Частный случай

Я остановился на небольшом мосту и достал телефон, чтобы сделать несколько снимков. Внезапно со стороны завода донёсся шум – что-то среднее между скандированием и выкриками. Пройдя ещё метров двести, я увидел источник – у центральных ворот комбината собралась группа людей с плакатами. Человек тридцать, не больше, но достаточно шумных, чтобы привлечь внимание.

«РУСХИМ – УБИЙЦА!», «ОСТАНОВИТЕ ОТРАВЛЕНИЕ!», «НАШИ ДЕТИ ЗАДЫХАЮТСЯ!» – гласили лозунги на плакатах. Толпу сдерживал редкий кордон полицейских, явно не готовых к серьёзному противостоянию.

Я подошёл ближе, стараясь оставаться незаметным. У ворот стояла съёмочная группа – оператор с камерой на плече и журналистка с микрофоном. Они интервьюировали женщину лет тридцати – стройную, с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. Несмотря на простую одежду – джинсы, свитер и потёртая кожаная куртка – в ней чувствовалась порода. Интеллигентные черты лица, прямая спина, чёткая артикуляция.

– Мы требуем не просто признания вины и компенсаций, – говорила она, глядя прямо в камеру. – Мы требуем справедливости. «РусХим» годами игнорировал экологические нормы, экономил на очистных сооружениях, фальсифицировал результаты проверок. Эта авария – не случайность, а закономерный результат преступной политики компании.

– Анна, что вы ответите тем, кто говорит, что закрытие завода оставит без работы тысячи людей? – спросила журналистка.

– Мы не требуем закрытия, – женщина покачала головой. – Мы требуем модернизации и соблюдения закона. «РусХим» получает миллиардные прибыли, но экономит на безопасности. Цена этой экономии – здоровье и жизни людей. Если бы компания инвестировала хотя бы десять процентов своей прибыли в модернизацию очистных сооружений, никакой катастрофы не случилось бы.

Так вот она какая, Анна Климова – главная заноза «РусХима». Умна, артикулирована, эмоциональна в меру. Опасный противник, особенно в информационном поле.

– А что с мальчиком, который попал в реанимацию? – продолжала журналистка.

Лицо Анны на мгновение дрогнуло: – Кирилл по-прежнему в тяжёлом состоянии. У него астма, и контакт с химикатами спровоцировал тяжёлую реакцию. Врачи борются за его жизнь, но… – она запнулась, – прогнозы осторожные.

– «РусХим» заявил, что оплачивает лечение мальчика и готов компенсировать ущерб всем пострадавшим. Разве это не шаг навстречу?

– Это не благотворительность, а попытка откупиться от ответственности, – жёстко ответила Анна. – Они хотят решить проблему деньгами, а потом продолжить работать по-старому. Мы не позволим им этого.

Интервью закончилось, и съёмочная группа начала собирать оборудование. Анна отошла к остальным протестующим, что-то обсуждая с ними. Я наблюдал за ней с невольным профессиональным восхищением. Она знала, как управлять информационным полем, как подавать факты, как вызывать сочувствие, не скатываясь в истерику.

Внезапно к группе протестующих подъехал чёрный внедорожник. Из него вышли двое крепких мужчин в дорогих костюмах и направились прямо к Анне. Даже издалека было видно, как напряглись активисты. Один из мужчин что-то сказал Анне, достаточно близко наклонившись к её лицу. Она не отступила ни на шаг и ответила, очевидно, что-то резкое, потому что мужчина дёрнулся, словно от пощёчины.

Ситуация накалялась, и я решил, что пора вмешаться. Не из благородных побуждений, разумеется, а чтобы собрать больше информации. Я направился к группе, на ходу доставая визитку из бумажника.

– Господа, какие-то проблемы? – спросил я, подходя ближе.

Все обернулись ко мне. Один из мужчин – коротко стриженный блондин с бычьей шеей – окинул меня оценивающим взглядом: – А вы ещё кто такой?

Я улыбнулся своей самой обезоруживающей улыбкой: – Максим Воронов, журналист. Готовлю материал о ситуации в Северске, – я продемонстрировал визитку, которую всегда носил с собой именно для таких случаев. На ней значилось: «Максим Воронов, специальный корреспондент», и название уважаемого делового издания.

Анна с подозрением посмотрела на меня: – Из Москвы?

– Именно так, – я кивнул. – Ситуация получила федеральный резонанс.

– Слушай, журналист, не лезь, куда не просят, – прорычал блондин. – У нас тут частный разговор.

– Который почему-то происходит в окружении тридцати свидетелей, – заметил я. – Если не ошибаюсь, вы представители «РусХима»?

– Служба безопасности компании, – нехотя подтвердил второй мужчина, более сдержанный. – Мы просто предложили госпоже Климовой встретиться с руководством для конструктивного диалога.

– В очень конструктивной форме, – саркастически добавила Анна. – С намёками на возможные проблемы в случае отказа.

– Никто вам не угрожал, – отрезал блондин. – Мы предложили встречу и компенсацию.

– Взятку, вы хотели сказать? – Анна скрестила руки на груди.

Ситуация грозила выйти из-под контроля. Я заметил, что полицейские начинают проявлять интерес к нашему разговору.

– Господа, может быть, продолжим этот разговор в более спокойной обстановке? – предложил я. – Я как раз собирался пообедать в городе. Анна, не составите мне компанию? Обсудим ваш взгляд на ситуацию для моего материала.

Она колебалась, явно не доверяя мне. Но желание высказаться в федеральной прессе перевесило. – Хорошо. Только сначала закончим здесь.

Она повернулась к охранникам: – Передайте Кравцову, что никаких частных встреч не будет. Все переговоры – только через суд или с участием прокуратуры. И никакие деньги не заставят нас замолчать.

Блондин сжал кулаки, но его коллега удержал его за локоть: – Мы передадим ваш ответ руководству. Но учтите, госпожа Климова, терпение компании не безгранично.

– Как и терпение общественности, – парировала она. – До встречи в суде.

Мужчины развернулись и ушли к машине. Анна повернулась к остальным активистам: – Продолжайте дежурство до шести. Потом вас сменит группа Михаила. Если будут провокации – звоните мне немедленно.

Активисты кивнули, и Анна наконец повернулась ко мне: – Ну что, господин журналист, куда пойдём?

– Говорят, в центре есть приличное кафе «Вишнёвый сад», – предложил я. – Там относительно тихо, можно спокойно поговорить.

– Знаю это место, – кивнула она. – Пойдёмте.

Мы направились к центру города, шагая по разбитым тротуарам. Анна шла рядом, держась прямо и уверенно. Вблизи она выглядела ещё интереснее – тонкие черты лица, умные зелёные глаза, морщинка между бровей от привычки хмуриться. Не классическая красавица, но было в ней что-то притягательное – внутренняя сила, убеждённость, страсть.

– Итак, Максим… Воронов, верно? – она нарушила молчание. – Какое издание вы представляете?

– Свободное, – уклончиво ответил я. – Мы не зависим от корпоративных интересов.

– Это радует. Большинство СМИ уже получили «методички» от PR-отдела «РусХима». Одни и те же фразы, одни и те же аргументы – про рабочие места, про важность предприятия для экономики региона. Никто не говорит о главном – о сознательном нарушении экологических норм на протяжении многих лет.

– У вас есть доказательства этих нарушений?

Она внимательно посмотрела на меня: – А вы действительно журналист?

Я выдержал её взгляд: – А вы действительно учёный-эколог?

– Была им, – она неожиданно улыбнулась. – Пока не поняла, что объективная наука бессильна против денег и связей. Приходишь с исследованиями, графиками, данными – а тебе показывают справку с подписью и печатью, что всё в порядке. И никого не волнует, что эта справка куплена.

– И тогда вы ушли в активизм?

– Назовём это так, – она пожала плечами. – Я просто больше не могу смотреть, как уничтожают природу ради сиюминутной выгоды. Особенно когда страдают дети.

В кафе «Вишнёвый сад» было почти пусто – несколько пожилых женщин у окна, пара студентов с ноутбуками в углу. Мы заняли столик в глубине зала, и я жестом подозвал официантку.

– Зелёный чай, пожалуйста, – заказала Анна.

– Двойной эспрессо, – добавил я. – И, пожалуй, ваш фирменный вишнёвый пирог на двоих.

Когда официантка отошла, Анна откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на меня: – Знаете, что странно, Максим? Вы не похожи на журналиста.

– Вот как? – я вскинул брови. – А на кого я похож?

– На юриста. Или на финансиста. Человека из корпоративного мира. Слишком дорогой костюм, слишком уверенные манеры, слишком внимательный взгляд.

Я улыбнулся: – Может быть, я в прошлой жизни был юристом. А теперь расскажите мне о ситуации с вашей точки зрения.

Анна подалась вперёд: – С моей точки зрения, мы имеем дело не с несчастным случаем, а с закономерным результатом преступной халатности. «РусХим» десятилетиями экономил на модернизации очистных сооружений. Они используют технологии 70-х годов, когда весь мир давно перешёл на более современные и безопасные методы очистки.

– У вас есть конкретные данные?

– Более чем, – она достала из сумки планшет и открыла папку с документами. – Вот результаты независимого анализа воды, сделанного через два дня после аварии. Концентрация фенолов превышает ПДК в восемнадцать раз, тяжёлых металлов – в двенадцать. Это не просто «случайная утечка», как они утверждают. Это годы накопления токсичных веществ.

Я просмотрел данные. Если они соответствовали действительности, ситуация была гораздо хуже, чем признал Кравцов.

– Кто проводил анализ?

– Лаборатория Московского экологического центра. Один из немногих независимых аналитических центров, не купленных корпорациями.

– И что говорит «РусХим»?

– То, что всегда говорят в таких случаях, – она скривилась. – Что наши данные недостоверны, что официальная экспертиза показывает превышение нормы всего в два-три раза, что ситуация под контролем. Классическая тактика отрицания и преуменьшения.

– Но если ситуация настолько серьёзна, почему местные власти не вмешиваются активнее?

Анна горько усмехнулась: – А вы правда не понимаете или просто делаете вид? «РусХим» – градообразующее предприятие. Они спонсируют все городские праздники, помогают школам и больницам, финансируют избирательные кампании местных чиновников. Половина администрации города – бывшие работники комбината. Это государство в государстве.

Принесли чай и кофе. Анна обхватила чашку тонкими пальцами, словно согреваясь.

– Что вы хотите добиться своими протестами? – спросил я. – Реально, без лозунгов и громких заявлений.

Она задумалась: – В идеале – полной модернизации предприятия, установки современных очистных сооружений, постоянного независимого мониторинга выбросов. Но я реалист. Поэтому минимальная программа – компенсации всем пострадавшим, наказание виновных в аварии и частичная модернизация самых опасных участков производства.

– Думаете, это возможно?

– Если мы продержимся и не сдадимся – да, – в её глазах блеснул огонь. – Общественное давление работает, Максим. Акции «РусХима» уже упали на восемь процентов. Прокуратура начала проверку. Федеральные СМИ пишут о ситуации. Им придётся идти на уступки.

– Или найти способ заставить вас замолчать, – заметил я.

– Пробовали уже, – она невесело усмехнулась. – Сначала предлагали деньги – лично мне, не пострадавшим. Потом намекали на проблемы с грантами для моего научного центра. Теперь вот начались прямые угрозы. Классическая эскалация.

– Не боитесь?

– Боюсь, – она неожиданно честно ответила. – Но ещё больше боюсь того, что будет, если такие, как «РусХим», продолжат безнаказанно травить людей. Сегодня в реанимации Кирилл, а завтра? Сколько ещё детей должны пострадать?

Официантка принесла пирог – аппетитный, с тёмно-вишнёвой начинкой, сочащейся на тарелку.

– Ешьте, – я подвинул тарелку к Анне. – Вы, кажется, давно не обедали.

Она благодарно кивнула и отломила кусочек. – А что вы будете писать о нас, Максим? Какой ракурс выберете?

Я задумался, поддерживая игру: – Пока не знаю. С одной стороны, экологическая катастрофа и пострадавшие люди. С другой – рабочие места и экономика региона. Сложная тема.

– Только не стоит превращать это в «конфликт двух правд», – возразила Анна. – Это любимый приём пропагандистов – представить чёрное и белое как два равноправных мнения. Здесь нет двух правд. Есть факты – химикаты в реке, больные люди, многолетние нарушения. И есть попытка скрыть эти факты.

– Вы всегда так категоричны?

– Только когда уверена на сто процентов, – она посмотрела на меня с вызовом. – А вы всегда так уклончивы?

– Профессиональная привычка, – я улыбнулся. – Слушать все стороны, не раскрывая своей позиции.

– И какова же ваша истинная позиция, Максим? – она наклонилась вперёд, глядя мне прямо в глаза. – Не журналиста, а человека?

Этот взгляд – прямой, требующий, не признающий уклонений и полутонов – почему-то заставил меня ответить честно: – Я циник, Анна. Я не верю в бескорыстную борьбу за справедливость. В моём мире каждый преследует свои интересы, и вопрос лишь в том, насколько умело он это делает.

– Грустный мир, – она покачала головой.

– Зато честный.

– И что, по-вашему, я преследую? Какая мне выгода стоять под дождём с плакатами и получать угрозы от громил из службы безопасности?

Я пожал плечами: – Признание. Власть определённого типа. Может быть, компенсация за прошлые разочарования. У каждого свои мотивы.

– А вы? Что движет вами, Максим? – её глаза, казалось, видели меня насквозь.

– Любопытство, – я улыбнулся. – И, пожалуй, профессиональный интерес.

Анна внезапно рассмеялась – искренне, звонко, запрокинув голову: – Знаете что, Максим? Вы мне нравитесь. Несмотря на то, что вы совершенно точно не журналист и, скорее всего, работаете на «РусХим».

Я чуть не поперхнулся кофе: – С чего вы взяли?

– Опыт. У меня хорошо развита интуиция на подобные вещи, – она пожала плечами. – Но я всё равно рада нашему разговору. По крайней мере, вы не притворяетесь идеалистом, как большинство корпоративных шпионов.

Я решил не отпираться: – И что теперь? Выльёте на меня чай и уйдёте, хлопнув дверью?

– Зачем же? – она улыбнулась. – Допью чай, доем этот восхитительный пирог и, может быть, расскажу вам ещё что-нибудь интересное. А вы решите, передавать это Кравцову или нет.

– Вы удивительная женщина, Анна Сергеевна, – искренне сказал я.

– А вы интересный противник, Максим Андреевич, – парировала она. – Только не думайте, что сможете меня очаровать и склонить к компромиссу. В этом вопросе я непреклонна.

– Даже не надеюсь, – я поднял руки в шутливой капитуляции. – И раз уж мы перешли к честности, может, расскажете, что вы действительно знаете о «РусХиме»? Не для публикации, а для… скажем, моего личного развития.

Она задумчиво посмотрела на меня, словно взвешивая риски, а затем достала из сумки флешку: – Вот, для вашего личного развития. Здесь результаты экологического мониторинга за последние пять лет. Официальные данные и реальные замеры, сделанные независимыми лабораториями. Сравните сами.

Я взял флешку: – Почему вы даёте это мне?

– Потому что правда должна работать на всех уровнях, – просто ответила она. – Даже на уровне корпоративных юристов, которые придумывают, как её обойти.

Этот жест – неожиданный, прямой, лишённый игры – почему-то тронул меня. Я спрятал флешку во внутренний карман пиджака: – Спасибо. Я изучу материалы.

Анна допила чай и посмотрела на часы: – Мне пора. У меня встреча с родителями Кирилла в больнице.

– Могу подвезти, – предложил я, сам удивляясь своим словам.

– Спасибо, но я лучше пройдусь, – она встала и протянула мне руку. – Было познавательно, Максим Андреевич.

Я пожал её руку – тонкую, но с неожиданно сильным рукопожатием: – Взаимно, Анна Сергеевна.

Когда она ушла, я ещё долго сидел в кафе, крутя в руках чашку с остывшим кофе. Что-то в этой женщине задело меня – её прямота, убеждённость, отсутствие страха. В моём мире циничных прагматиков такие люди встречались редко. И обычно проигрывали.

Но почему-то сейчас я не был уверен, кто окажется победителем в предстоящем сражении. Интуиция – а она у меня была не хуже, чем у Анны – подсказывала, что дело «РусХима» будет гораздо сложнее, чем казалось вначале.

ГЛАВА 3. ЛИНИЯ ФРОНТА

В гостиничном номере было тепло, но я всё равно поёжился. Пальцы слегка занемели – верный признак, что дело становится по-настоящему интересным. Эта реакция появлялась у меня ещё в университете перед важными экзаменами, а позже перед сложными процессами. Организм мобилизовался, как перед боем.

Материалы на флешке Анны оказались бомбой. Если данные соответствовали действительности, «РусХим» систематически занижал показатели выбросов в десятки раз. Предприятие не просто нарушало нормативы – оно фактически игнорировало само понятие экологической безопасности.

Я откинулся в кресле и потёр переносицу. Официально я получил эту информацию незаконно. Как адвокат компании, я был обязан немедленно сообщить клиенту о ней. Но какая-то часть меня – та, которая ещё помнила романтические идеалы юности – хотела придержать эти сведения. Не из симпатии к Анне (хотя она определённо вызывала у меня интерес), а из профессионального любопытства: насколько честны со мной Кравцов и его команда?

Решение пришло быстро – я не буду упоминать о флешке, но проверю, совпадают ли приведённые в ней данные с официальной позицией «РусХима». Если компания лжёт мне – своему адвокату – это серьёзно усложняет мою работу и даёт рычаг давления на клиента.

Я открыл ноутбук и составил подробный план действий. Во-первых, нужно познакомиться с противником поближе. Анна – лишь видимая часть айсберга, за ней стоит целая коалиция экоактивистов, учёных и, возможно, конкурентов «РусХима». Во-вторых, необходимо посетить пострадавший посёлок Речной и оценить реальный масштаб бедствия. В-третьих, лично проинспектировать комбинат – с официального разрешения руководства или без него.

План сформировался чётко, как обычно. Я всегда начинаю с самого важного – понимания противника, его сильных и слабых сторон. Поэтому следующим шагом будет внедрение в лагерь экоактивистов.

Одним движением я удалил с телефона корпоративную почту и изменил подпись в мессенджерах. Фактически исчез как Максим Воронов, адвокат «Крафт и партнёры», и превратился в Максима Воронова, независимого журналиста.

Интернет-поиск быстро дал результаты – экоактивисты планировали собрание в восемь вечера в местном Доме культуры. Открытое мероприятие, приглашались все желающие. Идеальное прикрытие.

Дом культуры «Строитель» представлял собой типичное здание советской эпохи – колонны, лепнина, широкая лестница. Внутри пахло пылью, старым паркетом и почему-то корвалолом. В малом конференц-зале собралось человек пятьдесят – гораздо больше, чем я ожидал увидеть. Разношёрстная публика: студенты с горящими глазами, бородатые интеллигенты в потёртых свитерах, пожилые женщины с плакатами, несколько молодых матерей с детскими фотографиями на груди.

Я занял место в последнем ряду, натянув на голову капюшон толстовки. Не хотелось привлекать внимание раньше времени. К счастью, в зале было достаточно темно – лишь сцена освещалась несколькими прожекторами.

На сцену поднялась Анна. В строгой белой блузке и тёмных брюках она выглядела профессионально и убедительно. Рядом с ней встали ещё несколько человек – мужчина средних лет с аккуратной бородкой, молодой парень с планшетом и пожилая женщина, держащаяся удивительно прямо для своего возраста.

– Добрый вечер, – голос Анны был спокойным и уверенным. – Спасибо, что пришли, несмотря на противодействие и запугивание. Сегодня мы обсудим текущую ситуацию, план наших дальнейших действий и распределим обязанности.

Она окинула взглядом зал: – Для тех, кто впервые с нами – меня зовут Анна Климова, я эколог. Рядом со мной доктор Игорь Семёнов, наш медицинский эксперт, Михаил Луговой, координатор по работе с прессой, и Мария Степановна Лебедева, представитель жителей посёлка Речной, наиболее пострадавшего от выброса.

Я отметил чёткую организацию группы – они явно не были случайным сборищем разгневанных граждан. Структура, роли, план действий – всё указывало на серьёзную подготовку.

– Начнём с медицинского отчёта, – Анна кивнула мужчине с бородкой. – Доктор Семёнов, прошу вас.

Семёнов выступил вперёд: – На данный момент официально зарегистрировано семьдесят восемь обращений с симптомами химического отравления. Это головные боли, раздражение слизистых, аллергические реакции, обострение астмы и других хронических заболеваний. Шестнадцать человек госпитализированы, трое в тяжёлом состоянии, включая восьмилетнего Кирилла Лебедева.

Мария Степановна заметно напряглась при упоминании имени мальчика.

– Самое тревожное, – продолжал доктор, – это то, что мы наблюдаем так называемый отложенный эффект. Каждый день появляются новые пострадавшие – люди, которые вначале не чувствовали симптомов или списывали их на простуду. Особенно уязвимы дети и пожилые.

– Что говорят официальные медицинские власти? – спросил кто-то из зала.

– Минимизируют ситуацию, – Семёнов скривился. – Официальная статистика признаёт только двадцать три обращения и лишь пять случаев госпитализации. Остальные классифицируют как сезонные заболевания, не связанные с выбросом.

В зале прокатился возмущённый гул.

– А что с рекой? – спросил другой голос. – Можно ли пользоваться водой?

Анна вышла вперёд: – Категорически нет. Наши лабораторные исследования показывают, что концентрация токсичных веществ превышает допустимые нормы в десятки раз. Особенно опасны соединения фенола и тяжёлые металлы. При этом официальные службы утверждают, что вода «условно пригодна» для использования после кипячения. Это преступная дезинформация.

– Что с иском? – крикнул кто-то из зала.

– Мы подали коллективный иск от имени девяноста шести жителей посёлка Речной, – ответила Анна. – Параллельно прокуратура начала проверку по факту нарушения экологического законодательства. Но, – она сделала паузу, – нам стало известно, что «РусХим» нанял одну из самых влиятельных юридических фирм Москвы. Они будут делать всё, чтобы затянуть процесс и минимизировать ответственность корпорации.

Я невольно поёжился. Речь шла обо мне, хотя Анна, похоже, ещё не догадывалась об этом.

– Наша сила – в единстве и гласности, – продолжала она. – Пока история остаётся в информационном поле, власти не смогут её замолчать. Поэтому так важна работа с прессой. Михаил, расскажите о нашей медиастратегии.

Молодой человек с планшетом выступил вперёд: – За последнюю неделю мы добились упоминания ситуации в Северске в четырнадцати федеральных СМИ. Создали хэштег #СтопРусХим, который вошёл в топ трендов Твиттера. Запустили сбор подписей под петицией – уже более тридцати тысяч подписей. В следующую фазу входит запуск видеоинтервью с пострадавшими и прямые трансляции из больницы и посёлка Речной.

Эти ребята знали, что делают. Системный подход, грамотное использование медиа, формирование общественного мнения – они действовали по учебнику современного активизма. Противостоять такому будет непросто.

– А теперь я хочу дать слово Марии Степановне, – Анна повернулась к пожилой женщине. – Чтобы мы все помнили, за кого сражаемся.

Мария Степановна вышла к микрофону. Несмотря на возраст, в ней чувствовалось достоинство и сила: – Я живу в Речном шестьдесят лет. Всю жизнь проработала учительницей в местной школе. Видела, как строился комбинат, как рос город. Но последние годы… – её голос дрогнул. – Последние годы мы живём в страхе. Странные запахи, жжение в глазах, дети всё чаще болеют. Мой внук Кирилл родился здоровым мальчиком, но с пяти лет начались проблемы с дыханием. А теперь он в реанимации, и врачи не дают гарантий.

Она сделала паузу, сдерживая эмоции: – Нам говорят, что мы должны быть благодарны комбинату за рабочие места. Но какой ценой? Ценой жизней наших детей? Нам предлагают компенсацию – сто тысяч рублей за здоровье ребёнка. Разве это справедливо?

В зале стало так тихо, что можно было услышать дыхание людей.

– Я не сдамся, – твёрдо сказала Мария Степановна. – Не ради денег – они не вернут здоровье Кириллу. Ради справедливости. Чтобы те, кто отравил нашу реку, нашу землю, наш воздух, понесли ответственность. Чтобы это никогда не повторилось.

Зал взорвался аплодисментами. Я аплодировал вместе со всеми – искренне, забыв на мгновение о своей роли.

После выступлений началось обсуждение конкретных действий – пикеты, сбор подписей, работа с прессой. Анна умело модерировала дискуссию, направляя энергию людей в конструктивное русло. Никаких призывов к радикальным действиям, никаких нарушений закона – только легальные, но настойчивые методы давления.

Постепенно собрание подходило к концу. Люди начали расходиться, обмениваясь контактами и договариваясь о следующих встречах. Я задержался, наблюдая за Анной. Она стояла в окружении нескольких активистов, что-то объясняя и отмечая в блокноте. Профессиональная, собранная, целеустремлённая.