Исповедь марионетки

– Уже подготовил инфографику, – кивает Вадим. – И еще у нас есть свежий опрос ВЦИОМа о доверии к системе выборов. 78% россиян считают, что выборы в России честные.

Я усмехаюсь. Конечно, считают. Особенно если правильно сформулировать вопрос и выбрать аудиторию для опроса.

– Отлично. Вставим в финальный блок. Как обычно – сначала проблема, потом "разоблачение", потом общественное мнение, подтверждающее нашу правоту.

Вадим кивает, делая пометки в блокноте.

– Ах да, еще новость: к нам на эфир согласился прийти Проскурин.

Я поднимаю брови. Сергей Проскурин – известный псевдо-политолог, специализирующийся на теориях заговора. Его конек – объяснять любые протестные движения вмешательством ЦРУ. Неудивительно, что он так популярен у нашей аудитории.

– Хорошо, поставим его первым спикером. Пусть зададет тон.

Мы погружаемся в обсуждение деталей эфира. Расписываем сценарий поминутно: когда показывать какие кадры, кому давать слово, какие вопросы задавать. Ничто не остается на волю случая. Спонтанность в нашем деле – роскошь, которую мы не можем себе позволить.

После совещания у меня остается час свободного времени перед эфиром. Я запираюсь в кабинете и достаю телефон. Надо позвонить Алисе, как я обещал Марине. Но что я ей скажу? Как начну разговор после нескольких месяцев молчания? "Привет, дочь, слышал, ты связалась с организацией, которую я регулярно поливаю грязью в эфире. Не могла бы ты этого не делать, а то мне неудобно"?

Я прокручиваю список контактов до буквы "А". "Алиса". Палец зависает над кнопкой вызова. Я медлю, потом все же нажимаю.

Гудки. Один, второй, третий. Я уже готов услышать голосовую почту, когда вдруг звучит ее голос:

– Да.

Холодно. Отстраненно. Не "привет, папа" или хотя бы "слушаю". Просто "да".

– Привет, Алиса, – я стараюсь, чтобы мой голос звучал естественно. – Как дела?

– Нормально, – пауза. – Что-то случилось?

– Нет, ничего, – я прочищаю горло. – Просто хотел узнать, как ты. Давно не разговаривали.

– И чья это вина? – в ее голосе слышится горечь.

– Послушай, – я пытаюсь найти правильные слова, – я знаю, у нас были разногласия, но мы все-таки семья. Может, встретимся? Пообедаем вместе?

Долгая пауза.

– Зачем? – наконец спрашивает она. – Мама тебе позвонила, да? Рассказала про "Голос правды"?

Я закрываю глаза. Конечно, она догадалась.

– Да, она беспокоится. И я тоже.

– Беспокоишься? – Алиса горько смеется. – О чем? Что я испорчу твою репутацию примерного пропагандиста?

– О твоей безопасности, – резко отвечаю я. – Ты же знаешь, чем могут закончиться эти игры в оппозицию.

– Игры? – ее голос повышается. – То есть борьба за справедливые выборы, за свободу слова, за соблюдение конституции – это для тебя игры?

– Алиса, ты наивна. Ты не понимаешь, как устроен реальный мир.

– Нет, пап, – она произносит это обращение с таким сарказмом, что оно ранит сильнее, чем прямое оскорбление. – Это ты не понимаешь. Или делаешь вид, что не понимаешь. Удобная позиция, правда? Закрыть глаза на все и делать вид, что ты просто выполняешь работу.

Я чувствую, как внутри поднимается раздражение.

– Слушай, я не для этого позвонил. Давай просто встретимся и спокойно поговорим. Я могу заехать к тебе в университет завтра, и мы…

– Нет! – она почти кричит. – Только не в универе. Я не хочу, чтобы меня видели с тобой. Не хочу объяснять, почему я общаюсь с человеком, который каждый день льет помои на головы таких, как я и мои друзья.

Ее слова бьют наотмашь. Я сжимаю телефон так сильно, что костяшки пальцев белеют.

– Хорошо, – мой голос становится ледяным. – Где ты хочешь встретиться?

Пауза.

– В кафе "Юность" на Патриарших. Завтра в два. И, пожалуйста, без костюма и охраны. Не привлекай внимания.

– Договорились. До завтра.

Она отключается, не прощаясь.

Я откидываюсь в кресле, чувствуя странную смесь раздражения и боли. "Не хочу, чтобы меня видели с тобой". Моя дочь стыдится меня. И самое страшное – я понимаю, почему.

Внезапно дверь кабинета открывается без стука. Вадим влетает с возбужденным видом.

– Макс, все по плану, но есть одно изменение. Громов звонил, просил усилить акцент на связи "Честных выборов" с этими студенческими активистами из "Голоса правды". Сказал, что у них есть информация о готовящихся совместных акциях.

Я чувствую, как холодеет спина.

– "Голос правды"? Ты уверен?

– Да, – Вадим продолжает что-то говорить, но я уже не слышу.

"Голос правды". Организация, с которой связана Алиса. Теперь и они в нашей повестке.

Какое совпадение. Или не совпадение?

Знает ли Громов о моей дочери? Или это просто случайность?

– …ты меня слушаешь? – голос Вадима возвращает меня к реальности.

– Да, конечно, – я быстро собираюсь с мыслями. – Хорошо, включим этот момент. Но мягко, без конкретики. Просто намек на возможные связи.

– Громов сказал – жестко, – Вадим смотрит на меня с недоумением. – С именами лидеров.

– Я решаю, как строить эфир, – отрезаю я. – Без конкретных имен. Пока.

Вадим хмурится, но спорить не решается.

– Как скажешь. До эфира полчаса.

Он выходит, а я остаюсь наедине с тревожными мыслями. Совпадение ли, что "Голос правды" внезапно появился в нашей повестке сразу после того, как Марина рассказала мне об увлечении Алисы?

И что я буду делать, если мне придется атаковать в эфире организацию, в которой состоит моя собственная дочь?

Студия "Народного вердикта" готова к эфиру. Технический персонал проверяет свет и звук. Гости занимают свои места – политолог Проскурин поправляет галстук, "системный оппозиционер" нервно перелистывает свои записи, общественница с суровым лицом поджимает губы. Все знают свои роли в этом спектакле.

Я сижу в кресле ведущего, пока гримерша наносит последние штрихи.

– Будете стрелки сегодня, Максим Андреевич? – спрашивает она.

– Да, сделайте острее, – отвечаю я. – И больше пудры на лоб, там блестит.

Внутренне я собран, как перед боем. Сегодняшний эфир будет не из простых. Тема скользкая, а после разговора с Алисой я чувствую странное раздвоение. Как будто часть меня наблюдает за другой частью со стороны.

Вадим подходит с планшетом: – Последние правки в сценарий. Громов настаивает на упоминании "Голоса правды".

– Хорошо, – я беру планшет и просматриваю текст. Там действительно появился целый абзац о студенческом движении, которое якобы координирует свои действия с "Честными выборами" по указке западных кураторов.

К счастью, никаких конкретных имен. Пока.

– Готовность две минуты! – объявляет режиссер.

Я глубоко вдыхаю и выдыхаю. Пора включать "режим Баженова". Профессиональная улыбка. Чуть прищуренные глаза, выражающие недоверие к оппонентам. Уверенный разворот плеч.

– Тридцать секунд!

Камеры направлены на меня. Красный индикатор моргает, готовый загореться постоянным светом. Я смотрю прямо в объектив, готовясь вещать на миллионы телевизоров по всей стране.

– Пять, четыре, три, два, один… Эфир!

Заставка. Музыка. И мой голос, уверенный и властный:

– Добрый вечер, дорогие зрители! С вами Максим Баженов и программа "Народный вердикт". Сегодня мы поговорим о тех, кто под видом борьбы за честные выборы пытается подорвать саму избирательную систему нашей страны. Кто они – независимые наблюдатели или марионетки внешних сил? Давайте разберемся.

Камера отъезжает, показывая студию и гостей. Я начинаю разговор с Проскурина, задавая ему удобный вопрос:

– Сергей Петрович, как бы вы оценили деятельность так называемых "независимых наблюдателей" на последних выборах?

Проскурин, довольный вниманием, начинает свою тираду о западном вмешательстве, внешнем управлении и пятой колонне. Я киваю с серьезным видом, изображая глубокую заинтересованность.

Эфир идет по накатанной. Я задаю нужные вопросы, гости дают нужные ответы, графики и видеоматериалы появляются на экранах в нужные моменты. Все идет по сценарию, как хорошо отрепетированный спектакль.

И тут мой телефон, который я по привычке положил перед собой на стол, экраном вниз, вибрирует. Это странно – все знают, что во время эфира меня нельзя беспокоить. Я украдкой бросаю взгляд на экран.

Неизвестный номер. И сообщение: "Посмотри это немедленно".

Вложение – видеофайл.

Я игнорирую сообщение и продолжаю вести эфир, но любопытство и тревога грызут меня изнутри. Кто это мог прислать? И почему "немедленно"?

– …а теперь давайте поговорим о финансировании этих "независимых наблюдателей", – говорю я, следуя сценарию. – На экране вы видите схему движения средств от западных фондов через сеть посредников к организации "Честные выборы".

На экране появляется инфографика со стрелками и логотипами.

– Обратите внимание, что конечным бенефициаром этих финансовых потоков является не только "Честные выборы", но и ряд других организаций, включая студенческое движение "Голос правды", – я чувствую, как неохотно эти слова слетают с моих губ.

Телефон снова вибрирует. То же самое сообщение: "Посмотри это немедленно".

Что, черт возьми, там такого срочного?

Я продолжаю эфир, но внутреннее беспокойство нарастает. Когда наступает рекламная пауза, я быстро хватаю телефон и открываю видео.

И цепенею.

На видео – студенческий митинг. Камера выхватывает лица в толпе. И среди них – Алиса. Моя дочь. Она стоит на импровизированной трибуне и что-то страстно говорит в мегафон. Рядом с ней – парень, которого я не знаю, видимо, Денис Шаповалов, о котором упоминала Марина.

И транспарант над их головами: "Голос правды против лжи государственных СМИ".

Дыхание перехватывает. Это свежее видео – судя по одежде Алисы, снято недавно, может быть, сегодня.

– Тридцать секунд до эфира! – объявляет режиссер.

Я в панике выключаю телефон и пытаюсь собраться. Кто прислал мне это видео? И зачем? Предупреждение? Угроза? Шантаж?

– Пять, четыре, три, два, один… Эфир!

Я продолжаю программу, но чувствую себя как во сне. Говорю заученные фразы, задаю запланированные вопросы, но внутри – холодный ужас.

Моя дочь – активистка "Голоса правды". Организации, которую я сейчас, в прямом эфире, связываю с "иностранными агентами" и "подрывной деятельностью". Моя дочь.

– …и так называемый "Голос правды" координирует свои акции с западными центрами влияния, – говорит Проскурин, и я еле сдерживаюсь, чтобы не оборвать его.

– Да, интересное наблюдение, – я перехватываю инициативу. – Но давайте вернемся к основной теме нашего разговора – финансированию "Честных выборов".

Я сознательно увожу разговор от "Голоса правды", чувствуя на себе недоуменный взгляд Вадима из-за камеры.

Каким-то чудом я довожу эфир до конца. Заключительное слово, прощание со зрителями, финальная заставка.

– Эфир окончен, – объявляет режиссер.

Я срываю микрофон и быстро покидаю студию, игнорируя недоуменные взгляды гостей и коллег. Мне нужно побыть одному, осмыслить увиденное.

В коридоре меня догоняет Вадим: – Макс, что это было? Ты полностью слил тему "Голоса правды"! Громов будет в бешенстве!

– У меня были причины, – отрезаю я.

– Какие, черт возьми, причины могут быть, чтобы игнорировать прямое указание сверху? – Вадим выглядит по-настоящему встревоженным.

Я останавливаюсь и смотрю ему в глаза: – Личные. И на этом тема закрыта. Ты можешь сказать Громову, что я посчитал нецелесообразным педалировать эту тему без достаточных доказательств.

– Доказательства есть, – упрямо говорит Вадим. – Я сам тебе их показывал.

– Этого недостаточно.

Я оставляю его в коридоре и иду в свой кабинет. Закрываю дверь и падаю в кресло, чувствуя, как дрожат руки.

Снова включаю телефон и просматриваю видео. Нет сомнений – это Алиса. Моя дочь на митинге "Голоса правды". Моя дочь выступает против таких, как я.

И кто-то хочет, чтобы я об этом знал.

Я проверяю номер, с которого прислано сообщение. Неизвестный. Пытаюсь перезвонить – автоответчик сообщает, что такого номера не существует.

Одноразовый номер. Анонимное сообщение.

В дверь стучат. Я не отвечаю, но дверь все равно открывается. Это Вадим, и по его лицу я вижу, что случилось что-то серьезное.

– Громов звонил, – говорит он без предисловий. – Хочет встретиться с тобой завтра. Сказал, что это очень важно.

– Хорошо, – я киваю, пытаясь сохранять спокойствие. – Где и когда?

– В "Пушкине" в час дня.

– Буду.

Вадим медлит, явно хочет что-то сказать, но потом просто кивает и выходит, закрывая за собой дверь.

Я снова остаюсь один. С видео на телефоне, которое может стать бомбой замедленного действия. С дочерью, которая оказалась в эпицентре пропагандистской войны. И с назначенной встречей с человеком, который, возможно, уже знает об этом.

Впервые за долгие годы я чувствую себя не кукловодом, а марионеткой. И нити, которыми меня дергают, становятся все туже.

Глава 2: "Мир победителей"

Ночь прошла без сна. Я ворочался в постели, мысленно прокручивая варианты развития событий, пытаясь понять, кто прислал мне это видео и зачем. Наконец, ближе к рассвету, измученный бессонницей, я принял двойную дозу снотворного и провалился в тяжелый, мутный сон, из которого меня вырвал звонок будильника.

Утро не принесло ясности. Я двигался как автомат: душ, бритье, кофе, костюм. Сегодня Brioni, темно-серый, почти черный. Белая рубашка, бордовый галстук, запонки с рубинами – подходят к галстуку. В таком облачении я похож на успешного адвоката или высокопоставленного чиновника. Образ, внушающий уважение и доверие.

Только сегодня я не чувствую ни того, ни другого.

Встреча с Громовым назначена на час дня. До этого у меня запланирована подготовка к субботней вечеринке у Штейна. Нужно освежить информацию о всех возможных гостях, быть в курсе последних событий в их жизни – светская беседа требует подготовки не меньшей, чем эфир.

Но сначала – встреча с Алисой в кафе "Юность". Я специально попросил водителя высадить меня за квартал, чтобы подойти пешком, без охраны и показной роскоши, как она просила.

"Юность" – модное кафе на Патриарших, с минималистичным дизайном и органическим меню. Место для хипстеров и творческой интеллигенции. Публика, которая считает таких, как я, исчадиями ада. Хорошо, что я последовал совету Алисы и оделся неброско – джинсы, кашемировый свитер, кожаная куртка. На мгновение я даже почувствовал себя моложе, свободнее – почти как тот журналист, каким я был пятнадцать лет назад, до того, как стал "голосом режима".

Алиса уже ждет за столиком у окна. Тонкая фигурка, темные волосы, собранные в небрежный пучок, минимум макияжа. Вылитая мать в ее возрасте, только взгляд жестче, решительнее. Мой взгляд, если быть честным.

Она замечает меня и не улыбается. Просто кивает, как едва знакомому человеку. От этого холодного кивка что-то сжимается внутри.

– Привет, – я сажусь напротив.

– Привет, – она смотрит мне прямо в глаза. – Спасибо, что без свиты.

– Как будто у меня есть свита, – пытаюсь пошутить я.

– Водитель, охрана, ассистенты… Как это еще называется?

Я решаю не спорить. Официантка – девушка с розовыми волосами и множеством пирсинга – приносит меню.

– Что будешь? – спрашиваю Алису после ухода официантки.

– Уже заказала, – она кивает на чашку какого-то травяного чая перед собой.

– Тогда я, пожалуй, кофе. Двойной эспрессо, – говорю я вернувшейся официантке, которая смотрит на меня с плохо скрываемой неприязнью. Узнала, видимо.

Когда мы снова остаемся одни, повисает неловкая пауза. Я разглядываю дочь, пытаясь найти в ее лице отголоски той маленькой девочки, которая когда-то обнимала меня, возвращаясь из школы, и взахлеб рассказывала о своем дне.

– Ты похудела, – наконец говорю я. – Мама тебя кормит вообще?

– Я живу отдельно уже полгода, – отрезает Алиса. – В общежитии.

– Правда? – я искренне удивлен. – Почему ты не сказала? Я мог бы помочь снять нормальную квартиру.

– На твои пропагандистские деньги? Нет, спасибо.

Я чувствую, как внутри поднимается волна раздражения, но подавляю ее.

– Алиса, давай начистоту. Мама рассказала, что ты связалась с "Голосом правды". Это правда?

Она вскидывает подбородок – жест, который она явно унаследовала от меня.

– "Связалась" – интересный выбор слова. Как будто это какая-то преступная группировка. Да, я участвую в их деятельности. И горжусь этим.

– Ты понимаешь, насколько это опасно? – я понижаю голос. – Эти организации сейчас под особым контролем. Их могут в любой момент признать нежелательными, экстремистскими или еще черт знает какими.

– И ты об этом знаешь не понаслышке, да? – в ее голосе слышится вызов. – Это же ты и тебе подобные создаете информационную базу для таких решений.

Я морщусь. Она права, и это неприятно.

– Алиса, политика – грязное дело. Я не хочу, чтобы ты в этом увязла.

– А в чем мне увязнуть, по-твоему? В гламурных тусовках? В светской хронике? Или пойти по твоим стопам – продаться с потрохами и каждый вечер вещать ложь на миллионную аудиторию?

Ее слова бьют точно в цель. Я сжимаю челюсти, чтобы не ответить резкостью.

– Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, – говорю я, стараясь звучать спокойно. – И чтобы у тебя было будущее.

– Будущее? – Алиса горько усмехается. – Какое будущее ты мне предлагаешь? Стать частью системы, которая давит все живое? Или уехать из страны, как многие мои сверстники?

– А какое будущее ты видишь, участвуя в бессмысленных протестах? Думаешь, они что-то изменят?

Она смотрит на меня с такой смесью жалости и презрения, что мне становится не по себе.

– Знаешь, в чем разница между нами, папа? Я еще верю, что можно что-то изменить. А ты уже давно сдался. Продался. И теперь оправдываешь это тем, что "так устроен мир".

Официантка приносит мой кофе, прерывая наш напряженный разговор. Я делаю глоток горячей, крепкой жидкости, пытаясь собраться с мыслями.

– Послушай, – говорю я, когда мы снова остаемся одни, – я не против твоей общественной активности. Правда. Но "Голос правды" сейчас под прицелом. Вчера мне… – я осекаюсь, но потом решаю быть честным, – …мне пришло видео с тобой на их митинге.

Алиса бледнеет.

– Что? Какое видео?

– Ты выступаешь с мегафоном. Рядом какой-то парень, полагаю, твой Денис.

– Откуда у тебя это видео? – ее голос дрожит.

– Кто-то прислал анонимно, прямо во время эфира.

Она молчит, обдумывая информацию.

– Это угроза? Предупреждение?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Но это точно не случайность.

Алиса нервно теребит браслет на запястье – привычка с детства, когда она волнуется.

– И что ты собираешься делать?

Хороший вопрос. Что я собираюсь делать? Я и сам не знаю.

– Для начала хотел бы, чтобы ты на время дистанцировалась от этой организации. Пока все не уляжется.

– Ты предлагаешь мне предать своих друзей и свои убеждения из-за какой-то анонимной угрозы?

– Я предлагаю тебе не быть наивной! – мой голос звучит резче, чем я хотел. – Эти игры опасны, Алиса. Люди исчезают, попадают в тюрьму, ломают себе жизнь. Я не хочу, чтобы ты стала одной из них.

– А ты не думал, что твоя работа делает таких, как я, мишенью? – Алиса подается вперед. – Каждый раз, когда ты в эфире называешь активистов "агентами Запада" или "предателями", ты подставляешь под удар реальных людей. Ты создаешь атмосферу ненависти, в которой становятся возможными репрессии.

Ее слова попадают прямо в больное место. Именно об этом я стараюсь не думать каждый раз, когда выхожу в эфир.

– Я просто делаю свою работу, – говорю я, понимая, насколько жалко это звучит.

– Охранники в концлагерях тоже просто делали свою работу, – парирует она.

– Не сравнивай! – я почти повышаю голос и замечаю, как несколько посетителей оборачиваются в нашу сторону. – Извини, – добавляю тише. – Но это действительно некорректное сравнение.

– Почему? Потому что ты не убиваешь своими руками? Но ты создаешь почву, на которой становится возможным преследование инакомыслящих. Ты демонизируешь любую оппозицию. Превращаешь нормальных людей в "врагов народа" в глазах обывателей.

Я смотрю на нее и вижу не просто разгневанную дочь, а умного, принципиального человека. И от этого становится еще больнее.

– Алиса, послушай, – я стараюсь говорить мягче, – мир сложнее, чем кажется в двадцать лет. Есть компромиссы, на которые приходится идти. Есть обязательства…

– Перед кем? – перебивает она. – Перед теми, кто платит тебе за ложь? Или перед своей совестью?

Я молчу. Что я могу ей ответить? Что моя совесть давно научилась молчать, получая компенсацию в виде роскошной квартиры и швейцарских часов?

– Знаешь, – продолжает Алиса, видя мое молчание, – я долго пыталась понять, как ты мог так измениться. Я же помню, каким ты был раньше. Идеалистом, борцом за правду. Я выросла на твоих ранних статьях. Они вдохновили меня пойти в журналистику.

Эти слова причиняют почти физическую боль. Мои ранние статьи. Расследования о коррупции. Репортажи из горячих точек. Все то, чем я когда-то гордился и что сейчас кажется наивным ребячеством.

– Я не изменился, Алиса. Я просто повзрослел и увидел, как устроен мир на самом деле.

– Нет, папа, – она качает головой. – Ты сломался. Или продался. Или и то, и другое. И знаешь, что самое грустное? Я не уверена, что ты сам это осознаешь.

Я смотрю на нее и не нахожу слов для возражения. Потому что где-то глубоко внутри я знаю, что она права.

– Я беспокоюсь о тебе, – наконец говорю я. – Это единственная причина, почему я завел этот разговор.

– Если ты действительно беспокоишься обо мне, – Алиса встает, собираясь уходить, – прекрати делать то, что делаешь. Или хотя бы признай самому себе, что ты часть проблемы, а не решения.

Она бросает на стол деньги за свой чай.

– Алиса, стой, – я тянусь к ней. – Давай хотя бы…

– Прости, мне пора. У нас собрание.

– Обещай, что будешь осторожна, – говорю я с отчаянием в голосе.

Она смотрит на меня долгим взглядом.

– Я всегда осторожна, папа. А вот ты… ты даже не представляешь, насколько глубоко увяз.

Алиса уходит, оставляя меня одного с недопитым кофе и тяжелыми мыслями. Я смотрю ей вслед через окно кафе – стройная фигурка, гордо поднятая голова, уверенная походка. Моя дочь. Человек, который меня презирает.

И, возможно, имеет на это полное право.

Ресторан "Пушкинъ" – оазис дореволюционной роскоши в центре Москвы. Место, где сильные мира сего любят демонстрировать свой статус за тарелкой пельменей по цене среднего провинциального обеда на четверых.

Я прибываю точно в назначенное время – опаздывать на встречу с Виталием Сергеевичем Громовым равносильно профессиональному самоубийству. Метрдотель, узнав мое имя, почтительно кивает и ведет меня в отдельный кабинет на втором этаже.

Громов уже там. Сидит за столом, просматривая что-то в планшете. Безупречный серый костюм, строгий галстук, аккуратная стрижка с легкой проседью на висках. Типичный высокопоставленный чиновник – ни один мускул на лице не выдает его истинных мыслей.

– А, Максим Андреевич, – он поднимает взгляд и слегка улыбается. – Присаживайтесь. Уже заказал для нас, надеюсь, не возражаете.

– Нисколько, – я сажусь напротив. – Доверюсь вашему вкусу.

– Как ваши дела? – спрашивает он светским тоном, откладывая планшет в сторону. – Вчерашний эфир имел хорошие рейтинги.

– Да, аудитория реагирует на тему выборов, – отвечаю я нейтрально. – Это всегда вызывает интерес.

Официант приносит закуски и вино. Белое, охлажденное до идеальной температуры. Громов благодарит его кивком и ждет, пока тот удалится.

– Я заметил одну странность во вчерашнем эфире, – говорит он, как бы между прочим, наполняя наши бокалы. – Вы очень поверхностно коснулись темы "Голоса правды", хотя я просил сделать на этом акцент.

Вот оно. Прямой вопрос, замаскированный под наблюдение. Я делаю глоток вина, выигрывая время для ответа.

– Решил, что без достаточной доказательной базы не стоит углубляться в эту тему, – отвечаю я. – У нас были сильные материалы по "Честным выборам", а связь с "Голосом правды" выглядела натянутой. Я счел, что лучше сосредоточиться на том, что можем доказать неопровержимо.

Громов слегка наклоняет голову, изучая меня взглядом.

– Профессиональный подход, – его голос звучит ровно. – И все же, вы ведь понимаете важность правильного освещения студенческих движений? Особенно таких, как "Голос правды".

– Безусловно, – киваю я. – Если у вас есть конкретные материалы, я с удовольствием использую их в следующих эфирах.

– Будут материалы, – Громов отпивает вино. – Очень интересные материалы.