Пешка тени

Запах ладана, пота и холодной ярости. Они уже были в тоннеле.

Я не стал ждать. Я двинулся вперед, сливаясь с тенями. Плащ обволакивал меня, поглощая не только звук шагов, но, казалось, и саму мою суть. Я был призраком, тенью, пылинкой в сквозняке. Я не бежал – я тек, обтекая неровности стен, замирая на мгновение, когда впереди показывался поворот, и снова двигаясь, едва не касаясь земли.

Голоса позади становились громче, эхо искажало их, превращая в зловещий гул.

«…должен быть здесь! Он не мог просто испариться!»

Голос Элиаса, холодный и острый, как лед, резал тьму:

«Он здесь. Я чувствую его. Скверна оставила на нем свой след. Ищите!»

Я прижался к шершавой стене в глубокой нише, затаив дыхание. Плащ замерцал, и тьма вокруг сгустилась, поглотив меня с головой. Мимо, в двух шагах, прошел хранитель, его факел выхватывал из мрака куски стены. Его взгляд скользнул по моей нише, но не зацепился ни за что. Он видел лишь пустоту. Я чувствовал, как по спине пробегают мурашки – не от страха, а от странной, почти инстинктивной ненависти, которую вызывал во мне этот плащ. Он был неестественным. Мертвым. Но он работал.

Я ждал, пока их шаги не удалились, пока их голоса не растворились в лабиринте ответвлений. Они пошли не туда. Я выбрался из укрытия и снова пополз вперед, к источнику холодного сквозняка.

Вскоре впереди показался свет. Не ясный, а тусклый, больной, будто от подземного гриба. Я вышел к решетке, за которой открывался вид на узкий каменный мешок между скалой и высокой, почерневшей от времени стеной. Гнездо Скверны.

Оттуда несло таким холодом, что воздух казался лезвиями. И тишиной. Не благословенной, как под плащом, а мертвой, выжженной. Ни шепота камней, ни писка крыс, ни гудения ветра. Абсолютная, всепоглощающая тишина, хуже любого шума. Стены Гнезда были покрыты странными, неправильными наростами, похожими на застывшую смолу, и они, казалось, пожирали сам свет и звук.

Я смотрел на это место, и вся моя ярость, вся уверенность, что горела во мне секунду назад, схлопнулась в ледяной, твердый комок в желудке.

Я был не готов.

Прийти сюда сейчас, с двумя артефактами, которые были скорее бомбой, чем оружием, с парой «Слез Феникса» и дубинкой… это было самоубийством. Не геройским. Глупым. Я не знал, что ждет меня за этими стенами. Не знал, как разорвать связь. Не знал, что за «акт чистой жертвы» от меня потребуется.

Силуан послал бы меня на убой с голыми руками? Нет. Он всегда учил готовиться. Изучать слабости. Иметь план отступления.

Я отступил от решетки, вглубь тени. Мое решение было холодным и безоговорочным, как удар ножа.

Сначала подготовка. Мне нужно было понять, что я несу за спиной. Нужно было найти то, что можно противопоставить «акту жертвы». Нужно было раздобыть информацию. И для этого был только один человек в этом проклятом Городе, кто мог помочь.

Я развернулся и пошел обратно по тоннелю, оставляя Гнездо с его мертвой тишиной позади. Моя цель сместилась. Я шел не навстречу битве. Я шел за ответами.

К Слепому Скупщику.

ГЛАВА 26. ДОЛГИ МИРА

Я выскользнул из утробы катакомб на окраине Нижнего Яруса, и мир встретил меня адским хором. Воздух, прежде спертый и тихий, вонзился в легкие едкой смесью гари, паленой растительности, крови и воплей.

Город не просто горел. Он агонизировал.

Я ринулся по крышам, привычно находя опоры для перчаток, но каждый прыжок отдавался во мне глухой болью. Не физической. Иной.

Слева, в квартале Садов, буйствовала дикая поросль. Деревья, вывернутые магией лесовиков, прорвали мостовую, словно гнилые зубы, обрушив стену и затопив улицы мутной, зловонной водой. Я видел, как старик, пытавшийся загородить дверь в свою лачугу грудой тряпья, был сметен внезапным всплеском воды, увлекаемый вглубь темного проулка. Его крик захлебнулся вместе с ним.

Справа, на проспекте, хозяйничали Молотоборцы. Их механические стражи, похожие на стальных пауков, выжигали буйствующую зелень огнеметами. Огонь лизал стены, перекидывался на балконы. Я видел, как женщина, пытавшаяся оттащить от пламени свою дочь, получила шквалом искр по спине. Ее одежда вспыхнула факелом. Ее крик был нечеловеческим. А потом я увидел его. Маленький, обугленный комочек в ее окоченевших руках. Ядро в моем рюкзаке, этот холодный, бездушный шар порядка, вдруг запульсировало тяжелой, мертвой волной, резонируя с хаосом, который оно же и помогло создать.

И тут память ударила, точная и яркая, как вспышка молнии.

Я на краю крыши, мне шестнадцать, только что вышвырнутый из Цитадели. В лицо бьет холодный ветер, за спиной – захлопнутая дверь. И он, Силуан, возникает из тени, как призрак. Не чтобы вернуть. Чтобы сказать последнее.

«Ты думаешь, сила – это то, что берут? – его голос тих, но режет хуже стали. – Нет. Сила – это дыра, которую рвут в мире. И мир всегда стремится ее заполнить. Болью. Кровью. Разрухой. Запомни это. Каждый раз, протягивая руку за тем, что не твое, ты запускаешь маховик. И не ты решишь, когда он остановится.»

Он повернулся и ушел, оставив меня одного с этой мыслью. Тогда она казалась абстракцией. Теперь она была выжжена на сетчатке огнем и кровью.

Я замер на карнизе, чувствуя, как под Плащом стынет пот, а в горле встает комок собственной желчи. Я сжимал кулаки, глядя на этот ад. Мой ад. Я украл камень – и лесовики пришли в ярость. Я украл ядро – и Молотоборцы взбунтовались. А Морвенна… Морвенна просто подложила факел под бочку с порохом, который я ей принес. Она убила Силуана и повесила это на меня. Она превратила город в мой крематорий.

Артефакты в рюкзаке внезапно показались невероятно тяжелыми. Это были не ключи. Это были детонаторы. И я был тем идиотом, который пронес их прямо к цели.

Этот ад был моим детищем. Моим памятником. И Морвенна танцевала на его кострах, попивая мою кровь.

Я спрыгнул вниз, в переулок, уже не бежал, а почти падал вперед, подставляя лицо пеплу и дыму. Мне нужно было добраться до него.

Я толкнул дверь лавки Кошерда, заставив колокольчик надрывно звякнуть. Воздух внутри, всегда пахнувший пылью и металлом, показался мне сейчас густым от предзнаменований.

Слепой Скупщик сидел в своем кресле, не шевелясь. Он не повернул головы. Казалось, он ждал.

«Ну что, птахинька, – его голос прозвучал не ехидно, а устало, будто он видел все, что происходило снаружи. – Принес нам немного апокалипсиса на продажу? Или наконец пришел спросить, какую цену заплатит город за твою жадность?»

Я стоял на пороге, тяжело дыша, с пеплом на губах и тяжестью двух камней, двух мертвых сердец, за спиной. И впервые за долгие годы у меня не нашлось едкой шутки в ответ. Только тихий, сдавленный выдох. Плач улиц, крики боли, запах смерти – все это висело на мне тяжелее любого артефакта.

«Я готов слушать, – выдохнул я, и мой голос был чужим, сломленным. – Но сначала ответь… Кто ты такой?»

ГЛАВА 27. ХОЗЯИН МОЛЧАНИЯ

Тишина в лавке повисла после моего вопроса, густая и тяжелая. Даже вечный гул Города снаружи казался приглушенным, будто сама реальность затаила дыхание.

Кошерд не шевелился. Казалось, он даже не дышит. А потом он медленно поднял голову. Его слепые глаза были обращены на меня, и в них не было пустоты.

«Кто я?» – его голос изменился. Пропала скрипучая старческая хрипотца. Теперь он звучал низко и глухо, словно голос самого камня. «Я был здесь, когда первый камень этого города лег в болотную топь.»

Он медленно положил свои корявые руки на прилавок. Казалось, сама лавка затаила дыхание. Тишина стала такой густой, что в ней можно было услышать тихий звон забытых обид и шепот угасших надежд.

«Я не торгую железками, мальчик. Я даю приют. Тому, что иначе сожрало бы этот город изнутри. Его боли. Его предательствам. Его памяти. Эта лавка – не склад. Это гробница. А я – ее страж.»

Его слова врезались в меня, как раскаленные клейма. Я чувствовал их тяжесть в костях, кислотный привкус правды на языке.

«А сейчас город кричит от твоей работы, – в его голосе впервые прорвалось что-то живое и неуемное – настоящая боль. – Ты вырвал у него два сердца! Лес плачет по своему дитя. Железо стонет, лишенное своего ядра. Они не для тебя. Они не для нее. Они – часть целого. И пока они не на своем месте, Город будет истекать кровью. Верни им их сердца. Убери свой след. Только на чистой земле можно строить новое.»

«Морвенна… – выдохнул я, пытаясь осмыслить услышанное. – Откуда ты знаешь о ней?»

На лице Кошерда появилось нечто вроде улыбки. Горькой и бесконечно старой.

«Она приходила ко мне. Продавать безделушки… От них веяло такой старой, чужой болью, что по стеклам на полках расходились трещины. Не криком, а тишиной, что всасывает в себя звук. Как пустота.»

Он повернул слепое лицо ко мне.

«А потом ты принес ту книгу. И я нашел там имя. И дату. Ту самую, когда камень под Городом впервые вздрогнул, будто от глухого удара. Она не просто выросла. Она пустила корни. И твои два камня – не ключи. Это удобрение для ее сада тишины. И она использует тебя как таран, чтобы выбить дверь и выпустить на волю ту самую тишину, что сидит в ней.»

Он умолк. В лавке снова воцарилась тишина, но теперь она была иной. Наполненной. Значимой.

Я посмотрел на свой рюкзак. На два камня внутри. Не ключи. Не оружие. Это были органы, вырванные у живого тела, которое теперь мучилось и умирало.

Я сбросил рюкзак с плеч. Он с глухим стуком упал на пол между нами. В ушах все еще стоял детский крик, а в ноздрях – запах горелого мяса. Мой хаос. Мои трупы.

«Она использовала меня как дурака, – я просипел, глядя на свой рюкзак. – Она убила Силуана и повесила это на меня. Она превратила город в крематорий. Что мне делать, чтобы посмотреть ей в глаза, прежде чем один из нас умрет?»

Кошерд медленно кивнул.

«Иди. Исправь содеянное. Верни сердца тем, кому они принадлежат. Остальное… приложится.»

ГЛАВА 28. ВЕСТНИК РАВНОВЕСИЯ

Мысль о том, что я, Ворон, последний подонок Города, вдруг стал заложником его экологического баланса, была настолько едкой, что хотелось плевать. Я стоял на крыше, и два артефакта в моих руках были не ключами, а оковами. Я не подбрасывал угли в костер – я приковал себя к этому костру цепью. И теперь огонь лизал мне сапоги.

«Ну что, Силуан, – пробормотал я в пустоту. – Получай своего дурака. Раньше я воровал, чтобы жить. Теперь буду возвращать украденное, чтобы просто не сдохнуть в аду, который сам же и организовал. По иронии судьбы, чтобы выжить, придется на время притвориться твоим «вестником»

План был простым. Вернуть камни. Обоим сторонам. Лично в руки их лидерам. Не как кающийся грешник. Как призрак. Как предупреждение о том, что можно было бы сделать, но не делается. Пока что.

Первыми были Лесовики.

Их не было трудно найти. Они не прятались. Они хоронили. Я шел по выжженным улицам, и Плащ делал меня призраком, пятном ничего посреди кипящей реальности. Мимо, грохоча броней, проносились отряды Молотоборцев; мимо, спотыкаясь о развалины, бежали люди с узелками – последним, что у них осталось. Никто не видел меня. Я был тенью, сгустком тишины в самом эпицентре грома.

Я вышел к тому, что осталось от Парка Скверных Снов. Воздух здесь был густым и липким, пахнущим сладковатой вонью горелого мяса, смолой и озоном от дикой магии. Земля под ногами была изрыта, будто ее перепахивал гигантский сумасшедший плуг. И посреди этого ада они совершали свой обряд.

Их Шаман, высокий и тощий, с лицом, изборожденным ритуальными шрамами, стоял над телом павшего лесовика. Его руки были подняты к небу, слова древнего языка не звучали – они ворочали воздух, создавая давление на барабанные перепонки, заставляя вибрировать кости. Вокруг него, образуя живой круг, стояли его воины. Я видел, как по их лицам, искаженным не болью, а яростной скорбью, текли слезы, смешиваясь с грязью и потом. Я чувствовал исходящий от них жар – жар чистой, ничем не сдерживаемой жизни, готовой сгореть дотла.

Я стал тенью среди их теней. Плащ впитывал стук моего сердца, гасил каждый шаг, превращая его в дуновение ветра. Я не видел путь – я чувствовал его кожей: вот глубокая, надежная тень от сгоревшего дуба, вот клубящаяся стена дыма, вот мертвая зона в поле зрения двух воинов, чьи взгляды затуманены горем. Я скользил, обтекая пространство, часть этого ада, его тихий, бесшумный призрак. Я просочился между двумя воинами, замер в двух шагах от Шамана.

Он замер, его голос оборвался. Он не видел меня. Но он почувствовал. Древняя магия, что текла в его жилах, содрогнулась от близости мертвого Сердца его народа. Его голова резко повернулась, глаза, белые от катаракты, уставились в пустоту прямо передо мной.

Я не стал говорить. Я просто выдохнул. Вложив в шепот всю ледяную мощь Плаща, чтобы слова проникли прямо в его сознание, минуя уши, холодными иглами вонзились в мозг.

«Завтра. Рассвет. Ржавые Доки. Старый угольный причал. Приходи один. Я верну твое Сердце.»

Я отшатнулся, растворившись в дыму, как раз в тот момент, когда он инстинктивно рванулся вперед, протянув руку в пустоту. Его крик – яростный, полный непонимания и первобытного ужаса – разорвал воздух позади меня. Он не видел угрозы. Он видел видение. Этого было достаточно.

Путь к Цитадели Молотоборцев был долгим. Район пылал. Здесь царствовал иной закон – вибрация тяжелых шагов големов, рев моторов, резкий запах озона и раскаленного металла. Мир стали и порядка, обезумевший от необходимости применить этот порядок через тотальное уничтожение. Я пробирался по верхним этажам, чувствуя сквозь подошвы сапог глухие удары где-то внизу. Плащ гасил свет прожекторов, но не мог погасить жар пожаров, что лизал мою кожу сквозь ткань.

Командора я нашел не в кабинете, а в полевом штабе, развернутом прямо на плацу перед «Кованым Сердцем». Он стоял над картой, освещенной резким светом прожектора. Мир четких линий, металла и неоспоримых приказов.

Я подошел к нему вплотную, нарушая все его представления о личном пространстве и безопасности. Плащ поглощал не только свет, но и тепло – от меня должно было веять ледяным сквозняком пустоты. И он почувствовал. Не звук, не движение. Инстинкт старого солдата, который годами выживал на самой острой грани. Мурашки на его затылке, внезапная сухость во рту. Он выпрямился с такой скоростью, что затрещали латы, и его рука, привыкшая к весу оружия, сама рванулась к рукояти молота.

Я наклонился к его уху. Мои губы не шевелились. Звук рождался прямо в его голове, ледяной иглой.

«Завтра. Рассвет. Ржавые Доки. Старый угольный причал. Я верну твое Ядро. Один. Без этих железяк.» Я чуть отвел голову, давая ему почувствовать ледяное дыхание пустоты у своего виска. «Я мог бы убить тебя сейчас. Но мне нужен мир, а не труп.»

Я отпрыгнул назад, как раз когда он с ревом развернулся, молот со свистом рассек воздух там, где секунду назад была моя голова. Его лицо было не яростным. Оно было бледным от чистейшего, животного ужаса перед тем, что не имело объяснения в его мире логики и стали. Его адъютанты ошарашенно смотрели на него, не понимая, что произошло.

Я уже уходил, перепрыгивая на следующее здание, оставляя позади хаос, который посеял.

Я спустился в тихий, затопленный подвал на нейтральной территории. Вода была ледяной, она впивалась в кожу тысячами игл, заставляя зубы стучать друг о друга. Я прислонился к холодной, облупленной стене, снял плащ и, наконец, позволил себе затрястись. Не от страха. От адреналина, ледяной воды и абсурда происходящего.

Гениальный план. Я, Ворон, чья главная задача – не быть замеченным, теперь собираю тех, кто хочет меня видеть мертвым. Чтобы вернуть им их игрушки. Чтобы остановить войну.

Я посмотрел на свои трясущиеся руки, на свое бледное отражение в черной воде, искаженное рябью, и снова хрипло рассмеялся. Звук был похож на лай больной собаки.

«Хранитель равновесия, мать твою. Лучше бы я просто продолжал воровать кошельки.»

Но где-то глубоко внутри, под слоями сарказма, страха и ледяного озноба, шевелилось новое, непривычное чувство. Не ответственность. Нет, черт с ней. Холодная, ядовитая ярость. Ярость на ту, что превратила меня в свое орудие. И теперь, чтобы разбить ее игру, мне придется играть по чужим правилам.

Я ухмыльнулся своему дрожащему отражению. Завтра будет интересный день.

ГЛАВА 29. РЖАВЫЕ ДОКИ

Рассвет на Ржавых Доках был не светом, а медленным проявлением уродства. Светлеющее небо цвета мокрого пепла выхватывало из тумана остовы кранов, похожие на скелеты гигантских птиц, и маслянистую пленку на воде, переливающуюся радужными разводами. Воздух вонял ржавым металлом, гнилой водой и мертвой тишиной, что исходила от Ядра у меня за пазухой.

Я стоял спиной ко входу на старый угольный причал, чувствуя спиной сквозь Плащ холод проржавевших поручней. Капюшон был сброшен.

Первыми пришли молотоборцы. Тяжелый, ритмичный стук брони по металлу. Я не оборачивался, но знал – Командор пришел не один. С другой стороны, бесшумно, появились лесовики. Я услышал едва заметный скрип натянутых тетив.

Тягучая, враждебная тишина повисла над причалом. Я медленно повернулся. Две группы. Заклятые враги. И у каждого – по паре стражников.

– Мило, – хрипло выдохнул я, окидывая их презрительным взглядом. – Свита решила поболеть за своих чемпионов. Трогательное единство.

Один из молотоборцев что-то прошипел в сторону лесовиков. Тот в ответ оскалился в беззвучном рыке. Напряжение сгущалось, как туман.

– МОЛЧАТЬ! – рявкнул я. И на мгновение повисла удручающая тишина. – Вам нравится ваш ад? – я хрипло бросил в наступившую тишину. – Пока вы друг друга крошите, она вон там, – я кивнул на Гнездо, – доедает то, что вы не успели. Ваш лес. Ваше железо. Ваш город. А вы – просто дрова в ее печке. Мне на вас плевать.

Шаман резко повернулся ко мне, его глаза полыхали. – Ты, ворованный щенок, смеешь…

– Заткнись, дед, – отрезал я, даже не глядя на него. – Твое Сердце у меня. Твоего Бога нет.

Лесовики зароптали, но жесткий взгляд Шамана заставил их замолчать.

Я повернулся к Командору. – И твоего тоже. – Но меня она оскорбила. Обманула, использовала и повесила на меня убийство моего наставника. За эту выходку она мне ответит. Уж я прослежу, чтобы ей было не скучно.

Я швырнул оба артефакта на парапет. Глухой стук Ядра и тихий свет Сердца заставили всех замолчать.

– Я возвращаю ваши игрушки. Не из любви к вам. А чтобы вы перестали быть ее дровами и стали ее проблемой. Ваша война мне мешает. Я иду с ней рассчитаться. Окончательно. А вы – либо продолжаете жечь друг друга и кормить ее, либо на время заткнулись и дали мне пройти. Выбирайте. Но если тронете меня или друг друга, пока я там, – умрете первыми. И ваша смерть станет последним глотком для нее. Так что решайте.

Я закончил. Тишина была густой, как смола.

Командор первым нарушил молчание. Его лицо было каменным. – Ты предлагаешь нам, Молотоборцам, вступить в сговор с этой дикой порослью? На основании сказок о призраках?

– Он говорит правду о ее вмешательстве, – неожиданно проскрипел Шаман, его глаза горели ненавистью, но не к Командору, а куда-то вдаль, к Гнезду. – Земля стонет от ее ран. Но это не значит, что я доверяю тебе, железный червь. Или этому вороватому падальщику.

– Мне ваше доверие как дохлой крысе сгодилось, – огрызнулся я. – Я предлагаю не дружбу. Временное перемирие. Пока я не уберу общую проблему. А потом – режьте друг друга на здоровье.

Один из молодых лесовиков, не выдержав, рывком натянул тетиву. – Мы не будем слушать этого…

Шаман, не глядя, рубанул его посохом по руке. Тот вскрикнул, лук упал на плиты. – Молчи! – прошипел Шаман. – Решение не за тобой.

Командор наблюдал за этой сценой с ледяным презрением. – Перемирие. До первого предательства. – Он повернулся ко мне. – Если это ловушка, твоя смерть будет долгой. А свою магию они будут вдыхать с дымом от горящих деревьев.

Это было не согласие. Это было хрупкое, злое перемирие, скрепленное взаимной ненавистью и пониманием, что иного выхода сейчас нет.

Я развернулся и пошел прочь. Дело сделано. В спину мне молчаливым укором сверлили два взгляда – стальной и древний, как мох.

– Постой, Ворон.

Голос Шамана остановил меня, как крюк зацепивший за плечо. Он был похож на скрип старого дерева на ветру. Я обернулся, уже чувствуя раздражение, подступающее к горлу. Что еще? Счет предъявить? Благодарность высказать?

ГЛАВА 30. ЦЕНА ТИШИНЫ

Я обернулся. Шаман стоял неподвижно, но теперь его стоическое спокойствие казалось натянутой струной, готовой лопнуть. Его пальцы сжимали посох так, что костяшки побелели.

– Твой жест… – его голос сорвался на низкий, гортанный рык, лишенный всякой велеречивости. – Он ничего не стоит, если ты не понимаешь, во что лезешь. Ты несешь ей не нож. Ты несешь обед, – его голос стал низким, как скрежет веток о камень. – Она пришла к нам тогда не просить, а соблазнять. Предлагала построить новый мир на костях тишины. Я помню, как она вела ту девочку за руку. Та была тихой, как рыба подо льдом. А потом… щелчок магического затвора. И тишина стала густой, как кровь. Теперь она хочет взломать эту тишину. И для этого нужен ключ. Из такого же металла. Твой последний вздох, твой страх… он станет отмычкой. Ты не умрешь как воин. Ты сдохнешь как гвоздь в ее ритуале. И твой крик откроет дверь.

Я молчал. Воздух стал густым и липким, как будто его выдохнуло само Гнездо.

– Откуда мы знаем? – Шаман плюнул на ржавые плиты, словно пытаясь выплюнуть горечь тех лет. – Мы не «знаем». Мы это чувствуем в корнях деревьев, что еще пробиваются здесь сквозь асфальт. В воде, что отравлена, но все еще жива. «Приют Безгрешных»… – он исказил губы в гримасе, похожей на оскал. – Логово уродов. Туда свозили тех, кого боялись. Или тех, кто был слишком тих. Двадцать зим назад… привезли девочку. Маленькую. Слишком спокойную. Она не плакала. Никогда. И от этого ее тишина была громче любого крика.

Мое дыхание застряло в горле. Я почувствовал, как влажные пальцы прошлого сжали мое горло.

– Морвенна. Она была не старше тебя тогда. Но в ее глазах уже не было света. Она пришла к старейшинам не с просьбой. С предложением. Не укреплять Глиф. Построить его заново. На идеальной, чистой боли. На страхе, который не испорчен ни криком, ни борьбой. – Шаман зажмурился, будто пытаясь стереть картинку с сетчатки. – Я помню, как она вела ту девочку в подвал. Держала ее за руку. Говорила тихим, ласковым голосом. «Не бойся, я покажу тебе ангела». А потом… щелчок магического затвора. И тишина. Не пустая. А густая, как кисель. И в ней – такой ужас, что стены заплакали кровью, а мы, на поверхности, чувствовали, как по коже ползают мурашки.

Желудок мой перевернулся. Я представил не абстрактную «жертву», а ласковую улыбку Морвенны и маленькую руку в ее руке. Холодный пот выступил на спине.

– Теперь… теперь она хочет все это сломать, – мой собственный голос прозвучал сипло и чуждо.

– Чтобы выпустить то, что стоит за дверью, – прошипел Шаман, и его слепые глаза расширились от ужаса. – Но дверь заперта наглухо. Первым ключом. Чтобы выбить его, нужен второй. Такой же острый. Ритуал разрушения… это не взрыв. Это отражение. Ему нужна такая же жертва. Чтобы твой крик в последнюю секунду ударил в ту же ноту, что и ее молчание. Она не просто убьет тебя, Ворон. Она заточит твой страх, как клинок, и вонзит его в сердце этого мира. Ты идешь не на бой. Ты – живое орудие. Последний гвоздь для ее гроба. Или для нашего.

Тишина после его слов была не отсутствием звука. Она была живым, дышащим существом, которое село мне на грудь, вытесняя воздух. Гнездо Скверны на горизонте больше не было крепостью. Оно было гигантским капканом, и я уже чувствовал стальные зубы на своей шее.

Меня затрясло. Не дрожь, а навязчивая, тошнотворная вибрация, исходившая из самого позвоночника. Это был не страх смерти. Это был животный, первобытный ужас перед тем, чтобы мое «я», вся моя грязная, никому не нужная жизнь, была перемолота в чужой ритуал и использована как расходный материал. Стала чьим-то оружием.

Солнце, поднимавшееся выше, било в глаза, как луч прожектора на допросе. Оно было наглым, обнажающим, беспощадным. Оно вытаскивало наружу весь этот внутренний смрад, не давая спрятаться. Этот свет был неправильным. Он был не для таких дел.

День. Ярый, кричащий день. Он был для толпы, для шума, чтобы прятаться на его глазах. Не для этого тихого, липкого кошмара.

Мне нужно было бежать. Прямо сейчас.

Я резко, почти судорожно кивнул Шаману, не видя его лица. Развернулся и бросился прочь, спотыкаясь, почти падая на неровных плитах. Его слова висели у меня на плечах, цеплялись за пятки.

«…живое орудие… последний гвоздь…»

Я не оглядывался. Я бежал. К тьме. К своей ночи. К своему логову. В немое, слепое подполье, где можно было зализывать раны и где этот вывернутый наизнанку свет не достанет.