Соблазн

Танк и остров смерти Мудьюг – вот и всё, что осталось от девятитысячного корпуса 14 государств – участников Антанты после освобождения города Красной армией в 1920 году.

А потом моего отца перевели на руководящую работу в Казахстан, в маленький городишко Павлодар, который должен был в недалёком будущем стать крупным промышленным центром трижды орденоносного Казахстана.

Прощайте, военные парады! Прощайте, дефиле в белой форме по набережной красавцев-моряков и офицеров в белых ботиночках с золочёными кортиками под ручку с красавицами-девчонками! Прощай, город поморов и морской славы! Я рыдал. Это был тяжелейший удар под дых для меня, от которого долгие-долгие годы я не мог оправиться.

Глава 6

«Шалопаи»

По прибытии в маленький провинциальный казахстанский городишко я испытал шок. Вместо красавицы-набережной были узкие и пыльные улицы, в большинстве своём застроенные мазанками из смеси навоза и глины, с окнами-бойницами на уровне тротуара. Вместо монументального дома на набережной мы поселились в трёхэтажном доме областной элиты с грязным двором, с одной ванной на лестничной площадке между двумя соседними квартирами. Школа оказалась типовая – пятиэтажная и тоже под номером три. Я бунтовал. Прогуливал. Нарушал дисциплину. Хорошо, что учиться оставалось в новом коллективе только два года.

Окончив школу, я успешно сдал вступительные экзамены в местный индустриальный институт на энергетический факультет. Институт позже преобразовали в Государственный университет имени С. Торайгырова, ставший одним из крупнейших университетов Казахстана.

Наша группа на факультете оказалась на редкость дружной и сплочённой. У меня появились друзья – отличные ребята и девчонки. Стали собираться в сквере на лавочках, у Вечного огня, на квартирах, слушать музыку, пить вино и танцевать. В головах, как и положено студентам, бродил ветер вольнодумства и перемен.

Среди студентов была традиция: выяснять отношения или из-за девчонок, или за слово, сказанное не там и не в то время, из-за понтов, не по теме или ещё по какой-то причине. Ритуал был отработан студентами предыдущих поколений и строго соблюдался. Двое уходили в «бойцовский клуб» или лобное место, находившееся за институтскими гаражами. Действо проходило до слова «Хватит!». Как правило, всё заканчивалось минут за пятнадцать. Тяжких телесных было мало. Только если девчонку никто не хотел уступать или оскорбление было прилюдное.

В тот злополучный день мы хоронили моего однокурсника Сашку Гнусина. Он поехал проведать бабку в деревню. Зима, холодно. Выпил. Он человек городской – забыл открыть на ночь заслонку в печке. Угорел. Так и нашли его утром сидящим на кровати со снятым ботинком в руке. Второй снять не сумел. Запаянный гроб мы провожали с железнодорожной станции. Водки не оказалось. Пили неразведённый спирт. Сестра Сани – врач. Она и принесла. Погрузили молча груз 200 в товарный вагон и поехали на вечер танцев в институт.

Была суббота. У нас в вузе по субботам часто танцы. При входе в главное здание института я с кем-то сцепился. Двинули за гаражи. Визави оказался парень что надо. Вошли в раж. Успели мы приложиться друг к другу прилично. Хорошо, сторож подбежал. Разнял, пригрозив деканом.

В актовом зале института гремела музыка. Знаменитая, неубиваемая и любимая на всей территории огромной страны «шизгара» – так мы называли тогда сингл группы Shocking Blue «Venus» («Венера»). Во время танцев кроме дежурных из числа студентов, следящих за порядком, обязательно присутствует старший преподаватель – как правило, доцент. В этот раз выпало осуществлять надзор Элеоноре Семёновне Журовой. Я был её любимчиком, но об этом в другой главе. Эта женщина – эталон скромности и культуры – одевалась со вкусом, но недорого. В тот раз на ней было тёмно-бордовое вечернее платье с небольшим декольте, едва открывавшее её роскошную грудь. Слегка седеющие тёмно-каштановые волосы были красиво уложены. Лицо украшали очки в очень тонкой оправе. Вот на неё, к моему неудовольствию, я сразу натолкнулся. Под глазом у меня была отметина. Правый рукав джемпера надорван. Костяшки на пальцах рук сбиты. Правую руку я успел обмотать носовым платком. Пытался спрятаться за спины стоящих вдоль стен ребят, но не в этот раз.

– ЗеБра! – Элеонора Семёновна меня всё-таки заметила. – Я всегда предполагала, что вы многогранный человек. Чувствую, что к Бахусу успели сходить на лекцию! А вот на нашем вечере это не приветствуется. Как говорится, до скорых встреч!

Спирт, который мы пили, отправляя Саню в последний путь, дал о себе знать. Плюс никакого перекуса с самого утра. Я попробовал пошутить:

– Элеонора Семёновна, вы сегодня сногсшибательно выглядите! Просто глаз не оторвать! Давайте что-нибудь медленное с вами станцуем! Приглашаю.

– ЗеБра, мы с вами обязательно станцуем, но не сегодня. – Элеонора Семёновна, мудрая женщина, сделала вид, что не заметила моего нахальства. – А сейчас ступайте домой спать.

Извинившись, я ретировался. Или попросту отчалил несолоно хлебавши.

Утром меня впервые вызвали на аудиенцию к ректору Михаилу Евгеньевичу Мирошнику. «Странно, – подумал я, заходя в просторный кабинет. – Разбор за выходками за гаражами – прерогатива декана факультета». И оказался прав. Декан оказался ни при чём. Я вошёл в просторный кабинет, и дверь за мной закрылась. «Ласты» мне мгновенно завернули. И я впервые ощутил холод металла на своих запястьях.

Сзади меня стояла пара «гнедых» – судя по выправке, конторские. Мелькнула мысль: «Впервые у ректора, и сразу кандалы!» Ректор сказал напутственное слово:

– ЗеБра, я всегда хорошо к вам относился. Вы защищали честь института на соревнованиях, отличились в строительных отрядах, прокладывая ЛЭП. Но в то же время мне надоело читать докладные о ваших «подвигах» за гаражами, гулянках в общежитиях с девочками, прогулы лекций, отлынивания от работы по уборке картофеля и тому подобное. – Он перешёл на «ты». – Отдаю тебя в надёжные руки. Пусть они тобой займутся. Может, что-то путное у них получится.

Меня погрузили в ГАЗ-69 и доставили в городское отделение КГБ. Дальше – обычная процедура регистрации и камера СИЗО. Пока я был единственным обитателем апартаментов с деревянными нарами и парашей в углу. Всё довольно чисто. Глаз радует. Свернув и положив свитер под голову, я прилёг на шконку и стал думать. Вообще, думать – это моё постоянное состояние. Тут я как рыба в воде. Даже во время домашнего обеда. Моя мама возмущалась, обращаясь к отцу:

– Николай, Николай, посмотри на него! Он так с ума сойдёт и окажется в сумасшедшем доме. Думает и думает! Хоть бы ты повлиял на него.

Мой папа-молчун только хмурился и улыбался в ответ. Он был абсолютно уверен в своём сыне и знал, что «дурка» мне точно не грозит.

Первой пришла глупая мысль, что меня сдала Элеонора Семёновна. Но я её моментально отбросил. Я был её любимчиком. Наконец после небольшого шевеления серым веществом понял, в чём дело. На третьем курсе мы с моим друганом и одногруппником Валеркой Садовниковым решили создать клуб. Назвали «Шалопаи». Как обычно, всё началось невинно. Мы ходили в походы с нашими ближайшими товарищами, балдели, пили красное. Летом это была рыбалка, зимой – лыжи. Стали потихонечку прибиваться к нам девочки с нашей городской центровой улицы. Ходили с нами в походы. Спали вповалку в палатках. Собирались обычно у Валерки дома и начали выпускать стенгазету «Шалопаи». Как правило, на двух ватманских листах. С фотографиями наших весёлых приключений. С нашими пьяными рожами, балдежом и прочими весёлыми моментами. Снимал Валерка – он увлекался фотографией серьёзно. У него это отлично получалось. Вывешивали это творчество на стене первого этажа на видном месте в вузе, где обычно тусуются студенты. Газета имела успех. Народ всегда толпился и гоготал у свежего номера. Летом мы ходили «по главной улице с оркестром». Босыми ногами, с орущим магнитофоном, бухлом в руках и девчонками на плечах. Девочки визжали, когда кто-то из «носильщиков» покачивался на нетвёрдых ногах. Прохожие нас сторонились.

Дальше – больше. Народ к нам прибывал. Мы с Валеркой решили сделать клубные билеты. Всё чин чинарём: название клуба, фото, название вуза, какой курс и группа. Подпись. То есть это было уже полноправное членство.

Я увлекался музыкой. Записывал на магнитофон не издававшегося тогда В. С. Высоцкого. Коллекционировал иконы. Собирал пластинки запрещённых западных рок-групп: The Rolling Stones, The Beatles, The Grand Funk Railroad, The Queen, The Who, The Bee Gees, The Deep Purple. Особенно нравился мне Мик Джаггер, солист The Rolling Stones. Когда он исполнял хит «Паук и муха» (Spider and Fly), то выплёвывал слова нехотя, через губу, словно скорлупу от семечек, причём некоторые прилипали к его нижней губе, а он их сплёвывал. Это был шедевр! Я безумствовал. Создатели батареек Energizer несомненно взяли за прототип неуёмную энергию Мика, который без перерыва на обед и сон пел перед многотысячной толпой, не забывая при этом бухать с утра до ночи, курить гашиш, нюхать кокс, сидеть на другой «дури», а в промежутках трахать всё, что движется, начиная от горничных номеров отелей и заканчивая утончёнными длинноногими моделями. Не брезговал и спариванием с мужиками, имел пятерых детей от трёх жён, снимался в кино и рекламе. Откуда у этого невысокого лохматого паренька столько энергии и внутренней силы? Не иначе он послан нам инопланетянами и вместо сердца у него не «пламенный мотор», а плазменный ядерный реактор на быстрых нейтронах.

Пластинки – как они только не назывались тогда: диски, пласты, плиты… Мы обменивались ими, продавали, перепродавали. Одним словом, потихонечку фарцевали. Постепенно «Шалопаи» стали известны и популярны в нашем маленьком провинциальном городке.

Теперь я понял, почему здесь оказался. Когда догнал – успокоился. Из всего нашего братства только у меня был крутой папа – областной руководитель, депутат, член областного бюро Павлодарского обкома Компартии Казахстана. В 17 лет он добровольцем ушёл на фронт. Был тяжело ранен, контужен. К сорока семи годам имел два инфаркта. Когда здоровье давало о себе знать, уезжал на восстановление в Кисловодск. Последний пазл в моих рассуждениях встал на место. По теперешним временам я был бы мажором. Тогда же времена были суровые – социалистические. Дисциплина и мораль превыше всего. Формирование нового человека. В любом случае, я был для Комитета лакомым кусочком – раскрыта антиправительственная ячейка. Можно прокалывать дырки на погонах под новые звёздочки. Видимо, Валерка и ещё кое-кто из наших ребят тоже были моими соседями по заведению. Жаль, ни тюремную азбуку, ни азбуку Морзе мы не знали.

Ночь прошла в раздумьях. Около семи утра меня разбудили, не дав ни позавтракать, ни как следует умыться, – дёрнули на допрос.

Следователь, капитан Коля Вилуп, девять лет назад сам был выпускником нашего универа. Затем школа КГБ. И вот он, сидя напротив, с надменной улыбкой превосходства смотрит на меня. Коля был широк в плечах, накачанные бёдра натягивали брюки так, что казалось, последние разойдутся по швам. Не знаю почему, но эта деталь бросилась мне в глаза. Он развалился на стуле, отодвинул его от стола и закинул ногу на ногу, сразу давая понять, кто в доме хозяин. Я решил прикинуться серой мышкой. Капитан открыл ящик стола, достал запечатанную пачку сигарет, распечатал её, снял не спеша целлофан и протянул мне сигарету со сладенькой ехидной улыбочкой.

– Мы знаем: вы предпочитаете американские. Kent. Импортных не держим. Могу предложить «КЗ».

Так мы называли фирменные сигареты «Казахстанские», выпускаемые Алма-Атинской табачной фабрикой и считавшиеся лучшими в Казахстане. Не знаю почему, но у нас моментально возникла взаимная антипатия. Думаю, что Коля знал про отца, знал, что я известная личность в институте, независимый, умеющий за себя постоять. «Из благополучной семьи» – так говорили в те времена. Но было ещё что-то. Я был почти уверен, что он не имеет успеха у прекрасной половины человечества. А я этим успехом упивался. Был, что называется, первым парнем на деревне. Позже я узнал, что оказался прав. Коля был видный парень, но, будучи уверенным, что работа в органах открывает ему все двери, а также распахивает женские сердца, чрезмерно пытался пользоваться этим. А девочки такие фокусы ловят на раз-два, и они им очень не по нраву.

– ЗеБра, что вы можете сказать про клуб «Шалопаи»? Кто его организовал? Когда? С какой целью? Сколько было членов клуба? Программа клуба? Какими агитационными материалами зарубежных изданий пользовались?

Вопросы сыпались как из пулемёта. Я всё пытался свести к шутке и нашему намерению выпендриться. Но когда я услышал последний вопрос – о зарубежных агитках, – то до меня дошло, что нам «шьют» политическую статью. Я задумался. Шёл четвёртый час допроса. Стал крутить в пальцах «КЗ», разминая сигарету. Вечно они слегка сыроватые, туго набитые и горьковатые. Попросил у капитана огонька. Коля с довольной улыбкой дал мне прикурить, думая, что нащупал реперную точку и финал близок. Затянувшись крепкой сигаретой, я вдруг вспомнил худое лицо невзрачного паренька в тёмном костюме и белой рубашке с галстуком, прибившегося к нам за полгода до этого. Вечно с улыбкой, задававший кучу не совсем по теме вопросов, с вечной готовностью помочь. Юрик – так его звали.

Как-то я спросил его:

– Юраш, почему ты всё время в костюме? Расслабься – тут жарко, тесно, куча народу, накурено. Все потеют.

– Гарик, у меня очень слабый иммунитет, мне нельзя простужаться. А вы форточки открываете. Проветриваете.

Сделав ещё пару затяжек «КЗ», я припомнил, что у капитана Вилупа проскакивали наши фразы и причины споров, которые мы вели по пьяной лавочке, какую музыку предпочитали, какие фильмы, запрещённые к прокату на широком экране, смотрели по видаку, и ещё различные мелкие детали, мною не упоминавшиеся. До меня дошло: Юрик не зря был в костюме. На нём была аппаратура. И он не прибился к нашему клубу спонтанно. Оказалось, его внедрили.

– Мне нужен адвокат. На вопросы больше отвечать не буду. Проводите меня в камеру.

Я замолчал и на все последующие вопросы не отвечал.

– Иди, Гарик, и подумай. Твой отец сейчас в Кисловодске на лечении. Если я ему позвоню и изложу ситуацию, наверняка будет третий инфаркт, который он может не пережить, – с ухмылкой сказал Коля.

Я содрогнулся. Они всё грамотно рассчитали. Я еле сдержался, чтобы не зарыдать. Это был нож в спину.

В камере, чтобы успокоиться, я беспрерывно пил воду, которая тоненькой струйкой сочилась из крана. Ходил из угла в угол, меряя пространство шагами. Меж тем ситуация развивалась следующим образом.

Полковник городского комитета государственной безопасности города Мухтар Касымжанов, получив рапорт о том, что в городе раскрыта антиправительственная организация, решил, что пришёл шанс получать звёздочки генерала. Этим же вечером он сидел с докладной запиской напротив первого секретаря областного комитета КП Казахстана. Иван Михайлович Журов внимательно прочитал записку и задавал вопросы, один из которых был о членах этой организации. Услышав фамилию Николая Ивановича, то бишь мою и моего отца, усомнился. Снял очки и, глядя своими серо-стальными глазами в тёмно-карие глаза полковника, спросил:

– А вот с этим ФИО не может быть ошибки?

Полковник напрягся, сверился с поданным ему рапортом и неуверенно отрапортовал:

– Никак нет, Иван Михайлович! Ошибки быть не может.

Первый секретарь хорошо знал моего отца, который окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС в Ленинграде, как ответственного работника, прошедшего многочисленные проверки по партийной линии; фронтовика, раненого и контуженного, имеющего многочисленные правительственные награды, который вывел на первое место в республике свою организацию. Отца неоднократно приглашали на работу в Москву, но Иван Михайлович в приватных беседах всегда говорил: «Коля, поедешь вместе со мной. А пока иди работай». Они не были друзьями. Но как «рыбак рыбака видит издалека», так и люди одной формации, радеющие прежде всего за своё дело, они видели и чувствовали друг друга.

– Идите, полковник. Будем думать, действительно ли в нашем городе, судя по документам, появилась организация, которую вы заметили только три года спустя.

Полковник тяжело поднялся из-за стола «первого». «Таким макаром дело может принять совсем не тот оборот», – подумал он. Про генеральские погоны забыл уже в коридоре.

К возвращению папы всё было закончено. Пока я два дня сидел в СИЗО, Коля Вилуп провёл обыск у нас дома. Изъяли двадцать пять моих пластов, которые я собирал с шестнадцати лет. Экономил каждую копеечку, копил, покупал, продавал, менял, фарцевал. Но самое худшее было под кроватью. Мой приятель Саня Егоров, тоже помешанный на западных группах и коллекционер икон, буквально накануне притащил мне чемодан икон XVIII–XIX веков и попросил:

– Гарик, я тут в одной деревушке нарыл одну бабулечку и купил у неё оптом, по дешёвке сундук с иконами. Даю тебе пятнадцать штук. Одну подбери себе – отдам по цене покупки. Остальные постарайся продать. «Навар» пополам.

Теперь это всё стало доками. При обыске присутствовали понятые – наши соседи. Во времена развитого социализма церковь была отделена от государства. «Коммунист» и «церковь» были несовместимыми понятиями. Какую-либо литературу по становлению, истории, рождению Иисуса Христа найти было нереально. Это было табу в СССР. Наверное, моих родителей – крестьянских детей – крестили. Но я никогда не видел распятий Создателя у них на шее. Чемодан с иконами нашли под моей кроватью. Когда его достали и открыли, маму чуть не хватил удар. Она потеряла дар речи.

Что касается меня, то я, как мне позволяли возможности, искал и читал Библию сначала в самиздате, что ходил по рукам. Мечтал приобрести оригинал и покреститься. Что же касается икон, то, ещё не зная истории создания конкретного произведения искусства, я просто любовался ликами святых, гладил шершавую изнанку старинных досок, вдыхал их запах. Я был их фанат. 18 февраля 1969 года на экраны СССР вышел фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублёв». Картину показывали только в маленьких кинотеатрах нашего города, подальше от центра. После неё ко мне пришло первое понимание христианства, нашей религии. Я стал живо этим интересоваться, и эта тема волнует меня до сих пор.

После вмешательства «сверху» делу не дали раздуться. Я пострадал меньше всех. Выперли из ВЛКСМ. Серьёзнее всех досталось моему другу Валерке Садовникову. Его на год исключили из комсомола и института, но с возможностью восстановления. Валера загремел в армию. Всю нашу шайку-лейку исключили из комсомола, кого-то из вуза, тоже с возможностью восстановиться. Много позже Валера мне говорил, что вся эта история с исключением и армией пошла ему на пользу. Он окреп физически и духовно. По-другому стал смотреть на мир. После службы восстановился в институте.

Глава 7

Веха и Везунчик

Как мне описать вам эту девочку? Если вы имеете представление о Клаудии Кардинале во время её расцвета в итальянском кинематографе, то вы сможете понять, что я имею в виду. Таких красавиц в то время ещё не выводили в инкубаторах СССР. Я звал её Веха, хотя родители нарекли её именем Вера. Я, вообще, очень изобретателен по присвоению прозвищ и ласкательных имён для девчонок. Не знаю, почему этот ник пришёл мне на ум, но, как показало время, встреча с этой девочкой действительно явилась вехой в моей жизни, причём больше в эмоциональном и физиологическом плане, нежели временным интервалом, т. е. тем, чем обычно отмеряют расстояние или временной промежуток.

Итак: стан её был гибок, грудь высока и упруга, кожа смугла – вероятно, потому, что отец был татарином, а мать украинкой. Рост выше среднего, глаза – бездонное жерло вулкана цвета пережжённой карамели, и совершенно дикий необузданный темперамент.

Квентин Тарантино говорил на съёмках фильма со своей музой Умой Турман, что самая сексуальная часть тела Умы – это её стопы. И он снимал босую Уму, наезжая крупным планом на её узкую, с длинными пальцами, грациозную стопу. В то советское время Тарантино ещё не снимал Уму Турман, а я уже восхищался стопами своей Вехи, когда её ножки лежали у меня на плечах во время наших страстных утех. Она кричала, кусала свои губы и мои плечи в кровь, а также в кровь расцарапывала мне спину ногтями. Мне было девятнадцать, и был я студентом третьего курса местного университета, а Вехе было лишь шестнадцать, и она только окончила школу. Правда, при знакомстве она мне соврала, сказав, что уже исполнилось восемнадцать, и этому возрасту внешне действительно соответствовала. И даже имела определённый опыт в общении с противоположным полом.

Каждое утро я собирал портфель, одевался и говорил маме, что иду в университет на занятия к первой паре. Я шёл три квартала, и Веха открывала мне дверь в домашнем коротеньком ситцевом халатике. Прямо в прихожей повисала на мне и начинала стаскивать с меня одежду и бельё. Наша страсть была больше похожа на животный инстинкт спаривания. Мы частенько начинали это прямо в прихожей, а потом, потные и разгорячённые, принимали душ, хохоча, целуясь и обнимаясь. Обычно я приходил в половину девятого утра. Родители её к тому времени уже были на работе. Отец-мясник с внешностью палача и грубыми манерами уходил в шесть утра, а к семи уходила мать, работавшая в том же магазине. Простая деревенская женщина из западенской Украины с остатками былой красоты.

К моему приходу курица уже запекалась в духовке, наполняя ароматом всю квартиру, а в холодильнике ждали две жестяные банки апельсинового сока, произведённые в Греции. Жесточайший дефицит того времени. После душа, обмотавшись полотенцами, мы плюхались на металлическую кровать с панцирной сеткой, стоявшую в её комнате, захватив с собой банку сока и предварительно пробив в жестяной крышке две большие дырки. Мы по очереди пили сок, целовались и ласкали друг друга. Слушали на кассетнике Сальваторе Адамо, который был тогда в фаворе у молодёжи и как нельзя лучше подходил для романтических моментов. Потом мы любили друг друга снова и снова. Тут же, в кровати, ели запечённую курицу, и в 16:00 я уходил домой. Еле добирался до нашей квартиры и уже в восемь вечера укладывался спать. Чего раньше за мной не водилось – ведь я «сова».

Так продолжалось полгода, и я завалил зимнюю сессию в универе. Мама забеспокоилась: уж не заболел ли её любимый сынуля? Но я всё сваливал на загруженность в универе и в спортивной секции бокса. Секцию я тоже не посещал. А родителям Вехи стали жаловаться соседи на шум и крики их дочери в первой половине дня. Это заинтересовало её старшего брата, который имел репутацию отъявленного хулигана в нашем городе. Он застукал нас и в один из вечеров встретил меня со своим дружком по дороге домой. Мне крепко досталось. Мы на время прекратили наши свидания, пока я залечивал раны. Зато я начал усиленно посещать секцию и подналёг на тренировки. Даже дома каждый день продолжал самостоятельно заниматься, особенно перед большим зеркалом, боем с тенью. Я и до этого делал неплохие успехи в боксе. До встречи с Вехой усиленно занимался пять лет в секции, участвовал в городских соревнованиях. У меня неплохо получалось, и наш тренер Рафаэль Гашевич сказал, что я к 21 году должен стать каэмэс, т. е. кандидатом в мастера спорта. После возобновления занятий через три месяца я поздно вечером позвонил в знакомую дверь на первом этаже. Дверь открыл брат, и я пригласил его поговорить за жизнь на улице. Бил его очень жёстко и долго. К тому времени мой левый боковой вылетал на автомате под разными углами и всегда находил цель. Порою мне удавалось при удачном попадании «гасить» противнику свет. Отделав брата под «орех», я взял с него слово оставить нас в покое, и мы возобновили наши дневные встречи, изредка дополняя их походами в кино. Поскольку мы были молоды, темпераментны и вспыльчивы, то часто спорили и ругались из-за мелочей. И вот однажды я пришёл, как обычно, в 8:30 и дверь мне открыла заплаканная мать Вехи. Она сказала, что дочь сбежала из дома неизвестно куда.

Я начал расследование… Это сейчас всё гораздо проще: можно позвонить по сотовому, написать СМС, послать MMS, отправить имейл. В конце концов, при определённых усилиях определить по навигатору в Google местоположение сотового телефона. Тогда ничего этого ещё не существовало. Я вскрыл верхний ящик письменного стола своей подруги и принялся перебирать всё, что там было: заколки и резинки для волос, обёртки от шоколада и конфет, записки и записную книжку, обрывки бумаги с напоминаниями, что купить, шариковые ручки и карандаши и т. д. Но нашлось и кое-что интересное. А именно – письмо от подруги из Новосибирска с приглашением прилететь и с возможностью устроиться на работу в местный Дом моды манекенщицей. Слова «модель» в СССР не существовало.

Мать Вехи слёзно просила меня слетать в Новосибирск и вернуть беглянку в родные пенаты. Я был лёгок на подъём ещё и потому, что она сбежала и от меня, ничего мне не сказав. Уже на следующий день я сидел в самолёте Ил-18 и через два часа приземлился в аэропорту Толмачёво имени трижды Героя Советского Союза А. И. Покрышкина города Новосибирска. Быстро поймав такси, я катил по адресу, указанному на конверте подруги. Ещё через полтора часа я звонил и стучал в деревянную покоцанную дверь на втором этаже ветхого строения на окраине города. Никто не отозвался.