Светлейшая

– Карнавал начнется с полета ангела! – сказала ему на ухо Франческа, и Филипп непроизвольно посмотрел вверх.

– Нет! – засмеялась девушка. – Сначала ему надо забраться на колокольню!

– Так карнавал еще не начался? А я-то думал, он уже во всю…

– Кто же может удержаться? Но открытие все-равно будет объявлено!

Шум толпы на площади вдруг резко усилился, послышались крики приветствия. Шато-Рено стал вращать головой, силясь понять причину этого.

– Дож! – сквозь гул толпы услышал Филипп голос Франчески.

На галерею второго этажа Дворца дожей в сопровождении советников, ковыляя и опираясь на посох и чью-то руку, в расшитом золотом наряде вышел Джованни Бембо. Даже издалека было видно, каким дряхлым и уставшим был человек, которого некогда называли Львом Венеции. Теперь он точно не был похож на льва, скорее – на старого, слепого, хромающего пса, за свою верность и по милости хозяев доживающего свой век в тепле и сытости… Но как ни стар он был, дожу все же хватило сил, чтобы приветствовать собравшихся. Это было сигналом к официальному началу праздника.

– Смотри туда! – указала Франческа куда-то в сторону залива. И сначала Шато-Рено ничего не увидел из-за голов, стоящих перед ним людей, но вскоре ему стал виден канатоходец с шестом, который осторожно шел по канату, конец которого был закреплен на колокольне Сан-Марко. Откуда он шел, было непонятно, казалось, он поднимался прямо из воды.

– Он пройдет почти над нами! – сказала Франческа.

– А к чему крепится другой конец? – заинтересовался технической стороной вопроса Филипп.

– В заливе специальный корабль или плот. Веревка привязана к нему.

Толпа меж тем постепенно затихала, по мере того, как канатоходец поднимался все выше. Вскоре на площади воцарилась почти тишина; все стояли, задрав головы вверх, туда, где человек с шестом продвигался к колокольне. Иногда он замирал, ища равновесие, тогда казалось, что его напряжение передается людям внизу. Когда канатоходец прошел половину своего пути, Филипп понял, что ничего страшного не случится, что этот смелый человек – мастер своего дела и подобный трюк ему не в новинку.

Шато-Рено оказался прав – все закончилось благополучно под аплодисменты и рев толпы. Теперь все ожидали полета ангела, и он вскоре свершился: тот же канатоходец, с нацепленными на спине белыми крыльями, на специальных ремнях съехал по канату вниз, раскидывая при этом над толпой конфетти. Карнавал был открыт.

– Куда мы пойдем теперь? – спросил Филипп у своего чичероне.

– Куда хочешь! Теперь можно все!

– Вообще все?

– Вообще!

Вся площадь Сан-Марко пришла в движение. Люди поодиночке и шумными компаниями направлялись кто куда, откуда-то из разных мест доносилась музыка, то там, то здесь раздавались взрывы смеха. Перед балаганами и помостами стояли группы людей поплотнее, с интересом наблюдая за представлениями. И по-прежнему Филипп не видел ни единого человека без маски. Хотя нет, без масок было несколько артистов, чьи амплуа подразумевали их отсутствие и дож, которого должен был узнать народ. Впрочем, при его облачении маска все-равно была бы лишней – не узнать его было невозможно.

Зато всем остальным маски и костюмы, очевидно, давали полную анонимность. Людей больше не сдерживали ни сословные барьеры, ни разница в достатке, ни семейное положение. По писанным и неписанным законам во время карнавала самыми тяжкими считались только две вещи: ношение под костюмом оружия и нарушение чужого инкогнито. Поэтому под масками и в облачении принцесс и благородных дам могли находиться куртизанки и простые белошвейки, а в костюме арлекина – веселить народ почтенный патриций. Под нарочито роскошным нарядом гордого дворянина вполне мог скрываться вожак уличных грабителей, а простенький костюм служанки с мореттой могла носить жена богатого купца или аристократа. И удивительнее всего было то, что ведь все это знали. Прекрасно понимали, что маска – это всего лишь маска, которая не дает никакой информации о человеке, а значит, и все были по-настоящему равны в этом вихрем пролетающем хороводе и танце.

В эти дни не было ни аристократов, ни нищих, ни воров, ни чиновников, ни богачей, ни их слуг, ни рыбаков, ни инквизиторов, а были только маски, владельцев которых рисовало лишь твое воображение, фантазия и твое собственное желание видеть их такими, какими они нравятся тебе. Воздух Венеции в это время насыщался духом свободы, граничащей со вседозволенностью, запахом тайны и интриги, любовью и ревностью, страстью до исступления и куражом и азартом до полного опустошения.

Карнавал был временем, когда немыслимые раньше вещи вдруг оказывались дозволенными, ведь никто не мог спросить с тебя за них. Спросить можно было лишь с маски, а какой с нее спрос? В игорных домах проигрывали деньги, но не унывали: те, у кого их было много – потому что для них они были пустяком, а те, у кого их было мало – потому что привыкли к безденежью. Одни молодые девушки пробовали себя в театральном искусстве, в надежде стать известными, а другие пробовали себя в искусстве куртизанки, в надежде когда-нибудь попасть в знаменитый ежегодный каталог. И тех, и других скрывала маска, и людская молва и презрение не добирались ни до одних, ни до других.

Чопорные дамы и бойкие кавалеры (а уж кем они были – Бог весть) назначали друг другу свидания, отцы семейств флиртовали с незнакомками, а верные жены переставали быть верными, под напором стати и красноречия какого-нибудь арлекина. Рассказывали и совсем уж невероятные вещи, когда, сокрытые под масками и не узнавшие друг друга, муж и жена назначали друг другу свидания и тайком друг от друга приходили на него. Могли ли они потом описать свое изумление, когда в своем любовном приключении узнавали собственную вторую половинку?

Бывали и другие удивительные, забавные, грустные и часто трагичные истории, каковые всегда случаются с людьми, когда всеобщее веселье и непринужденность освобождают их от строгих норм морали и приличий. Сладкий, пьянящий аромат свободы пронизывал все вокруг и менял людей до неузнаваемости. А может, и наоборот, он не менял людей, а делал их настоящими, раскрывал их суть, показывая такими, какими они были на самом деле, когда не было, хоть на время, сковывающих их в другой жизни кандалов традиций, долга, семьи, а была только беззаботность и вседозволенность их желаниям…

…У Филиппа сумасшествие, которое он видел вокруг, сначала вызвало удивление, недоумение и непонимание. Зачем? Вот вопрос, который он задавал себе, глядя на окружавших его людей. Видя бешенные пляски под звуки виол и бубнов, женщин, которых мужчины вели явно не в церковь, взрывы смеха и льющееся рекой вино на открытых террасах таверн, Шато-Рено решил было, что весь карнавал – это один большой костюмированный бордель, где люди теряют свой человеческий облик, навроде парижской толпы во время казни на Гревской площади. Что прекрасного в этом могла находить Алесса? Разве что сами маски и костюмы – они и правда порой были великолепны.

Но вот Франческа была явно не согласна с ним. Она веселилась и радовалась, глядя на представления артистов, жонглеров в клетчатой одежде и акробатов, составляющих живые башни. Она заставила его танцевать. Конечно, не дикий непонятный танец, а вполне пристойный медленный и даже изысканный, когда пары, едва касаясь рук друг друга, совершают галантные поклоны и чопорные вращения. А потом они смотрели уличную пьесу с сюжетом простым и незамысловатым, но которая Филиппу понравилась игрой ее актеров. Он бы посмотрел и еще раз, но Франческа уже тянула его дальше и показывала что-то новое.

В конце концов Шато-Рено совсем помягчал сердцем и решил, что ничего ужасного в этом карнавале нет и что каждый может найти в нем то, что ему потребно: хочет – ограничится артистами и танцами, а хочет – пустится во все тяжкие… Разве причиной этому карнавал? Причина – в самом человеке. И Шато-Рено решил, что все дело в нем самом, что это он не может веселиться вместе со всеми и радоваться, как радуются другие, что это просто его протестантское воспитание пытается противиться карнавалу, не пустить его в себя, как говорила Алесса. Ну, значит, нужно, на время хотя бы, забыть о своем воспитании, как забывают о нем все вокруг! Карнавал у них каждый год, а ничего ведь с ними не происходит – побесятся немного и отойдут. Правда, Филипп тут же подумал, что и так уже стал редко вспоминать о том, что он протестант. Но ничего удивительного, с такой-то жизнью…

Размышления его прервало появление нарядной женщины в зеленых платье и накидке и в маске дамы. За руку ее держал кавалер в маске-вольто с нарисованными на ней желтыми полумесяцами по бокам.

– Какая встреча, любезные маски! – произнесла женщина голосом, показавшимся Филиппу знакомым. – Какое чудо, что мы встретились!

– И вовсе не чудо, – ответила Франческа, – где же нам еще быть?

Шато-Рено с интересом смотрел на даму в зеленом, совершенно ее не узнавая.

– Это же Джулия! – сказала ему на ухо Франческа. – Мы знаем платья друг друга!

Филипп поклонился и, взяв руку госпожи Фроскезе, поцеловал ее, а в это время заговорил ее спутник:

– Как вам это мероприятие, друг мой? Я нахожу, что ничего великолепнее в жизни не видел.

Тут уж у Шато-Рено сомнений не осталось – Рошфор. Он говорил, что собирается посетить открытие карнавала, но не говорил с кем.

– Мероприятие крайне занимательное, – ответил Филипп, – я как раз пытаюсь понять его и начать им жить, как посоветовала мне супруга.

Все засмеялись, и в это время к ним подошел человек весь в черном и в такой же как и у Шато-Рено маске-бауте. Единственным его отличаем от Филиппа было небольшое синее перо на шляпе.

– Разрешите, уважаемая маска, – поклонившись, обратился к Филиппу незнакомец, – пригласить вашу даму на танец?

Шато-Рено с удивлением переглянулся с Франческой, но не придумал, что возразить на эту вежливую просьбу. Франческа тоже не сказала ничего против, и потом – ведь это был карнавал…

Рошфор с Джулией также отправились танцевать, а незнакомец взял Франческу за руку и подвел к другим парам, элегантно танцующим под мелодичные стоны альтов и скрипок. Их легкие изысканные па и повороты были красивы, и Шато-Рено, наблюдая со стороны за сестрой Алессы и незнакомцем, испытал нечто вроде ревности и даже тревоги, словно почувствовав в этом человеке опасность. Вот только опасность для кого?

Медленный танец кончился, виолы, альты и скрипки заиграли что-то простое и быстрое, и пары стали отплясывать совсем другой танец, названия которому Филипп не знал. Собственно, и пар больше никаких не было, а был всеобщий хоровод, когда все танцевали со всеми.

Незнакомец подвел Франческу обратно к Шато-Рено.

– Я благодарен вам и вашей даме, что не отказали мне в танце, – поклонившись, произнес он. – Вы доставили мне невообразимое удовольствие…

Шато-Рено поклонился в ответ на благодарственные слова незнакомца и хотел уже сказать что-нибудь любезное, но тут женщина в маске дамы и в зеленом платье со своим спутником в вольто, держась за руки, подлетели к ним.

– Пойдем с нами, маска! – схватила Джулия Франческу и увлекла с собой в веселящийся, танцующий и прыгающий вихрь, дав ей лишь на секунду бросить взгляд на Филиппа.

– Кажется, вашу даму похитили более бесцеремонно, чем я, – произнес незнакомец.

Казалось, он улыбается под маской. Его голос был глубок, приятен и Филиппу еще показалось, что произношение у него немного не местное. Совсем чуть-чуть, еще три месяца назад он бы этого и не заметил.

– Да уж… похищают здесь, не стесняясь…

– Впрочем, как и везде. Просто во время карнавала можно еще и не соблюдать условности… Но раз мы оба сейчас одни, не согласитесь ли вы принять мое предложение и присесть за столик этой таверны. Она называется «Мышелов», в ней подают отличное вино.

– С удовольствием, – ответил Филипп, который был вполне не прочь прийти в себя от свалившихся на него суеты и впечатлений.

Все столики были заняты, но им, как видно, повезло – из-за одного столика, с которого хорошо было видно, как танцуют, прямо перед ними поднялись двое каких-то господ и отправились по своим делам. Запыхавшийся и взмокший хозяин с приклеенной усталой улыбкой и ошалевшими от беготни глазами подал вино, разлил его в бокалы и бросился обслуживать других клиентов. Филипп тут же оценил удобство маски-бауты, которая позволяла есть и пить, не снимая ее. А вино и в самом деле было неплохое, оно напомнило ему Альбезе, которым в Бриндизи совсем недавно угощал своих пленников комендант Рамирес.

Франческу Филипп то находил взглядом, то снова терял, как и Джулию с Рошфором. Незнакомец же меж тем учтиво спросил:

– Вы гость на карнавале, или житель этого славного города?

– Вероятно, все-таки гость, – ответил Шато-Рено, – но живу давно, так что считаю себя уже вполне местным.

– У меня та же ситуация. Я уже так давно в Венеции, но… Своим здесь вообще стать очень сложно, настоящие венецианцы всегда распознают в вас иностранца.

– Мне показалось, что у вас нездешнее произношение… Совсем чуть-чуть.

– Да? Пожалуй, вы правы. Но у вас тонкий слух… А вот вы говорите, как коренной венецианец, видимо у вас способности к языкам.

– Спасибо…

– Когда я приехал в Венецию… тогда тоже начинался карнавал. И я его не понял сначала. Но потом он увлек меня, как и сам город… Я, знаете ли, побывал кое-где и посмотрел немало городов, но Венеция… Ее нельзя даже сравнивать с другими, она проходит по совсем другому каталогу, в котором есть только она, одна, ослепительная, единственная…

– Похоже, вы влюблены в этот город?

– А вы? Разве нет?

– Пожалуй… – согласился Шато-Рено. – Меня с ним многое связывает.

– Мы быстро обрастаем привязанностями… – говорил незнакомец и в голосе его слышалась какая-то грусть или печаль. Из кухни «Мышелова» доплывал до столиков сладкий чад готовящегося на огне мяса, мимо их стола то и дело проходили люди, смех и звуки музыки доносились сразу с разных сторон. А глубокий голос незнакомца продолжал мягко и завораживающе литься из-под маски:

– Да… Венеция и ее обычаи удивительны. Разве видели вы еще где-нибудь подобное? Смех, веселье, маски, полная вседозволенность… А вокруг вода… лодки… На моей родине тоже есть праздники и народные гуляния, но такой атмосферы нет и близко.

– Можно ли спросить, где ваша родина?

– Конечно. Я родился во Франции.

– Так мы с вами соотечественники?

– Вы тоже француз? Впрочем, что я удивляюсь – наших соплеменников здесь много. Ищут денег, службы, развлечений…

– Чего же искали вы?

– Я?.. Я… – задумался незнакомец. – Больше все-таки службы. Хотя, можно ли ее разделить с деньгами и развлечениями? А чего искали вы? И что нашли?

– Я ничего не искал. Когда я ехал сюда, мне ничего не было нужно…

– Но вы сказали, что теперь вас многое связывает с этим городом, значит, что-то вы все-таки нашли? Любовь? Спокойствие? Быть может, прощение?

– Прощение?

– Да, прощение. Иногда человеку нужно простить самого себя.

– Какие-то вещи не подлежат прощению, только забвению.

– Наверное, вы правы, – согласился незнакомец, слегка покивав головой. – Но все-таки я думаю, что нельзя быть через-чур строгим к себе. Человеку свойственно заблуждаться и ошибаться, ему свойственны слабости… Иногда ему невозможно противостоять им. Посмотрите вокруг! Люди сбрасывают с себя оковы, поддаются искушениям и совсем не мучают себя… Карнавал выписывает им индульгенцию за их грехи, и они так просто и незамысловато им предаются…

– Они в масках. Маска скрывает их грехи от других.

– Похоже, маска скрывает их грехи и от них самих… Но ведь вы не такой, не так ли? Вам маска не поможет договориться с совестью… Или поможет?

Филипп не отрываясь смотрел на маску странного человека, туда, где из ее прорезей так же безотрывно глядели на него глаза незнакомца. Время вдруг исчезло и за столиком «Мышелова» остались только два взгляда, бесконечные, внимательные, умные; два взгляда, как два сцепившихся скрещенных кинжала в крепких руках.

– Извините, если я был бестактен, – наконец с сожалением сказал незнакомец и опустил взгляд. – С малознакомым человеком это тем более недопустимо…

– Я действительно с вами незнаком.

– Не совсем так, господин де Шато-Рено. Заочно вы меня знаете и даже очень хорошо…

Филипп ждал, что тот еще скажет и молчал. Он пытался понять, что происходит, но пока понимал только, что встреча с этим человеком не случайна. А он сегодня без оружия…

– Давайте, я представлюсь, – снова заговорил незнакомец. – Вы меня знаете под именем господина Николо… Вы удивлены?

– Не буду скрывать… – ответил Шато-Рено, а сам похолодел от мысли, что если его выследили, то сделать это могли только от дома Алессы. Должно быть, напряжение, в котором застыл Филипп, стало видно его собеседнику, а быть может, он просто догадался, потому что поспешно произнес:

– Нет, нет, господин де Шато-Рено, вам не нужно волноваться. Ни вам, ни вашей жене ничего не угрожает. Я вообще считаю, что близкие и дорогие нам люди должны быть вне игры. Так правильно.

– В наших играх нет правил… – хмуро произнес Филипп.

– Это правда. Но правила есть у нас! Во всяком случае должны быть… Чтобы не пришлось потом придумывать, как простить себя.

– Значит, вы играете по правилам? – спросил Шато-Рено.

– Стараюсь. Не всегда это получается в полной мере – увы, таково наше занятие… Думаю, вы меня понимаете. Но в нашем случае могу поклясться всем, что мне дорого – вашей семье ничего не угрожает! Хотя я, право, удивлен, что вы не увезли свою супругу… куда-нибудь подальше от здешних дел. В ее-то деликатном положении.

– Она отказалась, – осторожно ответил Филипп. – Наотрез.

– Вот как? Видимо, она очень любит вас… Это прекрасно. Но повторюсь, с моей стороны ей абсолютно ничего не угрожает. Скажу больше, при случае я первым готов защитить госпожу де Шато-Рено от опасности.

– Как-то не очень верится, если честно… Слишком любезно с вашей стороны.

– А почему должно быть по-другому? Вы с господином Рошфором достойные противники, таких нужно уважать и ценить. Как говориться: давние враги – это почти друзья.

– Не готов с этим согласиться…

– Быть может, у вас было мало врагов? Или они были малодостойными людьми?

– У меня было достаточно врагов… И они были всякими.

– Высшая доблесть мужчины – иметь достойного врага… В лице господина Рошфора и вашем я их получил.

– Как вы меня нашли? Вы следили за мной? Откуда?

– От дома госпожи Галли, разумеется. Мне подумалось, что вы захотите посмотреть на открытие карнавала.

– А зачем вы искали встречи со мной?

– Ну вы же искали встречи со мной, – усмехнулся господин Николо, – почему бы и мне не пожелать встречи с вами? Всегда хочется узнать противника получше, понять, что он за человек. О господине Рошфоре я знаю достаточно, а о вас очень мало. В Кьодже нам не удалось поговорить, вы не дождались меня… А тут – нейтральная территория, так сказать.

– Какая же она нейтральная? Ваша команда наблюдения, двое мужчин, что уступили нам место…

– Вы очень догадливы… Тем лучше. Кстати, о догадливости. Ответьте мне на мучающей меня вопрос: как вы с Рошфором пришли к выводу, что господин Николо и Ломбарди – одно лицо? Как вам вообще пришло в голову, что Ломбарди жив?

– Так… Мгновенное озарение, конкретики мало. Ну… пропал, но трупа не нашли. Скрывал часть дел от подчиненных… имел еще одну команду, о которой не знали остальные… Забрал свой архив перед исчезновением. Опять же, все, по кому работали ваши люди, исчезли, разве это не странно? Но главное, вы знали Ювальта и Кеведо до исчезновения.

– Даже и спрашивать не буду о том, как вы все это узнали – уверен, все-равно не ответите. Все, что вы рассказали уже не имеет значения, а раскрывать источники информации неразумно… Нет, я не собираюсь выведывать ваши тайны и все, что касается наших сегодняшних дел. Еще раз повторю, мне просто хочется понять, что вы за человек, что вами движет. Ведь вы не всегда были шпионом. Как вы им стали?

– Как все ими становятся, наверное. Как им стали вы…

– Со мной-то все просто… Рошфор наверняка рассказывал вам историю молодого аббата Лаффита, которого отец Жозеф пригласил в свою организацию.

– Ну и у меня примерно также, только вместо отца Жозефа был сам Рошфор.

– А почему вы согласились?

– Я согласился не сразу… Сначала Рошфор помогал мне в моих личных делах. Это было довольно увлекательно… Взамен я помог ему в его заботах. Потом вернулся к себе, понял, что скучаю по всем этим делам… А потом меня собрались женить.

– Вот как? – засмеялся господин Николо. – Кто же посмел?

– Моя сестра, Луиза. Так что у меня был выбор: идти под венец или идти в шпионы.

– И вам понравилось быть шпионом…

– Чем-то ведь нужно заниматься.

– А почему, простите, вы не поступили на королевскую службу?

– Тоже по личным причинам. Если хотите… я обещал этого не делать.

– Дороги, которые мы выбираем… – покачав головой, грустно и как-то мечтательно произнес господин Николо. – Порой они приводят нас к неожиданным, немыслимым решениям…

– Ответьте и вы мне на вопрос. Про прошлое…

– Вероятно, про то, как я дошел до жизни такой? – усмехнулся господин Николо.

– Да. Вы француз. Почему вы работаете на испанцев?

– В Венеции полно французов, почему вас не удивляет, что они работают на венецианцев?

– Венеция – наш союзник, а Испания – враг.

– Чей враг? Не мой, это точно.

– Но разве вы не чувствуете за собой измены?

– Вы считаете меня предателем?.. – серьезно и, как показалось Филиппу, огорченно спросил господин Николо. – Кого же я предал? Короля? Но ведь я не служил ему. Отец Жозеф нанял меня на службу. Себе, лично! Если наемный рабочий уходит от одного хозяина к другому, он что же, предатель? Я служу, сообразуясь с собственными целями и желаниями… И поверьте, – голос господина Николо стал словно упрашивающим, – все что я делаю, я делаю не только ради денег…

– И все же мы не должны забывать, кто мы и где родились.

– Я не забываю, кто я и где родился! Но помнят ли об этом другие? Аристократы, торгующие родиной направо и налево! Купцы, ведущие дела с врагами! Крестьяне, которых пафосно называют народом и которым все-равно, кому платить налоги: своему королю или чужому! Да и сами короли! Всегда ли они помнят о долге? Так кому быть верным? Ответьте.

– Вы почти процитировали Рошфора. Он тоже так когда-то говорил мне.

– И он по-прежнему верен своей службе? Отцу Жозефу? А если ему предложить нечто другое, более заманчивое?

– Что, например?

– Не знаю… Что ему нравится? Деньги, власть, слава… Он не согласится перейти на нашу сторону?

– Спросите об этом у него.

– А вы? Вы согласитесь?

Филипп ничего не ответил, и снова два взгляда встретились, как два скрещенных кинжала. Но на этот раз молчание было недолгим.

– Знаю, что не согласитесь, – задумчиво произнес господин Николо. – Значит, игра будет продолжаться… Вы с вашим другом нанесли нам серьезное поражение, сорвали наши планы. Я, правда, не до конца понял как… Вероятно, господин Кеведо слишком заметная фигура. И слишком засвеченная, я сделаю из этого выводы.

– Почему вы решили, что ваши планы сорвали мы? Почему не местные специалисты? Это вроде бы их дело.

– У меня нет всей информации, но та, что есть, позволяет сделать вывод, что вы приложили к этому руку. Не будь вас, местные службы еще не проснулись бы, а тем более не начали за нами охоту. Вы осложнили нам жизнь, но я не в обиде – такова игра. И кстати, я на самом деле рад, что вы вернулись живым из этой морской экспедиции и плена. Всего за день фантастические рассказы о вас и ваших друзьях разлетелись по всей Венеции.

– Правда гораздо скромнее.

– Правда всегда скромнее… Итак, мы расстаемся противниками, но хочется верить, что не врагами. Я обещаю, что в отношении вас и тех, кто вам дорог я буду действовать, соблюдая свои правила и свои понятия о чести. Уверен, что и вы будете вести честную игру. Впрочем, в Венеции нет людей, которые мне важны больше, чем успех дела, так что можете поступать, как вам заблагорассудится.

– Я не могу вам обещать, что ни я, ни кто-нибудь из моих друзей не убьем при случае вас или еще кого-нибудь… – мрачно произнес Шато-Рено. – Вы ведь – не вне игры.

– Нет, нет, – вежливо заверил Филиппа господин Николо, – конечно, я не призываю вас к такому… Хотя и жаль. Но это борьба, где ставки невероятно высоки и где кроме нас есть еще много игроков! И их ставки покрупнее наших… Прощайте, господин де Шато-Рено. Если в ближайшее время отправитесь во Францию – передавайте привет отцу Жозефу.

С этими словами господин Николо бросил на стол монету, сделал легкий поклон, быстро встал и пошел прямо в веселящуюся толпу. Уже через секунду Филипп потерял его из виду, а еще через секунду к столику подбежала Франческа.