Полная версия
– Ирка!? Ты?!! Ну как же ты? – глаза предательски щипало. – Ну почему, почему? А письмо? Всего же неделя! Я же здесь! Я здесь!!! Я – вот он я!!!
Отец Ирины, стараясь не потерять равновесия между свежевырытой землей и ямой, описал почтительный круг и, приобняв, постарался оттащить Илью от гроба.
– Я должен был ждать приказа! – отбивался Илья. – Не может быть!!! – вырвалась из груди то ли плач, то ли хохот. – Из-за недели?! Из-за семи дней?!!
Внимательный взгляд элегантного мужчины неспешно всплыл над гробом, еле заметно вскинулись и снова упали сросшиеся густые брови, моментально сузившиеся зрачки тёмных глаз упёрлись в лицо матроса.
– Ну как же так? Неужели всё пропало? Почему ты меня не дождалась?! А письмо то зачем? – рыдал Илья. Он подскочил к гробу и, не обращая внимания на родственников и толпу, тормошил умершую.
Женщины, стоявшие рядом, плакали. Мужчины повесили головы. Он тормошил усопшую, слёзы лились рекой. Из-за реки, не прекращаясь, дул холодный ветер, по земле несло сухую позёмку.
– Теперь всё пропало! На самом деле, пропало! И почему? Почему?!!
Теплая слезинка упала на холодную щёку трупа, веки мёртвой поднялись, осмысленный взгляд упёрся в расширившиеся до предела зрачки Ильи. Словно электрический разряд парализовал тело. Слёзы, сопли, горечь потери, всё это в миллионную долю секунды скакнуло куда-то на третий план и замерло там, оставив после себя лишь бешеные удары выпрыгивающего из глотки сердца. Матрос превратился в каменную статую с идущим вразнос отчаянно пульсирующим сердцем.
Сколько длился этот момент? Долю секунды? Час? Вечность? Матрос не знал.
Веки мёртвой сомкнулись, холодное тело погрузилось в вечный сон, из которого нет возврата.
Матрос потряс головой, словно стараясь сбить наваждение. Недоверчивый взгляд блуждал по телу усопшей и окружающим.
Что это было? Кто ещё видел это?
Илья оглядел толпу провожающих в последний путь.
Неужели никто не видел, как она на него посмотрела?
Мать покойной продолжала рыдать, отец склонил нетрезвую голову к земле и пытался сохранить шаткое равновесие рядом с Ильёй, то ли поддерживая матроса, то ли опираясь на него. Илья ещё раз ожесточённо потряс головой, так что захлопали щёки, словно стараясь пробудится от только что привидевшегося ему кошмара. Он повёл глазами по сторонам – вокруг ничего не изменилось, лишь элегантный шатен сильно выбросил через ноздри воздух. Голова элегантного мужчины слегка подалась назад, подбородок еле заметно поднялся, их взгляды встретились. После нескольких секунд, Илья, почувствовав себя неудобно по отношению к незнакомому мужчине, опустил взгляд. Левый угол тонких губ элегантного шатена слегка поднялся, и тут же опустился.
Нетрезвые землекопы вылезли из могилы, пьяный отец подошёл к матери. Та стала выть ещё пуще. Наконец, её удалось оттащить от гроба дочери. Землекопы наложили красную крышку с православным крестом.
– Дум, дум, дум, – разнеслись звуки молотка, с каждым ударом длинные гвозди всё глубже и глубже погружались в последнее пристанище той, которую при жизни знали как Ирина.
На толстых канатах, стараясь не уронить гроб, землекопы опустили гроб в могилу.
Элегантный шатен, держа трость левой рукой, правой взял холодную горсть жёлтоватой земли и первым бросил в могилу. Тусклый звук еле слышно долетел из ямы. Мать заголосила. Отец, обняв её одной рукой, другой бросил комок земли в могилу дочери. За ним начали подходить друзья. Илья тоже бросил свою горсть и теперь под звуки траурного марша смотрел, как землекопы забрасывают могилу. Через несколько минут всё закончилось. Звуки марша стихли. Музыканты ушли. Землекопы установили крест, венки и фотографию с чёрной лентой на свежей земле могилы и тоже ушли. А Илья всё стоял, бессмысленно смотря на холмик свежей земли.
Кто-то тихонько потянул его за рукав бушлата сзади. Он подпрыгнул, еле удержался на ногах.
“Так и психом можно стать”.
Повернувшись, он увидел свою маму, рядом с ней стояла соседка Дина Юрова. Миниатюрная женственная фигурка, метр шестьдесят пять росту. Приятный овал лица, короткая чёлочка, огромные глаза цвета мокрой чёрной смородины.
– Привет, Дин.
– Привет, Илья.
– Помнишь Диночку, соседку нашу? – спросила мама.
– Конечно, как не помнить, – буркнул матрос. Взгляд, направленный в землю.
“Да что такое тут творится? Неужели никто кроме меня не видел этого?”
– Ну, пошли, пошли, – мама подхватила Илью под руку, потащила вперёд.
Мать, Илья и Дина вернулись по тропинке и снова вышли на место, где начиналась пристань. Автобус с музыкантами и землекопами уже уехал.
Несмотря на порывы холодного ветра со снегом, возле серебристо-серого пятидверного “Мерседеса Геленвагена” всё ещё стоял элегантный шатен и что-то тихо говорил священнику в чёрной рясе. Ничего не понимающий, дезориентированный и сбитый с толку событиями этого странного дня Илья обратил внимание на странный вид священника, который выглядел каким-то странным – невысокого роста, с короткой бородой и усами, глаза скрывались за тонированными очками. Крупногабаритные ребята в чёрном стояли невдалеке, ожидая окончания неслышного разговора.
Мать, Илья и Дина понурым шагом добрели до площади. Дина жила в соседнем доме с Ильёй, ближе к площади: – Я даже не знаю, что сказать, Илья. Пока. До свидания, Милена Елисеевна.
– До свидания, Диночка, – улыбнулась мать Ильи.
Матрос обречённо стоял посреди улицы.
Она на меня посмотрела!
Дина открыла калитку, пошла по тропинке к одноэтажному дому, сложенному из толстых брёвен. Резные наличники, красиво покрашенные синей краской на белом фоне. Высокое дерево красной рябины, лавочка перед воротами. Перед тем как исчезнуть за дверью дома, она оглянулась.
Мама стояла рядом с Ильёй. Словно поглаживая, она отряхнула рукав бушлата от крупинок мелкого снега: – Пошли, сыночек?
Калитка родного дома, как всегда, оказалась незапертой. Илья просунул обессилевшую руку через некрашеное дерево штакетника и повернул немудрёную задвижку.
Ответа не будет!
Темнело. Холодный ветер гнал мелкую позёмку по опустевшей улице.
2. ГРАФ БРЮС
Его Превосходительство господин генерал-фельдмаршал граф Яков Вилимович Брюс в приватном платье тёмно-синего сукна, скрестив руки за спиной, стоял перед высоким окном рабочего кабинета в главном здании усадьбы “Глинки”. За стеклами в начинающем темнеть воздухе Подмосковья сильный ветер гнал мелкую позёмку. Чёрно-серые скелеты деревьев двигались словно в такт какой-то зловещей жиги.
Худощавое с волевыми складками лицо, глубоко посаженные холодные глаза, хрящеватый нос, тонкая линия губ, твердый подбородок. Парик с длинными волосами, общий антураж величия, легкий налет надменности. Во всей усадьбе не было слышно ни человека – прислуга знала, что когда Его Превосходительство работают, то негоже их беспокоить. Лишь вой ветра за окном, да потрескивание берёзовых поленьев в камине.
Граф отошёл от окна и сел за дубовый резной стол. Взгляд пробежал по мраморному полу, огонь жарко пылающего камина создавал причудливые тени на барельефах колонн, резные кресла, стоящие вдоль стен, казалось двигались в неверных отблесках каминного пламени. Взгляд с пола поднялся к трубе камина, где виднелся щит, разделенный на четыре части. С правой стороны щит поддерживал красный лев, а с левой – белый единорог. Посредине щита был изображён красно-оранжевый крест Святого Апостола Андрея. Над щитом были расположены три шлема, внизу щита читалась надпись по латини: FUIMUS.
Его Превосходительство рассматривал латинскую надпись. Словно видел её впервые.
– Сколько можно? Ведь я собственноручно перепроверил всё уже несколько десятков раз…
На столе в беспорядке валялись куски плотной бумаги, испещрённые столбиками перечёркнутых и вновь написанных цифр. Справа на столе стояла чернильница, были разбросаны перья. Рука потянулась к тетради, но граф отложил её и из-под груды бумаг вытащил большую книгу. Это был известный “Брюсов календарь” с предсказаниями, отгравированный впервые в 1709 г. на меди и состоявший из шести отдельных листов.
Граф двумя руками раскрыл фолиант тесненной кожи, на первой странице виднелась надпись: “Ново сия таблица издана, в ней же предложено вступление Солнца в 12 зодий приближно, такожде восхождения и захождения Солнца, яко на оризонт сей, тако и со оризонта; еще же величество дней и нощей в царствующем граде Москве, яже имеет широту 55 градусов 45 минут; вычтена и тиснению предана обще, яко на едино лето, тако и на прочие годы непременно, повелением его царского величества, во гражданской типографии, под надзрением его превосходительства, господина генерала лейтенанта Якова Вилимовича Брюса, тщанием библиотекаря Василия Киприянова: мая 2-го, 1709 г.”. Фолиант с шумом захлопнулся.
– Не важно, сколько раз мне придётся это перепроверять, но до тех пор пока я не буду абсолютно уверен…
Фолиант захлопнулся. Граф Брюс нашёл тетрадь, тонкие пальцы раскрыли её на последней странице. Но не там, где кончались записи, а на пустом листе.
– Итак, ещё раз. Год 1991 от Рождества Христова…, – прошептали тонкие губы. – … входит в цикл Юпитера в малом цикле, напоминая, таким образом, с одной стороны, 1907 год, а с другой – 1935…
Граф Брюс был дальним потомком национального героя Шотландии Роберта Брюса. Того самого Брюса, известного как король Роберт I, который разгромил в 1314 году 20-тысячную армию англичан в битве при Баннокберне и подписал под Арбротской декларацией: “Пока жива хоть сотня шотландцев, мы не поддадимся английскому владычеству…”. Но, хотя по венам графа бежала шотландская кровь, по духу он был русским – Яков Вилимович родился в Москве, в Немецкой слободе, куда во времена Кромвеля переселился его отец, рыцарь Виллиам. После того, как с детских лет судьба связала Брюса с царевичем Петром, вся жизнь его была отдана служению России.
Яков Брюс был выдающейся личностью. Глубокий интерес к научным изысканиям гармонично сочетался у него с отвагой и способностями военачальника. Свою военную карьеру Яков начинал в “потешных” войсках Петра, а с конца 1690-х стал ближайшим помощником царя, участвовал в создании регулярной армии в стране и в самых серьезных сражениях петровских кампаний. За Полтавскую баталию он одним из первых в России получил орден св. Андрея Первозванного. А ещё он был астрологом и астрономом, математиком и артиллеристом, инженером и географом. Он одним из первых на Руси стал популяризатором учения Коперника, и лично был знаком с Лейбницем. Зачинатель российской астрологии, Брюс был одним из наиболее образованных людей своего времени. Он свободно владел шестью европейскими языками и по своим познаниям был настоящим энциклопедистом.
Петр I высоко ценил своего ученого друга, который, будучи всего на два года старше царя, во времена постройки русского флота в Воронеже, объяснял ему, как “потемнение солнца примечать” и “как сыскать полус, не имея инструментов, кроме циркула и линеала”. Вечным памятником Брюсу остаётся зодиакальная радиально-кольцевая планировка Москвы, предложенная им и реализованная после очередного “великого пожара”. Когда в 1725 г. Петр I внезапно умер, Брюсу была поручена организация его похорон. Как человек, сведущий в медицине, Брюс не мог понять, как обыкновенная пневмония в одночасье унесла физически могучего царя. В 1727 г. Брюс уехал из Петербурга. Он купил землю около сельца Глинково в Подмосковье и выстроил усадьбу “Глинки”. Поселившись здесь вместе со своей супругой Маргаритой фон Мантейфель, Брюс все свое время отдал научным изысканиям.
Тонкие пальцы перелистнули страницу назад, взгляд упёрся в каллиграфически выведенные строчки, тонкие губы еле слышно зашептали: – Весна прогнозируется тихая и приятная, лето – жаркое и дождливое, осень – самая прекрасная. Зимою довольно красных дней с морозами, а потом дожди и стужа попеременно. Зимою рекомендуется закупить овес и пшеницу. В социальной сфере – тяжкая война между просвещенными народами, собрание великих податей с народа, рождение знаменитого принца…”.
Его Превосходительство стремительно вскочил: – А ведь он не поверил мне! Раскрытые ладони хлопнули по разбросанным на столе книгам, нервные пальцы поискали что-то среди груды бумаг, разбросанных на столе, взгляд упёрся в окно. За темным стеклом еле видные в темноте наступившей ночи гнулись и плясали скелеты ветвей.
– Но почему он отказался мне верить? Почему он даже отказался выслушать меня?
Сжатые кулаки ударили по раме, граф отбежал от окна, взгляд блуждал по заваленному книгами столу.
– Меньшиков и Екатерина I его отравили, – думал граф, – пока я изучал его гороскоп, ища характерные констелляции естественной смерти. А их в натальной карте и быть не могло, потому что его смерть была неестественной! Не могло там быть констелляций, а только транзиты Сатурна в соляре! Но что ещё я мог сделать? Как достучаться до сердца того, кто отказывается верить?
Брюс сел за стол, тонкие пальцы перевернули страницу тетради, взгляд упёрся в таблицу расчётов. Еле слышно пробормотал: – Год 1992 от Рождества Христова находится под влиянием Сатурна, входя в подцикл 1908 – 1936 – 1964 – 1992 годов… Нет, я не ошибся. Слишком я стар для ошибок.
Тонкие пальцы перевернули последнюю страницу тетради, ту, где заканчивались математические расчёты.
– Неужели всё повторится сначала? – взгляд остановился на чистых листах.
– Рождение великого принца, – граф опять подошёл к окну. На улице уже совсем стемнело. Его Превосходительство смотрел в абсолютную черноту окна. Не было видно ничего. Ни Луны, ни звёзд, ни неба. Даже силуэты деревьев растворились в чернильном мраке, который, казалось, покрыл собой все живые существа, обитающие в этом мире. – Рождение великого принца, – шептал Брюс. – Рождение великого принца…
Волевая складка между бровями смягчилась.
– Подожди, не паникуй, старый солдат. Если Всевышний даёт мне эту возможность, значит, он хочет, чтобы я не повторил прежних ошибок, – граф повернулся к столу, обе ладони упёрлись в полированную поверхность, взгляд скользнул по раскрытой тетради: “Весна обещается приятная и благополучная для всех земных плодов в начале, с обильным цветением. Лето сырое и растениям не полезное. Осень поздняя и студеная. Зима протяжная, морозная. Простой народ много от того потерпит, всякий хлеб будет дорог, с барышом будут те, кои удержат его до зимы на продажу, потому что летом непрестанные дожди не дадут собрать; осенью будет стоять худая погода и не даст созреть винограду и плодам; в конце января оттепель и великое наводнение во многих местах причинят вред. В социальной жизни предсказывается “удивительное некоторое изобретение” и счастливая битва”…
Граф пробормотал: – Счастливая битва? Как знать для какой стороны эта битва будет счастливой? Ведь если для одной стороны эта битва будет счастливой, то для другой она естественно будет несчастливой.”
Ладони хлопнули по столу: – Да, я слишком доверился расчетам и забыл про жизнь! Я должен был до него достучаться, даже если он мне и не поверил! И если он не захотел меня слушать, я должен был кричать!!! Именно поэтому, я не смог защитить Петра от убийцы Меньшикова и его любовницы Екатерины! Но в этот раз, я не допущу, чтобы меня не услышали!!! Я больше не допущу ненужных смертей! И те, кто меня должны будут услышать, меня услышат!”.
Мягко потрескивали берёзовые поленья в камине под вой ветра за окном. Причудливые тени плясали по барельефам колонн, резные кресла, казалось, двигались в неверном свете. На широкой трубе камина виднелся щит, поддерживаемый красным львом и белым единорогом.
3. ВСТРЕЧА МОРЯКА
Смерть Ирины поменяла планы Ильи. Теперь он не мог спросить у нее, зачем она написала это письмо. И почему она просила Илью вернуться. Теперь всё казалось ненужным. Матрос хотел перелистнуть ещё один лист календаря, забыть обо всём и зажить новой гражданской жизнью. Но матрос не мог.
Неожиданная смерть Ирины не только не добавила ясности, наоборот, она спутала всё в один огромный клубок, где Илья никак не мог найти свободный конец, за который ухватиться. К еле различимому шёпоту в ушах матроса – как будто какой-то женский голос плакал и оправдывался перед несколькими мужскими голосами – теперь прибавился взгляд, который упрямо смотрел на матроса прямо из глубин его собственной памяти. И именно этот взгляд не позволял всё забыть, как будто здесь ничего не произошло.
Ситуация казалась Илье безвыходной. Матрос, привыкший к активным действиям, не знал что делать. Он чувствовал, что его состояние походило на бессмысленное бодание неизвестно с чем, и чем больше Илья старался убедить себя в невозможности расследования странных обстоятельств, которые подтолкнули Ирину к написанию письма, тем больше ему хотелось знать обстоятельства её смерти. Он почему-то был почти уверен, что странное письмо и самоубийство Ирины были звеньями одной цепочки. Если бы он мог узнать, почему она его написала, тогда бы он приблизился к разгадке её самоубийства.
Но спросить было не у кого. Все знакомые, соседки, мать и все те, у кого спрашивал Илья как один повторяли, что Ирина повесилась. Да, ситуация действительно была шваховая, потому что похоже, что единственная, кто мог прояснить ситуацию, была мертва. Илья приказывал голове забыть про письмо, но сердце не соглашалось – матрос чувствовал, что надо было что-то делать. Но что?
Возможность забыть виделась в работе. В нормальной работе, которая могла бы наполнить клеточки молодого тела желанной усталостью. Тем более, что листопад уже прошёл, сад стоял пустой и неприглядный. Илья собирал опавшие листья, стаскивал их в кучи. После этого он обрабатывал почву в приствольных кругах раствором мочевины против яблочной парши. Он делал это день за днём, но того, что он так искал не было. Не было желанной усталости, не было спокойного сна, не было радости. Не радовал ни дембиль, ни то, что он, наконец, вернулся домой, ни мамина еда. Ничто не радовало. Таким образом, прошла неделя.
2 ноября была суббота. Морозы крепчали, иногда температура снижалась до минус десяти. В ночь лег зернистый снежок. С утра, по обыкновению, Илья копался в саду позади дома. Он снёс потяжелевшие от влаги снега листья в большие копны, вложил газету и тщетно пытался развести костёр. Влажные листья дымили, но гореть категорически не соглашались. Едкий дым наполнял предзимний воздух. Покрасневшие от холода пальцы не чувствовали спичек, ломали их тонкие тельца, не могли защитить от холодных порывов ледяного ветра.
Углубившись в разведение костра, Илья не услышал звуки подъехавшей дому машины, стук в двери и приветствия матери. Он лишь скаканул как ужаленный, когда тихо сзади к нему подкрался здоровенный бугай и радостно заорал в самое ухо: – Товарищ мареман!!! Разрешите поприветствовать!!!
Илья приземлился на мыски, нервно повернулся прыжком, стараясь успокоить скачущее сердце. Перед ним с широко раскрытыми объятиями стоял друга детства Гришка Рыдов. Над широченной от уха до уха довольной улыбкой светились голубые глаза. Гришка был на полголовы выше далеко не низкого Ильи. Широкое лицо, квадратная челюсть, голова, которая, казалось растёт прямо из плеч, настолько широка была его налитая венами шея. И вообще, Григорий Рыдов был весь какой-то не широкий, а широченный. Наверное, сказывалось тяжелоатлетическое спортивное прошлое. До того, как его призвали в армию в 83 году, он был неоднократным чемпионом Москвы и области по тяжелой атлетике. До того, как он вернулся в 85, уже уволили из органов отца Ильи и сам Илья поступил на филфак. Поэтому с тех пор виделись они нечасто – всё больше во время сессий или каникул, когда Илья приезжал домой из Москвы. А в 88 призвали в морфлот и Илью.
– Гришка! Ты чо? – матрос шумно выдохнул. – Так и заикой можно стать. Ну, здорово! Рука Ильи утонула в мозолистой от частого контакта с грифом штанги огромной ладони друга.
– А чего так скромно? – друг-динозавр сгрёб матроса в охапку, спина загудела от дружеского похлопывания. – Ну, ты прям, как будто впервые замужем! – мял в объятиях Гришка. – Или всё ещё в себя не пришёл? – улыбающийся Гришка Рыдов выпустил матроса из объятий.
– Прихожу потихоньку, – Илья опустил взгляд на еле дымящуюся копну листьев. – Да вот и матери по хозяйству помогаю, чтобы от проблем голову проветрить.
– Какие такие проблемы? У кого проблемы? – брызнул смехом гигант. – У тебя проблемы? Я тебе подскажу решение для всех проблем вот так – нах все проблемы! Сейчас какое твоё дело?! Пей да гуляй, то, что за эти три года не догулял!
– Да какое там “гуляй”, голова другим занята…, – махнул рукой куда-то в сторону матрос.
– Это ты о чём? Чем у дембеля голова может быть занята?
– Не знаю.
– Чего-то ты какой-то хмурый. Или кто на флоте был, тот в цирке не смеётся? – гоготнул Григорий. – Ты это брось нах, сейчас надо не проблемами башку забивать, а с друзьями веселиться. Поэтому…, – гигант сделал многозначительную паузу, – … мы с друганами решились скинуться на твою встречу. Так, что милости просим. Там все наши будут!
– Какая встреча, Гриш…? – медленно поднял взгляд на гиганта матрос.
– Ладно, не кисни! Нормальная встреча. У тебя отцовский “Газик” ещё жив? Хотя это неважно – я за тобой сам заеду! К семи! – Григорий ещё раз сдавил друга в объятиях и уехал.
Со всеми проблемами, Илья совсем забыл про отцовский “Газик”. Он плюнул на дымящуюся копну листьев и пошёл обедать. А потом он решил пойти посмотреть, что сталось с отцовым “Газиком” за время его отсутствия.
Температура на улице поднялась, было почти под ноль градусов. Порывы ветра гнали неуютные облака по хмурому небу. Старый, обитый жестью гараж был пристроен с левой стороны дома. Чтобы попасть в гараж, нужно было с улицы открыть штакетник забора.
Илья вышел из калитки дома, повернул к гаражу, старый ключи заскрипел в проржавевшем замке. Но усилия матроса были тщетны – замок штакетника не давал ключу провернуться и не отпускал заржавленную цепь. Нервные пальцы тщетно пытались провернуть ключ, стучали по замку, трясли цепь.
“На сухую не хочешь – сейчас мы тебя смажем”.
Матрос вернулся в дом, повернул налево и попал в мастерскую отца. Здесь ничего не изменилось по сравнению со старыми временами – пыль, паутина и запах запустения. Илья разгрёб какие-то старые банки, сдвинул табуретку, передвинул старый ящик из-под яблок. Наконец, под столом он увидел запылённую снаружи бутыль с керосином, заткнутую старой тряпкой.
С бутылью в руках, он вернулся к гаражу. Плеснул керосином в замок, резкий запах поплыл в воздухе, из замка маслянистыми струйками засочилась ржавчина.
Пару минут Илья ждал, глядя на уныло блестящие струйки. Потом попробовал ещё раз провернуть ключ в замке.
“К-к-р-р-ии”, холодный ключ, наконец-то, провернулся в замке, дверь штакетника была открыта.
С дверью гаража больших проблем не возникло, отец ещё в давние времена навесил над замком большой кусок резиновой покрышки, который защищал его от дождя и снега. Для порядка Илья плеснул керосином в замок. Подождал. Замок подался.
“И-и-и”, обе створки гаража со скрипом распахнулись. Пахнуло маслом и сыростью. В тусклом ноябрьском свете в глубине гаража угадывались очертания когда-то зелёного “Газика” с металлической крышей. Теперь о его цвете можно было только догадываться. В полумраке и под слоем пыли – это была просто бесформенная серая масса с расплывчатыми очертаниями, теряющимися в черной глубине гаража.
Кто же тогда знал, что всё так получится?
“Газик” отца, как его называли в семье, а точнее ГАЗ-69 Т-3, был выпущен в далеком 1971 году в совсем не героической версии – подметалки, и был приписан к районному отделению милиции, где частенько бывал отец в бытность свою участковым. В те времена у отца были очень хорошие отношения с начальником отделения милиции подполковником милиции Иваном Сергеевичем Трусовым. Подполковник Трусов ценил и уважал работу Макара Куваева, который работал участковым в деревнях Иванково, Мизейкино и на “Птичке”. После того как “Газик” закончил свою службу, его списали и предназначили на сдачу в металлолом. Вот тогда подполковник Трусов и предложил его отцу в качестве поощрения. Как одному из лучших участковых района. А чтобы подстраховаться, были выписаны соответствующие квитанции, и с отца в казну удержали определённую, отнюдь не символическую сумму. Но сделано это было специально, чтобы избежать в дальнейшем любых недоразумений. Как в воду глядели!
