Соблазн

Я сел на ступеньки лестничной клетки возле квартиры номер 6 и стал ждать. Ждать пришлось недолго – через полчаса появились подруги, которые тащили, хохоча и тараторя, скатанный матрас и подушку. Каково же было их изумление, когда они увидели меня, сидевшего на их пути и вперившего свирепый взгляд на эту милую парочку! Далее последовала немая сцена, как в гоголевском «Ревизоре».

– Привет. Поздравляю с покупками. Но боюсь, траты были напрасными.

– Ты зачем прикатил? Я домой не вернусь! – взвизгнула Веха.

– А тебя никто и не спрашивает. Я уже купил билеты на завтра. Так что сегодня празднуем отходную. А завтра – труба зовёт. «И снова в бой. Покой нам только снится», – процитировал я Александра Блока.

– А мы разойдёмся мирно и красиво.

Девочки поникли и чуть не ревели. Мне даже стало их немного жаль. Веха понимала, что спорить со мной бесполезно. Особенно после моего разговора с её старшим братом, на помощь которого так надеялись её родители, думая, что он без труда сможет положить конец нашим романтическим отношениям. Телефона у Нади (так звали её подругу) дома не было. Близился вечер. Нам надо было идти в местное отделение связи, где имелся переговорный пункт, и сообщить родителям Вехи, что беглянка попала в сети и завтра мы прибудем на родную землю. Расспросив у Надюхи дорогу, мы двинулись в путь. Через час миновали мост над рекой Обь. Далее мы заплутали. Домишки вокруг были старые, местами тронутые безжалостным временем и, не выдержав его ноши, покосившиеся. Номера домов и названия улиц частенько отсутствовали. Прохожих мало. На мосту нам навстречу попался какой-то мужик.

– Скажите, пожалуйста, как пройти на переговорный пункт?

Он не торопился с ответом. Незнакомец внимательно оглядел меня и ещё более пристально – мою спутницу. Обтягивающий ярко-жёлтый топик не мог скрыть весомый аргумент женской красоты. А синяя джинсовая мини-юбка только подчёркивала стройность и длину загорелых ног моей подруги. Она стушевалась под его взглядом, и я почувствовал, как задрожала её рука, державшая мой локоть. Мне его взгляд тоже не пришёлся по нутру.

– Меня зовут Колян. Я вас провожу. Тут недалече, – ответил незнакомец.

Был в его словах скрытый подтекст, который, правда, легко угадывался. Я напрягся. Он повернулся и зашагал, не оборачиваясь на нас. Мы тронулись за ним. Чем дальше мы шли, тем меньше становилось фонарей на нашем всё сужающемся пути. По мере продвижения Колян сказал, что он только откинулся. Тянул срок – семерик – за тяжкие телесные. Отбывал в знаменитых питерских «Крестах». Хвастался татуировками, попутно объясняя их значение. В то время салонов тату не было и в помине – мода на татушки ещё не вошла в нашу жизнь. Это были знаки «отличия» зеков, кто уже протестировал на вкус тюремную баланду и уют за колючей проволокой. Когда я понял, что мы идём явно не туда, то шепнул моей дрожащей девочке отпустить мой левый локоть. Я был уверен, что, когда Колян обернётся, то в его руке будет нож или кастет. Когда же он обернулся, я остолбенел. На меня смотрел… ствол! Я узнал пистолет Макарова, который мы проходили наряду с автоматом Калашникова на военной кафедре в универе. Да, всё как в кино, только ствол был реальный и дуло было направлено в мою грудь. И это было не кино. Его палец лежал на спусковом крючке, и голос «Извини, братуха. Очень уж хороша у тебя маруха». Всё как будто остановилось. Замерло.

Я чувствовал, что сейчас он нажмёт на курок. Мой организм устроен очень нестандартно. Во время опасности – физической или сильнейшего стресса, когда кажется, что всё летит в тартарары, когда большинство в таких ситуациях паникуют и падают духом, – мне вдруг становится пофиг. Приходит необъяснимое спокойствие. Я почувствовал, как мгновенно рука Вехи стала ледяной и задрожала мелко-мелко, а ещё я услышал дробный клацающий стук. Это стучали её зубы. И тут в мозгу молнией пронеслась наука, полученная этим летом в стройотряде от моего бурщика по кличке Пуля.

– По тюле вяжешь? По фене ботаешь? – начал я, на нервяке срываясь на фальцет. – По тыкве дам, и шлифты сами выпадут. Всё шлагбаум. Мой братан на вертолёте лямку тянул в пересылке во Владимирском централе – И далее в том же духе на блатоте. А закончил коронкой от моего учителя по воровскому жаргону: – Стреляй, сука! *бал я тебя с бугра по-волчьи!

Колян оторопел.

– Брательник, а ты кто? Ты чё, свой, что ли?

– Почти свой. Мой старший брат, царствие ему небесное, оставил мне это в наследство. А сам схватил ментовскую пулю в затылок, когда совершал побег с кичмана.

– Тогда отбой, – процедил Колян. – Мы не той дорогой идём.

Он развернулся, убрал ствол за брючный ремень сзади и зашагал в другом направлении. Мы за ним. Через полчаса мы уже звонили из переговорной кабинки по автомату родителям Вехи. Затем вышли из душной переговорной на свежий воздух. Колян курил около входа. Мы распрощались. Обнялись по-братски, и мы зашагали в сторону автобусной остановки, которая была в квартале отсюда. Дорогу к ней Колян нам показал. Через сто метров к нам подошёл какой-то алкаш и попросил закурить. Я ответил, что не курю. И вдруг раздался крик:

– Эй ты, урод! Отойди от ребят!

Это бежал на подмогу Колян, который смотрел нам вслед, пока мы покидали его «гостеприимный» квартал. Алкаш тут же ретировался. А наш убийца, он же спаситель, сказал:

– Нет. Идём. Сам посажу вас на автобус.

Всю обратную дорогу мы с Вехой ехали молча. Каждый прокручивал в голове варианты возможных событий. Через час мы были у подруги дома. И тут меня вдруг отпустило. Передо моими глазами стоял тот самый ствол – чёрный, с царапинами и кое-где облупившейся краской, не новый и, видимо, со спиленными номерами. Меня затрясло. Я осознал, что произошло Чудо! Я, а возможно, и Веха остались в живых, притом что её ждало более серьёзное испытание перед кончиной. В голове мелькнула и осталась там жить навсегда мысль, что я Везунчик. Это доказанный и неоспоримый факт. И когда я это понял, осознал и принял, то на душе стало весело и спокойно.

Надюха достала припасённую для особого случая бутылку портвейна «777», 0,7 литра – он же «Топорики», «Три топора», «Очко». Я тут же махнул гранёный стакан. За ним второй. Досталось и подругам. Отмечали два события: отъезд и чудесное спасение.

К вечеру следующего дня я вручил беглянку её родителям и брату. Мама всплакнула, отец не вышел нас встречать, а брат долго тряс мою руку и благодарил.

Глава 8

Крыса

После окончания третьего курса в студенческом стройотряде мы «тянули» в казахской степи ЛЭП – 220 кВ. Все мы, хоть и были студентами, имели квалификацию «монтажник-высотник 3 разряда». И всегда бросали жребий, кому подниматься на первую опору и на последнюю. На первую – потому что не было опыта и страшно сорваться вниз. На последнюю – страх сорваться от невнимательности и усталости. Ведь работали мы с шести утра до заката солнца, которое в летние месяцы уходило на покой после трудового дня почти в десять вечера. И вот рыжему вихрастому зеленоглазому Димке по кличке Оторва выпала последняя опора. Он надел монтажный пояс, клетчатую кепку, под которую не умещалась вся его огненная шевелюра, и полез вверх. Пока продвигаешься вверх по конструкции, карабин не пристёгиваешь. Слишком часто надо повторять эту процедуру, а значит – муторно. Мы же считали себя профи! Нужен шик! Пристёгиваешься уже на верхотуре. И вот Оторва сорвался с двадцатиметровой высоты. Но ему отчасти повезло: пристёгнутый к монтажному поясу карабин, а значит, и страховочная цепь при падении зацепились за монтажный рельс, шедший параллельно земле на семиметровой высоте. Рельс спружинил пару раз и скинул Димку практически на наши руки. Мы сгрудились в то время внизу и курили. И только дикий крик Оторвы вывел нас из оцепенения и мы как-то ухитрились его поймать. Конечно, не в полной мере – он пробил наши руки и прилично грохнулся о землю. И вот он лежал без сознания, а мы стояли и смотрели на него с немым вопросом: жив или нет? Наконец он открыл глаза, улыбнулся и медленно стащил кепку с мокрой головы. Наш рыжий Димон был абсолютно седой. Скорая увезла его в местную больницу. Когда я через три дня получил разрешение его навестить, он, лёжа в кровати, тихим голосом мне сказал:

– Гарик, за эти мгновения вся моя жизнь, как мне показалось, стремглав, но в хронологическом порядке пролетела передо мной. Начиная от песочницы и до момента падения.

С Димоном мы скорешились после моего переезда в Павлодар. Он жил в нашем дворе. И вот сейчас, сидя в палате у его кровати, мы вспомнили эпизод из нашей нынешней стройотрядовской жизни. Развлечений в селе, где мы квартировали, практически не было. Каждый день, когда мы затемно приезжали с прокладки ЛЭП, после короткого ужина происходила одна и та же сцена. Мы вваливались в нашу комнату в бараке, где стояли двенадцать кроватей, и валились на них в чём были – в фуфайках, брезентовых штанах и кирзачах. Свет выключать забывали. А поскольку нашей будущей профессией была работа в энергетике страны, кто-то из нас кричал: «Руби фазу!» И чей-то сапог летел в лампочку, болтавшуюся под потолком на проводе вместо люстры. Наутро, когда мы уезжали в степь на линию, кто-то из местного персонала вкручивал новую. Мы работали втроём: я, Димка и Стас. Стас был бурщиком. Точнее, он был водителем ГАЗ-3381, на котором был смонтирован бурильный агрегат АВБ-2М, выпускаемый заводом им. В. В. Воровского. Он бурил нам лунки под бетонные пасынки, на которых устанавливалась опора ЛЭП. Впервые я встретил Стаса рано утром у рукомойников, которые висели рядами у нашего барака. Я вышел, как всегда, в половину шестого утра, в трусах и с белым «вафельным» полотенцем на талии. Начал умываться и вдруг услышал осипший голос:

– Эй, студент! Ты лосьон «Утро» пил? А жидкость для ног пил, студент?

Я отрицательно мотнул головой.

– Сушит горло, студент. Сушит.

Этот алкаш, как выяснилось, только приехал и оказался нашим бурщиком. Стас был парень с «багажом». Он отмотал восьмилетний срок за разбойное нападение и теперь встал на путь исправления. На зоне у него было погоняло Пуля.

Опора ЛЭП крепится на четыре бетонных пасынка типа ПТ-33–2 массой 250 кг каждый. Мы их сами вручную грузили в грузовик, с которого их потом скидывали около опор на линии. При погрузке мы ужасно напрягались и наши брезентовые штаны от робы лопались по шву на попе. Мы их обычно «сшивали» мягкой медной проволокой. Так и ходили. Деревенские девчонки не могли сдержать смеха, глядя на наш вид сзади, где было видно, в каких труселях ходит их хозяин. И вот наш Стас поспорил с Димоном, что съест живую крысу. Ставка – весь заработок Димона или Стаса, в зависимости от того, кто выиграет спор.

Надо сказать, что за лето мы зарабатывали приличные бабки. Два сезона в степи – и можно было купить первую модель «Жигулей» ВАЗ-2101. Конечно, по госцене.

Ударили по рукам. Отловили крысу. Поместили в кастрюлю. Это оказалась Rattus norvegicus, самая крупная особь в России или тогдашнем СССР. Наш экземпляр был огромен – размером 31 см, не считая хвоста. Практически тёмно-серая и очень упитанная. Собрался весь стройотряд. Все 42 человека образовали плотное кольцо, внутри которого стояла закрытая кастрюля с обедом для Стаса. Стали делать нешуточные ставки: съест или нет. Кастрюля подрагивала, и крышка дребезжала. Видимо, крысе было неуютно, тесно и жарко в замкнутом пространстве. Стас разделся по пояс, сел на землю перед кастрюлей по-турецки, скрестив ноги. Он достал из сумки две бутылки «Солнцедара». Это было красное креплёное вино (18 градусов) самого низкого качества, или попросту – бормотуха. В то далёкое время оно разливалось в бывшие в употреблении бутылки из-под шампанского – «бэцманы». Выпускалось Геленджикским винзаводом, стоявшим в посёлке Солнцедар на Тонком мысу близ Геленджика. Исходный алжирский виноматериал – мерло или каберне – танкерами доставляли в Новороссийск и оттуда по винопроводу перегоняли на местный винокомбинат. Правда, перед наливом танкеры очищали пропаркой и покрывали специальным пищевым лаком. Венедикт Ерофеев упоминает эту бормотуху в своей знаменитой поэме 1970 года «Москва – Петушки». Вино имело прозвища: «чернила», «огнетушитель», «клопомор», «средство от тараканов», «краска для заборов». Ходили шутки вроде: «Силачом слыву недаром – похмеляюсь „Солнцедаром“». Стоило это пойло даже по тем ценам дешево – 1 рубль 56 копеек. Много людей ушли в иной мир после тёплого общения с «божественным напитком».

Стас ловко отбил о закрытую кастрюлю горлышко у первой бутылки «Солнцедара», широко открыл рот, не соприкасаясь с острыми краями губами, и медленно, со знанием дела влил всё содержимое бормотухи в себя. Толпа замерла. Он ещё посидел минут пять – видимо, собираясь с духом, или ожидая действия напитка. На кону стояло практически полмашины. Тогда мы не знали иномарок. Да и «Жигули» оставались для большинства жителей великой страны СССР несбыточной мечтой. Стас осторожно приоткрыл крышку глубокой кастрюли – он знал, что крыса может оттуда выпрыгнуть. Из посудины показалась жуткая оскалившаяся морда грызуна. Она запищала и одновременно жутко зашипела. Стас ловко схватил её левой рукой в строительной перчатке чуть пониже головы, как будто делал это ежедневно. Он смотрел на неё невидящими глазами, и мы практически все были уверены, что он этого никогда не сможет сделать. Всё остальное произошло молниеносно: он зажал голову крысы между стенкой кастрюли и крышкой, со всего маху ударил правой рукой по крышке посудины. Раздался мерзкий хруст. Из раздробленной головы и пасти мерзкого грызуна брызнула тёмно-коричневая кровь и окропила его лицо. Недолго думая, Стас впился зубами в волосатый тёмно-серый хребет грызуна и рванул шкуру, срывая её с тушки. После нескольких попыток это ему удалось. Пот градом катил с него, грязные волосы прилипли к лицу, и в остекленевших округлившихся глазах его стоял ужас. Он запустил свои заскорузлые пальцы с грязными длинными ногтями в тушку, вырвал кишки и бросил на землю. Многих стоящих вокруг стало тошнить, некоторых рвало, а кому-то из девочек стало дурно. Вокруг уже стояли гвалт, крики и оханье. Картина была как из фильма ужасов. Тем временем почти озверевший Стас уже кромсал зубами мясо крысы, отрывая его от костей. Через пять минут всё было кончено. На пыльной земле лежали обглоданный скелет ужасного грызуна с раздробленной головой, его шкура, хвост и потроха. Рот Пули, его лицо и руки были в крови и слизи. Он вскочил на ноги, отбежал за угол нашего барака, и его вырвало. Отбил горлышко второй бутылки бормотухи, влил содержимое в себя, вытер руку о штаны и, засунув её глубоко себе в глотку, вызвал повторную рвоту. После этого медленно пошёл, качаясь, к жестяным рукомойникам, висевшим на гвоздях, где мы обычно умывались. Долго мыл с хозяйственным мылом руки и лицо. Вечером у него поднялась температура. Его знобило и трясло. Жутко болел живот. Директор сельсовета, где мы квартировали, дал машину, и в сопровождении местного врача Стаса отвезли за 80 км в городскую больницу. Мы все были уверены, что больше его не увидим. Нам с Димоном дали нового бурщика, и время покатилось своим чередом. Но к концу лета, когда у нас была госприёмка нашего участка ЛЭП, он появился. Осунувшийся и сильно похудевший Стас сказал, что сбежал из больницы, не долечившись. Ведь его ждал выигрыш. Через три дня нам должны были выплачивать зарплату.

К сожалению рыжего Димона, его место к кассе занял Стас по прозвищу Пуля…

А сам Димка умер в больнице на следующий день после моего посещения. Сердце не выдержало. Всем отрядом мы провожали его в последний путь на железнодорожной станции. Димон лежал в цинковом гробу седой, строгий и серьёзный. Путь был неблизкий: родители его жили в Краснодаре. Мы оплатили всем отрядом траурные расходы. Гроб запаяли и отправили малой скоростью нашего весельчака, любимца всего третьего курса, рыжего Димку далеко на юг, к его родителям.

Глава 9

Испытание судьбой

Наши встречи с моей любимой девочкой продолжались, несмотря на то что и мои родители, и её были категорически против. Да, мы явно были не пара: она из простой семьи, где родители звёзд с неба не хватали. Мои же предки были людьми интеллигентными, образованными: мама – детский зубной врач, а отец, окончив два вуза и Высшую партийную школу при ЦК КПСС в Ленинграде, был направлен на госслужбу в Архангельск, а затем, когда стали поднимать казахстанскую целину, – в одну из областей Республики, где добился серьёзных успехов, был награждён орденами и медалями. Он вошёл в состав городского бюро обкома партии, был избран депутатом местного законодательного собрания. Но меня мнения обеих семей не волновали абсолютно. Я твёрдо решил жениться на Вехе. Тогда я ещё не умел различать любовь и страсть. Это был мой первый серьёзный опыт общения с противоположным полом. А несерьёзный был всего один раз, с поварихой нашего стройотряда. Веху я желал 24 часа в сутки. В вопросах секса, несмотря на молодость, она была намного опытнее меня. Плюс её бешеный темперамент и раскованность в плотских утехах. Да и моя кровь казачьих предков с Дона тоже давала о себе знать.

Но человек предполагает, а судьба располагает. С этим мне пришлось столкнуться уже через два года. И жизнь сделала крутой вираж, вжимая меня в воображаемое кресло своими перегрузками.

После четвёртого курса нас направили на преддипломную практику на Павлодарскую ТЭЦ-3 в Казахстане. Жили мы с ребятами в общаге недалеко от станции. Днём ходили по цехам, изучали работу оборудования под присмотром наставников. Вечером пили вино и играли в преферанс. Расписывали обычно «пулечку» под названием «Ленинградка».

В один из дней на ТЭЦ случился аврал. Котёл № 3 пошёл на аварийный останов. Как полагается в таких случаях, сработала защита: подорвались БРОУ [1] и РОУ [2], выбрасывая в атмосферу сотни тонн пара с температурой 560 °C и давлением 140 атм. Грохот был слышен за 20 км от станции. ТЭЦ-3 резко сбросила электрическую и тепловую нагрузку. Без электричества остались ряд предприятий города и часть жилого сектора. Поскольку было начало лета и большинство работяг станции находились в отпусках, то в помощь аварийной бригаде, примчавшейся из города, кинули и нас.

Чтобы было ясно, что представляет из себя котёл БКЗ-420–140 Барнаульского котельного завода, поясню. Это стальная конструкция высотой 49 м, что сопоставимо с высотой хорошей жилой многоэтажки. По высоте и по периметру топки внутри, плотно одна к одной, уложены трубы, по которым циркулирует вода. Вода подогревается шестью форсунками, по которым турбулентно, под давлением вдувается угольная пыль или мазут. Вода нагревается и постепенно, по мере нагрева поднимается в барабан, который находится на самой высокой отметке котла, где превращается в пар, который затем перегревается там до 560 °C при давлении 150 атм. Толщина стенок барабана котла из высокопрочной высоколегированной стали 16 ГНМ доходит до 12 см. Когда мы поднялись по лестнице на последнюю отметку в 42 метра, то были мокрые – хоть выжимай. Согласно технике безопасности, мы были экипированы в каски с шерстяными подшлемниками, фуфайки, ватные брюки, кирзовые сапоги и двойные рабочие перчатки. Всё это должно было как-то уберечь нас от высоких температур. На последней отметке котла температура снаружи доходила до 45 градусов. Но это были цветочки. Нам предстояло работать внутри барабана котла, который нормально должен остывать трое суток. Но был аврал. Котёл простоял только сутки, и нам предстояло в него забраться. По нормам всё той же техники безопасности было положено находиться в барабане котла 15 минут, причём не при температуре 65 градусов, как сейчас, а гораздо меньшей, затем 30 мин отдыхать снаружи.

Когда мы туда залезли, то сначала не могли дышать, кружилась голова, пот стекал по ногам в сапоги и доходил в них почти до щиколоток. Мы решили, что если через 15 минут выберемся отсюда, то никакая сила не сможет нас загнать туда обратно. С пацанами мы договорились: сколько сможем продержаться внутри, столько и будем работать. Молодое – оно, как правило, бесшабашное и бездумное. Мы выдержали час с четвертью. Нас доставали наружу практически в полубессознательном состоянии под маты мастера аварийной бригады, который отвлёкся и не проконтролировал наши действия. Спуск с отметки 42 метра по металлической лестнице, напоминающей корабельный трап, происходил с черепашьей скоростью. По мере спуска нас начало морозить, т. к. перепад температур за столь короткое время оказался значительным. Мы дотелепались до душевой с единственным желанием немедленно встать под горячий душ. Но увы, мы забыли про аварию. Да и рабочая смена ещё не закончилась. Из кранов бодро шла только холодная вода. Ребята мыться не стали, посидели, пришли в себя и, обтеревшись полотенцами, двинули в общагу. Перед уходом мой одногруппник Валера Садовников сказал:

– Не будь идиотом! Не лезь под холодную.

А Саня Шилов просто покрутил пальцем у виска. Но я же был понтарь и спортсмен в одном лице. А понты всегда идут впереди рассудка. Я встал под холодные струи и ощутил, что меня как будто окатили кипятком. Меня обожгло. Но это был холод. Сердце прыгнуло куда-то в затылок. Быстро намылившись и ополоснувшись, я принялся энергично растираться полотенцем. Это было обычное в то время маленькое белое вафельное полотенце. И никакой махры. Я наскоро оделся, но меня продолжало колотить. Добравшись до общаги, я увидел: пацаны купили пол-литра беленькой.

– Гарик, прими. – Валера протянул мне половину гранёного стакана водки с перцем. Я мгновенно его «хряпнул» и тут же попросил ещё вдогонку. Стало немного лучше, но ночью поднялась температура, начался жар. Я догнался аспирином, но меня колотило. Кто-то из ребят позвонил Вехе, и она примчалась через два часа с кучей каких-то таблеток, мазей, растираний и горчичников, проявив себя как настоящая боевая подруга. Уже от одного её вида мне стало лучше. Она спала со мной на односпальной кровати в нашей общей комнате, не стесняясь ребят. Пыталась как могла ободрить, согреть и вылечить меня. Я медленно пошёл на поправку. Через неделю она вынуждена была уехать.

У меня оказался сильный организм. И мне показалось, что я оклемался. Как выяснилось позже, это только показалось. Страшная болезнь затаилась в моих лёгких, как бомба с часовым механизмом. Таймер сработал, и начался обратный отсчёт.

Мы вернулись по домам, началась учёба, и через три месяца взялись за дипломный проект. Я начал чувствовать недомогание, слабость, всё время потел. Не мог стоять дома перед кульманом и чертить схемы и чертежи диплома. Ноги меня не держали. Я ставил стул, становился на него на колени и работал, обливаясь по́том, как будто всё ещё находился в том жарком барабане котла на отметке 42 метра. Мама это заметила. От любящих мам вообще что-либо трудно скрыть. Особенно когда ты единственный и ненаглядный сынуля. Мама начала таскать меня по врачам. Она была лучшим детским стоматологом города, знала всю местную врачебную элиту, и её все знали и уважали. Никаких УЗИ и КТ в провинциальном республиканском городке тогда не было и в помине. Высшее достижение местной медицины – анализ крови и рентген. Грешили на сердце. Но мама им не верила – и оказалась права. Как проморгали очаги в лёгких, одному Богу известно.

Я был успешным студентом, защищал честь вуза на спортивных соревнованиях. У преподов был в фаворе. Настал день защиты диплома. Я стоял перед комиссией, позади меня развешены мои восемь ватманских листов диплома, вымученных мною. Головокружение. Лица преподавателей уже расплывались у меня перед глазами. Преподы были в недоумении. Я стоял мокрый с головы до пят. Ноги меня не держали. И прекрасно выполненный диплом я с трудом защитил на хлипкую троечку. Комиссия была разочарована. Они не могли понять, что произошло с их любимчиком, которого они знали как умного и успешного студента. Еле дотащившись домой, я увидел побелевшие лица родителей. Последние анализы крови и сделанный накануне рентген показали: двусторонний туберкулёз лёгких. В левом лёгком каверна, в правом – туберкулома. Это прозвучало как приговор военного трибунала. В те далёкие годы с таким диагнозом вылечивались, а значит, и выживало не более 20 % заболевших.

Я рухнул на стул…

Глава 10

Стоики

Dum spiro spero – пока дышу, надеюсь (лат.).

На следующий день я очутился на ул. Камзина, дом 275 в Павлодарском областном противотуберкулёзном диспансере в двенадцатиместной палате. Это было четырёхэтажное здание старой постройки, которое здоровые горожане предпочитали обходить стороной. Присутствовали два отделения: терапевтическое и хирургическое. Естественно, в то время никаких навороченных аппаратов типа МРТ, КТ, УЗИ не было, оборудование было примитивным. Практиковали рентгенологические методы диагностики, а также клинические и лабораторные исследования. Хирургия тоже ещё не обрела нынешние передовые методики. Делали искусственный пневмоторакс и пневмоперитонеум, бронхоскопию, а также химиотерапию и глюкокортикоидную терапию для пожилых пациентов. Кололи антибиотики: канамицин, циклосерин, амикацин. Важное место занимали препараты группы фторхинолов, такие как ципрофлоксацин, – их применяли полным курсом ввиду наличия фторичной микрофлоры у больных с деструктивными распространёнными процессами в лёгких. В таблетированной форме применялся в основном противотуберкулёзный препарат ПАСК – натрия аминосалицилат, который проявляет активность исключительно в отношении Mycobacterium tuberculosis. Это были крупного размера (по одному грамму) таблетки, примерно как таблетки валидола. Назначали по 12 штук три раза в сутки. Выглядело это забавно: даже в моей немаленькой ладошке вырастала приличная горка этой «гадости», которую было желательно проглатывать, запивая молоком. Укольчики – тоже по два раза на дню. Через два месяца при условии, что медсестричка не забывала делать вам иодистую сетку, на мягкой точке в зоне поражения иглой начинали образовываться твёрдые, как камень, узлы. Садиться на что-то твёрдое становилось практически невозможно, а если при очередной инъекции игла натыкалась на такой «камень», то просто гнулась. Через пару месяцев непосредственно перед уколом ваше мягкое, но не везде место сестричка пальпировала, отыскивая место для введения иглы. Лечение было тяжелым ещё и потому, что давало множество побочных эффектов. Страдали не только лёгкие, но и сердечно-сосудистая система, развивалась гипертония, нарушалась перистальтика кишечника и страдал желудочно-кишечный тракт – народ исходил поносами, у некоторых образовывалась и открывалась язва желудка, мучили тошнота и рвота, разваливалась центральная нервная система, тело покрывалось аллергическим дерматитом, начиналось воспаление щитовидной железы – гипотиреоз. Иммунная система просто не выдерживала и сдавала. Это в общих чертах.