Соблазн

В далёком феврале 2007 года я полулежал в красном кожаном кресле в своей домашней библиотеке в Москве, у себя на Кутузе. Закинув ноги в домашних кожаных туфлях от Millionaire Флавио Бриаторе на письменный стол, я лениво перекатывал полупотухшую сигару Cohiba Aniversario Majestuosos 1966 и одним глазом смотрел телик, а другим – биржевые котировки на своём ноутбуке, стоявшем рядом. За окном мрак. Вечно серо-чёрные тучи над городом, сыро, каша под ногами и тоска на душе.

Мне позвонил мой приятель Ибрагим и спросил, не хочу ли я немного прокатиться и согреться. Оказывается, его знакомый турок-олигарх строит новый роскошный комплекс под Мерсином на Средиземке у первой линии моря. До него там начал строить мечети ещё его дед, затем отец создал строительную империю и начал застраивать побережье. И вот теперь один из его пяти сыновей возглавил фирму и продолжил начатое предками дело. Естественно, молодое – оно, как правило ретивое, и он захотел переплюнуть отца.

Я всегда был лёгок на подъём, и на следующее утро мы были уже в самолёте. Вначале в машине, потом в аэропорту Внуково, затем в самолёте, летящем в Стамбул, мы принимали на грудь для поднятия тонуса. В Istanbul Ataturk Havalimani нас уже ждал представитель олигарха Джамаль, бывший автогонщик. Был он весёлым, толстым, лысоватым и сносно говорил по-русски. Его коричневые лоферы от Gucci сверкали, вельветовые брюки были растянуты на коленях, а на футболке-поло от Ralph Lauren (который родился в Нью-Йорке под ником Ральф Рубен Лифшиц и был, как большинство одарённых людей, евреем) под мышками были видны тёмные пятна от пота. Джамаль сказал, что через два часа нам надо вылетать в Адану. Мы не расстроились, так как «у нас с собой было»…

Поздно вечером, почти невменяемые, мы приземлились в аэропорту Adana Sakirpasa Airport. Почти все питейные заведения были закрыты, кроме одного пивбара. Мы лакирнули всё принятое ранее местным пивом Stella (кстати, вполне приличного качества). Затем упаковались в хозяйский чёрный Mercedes 600 long и покатили по прекрасной платной ночной автостраде с фосфоресцирующей разметкой в Мерсин. В то время платных дорог в России не было даже в Москве и области. Ходу до Мерсина полтора часа. Мы приуныли. Алкогольные пары, покидавшие нас, давали о себе знать и требовали подпитки. Голова тяжелела, из-за длительной поездки на нас стало накатывать раздражение. К тому же стоял февраль, и ночью было довольно прохладно.

Почти на автомате я ввалился в свой номер на первом этаже отеля. Отопление не работает – не сезон. Бары закрыты. Сырость. Я рухнул одетым на кровать с твёрдым намерением утром встать и укатить обратно. Сон был тяжёлым.

Разбудил меня стук в дверь номера. Чертыхаясь, я побрёл открывать и споткнулся о свой кроссовок, валяющийся около кровати. «Всё, – решил я. – Сматываюсь, и немедленно!»

Ибрагим, зашедший за мной, был не в лучшей форме и настроении. Завтракать не хотелось, и мы вышли на набережную, на которой стоял отель. Восемь утра. Ласковое солнце пригревало наши плечи и буйные головушки. Мы сняли куртки и остались в футболках. Солнце и море, море, море! Мы побрели вдоль велосипедной дорожки. Затем увидели спортивные площадки с тренажёрами, на которых с утра потели местные жители, качая мышцы. И одну за другой – разноцветные детские игровые зоны. Даже в Москве в те годы такого уровня детских, спортивных и игровых площадок не было и в помине. Мы были поражены.

В Турции вообще особо трепетное отношение к маленьким детям. Ещё в самолёте авиакомпании Turkish Airlines я был впечатлён, видя, как к вошедшей маме с малышом на руках в проходе самолёта выстроилась маленькая очередь. Незнакомые люди, в основном мужчины, подходили и целовали малютку – кто в лобик, кто в темечко. Молодая мамочка только улыбалась. Позже, уже приезжая в Турцию как к себе домой, я узнал, что это примета на счастье и здоровье себе и малышу.

Набережная Мерсина определённо производила впечатление. Я всегда восторгался набережной Promenade de la Croisette в Каннах, внесённой ЮНЕСКО во Всемирное наследие. Но здесь было ничуть не хуже. Пятнадцать километров вдоль моря и три ряда пальм: маленькие банановые, средние ананасовые и высокие, с длинным стволом, как в Майами, – Albero Di Palme Sulla Spiaggia. Спортивные и детские площадки, кафешки, ресторанчики, велодорожки и моя слабость – роскошная Mersin Marina для яхт. Хотя кто в теме, яхты называют лодками. «Приключение становится занимательным», – подумал я.

Мы вернулись в отель, где нас уже поджидали Джамаль и белый Mercedes GLC 500, или просто «гелик». Сначала был роскошный завтрак на террасе с видом на море в ослепительно-белоснежном Hilton Mersin Hotel. Затем нас повезли по комплексам, которые строил отец-основатель. Все они стояли на первой линии у моря и произвели на меня неизгладимое впечатление.

И вот мы приехали на стройплощадку в двадцати километрах от города. Огромная буква П, выложенная на земле пока только фундаментом. Посреди будущего двора – роскошный временный офис хозяина объекта, олигарха Нуха (естественно, мультимиллионера). Много позолоты, окантовка Versace на креслах, шторах и везде, где только можно. И сам Нух – слегка полноватый высокий двадцатипятилетний турок в чёрном костюме от Hugo Boss, белой рубашке с красным галстуком и коричневых оксфордах от Berluti на босу ногу. Впечатление портили только дохлые лягушки, плававшие кверху брюхом среди пальмовых листьев в единственном пока полупустом бассейне без проточной воды.

Когда Ибрагим пригласил меня поехать сюда, я и не подозревал, что это была кавказская хитрость: совместить приятное с полезным и немного заработать. А я, естественно, и не помышлял ни о какой покупке. Но всё резко изменилось. Это как любовь с первого взгляда, как наваждение. Плюс ещё, конечно, просто бешеное обаяние Нуха. Олигарх не знал ни слова по-русски и даже по-английски (на котором я сносно говорю). Но, видимо, среднему из пяти сыновей отец доверил своё дело не зря. Он что-то чертил на бумаге, показывал мне чертежи и макеты, лопотал по-турецки, заглядывая в глаза. Но я уже знал, что буду жить здесь. Правда, до сего момента всегда тяготел к европейским курортам. До этого имел апартаменты в лучшем комплексе Los Granados в Марбелье, этом испанском аналоге Saint-Tropez c пляжем Nikki Beach, недалеко от Гибралтара. Но здесь было что-то мистическое. Непостижимая энергетика этого места вошла в меня, как звон шаманского бубна. Нух продал уже сотни апартаментов бельгийцам, немцам и даже нескольким англичанам. Но русских покупателей не было ни одного. «Бразер, бразер!» – твердил он мне, что искажённо смахивало на английское «брат». Нух пристально смотрел на меня своими тёмно-коричневыми, якобы честными горящими глазами.

В комплексе было только два пентхауса. Я выбрал один из них. Всегда стараюсь выбирать самое лучшее, даже если не хватает денег. Судьба всегда помогает мне. Ведь я Везунчик и баловень жизни.

Взгляд олигарха на секунду потух. Но только на секунду. Оказывается, этот пентхаус был забронирован. Более того – за него был внесён небольшой аванс бельгийцами. Нух сказал, что берёт паузу до завтра.

Вечер прошёл за обедом, где присутствовали все члены большой турецкой семьи. Нас представили друг другу. Все они не употребляют алкоголь. И нам тоже разгоняться по-серьёзному было неудобно.

На следующее утро сияющий Нух радостно сообщил мне, что я могу купить апартаменты. Не сомневаясь ни секунды, я подписал договор, достал свою платиновую American Express и оплатил задаток. Как показала жизнь, это было абсолютно правильное решение. Кроме того, мы с Нухом стали друзьями, реально почти братьями. А моя младшая дочка Аксинья стала практически сестрёнкой Yagmur (Ямур, в переводе с турецкого «дождь»), которая была первым ребёнком Нуха. Им обеим тогда было семь лет.

Два следующих дня пролетели незаметно. Знакомство с городом, магазинами мебели и «Всё для интерьеров», ресторанами с местной кухней и прочими приятными занятиями. Обратная дорога преподнесла сюрприз: Нух отправил нас на машине в ныне туристическую Мекку Анталью – посмотреть город и комплекс, который он там заканчивал строить. Suite для нас в лучшем отеле IC Hotels Green Palas был оплачен им заранее. Но дело в другом. Отъехав километров сто от Мерсина, водитель остановил лимузин у небольшого кафе у моря. Нас там уже ждали. Официант попросил нас разуться. Мы недоумённо переглянулись. Затем босиком, закатав до колен брюки, прошлёпали к столику, который стоял в воде. Она доходила нам до середины щиколоток. Мы удобно расположились. Морская вода ласкала и омывала прохладой наши ноги. От солнца нас закрывал большой зонт. Это было нечто! Нас угощали лобстерами, креветками и другими дарами моря. Запивали всё это Chablis Grand Cru. Поездка удалась на славу, и даже серпантин на горной дороге вдоль моря, когда казалось, что два авто не разъедутся на узкой дороге, нас не утомил.

Время летело своим чередом. Через два года мы въехали в новенький, пахнущий морем, лаком и свежей краской великолепный пентхаус.

Итак, Турция. Мерсин. Жилой комплекс Liparis 5. Я всегда с большой охотой рвался приехать в это место. Обычно в течение года дочь, а потом и жена начинали спрашивать: «Когда мы поедем в Турцию?» Пентхаус я подарил моей жене Ирине в день юбилея – 10-летия совместной жизни. Наше «гнездо» находится в блоке А, в пятнадцати метрах от моря. Здесь просторно. Мы построили даже камин из белого мрамора – на случай приезда сюда зимой. Повесили картины в дорогих рамах на стенах в салоне и роскошные шторы на окнах, отделанные хрусталиками от Swarovski, обставили пентхаус дорогой итальянской дизайнерской мебелью. Под балконом во дворе с утра и до вечера стоит гвалт – это дети играют и плескаются в бассейнах и аквапарке.

Liparis 5 – место уникальное, с очень сильной положительной энергетикой. Притягивает как магнит – уезжать не хотелось.

Сейчас я полулежал в своём кресле, смотрел на бескрайнюю синеву, дремал, и ко мне в гости пришли воспоминания о прожитой жизни …

В детстве мне нравилась игрушка – «калейдоскоп» называется. Обычная картонная трубка. С одной стороны глазок, с другой – матовое стекло. Закрываешь один глаз, вторым приникаешь к глазку, направляешь трубочку на свет… И вот ты уже в другом мире – ярком, красочном, незабываемом. Тихонечко поворачиваешь трубочку – и перемешиваются, ломаясь и крошась, разноцветные кристаллики: красные, синие, жёлтые, голубые. Очень красиво. Оторваться было невозможно. Только заглянул в трубочку одним глазком – и ты уже не здесь, а в сказочном, красивом и волшебном мире.

Волшебную трубочку вместе с несколькими игрушками из резины – «пищалками» – мне привёз отец из далёкого Ленинграда, где он был в командировке. С игрушками в послевоенное время было туго. То есть их практически не было. Никаких «Футболов» и «Хоккеев», педальных машин и луноходов, компьютерных приставок и онлайн-игр не было ещё и в помине. Ни-че-го. Да и вообще, о какой игрушке «Луноход» можно было говорить, если о реальном луноходе даже не мечтали? Тем тяжелее была моя утрата: на второй день обладания сказочным миром мой лепший друг Димка Востриков сел на «волшебство» своей тощей задницей. Димку я бить не стал, хотя горе моё было велико. Просто я увидел широко открытые от ужаса зелёные Димкины глаза. Было ясно, что друг потрясён утратой не менее моего. Больше в детстве я таким волшебством не обладал никогда.

Пацанчики мы были любознательные – смятую картонку и раздавленные стёкла подвергли тщательному, как говорят в науке, визуальному анализу. Каково же было наше взаимное удивление, когда мы, «докопавшись до истины», узнали, что волшебный, сказочный и такой прекрасный мир состоит всего из нескольких разноцветных маленьких стекляшек! Сказка рушилась моментально. Я читал в Димкиных глазах удивление, сам толком ещё ничего не понимая, рвал большими ножницами картон, но безуспешно. Мы в то время были ещё очень далеки от понятий таких физических явлений, как дифракция, дисперсия и интерференция, хотя с их помощью и создавалось наше волшебное царство. Просто, как всё гениальное! Счастье моё было недолгим. Ни приесться, ни надоесть не успело. Видимо, поэтому я на всю свою жизнь сохранил неудовлетворённость, ненасытность миром грёз, розовых снов и фантазий.

И сейчас, накануне своего юбилея, откромсав солидный кусок от нежирного жизненного пирога, я вспомнил эту волшебную трубочку, вспомнил своё детство. Закинул ноги на стол, закрыл глаза – и в моей памяти по мере вращения воображаемого «калейдоскопа» стали проступать замечательные, живые, яркие мозаичные отрывки из моей жизни, как в фортепьянных пьесах «Картинки с выставки» знаменитого русского композитора Модеста Петровича Мусоргского.

Много позже после раздавленного Димкой волшебства мне стало известно, что примерно по такому же принципу возникают явления, описываемые математическим множеством под названием «фрактал» (от лат. fractus – дроблёный, сломанный, разбитый).

Несмотря на то что фракталы известны человечеству уже почти сотню лет и за это время были хорошо изучены, строгого их определения до сих пор не существует. Хотя в основе этого явления лежит предельно простая идея: получение сложных геометрических фигур путём всего лишь двух операций – копирования и последующего масштабирования.

Термин был введён в 1975 году французским и американским математиком, создателем фрактальной геометрии, лауреатом премии Вольфа по физике Бенуа Мандельбротом.

Я удобнее устроился в кресле и стал медленно поворачивать воображаемую трубочку по часовой стрелке…

Глава 2

Детство

Жили мы тогда на набережной древнего северного города Архангельска, в четырёхэтажном доме с высокими потолками, в здании, построенном для партийной номенклатуры, во времена, когда набережная ещё носила имя И. В. Сталина, затем получила новое наименование в честь В. И. Ленина и только в 1993 году окончательно освоилась в новом статусе – набережная Северной Двины. Архангельск, будучи крупнейшим лесопромышленным и лесоэкспортным центром великой страны, практически весь состоял из деревянных строений, многократно сгорал практически дотла и отстраивался заново. К фундаментальным строениям относились только дома на набережной и редкие кирпичные постройки в городе. Только после 1962 года в городе развернулось масштабное строительство панельных «хрущёвок».

Каменный четырёхэтажный дом, где жили мы, имел два подъезда. В первом жили статусные лица города и области первой величины. Подъезд был отделан старинным мрамором, внизу располагалась охрана в лице сержанта милицейской службы. На верхние этажи вела широкая беломраморная лестница с красивыми деревянными перилами. Двери небожителей были из дуба, с блестящими латунными ручками. Во втором подъезде охраны не было, лестница была самая обычная, мрачная, как и двери, да и народ обитал попроще: руководители промышленных предприятий и морского порта. Весь первый этаж между подъездами занимали бильярдная, где правил бал маркёр дядя Миша, и кухня, на которой колдовала повариха Зина с двумя помощницами. Жильцы дома могли заказать обед по телефону. В квартиры первого подъезда еду доставляли, а обитатели второго сами забирали судки с провизией с кухни. Все фасадные окна дома смотрели на Северную Двину. В общем, как знаменитый «Дом на набережной» в столице. «Только труба пониже и дым пожиже», – любил повторять мой отец.

Архангельск – город с богатой историей, город поморов, рыбаков, купцов, лесорубов и первопроходцев Севера, образованный в 1800-х годах до нашей эры как археологическая стоянка «Кузнечиха». Михаило-Архангельский монастырь на мысе Пур-Наволок впервые упоминается в летописи в 1419 году, когда он был опустошён норвежцами (мурманами). Наволок – древнерусский и северорусский географический термин со значением «мыс, полуостров», «заливной луг», а Пур – нередкая в топонимии Русского Севера основа «яма-хранилище для мяса, рыбы или других продуктов». В 1553 году английский мореплаватель Ричард Ченслор приплыл по Белому морю в эти края, и с этого времени в устье Северной Двины начинает развиваться торговля с англичанами и голландцами. Вскоре вокруг Михаило-Архангельского монастыря начинают возводиться многочисленные иностранные фактории, амбары и склады, а также избы купцов из Холмогор, Вологды и Москвы. Поселение получило название Новые Холмогоры и на полтора века стало единственным морским портом России. В конце XVI века по указу царя Ивана IV на месте поселения поморов был основан этот город, ставший первым в России морским и речным портом. С конца восьмидесятых годов XVI века Архангельск стал центром русской внешней торговли. 26 марта (5 апреля) 1596 года город впервые был назван Архангельском. 28 июля (7 августа) 1693 года сюда прибыл Пётр Первый со своей свитой и более двух месяцев жил в деревянной «светлице с сеньми», знакомился с корабельным делом и коммерческими операциями, после чего отдал распоряжение о строительстве первой в России государственной судостроительной верфи и собственноручно заложил здесь первый корабль «Святой Павел».

Отсюда для освоения Арктики и Северного морского пути отправлялись экспедиции В. А. Русанова, А. М. Сибирякова, Г. Я. Седова. Отсюда, из села Холмогоры, из семьи крестьянина-помора ушёл пешком в Москву за знаниями будущий гений, основоположник физической химии, поэт и естествоиспытатель Михайло Ломоносов. Здесь, в этом городе древней культуры и традиций, месте политических ссыльных прошло моё детство. Отсюда я стартовал в огромную неведомую страну, имя которой – Жизнь. Сюда, в эту сладкую колыбель детства, на протяжении многих лет переписываясь с друзьями, я мечтал вернуться. Естественно, на белом коне в ореоле славы. Чтобы эта зазнайка, отличница из 3 «Б» Катька Белозубова, краса и гордость школы № 3 города Архангельска, знала, с кем она отказалась в тот зимний памятный день лепить снежную бабу! Однако то ли время ещё не пришло, то ли моя слава запаздывала, то ли коня белого не было подо мной, но я пока так и не вернулся. Хотя ностальгия, эта верная спутница бессонных ночей и боли в сердце, живёт во мне до сих пор. Скребёт и ноет, нашёптывая по ночам о том далёком, невозвратном и сладостном времени.

Гранитную набережную Архангельска начинали строить ещё при Петре I, по ней вечерами любили гулять жители города. Среди разношёрстной толпы, где нередко слышалась чужеземная речь, было много моряков торгового флота и бравых, в красивой чёрно-белой форме, при золотых кокардах и кортиках советских морских офицеров. В те времена у любой девчонки была мечта – пройтись под ручку с флотским сверкающим молодцом на зависть подружкам.

Набережная упирается в порт, основанный Петром Великим, где последний и стоит навечно на гранитном постаменте: одна рука на эфесе шпаги, вторая опирается на трость. На голове треуголка, на ногах ботфорты, решительный взгляд устремлён на гавань. Чудилось, что сейчас он сойдёт с постамента живой, кипучий и ринется в порт – встречать иноземные корабли с товаром. Будет торговаться с купцами, расспрашивать мореходов и славить победами родное Отечество.

Порт не замирал ни на секунду, трудясь денно и нощно, буднично и привычно, обслуживая своими добрыми мозолистыми руками-кранами десятки стоящих у пирсов и ждущих своей очереди на рейде кораблей: наших и зарубежных, больших и маленьких, старых и новых, красивых и обшарпанных, со вздувшейся облупившейся краской, прокопчённых дымом, продублённых солёной морской водой, ледяным ветром и временем.

Корабли, моряки и порт были неотъемлемой частью моего детства. Из окон нашего дома было видно, как в устье реки медленно заходят усталые лесовозы, чумазые лихтеры, пропахшие рыбой траулеры, нарядные «торгаши» под вымпелами многих стран с разных континентов. Я мог часами неподвижно сидеть у окна, наблюдая гулкую портовую жизнь.

Излюбленным местом прогулок нашего детского садика был скверик около памятника Петру, где мы любили играть в догонялки. Однажды в игре я упал и разбил бровь о гранитный угол постамента. Когда поднялся, мой левый глаз ничего не видел. Бровь вместе с кожей сползла на глаз, обнажая сквозь кровавое месиво розовую лобную кость. Глянув на меня, молоденькая воспитательница Нина Павловна упала в обморок. Меня подхватил на руки проходивший мимо капитан китобоя и бегом доставил в больницу порта, где мне наложили на разбитый лоб скобки. Когда два часа спустя меня с забинтованной головой внёс к нам в квартиру отец, моя мама тоже лишилась чувств. Ох уж эти женщины! Одно слово – слабый пол.

Димка Востриков – мой друг, сосед, впоследствии одноклассник, соратник по дворовым баталиям и коллега по увлечениям – пришёл меня проведать с пачкой пластилина. Димка был четвёртым отпрыском в большой семье второго секретаря городского обкома КПСС и, естественно, жил в первом подъезде.

В те далёкие годы я носил сандалии из грубой свиной кожи на босу ногу, чёрные шаровары, сшитые моей мамой, белую рубашку, расшитую на украинский манер, с цветными кисточками на шнурках, которая тоже была сшита заботливыми мамиными руками, и коричневую вельветовую тюбетейку. Я был очень доволен своим одеянием. Мы не знали тогда и не ведали, что доживём до поры, когда джинсы из-за кордона будут стоить больше средней зарплаты. Что в определённых кругах тебя будут встречать и оценивать по лейблам известных западных марок, а если, не приведи господь, ты не являешься обладателем сиих порток, то и приглашён в следующий раз не будешь. Не думали мы и не гадали, что ремень и рубашка от Dior плюс шёлковый галстук от Armani, а брюки от Corneliani будут своеобразным пропуском, фетишем, пригласительным билетом в лучшие рестораны. И двери с табличками «Свободных мест нет» или «Столик зарезервирован» будут распахнуты услужливыми дядями-швейцарами, как будто и не было в их жизни фронтовой молодости и разрухи. Будто бы их руки никогда не сжимали автомат или баранку машины, уводя её из-под обстрела по разбитой фронтовой рокаде, а были в их жизни только мятые рубли и трёшки, пахнувшие духами от Chanel или Mitsouko. Да не оскудеет рука дающего!

Бывая летом в деревне у своих деда с бабкой, мы с братом залезали в дедовскую «Победу» – подарок от государства за самоотверженный тяжёлый крестьянский труд, – и нам казалось, что нет на свете машины лучше. И хотя концерны Mercedes, Ford, General Motors существовали и тогда, мы о них практически не знали. Они были из другой, закордонной жизни. Когда? Где? Как? Почему? Это всё стало въедаться, вгрызаться в моё сознание гораздо позже.

А может быть, даже у отрицательных явлений, таких как пресловутый «железный занавес», провозглашённый Уинстоном Черчиллем 5 марта 1946 года в своей ставшей знаменитой фултоновской речи, есть положительные стороны? Всё это наносное, не наше было там, у них, и не портило, не растлевало наши души. У нас было всё наше, а значит, самое лучшее. В этом тогда я был уверен! Нет, я не против. Надо перенимать, стремиться, учиться, догонять, перегонять, и мы это пытаемся делать – иногда получается. Редко, но даём им фору! Но как уберечь юность от тлена? Помню, как мы любили Робертино Лоретти, прекрасного итальянского певца. Как мы были обеспокоены мутацией его голоса. Письма в газеты, на радио и телевидение. А ведь в то время уже пели и Элвис Пресли, и Билл Хейли, но их «концерты-балаганы», как тогда писал журнал «Ровесник», до нас не доносились. Всё это было реальностью, пока не подоспела перестройка.

Глава 3

Экспедиция

Очередной поворот воображаемого калейдоскопа… Воспоминания были яркими, свежими и цветными, точно увиденными вновь в широкоэкранном фильме. Я опять в Архангельске, на набережной имени В. И. Ленина. Наш дом стоял около гостиного двора, который теперь стал старой типографией. Архангельские гостиные дворы – торговое и оборонительное сооружение – были построены на мысе Пур-Наволок в 1668–1684 годах по приказу царя Алексея Михайловича. Их возвели градостроители Пётр Марселис, «мастер немчин» Вилим Шарф и пятеро каменщиков. Строительством руководил иноземный инженер Матис Анцин, а с 1671 года – русский зодчий Дмитрий Михайлович Старцев. До наших дней оно дошло как здание Биржи, с фрагментом западной стены, центральной и северной башен. В 1981 году комплекс передали Архангельскому краеведческому музею, а в 2008-м были выделены средства и здание Биржи отреставрировали, выкрасив в жёлтый цвет. Но тогда, в дни моего детства, в части комплекса располагалась старая типография, состоявшая из двух зданий: круглой огромной северной башни и соединённого с ней длинного деревянного здания с двухскатной крышей. Всё это представлялось нам, мальчишкам, горным хребтом, заканчивающимся вершиной. Так, во всяком случае, казалось нам с Димкой Востриковым. Было нам в ту пору по семь лет. И была у нас давняя мечта – покорить эту «вершину».

Однажды серым сентябрьским утром после обильного дождя друзья решились на штурм. Экипировка у нас была «солидная»: резиновые сапоги, короткие осенние пальто и кепки, надетые козырьком назад. У каждого по три скобы, какими обычно сбивают брёвна на реке при формировании плотов, и по молотку. Обвязавшись четырёхметровой верёвкой в «связку», как альпинисты, мы начали восхождение. Вначале забрались на крышу сарая, откуда надо было перепрыгнуть метровую «пропасть» между зданиями и попасть на покатую крышу типографского склада. Прыгать на скользкую от дождя крышу было боязно. Первым решился Димка. Был он золотоволосым вихрастым «непутёвым» двоечником, младшим отпрыском в известной семье партийного функционера. Я встал у края на крыше сарая, а Димка, разбежавшись, насколько позволяла верёвка, прыгнул на крышу склада. Распластавшись на ней, как большая серая жаба, он начал медленно съезжать вниз, норовя свалиться в «пропасть» и утащить за собою меня. Думать было некогда. Я достал самую острую скобу и крепко зажал её в правой руке. Разбежавшись и прыгнув, со всего размаха всадил скобу в старое мокрое дерево складской крыши. Димка в это время продолжал медленно, но неуклонно сползать вниз. Я успел достать молоток и ударить два раза по скобе, прежде чем верёвка между нами натянулась до предела. Но получилось. Удержались. И вот, вгоняя молотками «скобы» в дерево, мы упорно ползли по скату крыши вверх, пока не добрались до старинного резного «конька». Оседлав его, решили отдышаться. Высота была приличная – метров восемь-девять. Сидели молча. Каждый думал: стоит ли продолжать «экспедицию» дальше? Ведь впереди была огромная круглая каменная башня с куполообразной железной крышей, оканчивавшаяся высоким шпилем. Этот шпиль и был той конечной точкой, намеченной по плану на земле для покорения. Было страшно. Но каждый вслух признать себя трусом не решался.