Частный случай

Когда основная часть людей разошлась, я решил, что пора действовать. Сбросив капюшон, я направился к сцене, где Анна собирала свои бумаги.

– Впечатляющая организация, – сказал я, подходя ближе. – И очень эмоциональные выступления.

Она подняла глаза и, узнав меня, улыбнулась: – А, московский журналист. Решили всё-таки написать о нас?

– Собираю материал, – я пожал плечами. – Мне кажется, ваша история заслуживает внимания.

– И какой ракурс вы выберете? «Маленькие люди против большой корпорации» или «Экстремисты мешают экономическому развитию региона»?

– Я ещё не решил, – честно ответил я. – Хотел бы увидеть ситуацию своими глазами. Например, посетить посёлок Речной.

Анна внимательно посмотрела на меня: – Зачем вам это? Большинство журналистов довольствуются пресс-релизами и официальными комментариями.

– Я не большинство, – я улыбнулся. – И я действительно хочу разобраться в происходящем.

Она колебалась, изучая меня взглядом: – Хорошо. Я еду в Речной завтра утром. Можете присоединиться. Но учтите – это не туристическая экскурсия. Там настоящая беда.

– Я понимаю, – кивнул я. – В котором часу?

– В девять у центрального рынка. У меня старая «Нива», не пугайтесь.

– Переживу, – усмехнулся я. – Спасибо за приглашение.

Она собрала последние документы и направилась к выходу: – А теперь извините, у меня ещё встреча с журналистами местного телеканала.

– Не смею задерживать, – я слегка поклонился.

Когда Анна ушла, я ещё немного постоял в пустом зале. План начал воплощаться – завтра я увижу реальную ситуацию в посёлке Речном, познакомлюсь с пострадавшими, соберу информацию из первых рук. Эта информация поможет мне выстроить стратегию защиты «РусХима» или… я отогнал непрошеную мысль. Моя задача – выиграть дело для клиента, а не искать правду или справедливость.

В баре гостиницы было малолюдно – несколько командировочных за дальним столиком, бармен, сонно протирающий стаканы, и я со стаканом односолодового виски. После насыщенного дня хотелось расслабиться и обдумать полученную информацию.

– Ещё один? – спросил бармен, кивнув на мой опустевший стакан.

– Пожалуй, – я кивнул.

Он налил щедрую порцию янтарной жидкости. Хороший виски в провинциальной гостинице – неожиданная роскошь. Видимо, «РусХим» не единственный, кто заботится о комфорте приезжающих специалистов.

– Вы из Москвы? – поинтересовался бармен, косясь на мой костюм.

– Да, – коротко ответил я, не желая вдаваться в детали.

– По делам «РусХима»?

Я внимательнее посмотрел на бармена. Обычно они не так любопытны.

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил я.

– Все сейчас по их делам, – усмехнулся он. – То журналисты, то проверяющие, то юристы. Шум на весь мир.

– А местные что думают? – спросил я, решив, что разговор может быть полезным.

Бармен огляделся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто-то, и наклонился ближе: – Разное думают. Кто на комбинате работает – те за компанию горой. Работа, зарплата, соцпакет. А кто в Речном живёт – те, конечно, против. Особенно после того, как мальчонка в больницу попал.

– И много недовольных?

– Хватает, – он пожал плечами. – Но открыто немногие выступают. Боятся. Здесь же все друг от друга зависят. Сегодня ты против комбината протестуешь, а завтра твою жену с работы уволят или сына из хоккейной секции попросят.

– А вы сами как считаете? – спросил я, отпивая виски.

Бармен снова огляделся: – Я человек маленький. Своё мнение при себе держу. Но скажу вам как москвичу – нехорошо это всё. Комбинат-то раньше чище работал, при Советах. А как приватизировали, как начали экономить… Только не говорите, что я вам это сказал.

– Могила, – я провёл пальцем по губам.

– А вот и ваша соратница, – неожиданно сказал бармен, кивнув в сторону входа.

Я обернулся и увидел входящую в бар Анну. Она была одна, выглядела усталой, но решительной. Заметив меня, она на мгновение замерла, словно раздумывая, уйти или остаться, но затем направилась к барной стойке.

– Добрый вечер, – кивнула она, садясь через один стул от меня. – Не ожидала вас здесь встретить.

– Взаимно, – я поднял бокал. – Составите компанию?

– Пожалуй, – она обратилась к бармену. – Белое вино, пожалуйста. Сухое.

Бармен кивнул и достал бутылку из холодильника.

– Тяжёлый день? – спросил я, поворачиваясь к Анне.

– Как обычно, – она устало улыбнулась. – Интервью, встречи, звонки. Борьба с мельницами.

– Дон Кихот в юбке?

– Скорее, Санчо Панса, – она усмехнулась. – Идеалистов среди нас мало. Большинство просто хотят дышать чистым воздухом и пить незагрязнённую воду. Довольно приземлённые желания, не находите?

Бармен поставил перед ней бокал вина. Она благодарно кивнула и сделала глоток.

– Не боитесь пить в одиночестве с подозрительным москвичом? – поинтересовался я.

– После угроз службы безопасности «РусХима» вы кажетесь относительно безопасным, – она слегка улыбнулась. – К тому же, я не одна. У нас договорённость с друзьями – если не выйду на связь через час, они поднимут тревогу.

– Предусмотрительно.

– Необходимо, – она отпила ещё вина. – Знаете, иногда я думаю – стоит ли оно того? Вся эта борьба, нервы, риски. А потом вспоминаю Кирилла и понимаю – стоит.

– Вы хорошо знаете этого мальчика? – спросил я.

– Да, – она кивнула. – Я проводила в их посёлке экологическое исследование в прошлом году. Кирилл помогал собирать пробы почвы, задавал тысячу вопросов, таскал за мной оборудование. Умный, любознательный мальчишка. А теперь он лежит под кислородной маской и не может самостоятельно дышать.

Её голос дрогнул, и я внезапно почувствовал укол чего-то, похожего на совесть. Смутное, почти забытое чувство.

– Анна, – я помолчал, подбирая слова, – а что, если компания действительно сделает всё, что вы требуете? Модернизирует оборудование, выплатит компенсации, возьмёт на себя медицинские расходы?

– Слишком поздно, – она покачала головой. – Понимаете, даже если они завтра поставят самые современные фильтры, это не вернёт здоровье Кириллу и десяткам других детей. Река уже отравлена, почва загрязнена. Потребуются годы, чтобы восстановить экосистему.

– Но вы же говорили, что реалист.

– Именно поэтому я знаю, что единственный способ заставить их изменить политику – сделать цену безответственности слишком высокой, – она посмотрела мне прямо в глаза. – Если они отделаются минимальными штрафами и компенсациями, ничего не изменится. Через год или два случится новая авария, и снова пострадают люди.

– А вам не кажется, что вы слишком демонизируете корпорацию? – осторожно спросил я. – В конце концов, это просто бизнес. Они стремятся к прибыли, как и все.

– Бизнес не существует в вакууме, – возразила Анна. – Он должен нести ответственность перед людьми и природой. И если он не делает это добровольно, его нужно заставить. Или вы считаете, что право на прибыль важнее права на жизнь?

Я отпил виски, обдумывая ответ: – Я считаю, что мир не чёрно-белый. «РусХим» даёт работу тысячам людей. Эти люди кормят свои семьи, платят налоги, поддерживают экономику региона.

– И травят своих же детей, – горько заметила она. – Знаете, сколько работников комбината обратились в больницу с симптомами отравления? Тридцать два человека. Но ни один не решился подать жалобу официально. Боятся потерять работу.

Мы замолчали. Каждый думал о своём, но, подозреваю, мысли были схожими – о цене компромиссов, о сложном переплетении интересов и ценностей.

– Забавно, – наконец произнесла Анна. – Мы сидим здесь и обсуждаем этические дилеммы, как в университетском семинаре. А в это время где-то в Москве юристы «РусХима» разрабатывают стратегию, как уничтожить наш иск и очернить активистов.

Я промолчал, чувствуя странный дискомфорт.

– Знаете, что самое ужасное? – продолжила она. – То, что для них это просто работа. Они придут домой, поужинают с семьями, лягут спать с чистой совестью. А здесь матери не могут уложить детей, потому что те кашляют всю ночь от химических испарений.

– Вы слишком эмоциональны, Анна, – мягко заметил я. – Эмоции мешают видеть картину целиком.

– А вы слишком рациональны, Максим, – парировала она. – Рациональность помогает оправдать любую подлость.

Она допила вино и встала: – Спасибо за компанию. Увидимся завтра в девять у рынка. Не опаздывайте – нам предстоит долгий день.

– Буду вовремя, – я кивнул.

Когда она ушла, я заказал ещё виски. Странное чувство не отпускало меня. Анна задела что-то глубоко внутри – какие-то давно забытые струны, которые я считал оборванными навсегда.

Я достал телефон и открыл корпоративную почту, которую днём удалил с основного экрана. Там уже было письмо от Виктора Палыча с простым вопросом: «Как продвигается?». И письмо от Соколова с приложенным досье на Анну Климову – подробная биография, публикации, связи, потенциальные слабые места.

Я закрыл почту, не ответив. Почему-то не хотелось сейчас погружаться в привычный цинизм корпоративного мира. Хотелось… чего? Сам не знал. Может быть, просто чистого воздуха и незагрязнённой воды, как сказала Анна. Довольно приземлённые желания.

Я расплатился и поднялся в номер. Завтра предстоял важный день – посещение эпицентра экологической катастрофы. И чем больше я узнавал об этом деле, тем сильнее становилось ощущение, что оно изменит гораздо больше, чем просто мой послужной список.

Засыпая, я думал о странном повороте судьбы – я приехал защищать «РусХим», а вместо этого провожу время с главной противницей компании. И что самое удивительное – мне это нравится. Нравится её принципиальность, её страсть, её убеждённость. Качества, которые я давно считал бесполезными в реальном мире.

Возможно, настоящая катастрофа только начиналась – и происходила она не в реке Северке, а где-то глубоко внутри меня, в тех областях души, которые я давно считал мёртвыми.

ГЛАВА 4. СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА

Москва встретила меня дождём и привычной суетой. Поездка в Северск оставила странное послевкусие – смесь профессионального азарта перед сложным делом и какого-то смутного беспокойства, которому я не мог найти названия. Данные с флешки Анны я скопировал в зашифрованную папку на личном ноутбуке, а саму флешку спрятал в сейф в кабинете. Пока не время делиться этой информацией.

Едва переступив порог офиса, я почувствовал особую энергетику, которая всегда появлялась с началом крупного дела. Секретарши шептались, младшие юристы сновали по коридорам с озабоченным видом, словно от их перемещений зависело будущее мировой юриспруденции. Забавно наблюдать эту показную суету, эту имитацию бурной деятельности. Как будто все актёры в массовке, получившие указание изобразить «очень занятых людей».

– Максим Андреич! – из своего кабинета выглянул Виктор Палыч. – Зайди, как освободишься.

Я кивнул и направился к своему кабинету. Внутри уже ждала Катя с папкой документов и чашкой эспрессо.

– Доброе утро, Максим Андреич. Совещание по делу «РусХима» назначено на одиннадцать в малой переговорной. Виктор Палыч просил подготовить стратегию, – она поставила кофе на стол. – И звонил Кравцов. Дважды. Очень интересовался результатами вашей поездки.

– Спасибо, Катя, – я сел в кресло, не снимая пальто. – Перенеси все остальные встречи на следующую неделю. И сообщи Кравцову, что я свяжусь с ним после совещания.

Катя кивнула и бесшумно удалилась. Я отпил кофе и включил ноутбук. В голове уже формировался план действий – чёткий, прагматичный, продуманный. То, за что мне платят: способность видеть многоходовые комбинации и предсказывать реакции противников.

Открыв новый документ, я начал набрасывать стратегию защиты «РусХима». Процессуальные придирки, затягивание дела, дискредитация свидетелей, альтернативные экспертизы – классический набор инструментов для таких случаев. Но что-то мешало полностью погрузиться в процесс. Перед глазами стояло лицо Анны, когда она говорила о больном мальчике. Эта искренность, эта боль… Я тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Сентиментальность – непозволительная роскошь для человека моей профессии.

Закончив с документом, я отправил его на печать и направился к Виктору Палычу.

Старик сидел за столом, обложившись бумагами. Как всегда, на столе – чашка остывшего чая и солонка, с которой он играл, когда нервничал.

– Как Северск? – спросил он, не поднимая глаз от документов.

– Интересно, – я сел в кресло напротив. – Ситуация хуже, чем нам описал Кравцов.

– Насколько хуже? – он наконец поднял взгляд.

– В разы. Выброс был не случайный, а результат систематической экономии на очистных сооружениях. Концентрация токсичных веществ в десятки раз превышает допустимые нормы. Пострадавших не двадцать-тридцать человек, как утверждает компания, а около сотни, включая тяжёлые случаи.

Виктор Палыч присвистнул: – Наш клиент решил сэкономить на информации для собственных адвокатов?

– Похоже на то, – я пожал плечами. – Классическая ошибка – думать, что юристы сработают лучше, если не знают всей правды.

– И что активисты? Ты говоришь, там какая-то бывшая учёная орудует?

– Анна Климова, – я произнёс её имя максимально отстранённо. – Умная, образованная, харизматичная. Организовала местных жителей, подала коллективный иск, привлекла федеральные СМИ. У неё есть стратегия, команда и, что важнее всего, убеждённость в своей правоте.

– Опасный противник, – задумчиво произнёс Виктор Палыч. – Таких труднее всего сломать или купить. Придётся дискредитировать.

– Уже работаю над этим, – соврал я. – Что с прокуратурой?

– Пока прощупывают почву. Но, судя по всему, дело взяли на особый контроль. Слишком большой резонанс, слишком много внимания прессы. Придётся кого-то наказать для видимости.

– И этим «кем-то» не должен стать Кравцов, – закончил я его мысль.

– Именно. Найдём козла отпущения из среднего звена, свалим всё на него, компания выплатит штраф и минимальные компенсации. Стандартная схема.

Я кивнул. Действительно, стандартная схема. Я проводил подобные операции десятки раз для разных клиентов. Но почему-то сейчас она вызывала смутное чувство… неправильности? Я отогнал эту мысль.

– Я подготовил стратегию, – сказал я, вставая. – Через час презентую команде.

– Кстати, о команде, – Виктор Палыч наклонился вперёд. – Я подключил к делу Олега Никитина. Толковый парень, перспективный. Чем-то напоминает тебя в молодости.

– Он ещё слишком зелёный для такого сложного дела, – возразил я.

– Был зелёным, – усмехнулся Виктор Палыч. – За последний год здорово вырос. Напористый, хваткий, без лишних сантиментов. Дай ему шанс – не пожалеешь.

Я пожал плечами. Никитин действительно подавал надежды, но его рвение иногда граничило с безрассудством. Впрочем, может, именно это и нужно для дела «РусХима» – безоглядная агрессивность молодости, не обременённой сомнениями.

– Как скажешь, – я направился к двери. – До встречи на совещании.

В малой переговорной собралась команда проекта – шесть юристов разной специализации: корпоративное право, экологическое законодательство, уголовный процесс, связи с прессой. В углу скромно сидел Олег Никитин – молодой человек лет двадцати восьми с цепким взглядом и идеально выглаженным костюмом. Я мельком взглянул на него – аккуратная стрижка, дорогие, но не кричащие часы, блокнот и три ручки разных цветов. Педант. Или хочет казаться таковым.

– Господа, – я встал во главе стола, – перед нами стоит непростая задача. Защитить «РусХим» от последствий экологической катастрофы в Северске. Я лично посетил место аварии, встретился с активистами, оценил масштаб проблемы. Ситуация сложная, но не безнадёжная.

Я нажал кнопку на пульте, и на экране появилась первая слайд презентации.

– Нашу стратегию можно разделить на три основных направления. Первое – юридическая защита. Второе – информационное сопровождение. Третье – работа с пострадавшими. По каждому направлению у нас есть конкретный план действий.

Следующий час я детально излагал стратегию. Говорил чётко, уверенно, без колебаний – словно робот, запрограммированный на победу любой ценой. Юристы конспектировали, иногда задавали уточняющие вопросы. Только Олег Никитин смотрел на меня не отрываясь, словно пытался просканировать мой мозг.

– В юридическом плане, – продолжал я, – мы будем использовать несколько линий защиты. Первая – процессуальные придирки. Оспариваем каждый протокол, каждую экспертизу, каждое свидетельское показание. Любая формальная ошибка должна быть использована для затягивания дела и дискредитации доказательств.

Я перелистнул слайд.

– Вторая линия – альтернативные экспертизы. Нам нужны «независимые» специалисты, которые подтвердят, что концентрация химикатов была в пределах нормы или превышала её незначительно. Это даст суду формальный повод усомниться в выводах обвинения.

Ещё один слайд.

– Третья линия – переключение внимания с компании на конкретных исполнителей. Найдём «крайнего» – кого-то из среднего звена управления, кто теоретически мог принять решение об экономии на очистных сооружениях без ведома руководства. Компания представит его как «паршивую овцу» и продемонстрирует готовность к сотрудничеству со следствием.

Никитин поднял руку: – Максим Андреевич, а что с активистами? Особенно с этой Климовой. Её выступления в прессе наносят серьёзный репутационный ущерб клиенту.

Я помедлил секунду перед ответом: – Работаем и по этому направлению. Но без радикальных мер. Никаких прямых атак или грязных методов. Мы не можем позволить себе выглядеть агрессорами в информационном поле.

– Но можно аккуратно подорвать её авторитет, – настаивал Никитин. – У меня есть знакомый журналист, который мог бы опубликовать материал о сомнительном финансировании её экологического центра или о личных мотивах её активизма.

– Только на основе проверяемых фактов, – отрезал я. – Никаких фальсификаций или домыслов. Это может обернуться против нас.

Никитин кивнул, но по его глазам я видел, что он не согласен с такой осторожностью. Возможно, Виктор Палыч прав – парень напоминает меня в молодости. Такой же безжалостный, такой же целеустремлённый. И такой же слепой к полутонам жизни.

– Что касается работы с пострадавшими, – я продолжил презентацию, – предлагаю стратегию «разделяй и властвуй». Индивидуальные предложения о компенсации, особенно наиболее пострадавшим. Акцент на конфиденциальность соглашений – чтобы внести раскол в ряды активистов.

– А если не согласятся? – спросила Елена Сергеевна, наш специалист по досудебным урегулированиям.

– Тогда план «Б» – затягиваем судебный процесс на годы. Большинство просто устанет и согласится на первоначальные условия.

Совещание продолжалось ещё около часа. Мы распределили задачи, установили дедлайны, назначили ответственных по каждому направлению. Всё как обычно – отлаженный механизм корпоративной юриспруденции, равнодушный и эффективный, как хорошо смазанный автомат.

Когда все разошлись, в переговорной остались только я и Никитин. Он собирал свои идеально разложенные бумаги, поглядывая на меня с плохо скрываемым любопытством.

– Хотите что-то спросить, Олег? – я откинулся в кресле, наблюдая за ним.

Он выпрямился: – Максим Андреевич, я просто хотел сказать, что для меня большая честь работать с вами над этим делом. Я многому научился, изучая ваши прошлые кейсы.

– Например? – я вскинул бровь.

– Например, тому, что в нашей работе нет места сентиментам. Закон – это инструмент, который можно использовать в любую сторону. И что для победы нужно знать не только юридические нормы, но и человеческие слабости.

Он говорил с таким обожанием, что мне стало неуютно. Словно смотрел в кривое зеркало, отражающее мою собственную молодость.

– Не всё так просто, Олег, – неожиданно для себя сказал я. – Иногда приходится учитывать и моральные аспекты.

– Моральные? – он выглядел искренне удивлённым. – Но вы сами говорили на лекции для стажёров, что мораль в юриспруденции – это просто риторический приём для присяжных.

Чёрт, он даже цитирует меня. Это начинало становиться неприятным.

– Контекст, Олег. Всё зависит от контекста, – я встал, давая понять, что разговор окончен. – Отправьте свои наработки по дискредитации активистов мне на почту. Я хочу лично проверить каждый пункт, прежде чем мы начнём действовать.

– Конечно, Максим Андреевич, – он просиял. – Уже сегодня вечером всё будет у вас.

Я кивнул и вышел из переговорной, чувствуя необъяснимую тяжесть. В коридоре меня перехватила Катя: – Максим Андреич, вас ожидает господин Соколов из «РусХима». Я проводила его в вашу приёмную.

– Спасибо, – я направился к своему кабинету.

Павел Соколов сидел в приёмной, просматривая что-то в планшете. При моём появлении он вскочил и протянул руку: – Максим Андреевич, рад видеть! Как поездка в Северск?

– Информативно, – коротко ответил я, пропуская его в кабинет. – Чем обязан визиту?

Соколов расположился в кресле для посетителей, положив на колени тонкую папку: – Леонид Валерьевич попросил меня лично обсудить с вами информационную стратегию. Мы должны действовать синхронно – юридическая защита и PR-сопровождение.

– Разумно, – я сел за стол. – Что предлагаете?

– У нас разработан комплексный план, – он открыл папку. – Три ключевые линии. Первая – социальная значимость предприятия. Рабочие места, налоги, благотворительность. Вторая – минимизация масштаба аварии. «Незначительная утечка», «преувеличенные опасения», «ситуация под контролем». Третья – дискредитация противников.

Он достал из папки несколько листов с фотографиями и положил передо мной: – По нашим данным, экологический центр Климовой получал гранты от фондов, связанных с нашими конкурентами. Можно раскрутить версию о заказном характере всей кампании. Кроме того, у неё был роман с женатым профессором в университете. Нет прямых доказательств, но есть свидетели, готовые подтвердить.

Я смотрел на разложенные передо мной документы, и внутри нарастало глухое раздражение. Обычная тактика – смешать правду с ложью, публичное с личным, значимое с незначительным. Я сам применял её десятки раз.

– И что вы планируете с этим делать? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

– Серия публикаций в дружественных СМИ. Сначала нейтральные статьи о важности комбината для региона, потом аналитические материалы о сомнительной методологии экологов, и наконец – «расследование» о тёмной стороне защитников природы. Классическая схема.

Я представил, как Анна читает эти статьи. Как её слова искажаются, как личная жизнь выворачивается наизнанку, как репутация учёного и активиста, которой она так дорожит, смешивается с грязью.

– Нет, – сказал я, удивляясь собственному голосу.

– Что? – Соколов недоуменно поднял брови.

– Я сказал «нет». Мы не будем использовать личную жизнь Климовой в информационной кампании. Это непрофессионально и может вызвать обратную реакцию.

– Но Леонид Валерьевич сказал…

– Леонид Валерьевич нанял меня вести это дело, – жёстко прервал я его. – И я говорю, что грязные методы сейчас опасны. Все следят за этой историей. Любой намёк на то, что компания преследует активистов, только усилит общественное сочувствие к ним.

Соколов выглядел озадаченным: – Какие альтернативы вы предлагаете?

– Сосредоточьтесь на первой линии. Социальная значимость, рабочие места, поддержка региона. И на фактах о самой аварии – только реальных, проверяемых фактах. Никаких домыслов, никаких личных нападок.

Он задумался на мгновение: – Леонид Валерьевич не обрадуется. Он ожидает более… решительных мер.

– Моя задача – выиграть это дело, а не потешить самолюбие клиента, – отрезал я. – Передайте Кравцову, что я лично гарантирую эффективность выбранной стратегии. И что мы обсудим детали при личной встрече.

Соколов неохотно кивнул и собрал документы обратно в папку. По его лицу было видно, что разговор с Кравцовым его не радует.

– Я передам ваши рекомендации, – сказал он, вставая. – Но не удивляйтесь, если Леонид Валерьевич захочет лично обсудить этот вопрос.

– Я готов к любым обсуждениям, – я проводил его до двери. – До свидания, Павел Дмитриевич.

Когда дверь за ним закрылась, я тяжело опустился в кресло. Что это было? Почему я вдруг встал на защиту женщины, которая является главным противником моего клиента? Профессиональная этика, клиентоориентированность, цинизм опытного адвоката – куда всё это делось?

Я не мог ответить на эти вопросы. Но точно знал, что не позволю Соколову и его команде уничтожить Анну. По крайней мере, не таким способом. Не через личную жизнь, не через ложь и манипуляции.

Я посмотрел на часы – скоро семь вечера, а я обещал Ирине прийти на очередной светский ужин. Собрав документы и закрыв ноутбук, я поймал себя на странном чувстве – мне совершенно не хотелось возвращаться домой, в тот стерильный, идеально спроектированный мир, который мы с Ириной создали вокруг себя.