Частный случай

– Я не знаю, – честно сказал я. – Но я знаю, что больше не могу быть частью этой лжи.

Анна смотрела на меня долгим, изучающим взглядом: – Вы знаете, Максим, я встречала разных людей в своей работе. Циников и идеалистов, корыстных и бескорыстных. Но вы первый, кто меня по-настоящему удивил. Я не ожидала, что адвокат, защищающий корпорации, может внезапно обнаружить в себе совесть.

– Я сам от себя такого не ожидал, – признался я с кривой улыбкой.

– И что теперь? – она выключила двигатель. – Вернётесь в Москву и продолжите защищать «РусХим»?

– Не знаю, – я покачал головой. – Честно, не знаю. Мне нужно обдумать всё это.

– Думайте быстрее, – жёстко сказала она. – Пока вы думаете, люди здесь страдают. И каждый день промедления стоит им здоровья, а кому-то, возможно, и жизни.

Мы вышли из машины. У калитки дома Марии Степановны уже собирались местные жители – в основном пожилые люди и женщины с детьми. Все встревоженные, растерянные.

– Анна, это правда? – спросила полная женщина в цветастом платке. – Опять выброс?

– К сожалению, да, Нина Петровна, – Анна кивнула. – Концентрация химикатов ещё выше, чем в прошлый раз. Ни в коем случае не подходите к реке, не используйте воду из колодцев, не выпускайте скотину на пастбище у берега.

– Господи, да что ж это делается? – всплеснула руками женщина. – Как же нам жить-то теперь?

– Мы будем действовать, – твёрдо сказала Анна. – Сейчас отправим образцы в лабораторию, подадим официальную жалобу в прокуратуру, вызовем экологическую инспекцию.

– Да кому мы нужны? – горько сказал сухонький старик в потёртой фуфайке. – Нас уже списали, как эту реку. Пока все передохнем, никто и не заметит.

– Не говорите так, дядя Вася, – Анна положила руку ему на плечо. – Мы не сдадимся. На нашей стороне закон и правда.

– Закон? – старик усмехнулся. – Закон на стороне денег, девонька. Всегда так было, всегда так будет.

Я стоял в стороне, чувствуя себя чужим на этом празднике отчаяния. Эти люди, живущие на грани нищеты, теперь лишились даже того немногого, что имели – чистой воды, безопасной земли, уверенности в завтрашнем дне. И всё потому, что какие-то менеджеры в Москве решили сэкономить на очистных сооружениях. А я приехал защищать этих менеджеров.

Анна раздала людям листовки с предупреждениями и инструкциями, пообещала привезти чистую воду из города, договорилась о визите врача для осмотра детей. Она действовала чётко, уверенно, без лишних эмоций – профессионал, знающий своё дело.

Когда основная часть людей разошлась, мы остались у калитки вдвоём.

– Теперь вы видели всё, – сказала Анна. – Видели реку, видели людей, видели последствия. Что скажете, адвокат?

– Скажу, что мне стыдно, – тихо ответил я. – Стыдно за свою профессию, за свою работу, за себя самого. За то, что годами закрывал глаза на такие вещи, делая вид, что это просто бизнес, просто работа.

– И что вы будете делать с этим стыдом? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.

– Не знаю, – я покачал головой. – Но точно не буду закрывать на это глаза. Не в этот раз.

– Красивые слова, Максим. Но мне нужны действия, а не слова. Этим людям нужны действия.

– Дайте мне время, – попросил я. – Мне нужно вернуться в Москву, продумать всё, найти выход, который не разрушит мою жизнь, но поможет здесь.

– Времени нет, – жёстко сказала она. – Каждый день промедления – это новые больные, новые выбросы, новые проблемы. «РусХим» не остановится сам, его нужно заставить.

– Я понимаю, – кивнул я. – И я помогу. Только пока не знаю как.

– Тогда возвращайтесь в Москву, – она отвернулась. – Думайте. Решайте. А мы будем продолжать бороться здесь, в реальном мире, а не в мире юридических формулировок и этических дилемм.

– Анна, – я осторожно коснулся её плеча. – Я вернусь. Обещаю.

Она обернулась, и в её глазах я увидел смесь гнева, разочарования и чего-то похожего на надежду: – Поживём – увидим. Сейчас мне нужно работать, а не говорить. До свидания, Максим.

Она быстрым шагом направилась к дому Марии Степановны, оставив меня у калитки.

Я медленно пошёл к машине. В голове крутились обрывки мыслей, образы, эмоции. Мёртвая рыба на берегу реки. Тревожные лица местных жителей. Резкий запах химикатов. Анна, уверенно берущая пробы воды. Всё это складывалось в картину, которую я больше не мог игнорировать.

Сев за руль, я позвонил в офис.

– Максим Андреич? – голос Кати звучал встревоженно. – Вас Виктор Палыч ищет, звонил уже три раза.

– Соедини с ним, – сказал я.

Несколько секунд тишины, затем резкий голос Виктора Палыча: – Максим? Ты где пропадаешь? Кравцов на взводе, требует отчёта, а ты как сквозь землю провалился!

– Я в Северске, – спокойно ответил я. – Собираю информацию по делу.

– В Северске? Опять? Что ты там забыл?

– Правду, – сказал я и сам удивился своим словам. – Виктор Палыч, ситуация сложнее, чем мы думали. «РусХим» не просто виновен в аварии – они систематически нарушали экологические нормы, экономили на очистных сооружениях, фальсифицировали отчёты. И продолжают это делать – сегодня был новый выброс.

– И что с того? – в его голосе звучало нетерпение. – Мы не экологическая инспекция, Максим. Наша задача – защищать клиента, а не проводить расследование его грехов.

– Но есть пострадавшие люди. Дети в больнице. Отравленная река.

– И что с того? – повторил он, теперь уже с раздражением. – Послушай, мальчик мой, ты что, в первый раз защищаешь виновного? Очнись! Наша работа не в том, чтобы устанавливать справедливость, а в том, чтобы выигрывать дела. Любой ценой. Ты сам меня этому учил, чёрт возьми!

Я молчал. Он был прав – я действительно так думал раньше. Но что-то изменилось. Я изменился.

– Виктор Палыч, – наконец сказал я. – Я вернусь завтра утром. Обсудим всё лично.

– Смотри, не наделай глупостей, – предупредил он. – Кравцов не из тех, с кем можно шутить. И я тоже. Не забывай, кому ты обязан своей карьерой.

– Я помню, – ответил я и отключился.

Запустив двигатель, я ещё раз оглянулся на дом Марии Степановны. В окне мелькнул силуэт Анны – она словно смотрела мне вслед. Но, возможно, это была лишь игра воображения.

Я выехал на трассу и направился в сторону Москвы. Внутри меня бушевал настоящий шторм эмоций и мыслей. Впервые за много лет я не знал, что делать дальше. Не видел чёткого плана. Не контролировал ситуацию.

И странное дело – это пугало меня и одновременно вызывало чувство, похожее на облегчение. Словно с моих плеч сняли тяжёлый груз притворства и цинизма, который я носил так долго, что почти забыл, каково это – быть настоящим.

Москва ждала меня – огромный, равнодушный город, полный таких же циников, как я. Город, где продаётся и покупается всё, включая совесть. Город, в котором я построил успешную карьеру на умении манипулировать законом и истиной. Город, в который я возвращался совсем другим человеком.

ГЛАВА 6. ДВОЙНАЯ ИГРА

Зал судебных заседаний Северского городского суда напоминал советский кабинет директора школы – скрипучий паркет, тяжёлые шторы, массивная мебель, герб на стене. Провинциальная помпезность в лучшем виде. Несмотря на ранний час, зал был переполнен – журналисты, активисты, местные жители, представители «РусХима». Дело получило слишком большой резонанс, чтобы проходить в тишине и безвестности.

Я сидел за столом защиты рядом с Олегом Никитиным, который прилетел из Москвы накануне. Изредка поглядывая на часы, я механически проверял документы в своём портфеле – все аргументы были отточены, все зацепки найдены, все юридические уловки подготовлены. Как обычно, я был готов к бою.

Но внутри всё перевернулось. После поездки в посёлок Речной, после того, что я увидел и услышал, мне стало физически противно от собственной роли в этом процессе. И всё же я сидел здесь, в безупречно сшитом костюме от Brioni, с идеальным пробором в волосах и холодной улыбкой на лице. Профессиональный хищник, готовый разорвать жертву.

На противоположной стороне зала сидела Анна со своим адвокатом – пожилым мужчиной с внешностью провинциального интеллигента. Я поймал её взгляд – холодный, презрительный. Она даже не кивнула в знак приветствия. После нашего последнего разговора прошла неделя, но ничего не изменилось. Она по-прежнему считала меня врагом. И, в сущности, была права.

– Нервничаете? – шепнул Олег, заметив, как я барабаню пальцами по столу.

– С чего бы? – я вскинул бровь. – Обычное дело.

– Но с неприятным противником, – он кивнул в сторону Анны. – Говорят, она очень убедительна в суде. Эмоциональна, искренна. Присяжные таких любят.

– К счастью, дело будет рассматривать судья, а не присяжные, – я усмехнулся. – А судья Сорокин, насколько я слышал, человек прагматичный. И с хорошей памятью – особенно о том, кто финансировал ремонт его дачи в прошлом году.

Олег понимающе хмыкнул: – Да, этот аргумент посильнее любых доказательств.

Я почувствовал лёгкую тошноту. Раньше такие вещи казались мне естественным элементом игры. Теперь же каждая манипуляция, каждый грязный трюк вызывали всё большее отвращение.

В зал вошёл судья Сорокин – грузный мужчина лет пятидесяти с одутловатым лицом и цепким взглядом. Все встали.

– Прошу садиться, – проскрипел он, устраиваясь в своём кресле. – Слушается дело по иску группы граждан к ООО «РусХим» о возмещении вреда, причинённого экологической катастрофой.

Судебное заседание началось с изложения позиций сторон. Адвокат истцов – представитель потерпевших жителей – говорил эмоционально, но немного сбивчиво. Чувствовалось, что для него это дело не рядовое, что он искренне переживает за своих подзащитных. Это была его сила и одновременно слабость – он говорил от сердца, но не всегда юридически корректно.

Когда пришла моя очередь, я встал и на мгновение поймал взгляд Анны. В её глазах читался вызов: «Ну, давай, покажи, на что ты способен». Я глубоко вдохнул и начал говорить – спокойно, размеренно, с идеальной артикуляцией.

– Уважаемый суд, я представляю интересы ответчика, ООО «РусХим». Прежде всего хочу выразить искреннее сожаление о произошедшем инциденте и заверить, что компания делает всё возможное для ликвидации последствий. Однако я категорически не согласен с формулировкой иска и, в частности, с термином «экологическая катастрофа».

Я сделал паузу, оглядел зал и продолжил: – Согласно экспертизе, проведённой аккредитованной лабораторией, имело место кратковременное превышение допустимых концентраций вредных веществ, вызванное технической неисправностью, которая была оперативно устранена. Представленные истцами данные о масштабах загрязнения основаны на исследованиях неаккредитованной лаборатории, используют методологически спорные подходы и не могут считаться достоверными.

Я перешёл к детальному разбору юридических аспектов. Говорил о технических нормативах, о процедурных нарушениях при сборе проб, о недостатках методологии. Сыпал цифрами, ссылками на законы, постановлениями правительства. Запутывал, затуманивал, уводил разговор от сути к форме – классическая тактика корпоративного юриста.

– Более того, – продолжал я, – истцами не доказана причинно-следственная связь между деятельностью предприятия и ухудшением состояния здоровья граждан. Согласно медицинским заключениям, предоставленным районной больницей, рост обращений по поводу респираторных заболеваний в указанный период соответствует сезонным показателям и не превышает среднестатистических значений для данного времени года.

Анна что-то яростно шептала своему адвокату, но тот лишь разводил руками. Я знал, что они не ожидали такой линии защиты – технократичной, бесчувственной, но юридически безупречной.

– В отношении конкретного случая с несовершеннолетним Кириллом Лебедевым, – продолжил я, хотя каждое слово теперь давалось мне с трудом, – компания выражает искреннее сочувствие и уже добровольно взяла на себя расходы по его лечению. Однако медицинское заключение указывает, что основной причиной ухудшения его состояния стало обострение хронического заболевания – бронхиальной астмы, которым ребёнок страдает с пятилетнего возраста.

Я почувствовал, как холодеет спина. Я использовал болезнь ребёнка, чтобы защитить корпорацию, виновную в его страданиях. Это было мерзко даже по моим гибким моральным стандартам. Но я продолжал, ведь именно за это мне платили.

– В заключение хочу отметить, что компания «РусХим» является градообразующим предприятием, обеспечивающим рабочими местами пять тысяч жителей региона, ежегодно отчисляет в местный бюджет свыше трёхсот миллионов рублей налогов и реализует масштабные социальные программы. Экономические последствия удовлетворения данного иска будут катастрофическими не только для компании, но и для всего региона.

Закончив выступление, я сел на место. Олег восхищённо кивнул – мальчишка был в восторге от моей холодной логики и умения манипулировать фактами. Для него это был мастер-класс. А я чувствовал себя так, словно только что искупался в сточной канаве.

Слово взяла Анна. Она не была профессиональным юристом, но говорила чётко и по существу. Представила результаты независимых экспертиз, показала фотографии загрязнённой реки, мёртвой рыбы, больных детей. Особенно сильно прозвучали свидетельские показания – местные жители рассказывали о запахе химикатов, о головных болях, о сыпи на теле после контакта с водой.

– Компания «РусХим» годами экономила на модернизации очистных сооружений, – говорила Анна, и её голос звенел от сдерживаемого гнева. – Это не случайная авария, а результат системного пренебрежения экологическими нормами. И сейчас, когда последствия стали очевидными, они пытаются уйти от ответственности, прикрываясь юридическими формулировками и манипулируя цифрами.

Она говорила ещё минут двадцать, и с каждым её словом моя внутренняя уверенность таяла. Она была права. Абсолютно права. А я защищал ложь, зная это.

Судья Сорокин слушал её с непроницаемым лицом, изредка делая пометки в блокноте. Когда Анна закончила, он объявил перерыв до следующего заседания, назначенного через неделю, и удалился в совещательную комнату.

Зал загудел, люди начали вставать с мест, журналисты бросились к Анне за комментариями. Я собрал документы и быстро направился к выходу, не желая ни с кем разговаривать. Особенно с представителями «РусХима», которые, я знал, ждали в коридоре.

– Максим Андреевич! – Олег догнал меня у самых дверей. – Блестящее выступление! Вы их буквально размазали по стенке. Аргументы истцов выглядели жалкими любительскими потугами по сравнению с вашим анализом.

– Спасибо, Олег, – сухо ответил я. – Но это только начало процесса. Не стоит праздновать раньше времени.

– Вы как-то не воодушевлены, – заметил он с лёгким недоумением. – Обычно после такого яркого выступления вы бываете в приподнятом настроении.

– Просто устал, – отмахнулся я. – Слушай, ты не мог бы встретиться с представителями клиента? Они ждут в холле. Скажи, что я уехал готовить дополнительные материалы, буду на связи вечером.

Олег явно удивился, но кивнул: – Конечно, сделаю.

Я быстро вышел через служебный вход и направился к машине. Нужно было немедленно уехать отсюда, остаться одному, собраться с мыслями. То, что происходило со мной, было ново и пугающе – я испытывал отвращение к собственной работе, к собственным словам, к собственной виртуозной лжи.

Сев в машину, я достал телефон и написал сообщение Анне: «Нам нужно поговорить. Это важно. Где и когда?»

Ответ пришёл спустя почти полчаса, когда я уже подъезжал к гостинице: «Кафе "Старый город" в шесть вечера. И только потому, что мне действительно любопытно, что вы можете сказать после сегодняшнего спектакля».

До встречи оставалось несколько часов. Я зашёл в номер, снял пиджак, ослабил галстук и плеснул себе виски из мини-бара. Нервы были на пределе. Телефон разрывался от звонков – Виктор Палыч, Кравцов, Соколов, даже Ирина. Я не ответил ни на один, только отправил короткое сообщение Виктору Палычу: «Всё идёт по плану. На связи буду вечером».

В шесть вечера я вошёл в кафе «Старый город» – небольшое заведение в двух кварталах от центральной площади Северска. Интерьер в псевдорусском стиле, тусклый свет, негромкая музыка. Анна уже ждала за угловым столиком, перед ней стояла чашка чая.

– Добрый вечер, – я сел напротив неё.

– Вечер точно не добрый, – холодно ответила она. – Особенно после вашего сегодняшнего выступления.

Подошла официантка, я заказал чай. Дождавшись, пока она отойдёт, наклонился к Анне: – Я понимаю ваше возмущение…

– Нет, не понимаете, – перебила она. – Вы не можете понимать. Вы стояли там и хладнокровно лгали, манипулировали фактами, использовали болезнь ребёнка, чтобы выгородить своих клиентов. И при этом вы знаете правду. Вы видели реку, видели больных людей, видели умирающую природу. Как вы можете жить с собой после этого?

Я молчал. Что я мог сказать? Она была абсолютно права.

– Вы говорили, что хотите помочь, – продолжала она с горечью. – Что больше не можете закрывать глаза на происходящее. И что же? Первое же испытание – и вы снова безупречный корпоративный адвокат, защищающий интересы своих богатых клиентов ценой жизней обычных людей.

– Я должен был, – тихо сказал я. – Таковы правила игры. Если бы я отказался или сделал свою работу плохо, меня бы просто заменили другим адвокатом. А так у меня есть шанс… повлиять на ситуацию.

– Повлиять? – она горько усмехнулась. – Каким образом? Выиграв дело для «РусХима»? Или вы думаете, что красивые речи в зале суда как-то помогут детям, которые не могут дышать из-за химикатов в воздухе?

Я огляделся по сторонам, убеждаясь, что нас никто не подслушивает, затем достал из внутреннего кармана пиджака флеш-накопитель и положил его перед ней.

– Что это? – она нахмурилась.

– Внутренние документы «РусХима», – тихо ответил я. – Отчёты об экономии на модернизации очистных сооружений, фальсифицированные результаты проверок, служебные записки о том, как обходить экологические нормативы. Я собирал это несколько дней, копировал по частям, чтобы не вызвать подозрений.

Она смотрела на флешку, не решаясь взять её: – Это незаконно. Вы нарушаете адвокатскую тайну. Профессиональную этику.

– Знаю, – я пожал плечами. – Но, как выяснилось, у меня всё-таки есть какие-то нравственные пределы.

– Почему? – она подняла глаза, в них читалось недоверие. – Почему вы это делаете? Что изменилось?

– Я изменился, – просто ответил я. – После поездки в Речной, после того, что увидел… не знаю. Что-то сломалось внутри. Или наоборот, починилось.

Она всё ещё колебалась: – А может, это ловушка? Проверка? Вы даёте мне фальшивые документы, а потом обвините в клевете или промышленном шпионаже?

– Анна, – я посмотрел ей прямо в глаза. – Я клянусь, что эти документы подлинные. Используйте их как считаете нужным. Только… будьте осторожны. Если «РусХим» узнает, что произошла утечка, они будут искать источник. И найдут.

Она наконец взяла флешку и спрятала в карман: – Значит, вы всё-таки встали на правильную сторону?

– Я бы не сказал, что полностью переметнулся, – я покачал головой. – Я всё ещё представляю «РусХим» в суде. Всё ещё должен защищать их интересы. Но есть вещи, которые выходят за рамки профессии. Это один из таких случаев.

– И что теперь? – спросила она. – Вы продолжите вести процесс против нас, а параллельно будете сливать информацию?

– Пока да, – кивнул я. – Так у меня сохранится доступ к внутренней информации. Если я откажусь от дела или буду плохо его вести, меня просто заменят, и вы потеряете источник данных.

Она задумалась, постукивая пальцами по столу: – Это рискованно. Для вас в первую очередь. Если вас раскроют…

– Я знаю, – я криво улыбнулся. – Вылечу из профессии, попаду под суд за разглашение конфиденциальной информации, потеряю репутацию, карьеру, всё, что строил годами. Но почему-то сейчас это не кажется таким уж страшным.

– Что-то не верится, что циничный столичный адвокат внезапно обрёл совесть, – она всё ещё смотрела с подозрением.

– Я сам себе не верю, – признался я. – Думал, давно похоронил всё человеческое под слоями профессионального цинизма. Но, видимо, что-то осталось. Что-то, что проснулось, когда я увидел настоящие последствия того, что защищаю. Или когда встретил вас.

Последние слова вырвались непроизвольно. Я не планировал их говорить, но они прозвучали – и повисли между нами, неловкие, неожиданные.

Анна смотрела на меня долгим, изучающим взглядом: – А жена знает о вашем внезапном прозрении?

– У нас с женой давно отдельные жизни, связанные только бытом и статусом, – я отпил остывший чай. – Она считает меня циничным прагматиком. Собственно, таким я и был до недавнего времени.

– И что же произошло? Озарение? Удар молнии?

– Скорее, постепенное осознание. Пелена спала не сразу. Сначала была просто профессиональная заинтересованность вами как противником. Потом – любопытство к человеку, готовому сражаться за свои убеждения. Потом – посёлок Речной, мёртвая река, больные дети… И вдруг я понял, что все эти годы играл за команду, которая мне глубоко противна.

– И что теперь? – она впервые за вечер слегка смягчилась. – Вы продолжите свою двойную игру?

– Пока это единственный способ помочь, – я кивнул. – Я буду держать вас в курсе планов «РусХима», передавать важную информацию. Но на публике мы по-прежнему противники. Особенно в суде.

– Им это не понравится, – она кивнула на флешку в своём кармане. – Когда эти документы станут достоянием общественности.

– Не используйте их напрямую в суде, – предупредил я. – Подбросьте журналистам. Анонимно. Пусть они проведут расследование, а вы потом ссылайтесь на публикации.

– Вы действительно готовы зайти так далеко? – в её глазах всё ещё читалось сомнение.

– Я уже зашёл, – я развёл руками. – С того момента, как передал вам эти документы, обратного пути нет.

Мы ещё немного поговорили – о деталях дела, о возможных шагах «РусХима», о том, как лучше использовать полученную информацию. Анна постепенно оттаивала, хотя полностью доверять мне явно не собиралась. И я не мог её винить.

Когда мы прощались у выхода из кафе, она неожиданно коснулась моей руки: – Спасибо. Я всё ещё не понимаю, почему вы это делаете, но… спасибо.

– Я сам не понимаю, – честно ответил я. – Но, кажется, впервые за долгое время делаю что-то правильное.

Она кивнула и быстро ушла. Я смотрел ей вслед, чувствуя странную смесь тревоги и облегчения. Я сделал шаг, который мог стоить мне карьеры, репутации, всего, что я построил за эти годы. И всё же впервые за долгое время ощущал себя не функцией, а человеком.

Вернувшись в Москву, я сразу окунулся в привычный водоворот столичной жизни. Утром – планёрка в офисе, днём – встречи с клиентами, вечером – светский ужин, организованный Ириной.

– Дорогой, ты помнишь, что сегодня к нам придут Кравцовы? – спросила она, когда я вернулся домой после рабочего дня.

– Кравцовы? – я замер на пороге гостиной. – Леонид Валерьевич с супругой?

– Разумеется, – она подняла идеально выщипанную бровь. – Мы договорились об этом две недели назад. Не говори, что забыл.

Конечно, я забыл. Вернее, вытеснил из памяти. Перспектива светской беседы с клиентом, против которого я фактически начал работать, не вызывала энтузиазма.

– Прости, закрутился с делами, – я поцеловал её в щёку. – Конечно, помню. Во сколько они будут?

– В восемь, – она критически осмотрела меня. – У тебя есть час, чтобы привести себя в порядок. Ты выглядишь уставшим. И, кажется, похудел? Это из-за процесса в Северске?

– Возможно, – уклончиво ответил я. – Непростое дело.

– Но ты ведь выиграешь? – она улыбнулась. – Ты всегда выигрываешь. Особенно такие дела – с провинциальными экологами и разгневанными крестьянами.

Её снисходительный тон неожиданно задел меня. Раньше я и сам так говорил о противниках из «низшей лиги». Теперь же её слова показались оскорбительными.

– Посмотрим, – сухо ответил я. – Пойду приму душ.

В восемь часов раздался звонок в дверь. Кравцовы прибыли точно вовремя – Леонид Валерьевич ценил пунктуальность в бизнесе и в жизни.

– Максим! – он крепко пожал мою руку. – Рад видеть в неформальной обстановке. Познакомьтесь, моя супруга Елена.

Рядом с ним стояла миниатюрная блондинка лет сорока с холодной улыбкой и напряжённым взглядом. Типичная жена олигарха – ухоженная, дорого одетая, привыкшая быть декорацией в жизни мужа.

Ирина, безупречная в роли светской хозяйки, провела гостей в гостиную, где уже был накрыт стол. Устрицы, фуа-гра, шампанское – всё как полагается в нашем мире, где даже семейный ужин превращается в демонстрацию статуса.

– Прекрасная квартира, – заметила Елена, оглядываясь вокруг. – Такой тонкий вкус. Это ваша заслуга, Ирина?