невидящий взгляд метался между узким проемом и окном, за которым повисла вязкая ночь. Палец дрожал на спусковом крючке вальтера. Один шорох, одно движение в чернильной темноте…

В вагоне все замерло. Мне казалось, что я слышу дыхание десятков людей и шипение пневматики в тормозах. Собственное сердце колотилось о ребра до боли. Я вдохнула. Еще раз. Еще, отсчитывая десятичные секунды по ударам пульса.

Ничего.

Занемевшие пальцы шевельнулись.

Это просто техническая стоянка. И не важно, что их не бывает, все же случается рано или поздно в первый раз…

И я уже была готова поверить, когда раздался свист. Далекий-далекий, едва уловимый, где-то даже мелодичный. Совсем не страшный – если не знать, от кого он исходит.

Один бесконечный миг затихший вагон еще молчал.

А потом взорвался криками.

Я вскочила на ноги, правой рукой ухватившись за перегородку. Вальтер слепо метался по сторонам, средний палец застыл на кнопке включения фонаря.

Свист нарастал. Пистолет был мокрым от пота – ребристая рукоять скользила в ладони, теплые струйки стекали по запястью. Я не моргая смотрела на дымчатый прямоугольник окна, где в любой момент могли появиться бесформенные черные клубки.

Свист становился невыносимым, давил на уши, отдаваясь адской пульсацией в ребрах.

Еще немного – и я брошу оружие. Я закричу. Если я не закричу, мой череп взорвется. Если я не заткну уши, не зажмурюсь и не заору…

Пронзительный вопль слева оглушил, расцвел внутри вспышкой боли. Я еще не осознала происходящее, а тело уже разворачивалось и рука с зажатым в ней вальтером застывала на цели. Палец конвульсивно дернулся на кнопке подствольника, и белый луч выхватил перекошенное лицо кашлюна.

Он был всего в какой-то паре футов. Огромные глаза с бездонными зрачками, алые от лопнувших сосудов белки – я отчетливо видела каждую красную прожилку на склере. Из-под века медленно сползала капля крови. Луч фонаря тонул в чернилах, поглотивших радужку.

Я не могла понять, какого она цвета, и почему-то меня это очень волновало. Намного больше, чем огромный, карикатурно-рельефный «Питон» в руке кашлюна.

Ствол «Питона» глядел мне в переносицу.

А я глядела в черный зрачок ствола и думала о том, что где-то там внутри таится смерть.

«Питон» дрогнул. Сухощавый палец на крючке начал сгибаться – медленно-медленно, будто под водой, фаланга с кривым ногтем поползла вниз, зажимая спуск.

– В сторону!

Что-то схватило меня за плечо, развернуло, впечатывая спиной в перегородку. Над ухом свистнуло, лицо обдало волной горячего воздуха. Два выстрела слились в один сплошной раскат грома.

Глава 4

Золоченая богиня

Когда я пришла в себя, вокруг снова властвовала тишина. Исчезнув, проклятый свист оставил неприятную пустоту. Равномерно постукивали колеса. Где-то щелкало.

Я сидела, прислонившись к перегородке. Вагон покачивало на рельсовых стыках, через дверной проем из коридора просачивался холод. Вальтер в ладони казался куском льда.

Портативный фонарь, подвешенный над окном, теперь освещал большую часть отсека. Я скосила взор влево и содрогнулась: в углу лежал кашлюн, закатив невидящие глаза. Алая полоса, сбежавшая из аккуратной дырки в его лбу, расчертила худое лицо на две равные половинки.

– Не все выдерживают свистунов, – послышалось сбоку.

Я повернулась, чтобы встретиться взглядом с не-барыгой.

Первым, что обращало на себя внимание, была тонкая косая линия, отчеркнувшая скулы. Узкий шрам тянулся ровной чертой под глазами, переползал через переносицу. Как будто кто-то решил провести по коже карандашом – но отвлекся, и полоса вышла слегка наклонной.

Незнакомец спокойно смотрел мне в лицо. Удивительно светлые глаза, бледно-карие с медовым оттенком. Когда-то я пробовала мед – купила по баснословной цене у одного бывшего бира. Та тягучая сладкая масса переливалась таким же золотом.

Лоб попутчика украшала затейливая полумаска, сдвинутая вверх за ненадобностью. Овальные линзы-зеркала в широкой изогнутой пластине – черный пластик с резиновыми уплотнителями по краям, обточенный по форме носа и скул. Вещица явно кустарная. Эластичная лента плотно обхватывала виски, прижимаясь к гладко зачесанным волосам. Темно-русые пряди были собраны в хвост.

– Все в порядке?

Я вздрогнула. Лихорадочно выщелкнула магазин из вальтера – все восемь патронов оказались на месте.

– Нормально… – медленно протянула я, вгоняя магазин на место.

Значит, кашлюна пристрелил этот тип. И мне стоило сказать ему спасибо, большое спасибо – если бы не он, с мозгами наружу сейчас валялась бы я. Свистуны на всех влияют по-разному, и нет ничего удивительного в том, что кашлюн вдруг решил прикончить незваную соседку. Странно другое: зачем незнакомец полез на рожон? Подставился под пулю ради случайной девки. Своя шкура – одна, и рисковать ею даже за деньги не все берутся. А этот – просто так… Двинутый, что ли?

Я поерзала. Каждый сам за себя. Это первое правило, писаное и неписаное, впитываемое со всей дрянью, которой тебя кормят. Железное правило, многократно доказанное, впаянное в мозг надежней всякой аугментики. Нарушил – не жилец. Так какого?..

Загадочный тип между тем окинул меня еще одним долгим взглядом и развернулся вполоборота. Под плащом мелькнула кобура на потрепанном черном ремне.

Я вспомнила, как одновременно прозвучали два выстрела, и покосилась вправо. В перегородке зияла аккуратная дырка триста пятьдесят седьмого калибра, окаймленная хлопьями почерневшей краски. Я представила, что такая же дырка могла бы украшать мою голову. Во рту стало кисло. На память пришел грубоватый сильный толчок, отбросивший меня на перегородку – прочь с траектории пули. Не полегчало.