Исповедь марионетки

Эдуард Сероусов

Исповедь марионетки

ЧАСТЬ I: ИЛЛЮЗИЯ КОНТРОЛЯ

Глава 1: "Народный вердикт"

Я ненавижу людей.

Это простая истина, которую я никогда не произнесу вслух, но она движет мной каждое утро, когда я затягиваю идеальный узел галстука Brioni на шее и выхожу в эфир с безупречной улыбкой профессионального манипулятора.

Я смотрю на них через камеру, на этих представителей великого народа, которым рассказываю о коварных планах Запада, о предателях родины, о величии нашей державы и скрепах. Я вижу их рыхлые, обрюзгшие лица, потрепанные бытом и водкой, их примитивные эмоции, доступные для считывания как открытая книга с крупным шрифтом.

Быдло, на самом деле. Но я никогда не назову их так в эфире.

В эфире я – Максим Баженов, народный любимец, ведущий самого популярного общественно-политического шоу "Народный вердикт". Голос правды. Борец с фальшивыми новостями. Защитник традиционных ценностей. Гроза либералов и иностранных агентов.

Я – марионетка высшей категории. С идеальными нитями и безупречной артикуляцией.

– Через тридцать секунд в эфире, – раздается голос режиссера в наушнике.

Я одергиваю пиджак, поправляю запонки – платиновые, с крохотными рубинами, подарок от благодарного олигарха за интервью-реабилитацию – и включаю режим Максима Баженова. Улыбка, не затрагивающая глаз. Чуть приподнятая правая бровь – мой фирменный знак сдержанного скепсиса. Плечи расправлены, подбородок приподнят – я патриот, я уверен в своей правоте, я несу истину.

Заставка. Пафосная музыка. Графика с российским флагом и строгим мужским голосом: "Народный вердикт с Максимом Баженовым. Программа, которая расставляет точки над i".

– Добрый вечер, дорогие зрители! С вами Максим Баженов и программа "Народный вердикт". Сегодня мы поговорим о том, как западные кураторы через своих агентов пытаются расшатать ситуацию в стране, используя беззаботных студентов как пушечное мясо для цветной революции. Кому выгодны так называемые "мирные протесты"? Кто стоит за ними? И главное – кто платит? На эти вопросы мы ответим прямо сейчас.

Камера отъезжает, показывая студию – стильную, с преобладающими темно-синими и красными оттенками, огромными экранами и прозрачным столом, за которым сидят гости: политологи правильного толка, один ручной "оппозиционер" для видимости дискуссии, парочка патриотических экспертов и какой-то безликий "представитель общественности".

Все идет как по маслу. Я задаю провокационные вопросы "оппозиционеру", периодически прерывая его театральным возмущением. Патриотические эксперты вставляют заготовленные тезисы. На экранах мелькают кадры с протестов – тщательно отобранные, разумеется: самые агрессивные выкрики, самые неприглядные лица, кто-то что-то ломает. Обязательный кадр с американским флагом в толпе и парочкой ЛГБТ-символов для полноты картины морального разложения.

– Нельзя не заметить, что эти так называемые "стихийные протесты" удивительно хорошо организованы, – говорю я, вскидывая бровь. – Одинаковые лозунги, одинаковые методички… Даже плакаты будто из одной типографии. Случайность? Не думаю.

– Позвольте не согласиться, – вклинивается "оппозиционер", щуплый мужчина с бегающими глазами, который знает, что его роль – создать видимость дебатов, но не перегибать палку. – Люди выходят, потому что…

– Людей используют! – перебиваю я его. – Используют как расходный материал те, кто прячется за их спинами! Показываем кадры из Вашингтона, где Блинкен встречается с так называемыми "представителями гражданского общества" нашей страны, а потом – бац! – ровно через неделю начинаются эти ваши "стихийные протесты".

Оппозиционер пытается что-то возразить, но я включаю видеоролик – нарезку из разрозненных фрагментов протестов, смонтированных так, чтобы создать впечатление хаоса и агрессии. Фоном идет тревожная музыка.

В наушнике голос режиссера: – Рейтинги растут. Ты в ударе, Макс.

Еще бы. Это моя стихия. Я чувствую зрителя как опытный серфер чувствует волну. Знаю, когда нужно нажать на эмоции, когда включить логику, когда припугнуть, а когда дать надежду. Сегодня – день страха. Мы рисуем картину осажденной крепости, зловещих врагов за стенами и предателей внутри.

– Обратите внимание на эти кадры, – я указываю на экран, где мелькают лица молодых протестующих. – Эти ребята, многие из которых даже не могут толком объяснить, за что протестуют, становятся пушечным мясом в чужой игре. Им промывают мозги в социальных сетях, их науськивают через Telegram-каналы, которые ведут из офисов в Вильнюсе и Варшаве. А когда дойдет до реальных проблем, их западные кураторы просто умоют руки.

Сценарий программы выверен до минуты. Каждый участник знает свою роль. Даже "оппозиционер" в нужный момент сдается под напором "фактов" и "народного возмущения". Последнее слово всегда за мной.

– Дорогие зрители, сегодня мы с вами разобрали механизмы, с помощью которых внешние силы пытаются дестабилизировать ситуацию в нашей стране. Важно понимать, что никто, кроме нас самих, не заинтересован в процветании и стабильности нашей Родины. Россия – великая страна с великим народом, и никакие провокации не смогут сбить нас с пути. Берегите себя и своих близких, особенно детей, от манипуляций в интернете. Народный вердикт очевиден: мы вместе, мы едины, и мы победим. До встречи в следующем выпуске.

Финальная заставка. Пафосная музыка.

– Эфир окончен, – сообщает режиссер.

Я расслабляю плечи и снимаю микрофон, избегая смотреть в глаза гостям. Они подойдут за похлопываниями по плечу и условной благодарностью. Это часть ритуала. Сейчас не хочется.

– Баженов, отлично отработал, – Вадим Кравцов, мой продюсер, протягивает стакан виски. – Рейтинги – огонь. Держи, заслужил.

Вадим – циничный тридцатитрехлетний карьерист с блестящими перспективами. Идеальная прическа, дорогой, но не кричащий костюм, улыбка, в которой на десять процентов больше зубов, чем нужно для искренности. Таким я был лет пятнадцать назад. До того, как научился скрывать голод.

– Спасибо, – я принимаю стакан, делаю глоток. Macallan, восемнадцать лет выдержки. Стандартный для нашего закулисья. – Что там по повестке на завтра?

– Готовим разгром по той некоммерческой организации, которая мониторит выборы, – Вадим пролистывает что-то в планшете. – Нарыли на них связи с Госдепом через три рукопожатия. Сделаем сочную нарезку.

– Ясно, – я допиваю виски и ставлю стакан на стол. – Пришли материалы, посмотрю вечером.

– И еще, – Вадим понижает голос, – Виталий Сергеевич просил передать, что доволен сегодняшним эфиром. Особенно отметил твою находку про "пушечное мясо" – говорит, очень цепляет родительскую аудиторию.

Виталий Сергеевич Громов. Куратор из администрации президента. Человек, который никогда не повышает голос и не делает резких движений, но от одного его звонка могут рухнуть карьеры и закрыться телеканалы.

– Рад, что оценил, – отвечаю я с дежурной улыбкой.

– Да, и вот еще что, – Вадим оглядывается, хотя мы уже одни в студии. – Он приглашает тебя на закрытую вечеринку в эту субботу. В загородном доме у Штейна. Сказал, будут обсуждать новый проект, и ты должен там быть.

Аркадий Штейн. Медиамагнат, владелец нашего холдинга. Человек, который подписывает мои чеки с шестью нулями.

– Передай, что буду, – киваю я. – Что за проект?

– Не сказал, – Вадим пожимает плечами. – Но намекнул, что может быть повышение. Может, наконец, дадут свой канал?

Я хмыкаю. Свой канал. Еще больше денег. Еще больше влияния. Еще больше лжи.

– Посмотрим. Ладно, я домой.

Я забираю пиджак и иду к выходу. По пути несколько человек из технического персонала кивают мне с почтительными улыбками. Я – звезда первой величины в этом маленьком коррумпированном созвездии.

Спускаюсь в подземный паркинг, где меня ждет черный Lexus с водителем. Еще одна привилегия звезды пропаганды.

– Домой, Игорь, – говорю я, падая на заднее сиденье.

Пока машина выезжает с территории телецентра, я проверяю телефон. Десятки уведомлений. Я игнорирую большинство из них, просматривая только важное. Сообщение от ассистентки о завтрашнем графике. Напоминание о приеме у стоматолога. Запрос на интервью от глянцевого журнала.

И ни одного сообщения от дочери.

Я открываю Instagram (запрещен в РФ), который использую через VPN, чтобы следить за ее жизнью – единственный способ узнать, что происходит с Алисой, с тех пор как она перестала со мной разговаривать. Последний пост – неделю назад. Фотография какой-то книги с цитатой о справедливости. Типичная студенческая наивность.

Алисе двадцать. Она на третьем курсе журфака. Пошла по моим стопам, вот ирония. Только в отличие от меня, она еще верит в журналистику как в служение правде. В то, что слова могут менять мир. В свободу, равенство и прочую чушь, которой я тоже когда-то верил, пока жизнь не научила, что единственная реальная свобода – это деньги.

Мы не разговаривали нормально уже год. С тех пор, как она швырнула мне в лицо обвинение, что я "продался" и стал "рупором пропаганды". Как будто у нее был выбор между принципами и деньгами. Как будто она знает, что такое ипотека, алименты и необходимость обеспечивать семью. Как будто…

Я закрываю приложение. Не хочу думать об этом сейчас.

– Пробки сегодня, Максим Андреевич, – говорит водитель, вглядываясь в вечернее московское месиво на дорогах. – Минут сорок, наверное.

– Ничего, – я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. – Разбуди, когда приедем.

Но я не сплю. Я думаю о сегодняшнем эфире, о том, как ловко я манипулировал фактами, как искусно жонглировал полуправдами, создавая нужную картину мира. О том, как еще несколько миллионов зрителей проглотили очередную порцию страха и ненависти. О том, как где-то в параллельной вселенной я мог бы быть другим человеком, делающим другие вещи.

Но в этой вселенной я – Максим Баженов, звезда пропаганды, человек, который продал свой талант и образование за виллу в Испании, квартиру в "Москва-Сити" и часы за цену трехкомнатной квартиры в спальном районе.

И иногда, в моменты слабости, я думаю, что сделка была не в мою пользу.

– Максим Андреевич, приехали, – голос водителя вырывает меня из полудремы.

Я открываю глаза. Машина стоит у входа в жилой комплекс "Императорские сады" – элитный муравейник для тех, кто может позволить себе квартиру за пятьдесят миллионов и выше. Кивком благодарю водителя и выхожу из машины.

Охранник почтительно кивает, открывая передо мной дверь. Консьерж в безупречной форме приветствует меня по имени-отчеству. В лифте – одинокое путешествие наверх, в пентхаус. Я один в просторной кабине, отделанной деревом и зеркалами. Смотрю на свое отражение – безупречный костюм, уверенный взгляд, чуть уставшие глаза. Профессиональная улыбка, которая включается и выключается по щелчку.

Кто ты, человек в зеркале?

Двери лифта открываются прямо в прихожую моей квартиры. Система умного дома реагирует на мое появление, включая приглушенный свет и негромкую музыку. Просторная гостиная с панорамными окнами, из которых открывается вид на ночную Москву – сияющую, бурлящую, безжалостную.

Я скидываю пиджак, ослабляю галстук и иду к бару. Наливаю виски – на этот раз Lagavulin, шестнадцатилетний. Люблю его торфяные ноты, напоминающие о том, что где-то существуют места, не тронутые человеческой подлостью.

С бокалом в руке подхожу к окну. Город расстилается подо мной как карта возможностей. Огни небоскребов, золотые купола церквей, темные пятна парков. Где-то там, в этом муравейнике, живет моя дочь, которая меня презирает. Моя бывшая жена, которая считает меня продажным трусом. Мои бывшие коллеги, которые перестали со мной здороваться.

И миллионы зрителей, которые считают меня героем, борцом за правду, человеком, который не боится "говорить, как есть".

Я делаю глоток виски и усмехаюсь. Какая ирония. Я, человек, который зарабатывает на жизнь ложью, стал для них символом правды.

Телефон вибрирует в кармане брюк. Я смотрю на экран – номер не определен. Обычно я не отвечаю на такие звонки, но сегодня почему-то принимаю вызов.

– Слушаю.

– Максим Андреевич, добрый вечер, – голос Виталия Сергеевича Громова узнаваем мгновенно. Тихий, вкрадчивый, с легкой хрипотцой. Голос человека, который никогда не повышает тон, потому что в этом нет необходимости. – Не помешал?

– Нисколько, Виталий Сергеевич, – я мгновенно подбираюсь, хотя он не может меня видеть. – Чем обязан?

– Хотел лично поблагодарить за отличный эфир. Очень своевременно подняли тему студенческих протестов. Особенно удачно про "пушечное мясо" и "промывку мозгов".

– Спасибо, – я делаю еще глоток виски. – Рад, что оценили.

– Вы же получили приглашение на субботу?

– Да, Вадим передал. Буду обязательно.

– Отлично. Там будет важный разговор. Возможно, о расширении вашего… влияния.

Я чувствую, как пульс учащается. В нашей системе координат "расширение влияния" – это либо собственный канал, либо место в медиасовете при администрации президента. В любом случае – новый уровень игры и новые деньги.

– Звучит интригующе, – отвечаю я нейтрально.

– До субботы, Максим Андреевич, – Громов отключается так же внезапно, как и позвонил.

Я допиваю виски одним глотком и возвращаюсь к бару за добавкой. Наливаю щедрую порцию. Это не первый бокал за день, и я знаю, что он не последний.

Алкоголь стал моим верным компаньоном в последние годы. Не до беспамятства, не до потери контроля – я слишком профессионал для этого. Но достаточно, чтобы притупить эту постоянную, ноющую пустоту внутри. Чтобы не думать о том, как я превратился из журналиста в… это.

В мире моей пропаганды я – борец за справедливость. В реальности – продажный манипулятор, обслуживающий власть.

Я включаю телевизор – по привычке проверить, что там у конкурентов. На другом федеральном канале почти идентичная картинка: студия, эксперты, кричащие заголовки о внешних угрозах. Забавно, как мы все работаем по одним методичкам. Даже гарнитур экспертов совпадает: условный политолог, условный историк, условный общественник.

Я переключаюсь с канала на канал. Везде – одна и та же реальность, один и тот же нарратив, упакованный в разную обертку. Мир, поделенный на "наших" и "не наших". Черное и белое. Добро и зло. И никаких полутонов.

Внезапно мне становится душно. Я выключаю телевизор, допиваю виски и иду в душ. Горячие струи бьют по плечам, смывая усталость дня, но не могут смыть нарастающее чувство тревоги.

Что Громов хочет предложить мне в субботу? Какую новую роль в этом театре абсурда они приготовили для меня? И почему, несмотря на все привилегии моего положения, я чувствую себя все более загнанным в угол?

Выйдя из душа, я натягиваю домашние брюки и футболку, возвращаюсь в гостиную с новым бокалом виски и сажусь за ноутбук. Проверяю почту, просматриваю новости – в том числе те, что не попадают в официальные СМИ. Я давно использую VPN, как и все в нашей медиатусовке. Забавный парадокс: те, кто клеймит позором "западные фейки", сами внимательно их читают.

В новостной ленте одного из заблокированных ресурсов мелькает знакомое лицо. Иван Колесников. Мой бывший друг и коллега, теперь живущий в Берлине. Когда-то мы вместе начинали в региональной газете, вместе перебрались в Москву, вместе строили карьеру. Потом наши пути разошлись. Я выбрал комфорт и деньги. Он – принципы и эмиграцию.

Статья о его новом расследовании коррупционных схем в окружении президента. Смелый материал. Самоубийственный, если бы он все еще жил здесь.

Я закрываю страницу, не дочитав. Не хочу знать детали. Не хочу думать о том, что мог бы заниматься тем же, если бы сделал другой выбор пятнадцать лет назад.

Телефон снова вибрирует. На этот раз это Марина, моя бывшая жена. Мы развелись пять лет назад, когда я принял предложение вести "Народный вердикт" и окончательно перешел на сторону пропаганды. Она не смогла с этим жить. Сказала, что не узнаёт человека, за которого выходила замуж.

Сейчас мы общаемся только по вопросам, связанным с Алисой, хотя той уже двадцать, и она сама решает, с кем из нас видеться. Угадайте, кого она выбирает чаще?

– Да, Марина.

– Привет, – ее голос звучит напряженно. – Нам нужно поговорить об Алисе.

Я чувствую, как внутри все сжимается.

– Что-то случилось?

– Пока нет, – в ее голосе слышится усталость. – Но может случиться, если она продолжит в том же духе.

– О чем ты?

– Ты вообще в курсе, чем она занимается в последнее время?

Я хочу сказать, что да, конечно, я знаю все о жизни своей дочери. Что мы регулярно общаемся. Что у нас доверительные отношения. Но это было бы ложью даже по моим стандартам.

– Не совсем, – признаюсь я. – Мы… не очень часто разговариваем.

Марина вздыхает.

– Она связалась с этим студенческим движением. "Голос правды" или как там его. Ходит на их собрания, участвует в дебатах. Они готовятся к каким-то акциям протеста.

Я чувствую, как холодеет спина. "Голос правды" – одна из тех организаций, которые мы регулярно полощем в эфире как "иностранных агентов" и "наймитов Запада".

– И что она конкретно делает?

– Пока в основном дискуссии, дебаты, какие-то статьи для их сайта. Но, Максим, ты же понимаешь, куда это может привести. Особенно с учетом того, что ты… – она осекается.

– Что я? – мой голос становится холодным. – Договаривай.

– Что ты – лицо государственной пропаганды, – резко отвечает она. – Человек, который каждый вечер смешивает с грязью таких, как она. Ты действительно не понимаешь, почему она это делает? Это же классический подростковый бунт, только в двадцать лет и с политическим уклоном.

– Она взрослый человек, – отвечаю я устало. – Я не могу указывать ей, с кем общаться.

– Но ты мог бы поговорить с ней! Объяснить, чем это может закончиться.

– Она не станет меня слушать, – я делаю большой глоток виски. – Ты же знаешь, как она ко мне относится.

– Тогда используй свои связи! – в голосе Марины звучит отчаяние. – Сделай что-нибудь, чтобы ее не затянуло глубже в это болото. Ты же знаешь, как сейчас обращаются с активистами.

Знаю. Конечно, знаю. Я же помогаю создавать атмосферу, в которой это становится возможным.

– Что ты предлагаешь? – спрашиваю я.

– Встреться с ней. Поговори. Предложи стажировку где-нибудь за границей. Я не знаю! Ты же ее отец, черт возьми!

Я молчу. Что я могу сказать? Что я – последний человек, которого Алиса послушает? Что единственное, что я могу ей предложить – это стать такой же продажной шкурой, как я?

– Я попробую, – наконец отвечаю я. – Позвоню ей завтра.

– Хорошо, – Марина немного смягчается. – Спасибо.

Мы прощаемся, и я остаюсь один на один с тревожными мыслями. Алиса и "Голос правды". Моя дочь и организация, которую я помогаю демонизировать. Какая злая ирония судьбы.

Я наливаю еще виски и подхожу к окну. Москва мерцает огнями, равнодушная к маленьким человеческим драмам. Где-то там, в этом бесконечном муравейнике, моя дочь готовится бороться с системой, частью которой я являюсь.

И что я могу ей противопоставить? Свой цинизм? Свой конформизм? Свои деньги, заработанные на лжи?

Я делаю глоток и прислоняюсь лбом к прохладному стеклу. Впервые за долгое время я чувствую страх. Не за себя – за нее. Потому что я, как никто другой, знаю, насколько безжалостна может быть система к тем, кто осмеливается бросить ей вызов.

И самое страшное – я часть этой системы. Один из ее механизмов. Винтик в машине, которая может раздавить мою собственную дочь.

В этот момент я ненавижу себя даже больше, чем обычно.

Утро начинается с головной боли и сообщения от ассистентки: совещание по сценарию сегодняшнего эфира перенесено на час раньше. Я проглатываю таблетку аспирина, запивая холодной водой, и иду в душ, пытаясь смыть последствия вчерашнего виски.

Пока автоматическая кофемашина готовит эспрессо, я проверяю новости. Ничего примечательного – обычный поток контролируемой информации. Отчет о встрече президента с губернаторами. Новые санкции против России. Успехи импортозамещения. Разоблачение очередного "иностранного агента".

Привычный информационный фастфуд, который я помогаю готовить и сервировать.

После кофе и легкого завтрака я одеваюсь – темно-синий костюм Tom Ford, голубая рубашка, галстук с едва заметным геометрическим узором. Запонки с сапфирами сегодня – под цвет галстука. Образ телезвезды требует безупречности в каждой детали.

Спускаюсь в паркинг, где меня уже ждет водитель.

– Доброе утро, Максим Андреевич.

– Доброе, Игорь, – я сажусь на заднее сиденье и сразу открываю ноутбук. Нужно просмотреть материалы к сегодняшнему эфиру.

Пока машина движется в потоке утреннего траффика, я изучаю досье на некоммерческую организацию, которую мы будем "разоблачать" сегодня. "Честные выборы" – группа наблюдателей, которая мониторит нарушения на выборах. В нашем сценарии они превращаются в "пятую колонну", работающую на подрыв легитимности власти.

Материал откровенно слабый. Связь с Госдепом притянута за уши – через гранты какого-то европейского фонда, который когда-то получал финансирование от американского фонда. Классическая "теория шести рукопожатий", раздутая до масштабов международного заговора.

Но это не имеет значения. Важна не правда, а повторение. Если достаточное количество раз назвать любую организацию "иностранным агентом", в общественном сознании она им и станет.

Я захлопываю ноутбук и смотрю в окно. Москва проплывает мимо – сияющая и нищая одновременно, контрастная как ни один другой город в мире. Золотые купола церквей соседствуют с безликими многоэтажками. Элитные жилые комплексы возвышаются над обшарпанными хрущевками. Роскошные бутики примыкают к унылым ларькам. Лакшери-кары петляют между разбитыми "Жигулями".

Это мой город. И я помогаю создавать для него новую реальность – реальность, в которой нет полутонов и сложностей. Только "мы" и "они". Только "патриоты" и "враги".

Телефон вибрирует. Сообщение от Вадима: "Есть интересный материал для сегодняшнего эфира. Расскажу при встрече".

Что еще он накопал? Какую-нибудь переписку активистов, выкраденную хакерами? Или может личные фотографии кого-то из руководства "Честных выборов", которые можно представить в неприглядном свете?

Машина подъезжает к телецентру. Я выхожу, киваю охраннику у входа и прохожу внутрь. Привычная суета, знакомые лица, услужливые улыбки. Меня здесь уважают. Или боятся. Или и то, и другое.

В лифте сталкиваюсь со Светланой Золотаревой – молодой журналисткой, которая недавно присоединилась к команде "Народного вердикта". Двадцать семь лет, выпускница МГИМО, подающая надежды. Сдержанная, умная, с хорошим чутьем на детали. Слишком серьезная для своего возраста.

– Доброе утро, Максим Андреевич, – она вежливо кивает.

– Доброе, Светлана, – я окидываю ее взглядом. – Как продвигается работа с материалом по региональным штабам оппозиции?

– Почти закончила, – она крепче прижимает к груди папку с документами. – Сегодня отправлю вам финальную версию.

– Хорошо, – я замечаю легкое напряжение в ее позе. – Что-то не так?

– Все в порядке, – слишком быстро отвечает она. – Просто… некоторые факты сложно проверить. Особенно по финансированию.

– В нашем деле главное – не факты, а правильная подача, – усмехаюсь я. – Аудитория все равно проверять не будет.

Она смотрит на меня странным взглядом. Не могу разобрать – осуждение это или любопытство.

– Конечно, Максим Андреевич.

Двери лифта открываются, и мы расходимся в разных направлениях. Что-то в ее взгляде заставляет меня почувствовать себя неуютно. Напоминает мне взгляд Алисы, когда она поняла, чем я на самом деле занимаюсь.

Я отбрасываю эту мысль и иду в свой кабинет. Там меня уже ждет Вадим с возбужденным выражением лица, которое бывает у него, когда он нашел что-то "сенсационное".

– Смотри, что у меня есть, – он протягивает мне планшет, не здороваясь.

На экране – скриншоты личной переписки. Судя по всему, между руководителем "Честных выборов" и кем-то из европейской правозащитной организации.

– Откуда это? – спрашиваю я, просматривая сообщения. Ничего особенно криминального, обычное обсуждение проектов и финансирования. Но в контексте нашего эфира это можно преподнести как "получение инструкций от западных кураторов".

– Не спрашивай, – Вадим подмигивает. – Скажем так, у наших спецслужб длинные руки.

Я хмыкаю. "Спецслужбы". Скорее, обычный взлом почты хакерами, которые продают такие материалы всем желающим. Но для зрителя это будет выглядеть как серьезная "утечка", доказывающая "антигосударственную деятельность".

– Нормально, – я возвращаю планшет. – Используем во втором блоке. Но сначала пройдемся по их финансированию, чтобы создать контекст.