Полная версия
Илья открыл дверь машины, медленно поднялся в кабину, холод кресла проник сквозь джинсы. Матрос захлопнул дверь. Прислушался. Внутри кабины воздух сохранял ночной холод, изо рта шёл пар. Пахло бензином, старой резиной и прогнившими досками. Пальцы несколько раз пробежались по холодным бугристостям задней части черного руля.
Как счастлив и горд был отец в то время! Специально для “Газика” хозяйственный Макар Куваев пристроил к дому гараж и уже в гараже, он убрал задние широкие колеса у подметалки и заменил их на нормальные. Для лучшей плавности хода отец заменил пакеты рессор, а отсутствующий пол заменил листом фанеры. Поменять проводку, заварить кузов и крылья, поменять выхлопную систему, наладить тормоза, прошприцевать кузов не составило большой проблемы для хозяйственного Макара. Проблемы начались позже.
Илья медленно вышел из машины, открыл капот. Взгляд упёрся в потемневший мотор.
В 1982 году, когда умер Лёнька, его заменили кагебешником. Начались проверки, инспекции, ревизии. Когда наверху узнали, что предназначенный к списанию “Газик” попал в частные руки, то, чтобы избежать возможного административного порицания просто попёрли из органов Макара Куваева. Никто даже не потрудился посмотреть на квитанции.
У мотора всё было на месте, не хватало только аккумулятора.
Где же он?
Илья зашёл за “Газик”, туда, где невидимые для постороннего глаза, находились полки. Там отец хранил запчасти. Илья боком пролез за машину, раскрытые веером пальцы шарили по полутемным полкам.
Для отца – это было начало конца. Жизнерадостный оптимист превратился в желчного пессимиста. Хозяйственность отца закончилась.
Тебя бы ни за что так пнули, ты бы ещё не так обиделся бы!
И самое главное, что умеренно выпивавший раньше отец начал пить всё больше и больше.
На полках было свалено много всяких винтиков, болтиков, ключей, отвёрток, штангенциркулей, старых свечей зажигания, шлангов, гвоздей, шурупов. Аккумулятора нигде не было.
Куда ещё можно засунуть аккумулятор?
Илья вылез из-за машины и снова подошёл к открытому рту капота. Раскрытый зев машины чернел в полумраке гаража. Словно, хотел кого-то заглотить. В черноту отверстия молча, смотрел матрос.
Сначала он пил от тоски. Потом – чтобы расслабиться. Потом – по привычке. Или Бог ещё знает почему. И, в конце концов, он пил, потому что уже не мог не пить. Никакие разговоры, увещевания и внушения не помогали. Гипноз, “торпеды”, поездки к знахаркам стараниями матери и взывания к Богу эффекта не оказали. Отец пил, потому что хотел пить.
Нет, он не пил, он просто медленно делал то, на что быстро не решался – он убивал себя.
Ну, где же этот чёртов аккумулятор?
Илья снова полез за машину.
Самая нижняя полка, которую он ещё не проверил, была заставлена большим куском фанеры. Таким большим, что, для того, чтобы её отодвинуть, нужно было хоть чуть-чуть выпихнуть машину из гаража.
А разве ты себя сейчас не убиваешь из-за бабы, которая тебя бросила и даже не удосужилась написать об этом?
Кто додумался впереть эту фанеру сюда?
Илья быстро подскочил, мысок чёрного ботинка саданул по покрытой пылью фанере.
“Кри-и-и”, хрустнула, но выдержала фанера.
Матрос подскочил, уперся двумя руками в заднюю дверь “Газика”.
“Так! Так! Так!” – в ярости долбил Илья пяткой.
Фанера сломалась. Матрос наступил на ставшее покорным дерево, сложил его пополам, отодвинул. Внизу стоял покрытый слоем пыли и паутины аккумулятор.
А что ещё делать человеку, которого выбросили на помойку, как собаку?
Илья с усилием выволок тяжёлый блок аккумулятора на некрашеные доски пола перед машиной. В гараже царил полумрак. Матрос поднял взгляд – у открытых ворот света было больше.
Он дотащил аккумулятор до самой двери, почти на улице осмотрел свинцовые контакты. Потрогал – они не шатались. Отвинтил пластмассовые пробки, посмотрел внутрь, стараясь определить уровень воды. Но ничего не увидел.
Тогда он вернулся в гараж, поискал среди разбросанного хлама на полках, и нашёл небольшую канистрочку. Такую, какую обычно используют для дистиллированной воды. Отвинтил крышку, понюхал. Похоже, это была вода. Матрос долил воды до уровня, завинтил крышечки.
Теперь бы было неплохо его зарядить!
Матрос опять подошёл к полкам, наощупь нашёл какие-то спутанные провода. Выволок это богатство поближе к свету. Ему удалось быстро распутать провода, над полками отец приспособил две розетки. И через минуту аккумулятор уже был поставлен на зарядку. Илья встал перед машиной, чуть сбоку.
А что ещё он мог сделать с этой списанной тачкой? И не подаренной, а купленной, между прочим, на свои кровные? На помойку что ли её выбрасывать?
Илья подошёл к выходу из гаража. С улицы во мраке гаража было ничего не видно. Лишь красный глазок заряжающего устройства тревожно светился в темноте.
День еле-еле дополз до конца. Без пяти семь матрос уже стоял у калитки дома. К полвосьмого к дому Ильи подкатила новенькая чёрная БМВ “пятёрка”. Два коротких сигнала, но Илья не прореагировал. Пока Григорий лично не вышел из машины, матрос не обращал на его гудки никакого внимания.
– Ты чо? Оглох что ли, мареман! – огромная ручища Григория гостеприимно распахнула переднюю дверь пассажира. – Гони сюда!
– Твоя? – растерянность сменилась восхищением.
– Моя.
– Слушай, неплохо.
– Я знаю, брат, что неплохо. Как говорится, лучше быть здоровым и богатым, чем больным и бедным.
– И почем тебе такая красота вышла?
Григорий усмехнулся и промолчал. Потом он добавил: – Давай не будем о больном?
– Давай, – Илья погрустнел.
Похрустывая на мелких камешках, Григорий осторожно развернул машину, “пятёрка” рванула через Калинов мост вверх по холму. Через три минуты друзья уже подъехали к Дому Культуры “Птички”, но не остановилась возле него, а проехали чуть дальше – туда, где раньше была общепитовская столовая. Сейчас столовая исчезла, на её месте было кооперативное кафе. Прежние огромные стекла заменили на небольшие стеклопакеты, безликим раньше бетонным ступеням уют придавали резные поручни из жжёного дерева.
Григорий заглушил машину, друзья вышли. На площадке перед кафе уже стояли другие машины. Все новенькие.
– Народ уже подтянулся, – подмигнул Григорий.
А что он мог тогда сделать? Что ему нужно было делать? Даже если этой гребанной квитанции у него никто не спросил? Если списали в архив, и даже не выслушали? Ты-то вот тоже носишься с ней, как дурень с писанной торбой, а она, между прочим, тебя бросила!
В бывшей столовой общепита прямо за новыми дверями тёмного дерева выложили кирпичную полуарку, за которой виднелась стойка бара. Высокие хромированные стульчики с небольшими сиденьями, хромированные подножки для ног, импортная стереосистема с негромкой музыкой. За стойкой сновали бармены в белых рубашках и чёрных пиджаках.
– Слушай, это что? Это же было общепитом? – не смог скрыть удивления Илья.
– Было, да сплыло. Теперь это наше.
– Чьё наше? В смысле твоё?
– Не моё, но наше, – хмыкнул Григорий ничего не понимающему другу, – кроме меня есть ещё тут пара хозяев, вот и обустраиваем.
– Красотища!
– Дa ты проходи, не стесняйся, – огромная ладонь похлопала матроса по спине.
Илья прошёл через ещё одну полуарку туда, где теперь располагался небольшой зал. Девять богато сервированных столиков были распределены в три ряда. В дальнем углу от входа возвышалась небольшая сцена, с установленной на ней музыкальной аппаратурой. Огромные колонки, импортные музыкальные инструменты, музыканты о чём-то тихо переговаривающиеся.
Ни хрена себе встречка! Почище, чем в “Метрополе” будет!
Некоторые столики ближе к входу были заняты огромными короткостриженными качками, сидящими со своими девчонками, столик напротив сцены был свободен. Илья замешкался. Григорий слегка подтолкнул: – Нам туда!
Илья недоверчиво опустился на стул, взгляд скользнул по залу. Большинство ребят были знакомы матросу. Была тут и Дина, она о чём-то болтала с незнакомой матросу подружкой.
– Привет! Привет! Здорово! – потянулись приветствовать Григория и Илью. Матрос жал руку старым знакомым, гигант Гриша, выдающийся габаритами даже среди совсем не хилых качков, знакомил Илью с новыми ребятами. После того, как знакомится уже было не с кем, Григорий встал со своего стула, плеснул водки матросу и себе, и с наполненным лафитником поднялся. Небольшой зальчик затих.
– Ну чо, мужики? За встречу! – сказал Гриша и, чокнув лафитник матроса, вбросил в себя содержимое стопки.
– За встречу! За встречу! За встречу! – загомонили ребята со всех сторон, по залу прокатилась волна ударяющегося между собой стекла.
Захватив в рот лист сельдерея, со стоящего на столе оливье, Григорий махнул рукой терпеливо ждущим музыкантам. Тут же грянуло профессионально поставленными голосами: “К нам приехал, к нам приехал Илья Макарыч дорогой!”.
Широченный Гриша подтянул к себе оливье, навалил салату себе, не забыв при этом шмякнуть несколько огромных ложек на тарелку Ильи. На салат на своей тарелке здоровяк кинул закусочки из красной рыбы, холодца и копчёной колбаски. Плеснул водки Илье, себе. Чокнул стопку матроса. Вбросил в себя водки. Набил рот закуской.
Вот же бля ребята отдыхают! А на камбузе картошка жаренная – это был праздник!
Музыканты тем временем не стояли без дела. И сразу после приветственной песни начали: “Я пью до дна за тех, кто в море… “.
Григорий налил ещё. Водка чередовалась с “Тархуном”, коньяк “Наполеон” польского производства – с “Пепси-колой”. Люля-кебаб, шашлыки, цыплёнок табака, салатики, икорочка. Короче, началось застолье. Григорий наливал, произносил тосты, пил, ел. Гости смеялись, пили, закусывали, подходили к их столику, произносили тосты, чокались с Гришей и с Ильёй.
– Слушай, Гриш, откуда всё это? Это же каких денег стоит? – спросил захмелевший матрос.
– Не боись, уплочено, – казавшаяся игрушечной в руках гиганта вилка стучала по дну тарелки, полной салата из крабовых палочек.
– Как это уплачено?
– Фирма платит, понимаешь?
– Какая фирма?
– Вот же чудила ты какой, чего тут непонятного? Приглашаю я тебя.
– Так, а кто платить будет? – в тот момент денежный вопрос казался Илье очень важным.
– Да ладно тебе! – отрезал гигант. – Заладил: бабки, да бабки! Ты с друзьями, понятно тебе? – Гриша икнул. – Короче, сейчас не время про это базарить! Если хочешь, я тебе отдельно эту тему проясню.
– Ты по прежнему адресу в Мизейкино живёшь? – сменил тему матрос.
– Нет, ищи меня здесь, в спортзале Дома Культуры. Я почти всё время там торчу, а дома бываю только ночью. Если бываю, – хмыкнул набитым ртом Гриша.
Чего же я пропустил в этой жизни?
Музыканты знали своё дело. Хорошее исполнение, профессиональные вокалисты.
Взгляд матроса свободно плавал по залу, пока неподвижно не остановился на белой надписи “Yamaha” на чёрном синтетизаторе музыкантов.
А мне в детстве мать купила пианино. Темно-коричневый полированный ящик стоял в доме и повергал меня в благоговейный трепет. Вот только трепета этого хватило на год прилежности в музшколе и на год отлынивания. После того, как я поступил на филфак, пианино продали. Какой марки было это пианино?
Матрос старался вспомнить. Но название, которое вертелось на языке, никак не хотело материализоваться.
Да как же называлось это чёртово пианино?
– Ну как тебе встреча, Илюха? – блестя глазами с красноватыми прожилками, спросил Григорий.
– Высший класс, Гриш!
– А чего не ешь? Не пьёшь? Чего грустный сидишь? Давай, накладывай! – заботливый Гриша вываливал в тарелку Ильи какие-то закуски, салаты, балыки. Потом плеснул ещё водки себе и Илье, и не дожидаясь матроса со словами: “Ну будь!”, вбросил содержимое рюмки в себя. Подцепил чего-то со стола, челюсть-кувалда с сальными губами на потном лице ритмично задвигалась.
К их столику подошёл молодой человек. Это был Фрол. Ниже чем Илья, с клиновидной бородкой на узком лице, явно выделявшейся из общего спортивного фона присутствующих, и лихорадочным взглядом неспокойных глаз. Они учились вместе в школе, потом Илья поступил на филфак, а Фрол пошёл учиться на курсы метрдотелей со знанием английского языка.
– Здоров, Илюх! С прибытием!
– Здоров, Фрол. Спасибо!
– Какую тебе встречу, мареман, закатали!
– Да, встреча что надо.
Интересно, кто кроме Гришки за неё заплатил?
– А я тебя на кладбище видел, не подошёл только. Кто тебя знает, может ты ещё к ней чего-то чувствуешь? Хотя бабам верить нельзя, – Фрол сел за стол. – Ни на грош.
– Кому верить нельзя? Это ты о чём? – подплыла к столу жгучая брюнетка. Она когда-то училась в школе вместе с Гришей. Звали её Руфина.
– Это я про жену Харитона, – ответил Фрол.
– Жену? – Григорий посмотрел на Фрола осоловевшими глазами. – Какая она ему нах жена?
– А кто она ему тогда? – вступилась Руфина.
– Не знаю кто. Это в принципе не моё дело. Сожительница, наверное, – буркнул Григорий.
– Как это не жена? – насторожился Илья.
– Слушай, давай не будем об этом, – проворчал здоровяк и плеснул водки всем троим.
– А почему не будем? Это какой-то секрет, который все от меня скрывают? – раздражился Илья. Хотя, повода для этого не было никакого. Может быть, это был излишек выпитого?
– Да нет тут никаких секретов, Илюшенька. Иринка была ему женой, – проворковала Руфина.
– А ты у них на свадьбе гуляла? – пьяно настаивал Григорий. – Ты вот мне тогда ответь!
– Нет, не гуляла, – почему-то опустила глаза Руфина.
– А ты, Фрол, на свадьбе у Харитона гулял? – здоровяк продолжал допрос.
– Нет, – Фрол выдержал пьяный взгляд Григория. – Но я с ним работаю и знаю, что он за мужик.
– Ну, это мы все знаем. И нечего тут агитировать! – огрызнулся здоровяк.
– Да, – включилась Руфина, – Харитон – очень хороший человек.
Так была свадьба или нет? И зачем она тогда написала это дурацкое письмо?
Помутневший взгляд Григория плавал в пространстве, пока не остановился на Дине. Она с подружкой сидела за другим столиком. Он поманил обеих жестом ладони. Подошла застенчиво улыбающаяся Дина и её серьёзная костлявая одноклассница. Вместе с девушками к столику подошли несколько качков.
– Чего одни сидите? Проходите, садитесь, мы тут общаемся, присоединяйтесь…, – пробормотал Григорий.
– Ну как тебе, Илья? – обратилась Дина к матросу.
– По высшему разряду, Дин.
– Хороший он! Да, он хороший, базара нет, – продолжал буровить перебравший Григорий. – Только когда спит зубами к стенке!
– О ком это вы? – полюбопытствовала Дина.
– О Харитоне, – сухо ответил Фрол.
– А, – сказала девушка и потупила взгляд.
В разговор вступил один из качков: – Харитон – нормальный мужик. Потому что он не только о себе думает…
– Как это? – дернулся Григорий.
– А так! Церковь кто построил? – отчеканила Руфина.
– Он? – удивился Илья.
– Да, он, кто ж ещё? – снова подключился к разговору Фрол.
– Он и церковь построил, и священника привёз. И дорогу, между прочим, до церкви он тоже на свои бабки заасфальтировал, – продолжил качок.
– Не до церкви, а до гранитного цеха, – пьяно процедил Григорий.
– Гриш, какая разница? Народ-то в церковь ходит по асфальту, – голос Руфины приобрёл воркующие нотки. Она прибавила, – по его асфальту…
– Да я чего? – хмыкнул Григорий. – Я ничего не говорю. Конечно же, он всё это построил для народа! Без базара! Ленин и теперь живее всех живых! А Харитон – продолжатель ленинской заботы о народе… Бугога! Не смешите мои лапти!
Дина не слушала полупьяный разговор, взгляд был направлен в пустоту.
– А ты что думаешь, Дин? – спросил Илья.
Девушка слегка пожала плечиками.
Музыканты отыграли своё, собрали аппаратуру и исчезли. Несколько особенно пьяных качков потянулись вслед за музыкантами. В зале наступила тишина, перебиваемая лишь голосами спорящих. Потом в зал втащили колонки из бара и поставили “Ласковый май”.
– А могли они потихоньку расписаться и никому об этом не сказать? – почему-то спросил Илья.
– Потихоньку? Это как? – пьяный взгляд здоровяка упёрся в матроса. – Харитон не такой мужик, чтобы что-то делать потихоньку.
– А может они хотели тайком в свадебное путешествие отправиться…, – настаивал на своём захмелевший Илья.
– Они бы отправились, но не тайком, – хлопнул широченной ладонью по столу Григорий. – Понятно, тебе, мареман? Они бы… туда… отправились бы… ик, – доверительно икнул здоровяк, – просто… ик… взяли бы и отправились…
Чтобы расшевелить заболтавшихся мужиков, девчонки попросили поставить Талькова “Чистые пруды” и объявили это белым танцем. Руфина вытащила из-за стола заметно пошатывающегося Илью. Он с трудом повёл её, еле удержался на ногах, вцепился ей в талию. Девушка улыбалась.
– И как там, на флоте? – с придыханием спросила девушка.
– На флоте? Хорошо…
– И чего ты расскажешь после трех лет службы, морячок?
– За пять минут не перескажешь.
– А есть чего пересказывать?
– Как не быть, конечно, есть.
– Так, может, встретимся и расскажешь?
– Конечно, давай… встретимся.
– Ты всё там же живёшь у мамы в Иванково?
– Да, второй дом от площади, сразу за домом Дины.
Музыка закончилась. Лёгкая улыбка промелькнула на губах девушки, Руфина понизила голос: – Как раз насчёт неё я хотела тебе кое-что сказать.
– Что?
– Подожди, Ильюшенька, всему своё время. Я к тебе заеду, и обо всём поговорим. Спокойно.
– Хорошо, заезжай, знаешь, где живу.
Матрос сел за стол. Кто-то поставил Владимира Преснякова.
…Я не ангел, я не бес, я усталый странник,
Я вернулся, я воскрес и в дом твой постучал.
Ты открыла очи мне сонным утром ранним.
Прислонился я к стене и шёпотом сказал: …
Вот только одного я не понимаю: за каким хером она мне написала, если была замужем? Да даже если бы она не была замужем, всё равно, непонятно зачем ей было писать. Она же жила с ним.
Стало почему-то грустно, что-то давило за грудиной. Или это была водка?
На какой собачий мне всё это нужно теперь? Теперь, когда ничего невозможно изменить? Написала, и написала.
Песня продолжалась:
“…Дай мне с дороги вдоволь напиться.
Чистой водицы, дай мне, дай.
Ты расскажи мне про счастье былое,
И уложи спать рядом с собою…”
Настроение испортилось. Ощущение пустоты и бесполезности не оставляло. В наполненной едой и питьём жизни стало чего-то не хватать. Но чего?
“…Годы странствий и разлук нас с тобой венчали.
Я к тебе сквозь тысячу вьюг пришёл в конце пути.
Сколько ты пережила горя и печали,
Не таи на сердце зла и путника прости”…
Песня закончилась. Казалось, что матрос потерял, что-то очень важное, казалось, что что-то ушло навек, чтобы никогда больше не вернуться.
И ещё эта дурацкая тяжесть за грудиной. Нет, это была не боль, но что-то давало о себе знать чувством тяжести, жжения, напряжения. Невидимый ранее воздух не втекал свободно, как раньше, в грудь. А внезапно превратился в концентрированную жидкость, за вдыхание каждого грамма которой надо было прилагать усилия.
Матрос плеснул себе ещё водки.
Поставили “Московского гуляку”.
Ладно, нах, чего ты?
Илья вбросил в себя водку, подцепил на вилку корейской моркови, пошатываясь подошёл к Дине.
– Потанцуем?
Девушка поднялась из-за стола. Матрос старался не наступать девушки на ноги: – Дин, а Дин!
–Да, Илья.
–А я по морям-океанам ходил.
–Я знаю, Илья.
–Я по всем семи морям прошёл…
– Правда?
– И по трём океанам…, – матрос с трудом сдержался, чтоб не икнуть.
– Значит, можно сказать, что ты мир повидал.
– Можно так сказать про старшего матроса Куваева.
– А чего так серьёзно?
– Не знаю, Дин, наверное, пока я плавал, я пропустил чего-то.
– О чем это ты?
– Пока я плавал, жизнь уплыла. Мимо.
– Ничего никуда не уплыло, всё как было, так и осталось.
– А с Иркой?
– Что, Илья?
– С Иркой что произошло?
– Мать тебе разве не сказала? Дина остановилась: – Повесилась она… С ума сошла … и повесилась…
Песня закончилась. Илья с девушкой остановился и стоял, обнимая девушку. Из-за стола поблескивали глазки Руфины.
Может, ей про письмо рассказать? А что? Я вот письмо от Ирки получил? А, может, это не от неё письмо было? С чего это я взял, что это она написала? В конце концов, это могло быть дурацкой шуткой кого-нибудь из знакомых. Хотя кому надо так шутить? Но даже если письмо пришло от неё, то оно ничего не прибавляло и не убавляло к общей картине.
Поставили ещё музыку. Что-то из Цоя. Матрос вздрогнул, повёл девушку в такт музыке.
– А почему она повесилась, Дин?
– Говорят же тебе, что с ума сошла. Хотя я лично не верю.
– А ты во что веришь?
– Я не знаю. Но если ты хочешь…
– Договаривай.
– Если ты хочешь задать вопросы, то я знаю человека…
– Кто он? – глаза Ильи блестели.
– Обещай, что не будешь смеяться.
– Смеяться? Почему я должен смеяться?
– Сначала обещай.
– Хорошо, обещаю.
– Это одна моя знакомая, – на одном дыхании быстрым шёпотом выдохнула девушка. Чуть замялась, и добавила: – Она “видит”.
– Она видит? Что она видит?
– Многое.
– И как она видит? Она очки что-ли носит? – мелькнула и тут же пропала улыбка на лице матроса.
– Она гадает, – добавила посерьезневшая девушка.
– Гадает? По руке? – улыбка задержалась чуть дольше.
– Нет, по картам таро.
– И чем она сможет нам помочь?
– Она очень светлая…, ну, в общем…, она не только гадает, она помогает усилить энергетическую защиту.
– Защиту? От чего?
– От негатива.
Вот, вот! Сначала шум в ушах, а теперь гадалка? А там уже и до дурдома недалеко! Короче, сушите весла.
– Слушай, Дин, по-моему, тут никаким негативом не пахнет, а только сигаретами и водкой.
– Ты же обещал, не смеяться.
– Я не смеюсь, я серьёзно. Поэтому я тебе говорю, что не хочу время тратить на всякую чепуху.
Музыка закончилась. Те немногие, кто ещё оставался в зале, пересели за столик возле сцены. И тут Руфина попросила Илью спеть под гитару.
Плохо слушающие руки приняли гитару. Матрос проверил строй, подтянул колки для четвёртой струны. Снова проверил. Можно было начинать.
Хотелось спеть что-нибудь весёлое, жизнеутверждающее. Но ничего оптимистического в голову не приходило. Матрос набрал жидкого воздуху в легкие, выбросил из себя первые строфы песни. Словно стон вырвался из груди:
“О чем поёт ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне,
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья полетит,
О том, что жизнь глупа без риска
И правда всё же победит”…
Дина не отводила от Ильи чёрных блестящих глаз.
“Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души.
Я понял вдруг простую вещь
Мне будет трудно с ней проститься”…
Молчал Григорий. Молчали девчонки. Пьяные качки спали на столах.
“…Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник,
Лети, я песню допою…”
Илья допел, пустой взгляд уткнулся в пол. Зал молчал. Аплодисментов не было.
Подсел Григорий, мощная ладонь шлёпнула плечо матроса: “Чего мы всё о грустном?”. Григорий подмигнул стоявшим возле бара официантам, из динамиков полилась танцевальная музыка. И плеснул Илье ещё водки.
