Волчья стая

– Пойду в кузню, отцу подсоблю – сказал, как можно более непринуждённым тоном.

Только направился в избу доставать из-под лавки поделку, Златка сразу бросила свою работу и начала пристально за мной следить. В кузне уже пылал горн и в нём занимались уголья с пережогов. Я деловито спросил дозволения помогать и теперь уже под вторым, внимательным взглядом отца, пристраивал меха так, чтобы поэффективней работали и не сгорели сразу. Батя аж крякнул от удовольствия, как быстро горн набрал жара, да какого. Температура была явно повыше. Моё глиняное сопло не выдержало больше одного рабочего дня и к вечеру раскрошилось, да и остальная конструкция развалилась, но я теперь знал, как сделать лучше. Молот отцовой получилось поднять и пару раз ударить заготовку. Сегодня я был собой особенно горд.

Вечером матушка, раскладывая кашу:

– А что там Злата сказывала, у вас диковину какую-то разглядела, нынче?

– Да, Милавушка, сын наш сегодня штуку удумал нужную, да переделать ещё пуще сулился и молот мой поднял. Будет из него толк. Сердце теперь моё спокойно за наследника.

Отец был переполнен чувствами и уже видел, как вся община с особым вежеством обращается к его роду, коли много крицы скуём, может и торг большой будет.

– Тайну ему поведаю, наших родичей – торжественно сказал Любомир.

Отец подошёл к очагу и отнял камень из кладки, вытянул свёрток длинный, замотанный в кожу сыромятную. Он бережно развернул на столе увесистый свёрток. Даже тусклого света лучины оказалось достаточно чтобы блеснул явно нержавеющий метал, кольчуга посеребрённая и два одинаковых, как близнецы меча:

– Вот, Дражко, настоящие боевые клинки заморской работы, достойные руки боярина, а может и князя, из железа, которого ни я, ни отец мой так и не смогли сделать. От отца к сыну в роду нашем передаётся с историей, чтоб всяк потомок цену знал и гордость имел.

Тепереча и ты слушай. Давно случилась эта напасть, жили в ту пору предки наши в других краях, далёких и тёплых. Пришёл на землю родичей Хазарин, убил многих, полонили деда моего и в далёкие земли Персам продали. Попал дед Тихомир на галеру большую, веслом ворочить под кнутом басурманским. Возил на тех галерах купец важный товар свой из Дамаска в Константинополь да Херсонес. Дед говорил, видел он в дыру вёсельную, что города эти огромные, до небес стены из камня поднимаются и народу там живёт тьма-тьмущая.

– Я не мог оторвать глаз от настоящего произведения оружейного искусства, выглядящими очень нереальными в этой лесной глуши, а отец продолжал рассказывать семейное придание.

Как-то случился шторм, корабль их долго волнами бросало, трюм галеры порою целиком водою заливало и многие сомлеть успели, толи кормчий не сдюжил, может ещё беда какая приключилось. Напоролась галера бортом на камни, аж весла поломались. Схватил тогда он обломок весла, к которому прикован был и в живот надсмотрщику, тут и остальные взбунтовались, кто с обрубком вёсельным оказался. Галера тем временем тонуть принялась, не до полонян вёсельных басурманам было, никто к ним не спускался за надсмотрщика мстить, спасались они. Пока все люк пытались открыть, дед наш цепи камнями балластными долбил. Так ему одному токмо и удалось выбраться, через дыру в борту, а ещё он тогда, прямо как ты, Дражко, с духом морским задружился и плыть научился. Долго ещё волновалось море, пока дед Тихомир за камень цеплялся, что корабль сгубил. А как замирение на море вышло, оказалось, что вот она галера недалече потопла, в рост всего глубиной. Деваться то некуда, а надо взять деревяшек разных, чтобы до землицы догрести. Сказывал, что умаялся, но две бочки пустые с трюма вытащил и связал их вёслами да парусиной, а ещё кусок мяса вяленого и кувшин вина греческого повезло сыскать. Два дня и ночь он толкал свой плот, изредка выбираясь передохнуть и поснедать. На вторую ночь он приметил огонь, то был берег Таврики, а костёр разожгли дружинники купца с Ладоги, возвращались они на кнорре из Константинополя и тоже потрепались в шторме. На счастье деда Тихомира, встали у берега обсушиться да лодку смолой поконопатить. Приняли родича нашего из моря они со всем вежеством, оттого и он таиться не посмел да сказывал им у костра историю свою о полонении и спасении. Взял тогда купец его в ватагу свою, веслом ворочить, за пропитание и дорогу. Вещи его не тронули, признали добычею законной. Имуществом дедовым стали: две справные бочки, парусины кусок да верёвка.

Но не всё на том!

Когда один бочонок открыл, там два меча оказалось, кольчуга да браслет басурманский, всё работы тонкой и выделки особой. Наверно в тайне везли куда, или увозили откуда, прежние хозяева. Слово купца крепкое, никто и не подумал горемыку обидеть. Продал тогда дед Тихомир, токма бочки да браслет, чтобы одёжу себе сладить и денег на жизнь заиметь. До Ладоги родич с купцом не дошёл, а честь по чести поблагодарив того, в деревне остался, приглянулась ему Любава, бабка наша. Стал дед Тихомир кузницу строить да железо ковать. Вот, Дражко, и кольчуга та, работы тонкой, за годы ничегошеньки с ней не приключилось, даже ржа не взяла.

Так меня, как наследника, приобщили к сокровищу семейному, а что это сокровище – тут и к бабке не ходи. За один такой клинок можно пару деревней купить, не знаю даже, как оценить такое. Наказывал отец строго настрого, никому и никогда не сказывать, даже Златке, про реликвию.

Тут же примеренная кольчуга оказалась мне сильно велика, посмешил только родителей. Мечи были красивые, узор на металле говорил о дамасском булате. Оба клинка наверно по килограмму весом и длинной что-то около метра. Это было настоящее боевое железо, с рукоятью в кожаной оплётке. Удивил лишь аскетизм, ничего лишнего, ни каменьев самоцветных, ни золота. Вполне возможно серебро есть в отделке, но и это не точно. Тут же начал уговаривать отца:

– Мне надобно, два меча тренировочных сделать, чтобы весом и размером схожи были.

С того дня, мечи эти булатные мне разве что не грезились наяву, снились точно. Сковал батя почти две копии, по длине и весу, ну чуть тяжелее и из железа дрянного. С мечами я не расставался, если бы не отлупил тогда Мышату с подельниками, то задразнили бы, а тепереча с уважением и интересом ко всем забавам моим относятся. Даже плавать пробуют и не только огольцы, мужи серьёзные со всего поселения примеряются, не получается конечно.

Пришла зима и мой спортзал существенно вырос в длину, теперь там было несколько набитых соломой чучел для отработки колющих ударов и брёвна для рубящих, всё те же летающие на верёвочках мешочки с песком, качающиеся досочки для балансировки. А ещё у меня появилось два закадычных товарища – Радко и Сбыня, даже Злата начала меня ревновать к ним и пыталась везде влезть. Она с большим удовольствием участвовала в раскачивании песочных мешочков, стараясь непременно попасть мне в голову, хоть так отомстить за всё… и на всякий случай впрок. Друзья теперь были постоянными спарринг-партнёрами. Мы дрались на деревянных мечах и палках, я вспоминал всю программу, которую когда-то готовил для клуба толстосумов-реконструкторов. А пацанов я посвятил в тайный орден «Стали и пламени». Что такое тайный орден, объяснять не стал, потому что тайный. Зимой дел не так-то и много, вот и отрабатывал все приёмы с утра до вечера на благодатном материале, дубасил сразу обоих друзей, и от снежков Златкиных успевал уворачиваться. К весне я заматерел, выглядел гораздо старше своих лет и был явно сильнее всех сверстников в деревне.

Бабы судачили:

– Вон какого знатного жениха Милава воспитала. Девки помоложе завидовали Златке, а ещё пеняли мне, что хожу как боярин, «гоголем». От моего прошлого, или из будущего, проявлялась тяга к чистоте и частым гигиеническим процедурам, что разительно отличало меня от вечно чумазых сверстников. Вот уже всё кругом закрывало зелёной листвой, вода в реке готовилась прогреться до приемлемой к купанию температуре. Наша община собиралась с товаром на торжище, приготовили два струга. Мы с отцом тоже надеялись расторговаться. В затоне показался парус, а за ним второй и быстро пошли расходящимися курсами к берегу, причём не к мосткам, а по краям деревни.

– Норманны! – пронеслось над долиной.

Я выхватил меч и заметался по пристани, не зная, что делать дальше. Тут встречать ворога или надо залезть повыше, мне в голову даже не пришло, что в руках у меня потешные мечи, а не боевое железо. Получил мощный подзатыльник от отца:

– Бегом к дому, Милаву в лес уводи – крикнул он.

В деревне поднялась паника. Снеккары викингов ткнулись в песок и с них уже прыгал прямо в воду и бежал на берег средневековый ужас всех крестьян. Не мешкая, они походя срубали любого вставшего на пути, поджигали избы, сея страх и бесполезность сопротивления. Когда я оказался возле кузни, всё уже полыхало, дом и постройки. Возле горна с перерубленной шеей лежала матушка. Ничего не разбирая, подгоняемый страхом, я бросился в лес, наверно через полчаса бега выдохся и повалился на траву. Крики уничтожаемой деревни стояли в ушах. Уже спрятавшись под ветвями огромной ели, сжавшись в комок, никак не получалось унять сковавшую волю дрожь. Ещё ни разу, ни в той, ни в этой жизни мне не было так страшно.

Они убили маму, я бросил отца и Злату одних. Совесть и обида разрывали моё сердце, страх делал ноги деревянными, но я решил возвращаться. Как оказалось, убежал далеко, на окраину деревни вышел уже в сумерках. Меня встретила пустота и пепелище, а ещё вонь смерти, стелящаяся над долиной. Норманны деловито собрали и унесли всё, а что не взяли, то уничтожили, даже собак побили. До утра, не сомкнув глаз, ходил по деревне пытаясь безрезультатно отыскать выживших. Похоронил отца и матушку возле кузни. Златку сыскать не удалось, может в лес успела или полонили? Избы все выгорели, животины нет. На пепелище провёл ещё с неделю, из остатков строений устроил большой погребальный костёр. Надеялся, что из леса кто ещё воротиться, сбегший от норманнов, очень надеялся ещё увидеть Злату, Сбыню с Радко – могли же родичи их в лес погнать как меня, но…

Оставаться в деревне одному было бессмысленно, да и жутковато. Слава мудрости деда моего, реликвию схоронил в очаге – это единственное, что от дома осталось. Теперь и кольчуга была мне не шибко велика, ещё годик такого набора массы и сядет как влитая, мечи в руках ложились удобней, после тяжёлых-то тренировочных. В поисках тайников, переколотил все оставшиеся очаги селения и нашёл ещё одну захоронку у бортника – колчан стрел с луком добрым и кисет с наконечниками. Удалось набрать немного снеди по деревне, пару ножей да суму найти. Что же дальше то делать, пойти в другую общину, работником наниматься или в детские проситься дружины княжьей?

– Пока старше не стану, всяк имущество моё присвоить себе может, а самого в холопы забрать. Никто всерьёз с мальцом считаться не будет – рассуждал я.

Боязно было, при себе столько дорогих вещей тащить, да куда деваться тут, не схоронишь.

Если на закат идти – там сейчас вроде Смоленск большой город, а может и Москва уже есть. Что там сейчас должно быть, не ведаю? Торопиться мне особо некуда, в лесу и затаиться можно от лихоимцев, зверя всегда добыть аль грибов с ягодой. Пойду, покудова вдоль реки, найду место подходящее да устрою себе жилище, а там может ещё чего удумаю дельное.

Глава 3 Община

В трёх днях пути от моей деревни наткнулся на общину из 8 землянок, люди сушили рыбу да огороды обихаживали, паслось пара коров. Решил отойти километров на 10 в верх по течению, там и устроиться. Отрыл землянку, перекрыл накатом из валежника да веток еловых, а потом и дёрном с травой. Получилось незаметно, пока не станешь приглядываться. Охотился на косуль и ловил рыбу, наверно от слабой заселённости и того, и другого оказалось в избытке.

Опять взялся за сооружение себе спортзала, получилось не так хорошо, но всё же. Зато тренировки тепереча с настоящими мечами и луком. Сладил новый шест из белого дуба. Через неделю отшельничества решился-таки показаться людям, нужда заставила, надоела диета из мяса и рыбы. Вышел на опушку леса близь поселения и уселся, разложив шкурки животных перед собой. Первыми меня заметили и заголосили бабы, а уже через минуту ко мне неслись четверо крепких мужичков с дубьём и шустрый дедок с рогатиной. Обступили со всех сторон, не решаясь или не понимая, как поступить. Вроде отрок сидит, а с мечами да луком ратными, на коленях посох, как у волхва какого, глаза колючие, повидавшие. Дедок, запыхавшись, тоже не сразу решился:

– Чьих будешь малец? – выпалил дед.

Я проигнорировал принятые условности:

– Зовите меня Андрей Любомирович. Принёс свой товар, мне нужно молоко, соль. В общем меняю всё на еду – сказал я.

Самый крупный из мужиков, потянулся схватить мой лук. Я резко вскочил на ноги и крутанув шест, подсёк его ногу и не сильно тюкнул по лбу. Мужик плюхнулся на задницу. Больше всего общинников впечатлило с какой скоростью это всё произошло. Ткнув концом шеста замершего деда в лоб, я сказал:

– Больше не делайте таких ошибок, в другой раз отрублю руку.

Крестьяне в ту пору были не воинственны, предпочитая убегать и прятаться, а если не получалось, то безропотно покорялись. Вот и сейчас они сразу приняли мои условия, почувствовав за мной силу и уверенность. Дедок наверно староста местный, заявил:

– Не сомневайся боярин, будет тебе всё.

Ну что же пусть будет боярин.

Так и пошло с той поры, я приходил на опушку леса, с мясом и шкурами, ко мне по началу выходили только молчаливые мужики, а потом, видать осмелев, и бабы мен приносить стали. Проходил он довольно странно, общинники просто забирали всё, что я предлагал, а они отдавали всё принесённое. Никто и не собирался хоть как-то сопоставлять стоимость и ценность товаров.

Случилось это одним ранним утром – в мою землянку, почуяв запах вяленого мяса, решил вломится медведь. Проснулся я от треска разламываемого перекрытия и падающей мне на голову земли. Выскочил через дверцу потаённую, босым, в одних портках, с шестом своим да ножичком сапожным. Тут бы и сбечь опрометью, да страсть как азарт схватки меня зацепил, ни страха тебе, ни сомнения, что управиться могу с супостатом. Закружил я по полянке, рыча на мишку, как зверь. Здоровенный хозяин леса, серьёзно рассердился, с лёгкостью бросая в атаку свои 500 килограмм, чтобы ухватить назойливого человечка. Я опять уворачиваюсь, на сантиметр разминувшись с когтистой лапой, и разрываю дистанцию, на подшаге атакую шестом, хлёсткими ударами охаживая его конечности, постоянно делаю тычки в нос и глаза, опять уход в сторону. Медведь свирепеет всё больше, а мой азарт боя нарастает. Очередной хлёсткий удар поломил ему переднею лапу, обезумевший хищник взревел, встав на лапы задние. Я упер посох в землю и в шею звериную, размахнулся ножом и воткнул его прямо в сердце по самую рукоять. Медведь навалился на посох, думал сломается, а он нет – выдержал и проткнул шею насквозь. Бывший царь лесной, потихоньку затихал, хрипя и булькая кровью. Я забрался на ещё теплый трофей, ловить адреналиновый откат и подумать, как сподобился-то:

– Теперь будет мне шуба на зиму, и подстелить, и укрыться можно ей.

Но не это главное. Понял, что самый лютый зверь в лесу – я, уверенность ко мне пришла с победой, не страшно мне стало смерти в глаза смотреть, не побегу боле от зла и не спрячусь. Словно и не зверь он лесной был вовсе, а знак богов.

В впроголодь жить не приходилось, всегда была дичь, птица, рыба, община снабжала овощами, да и много ещё чем. Думаю, они это делали ещё из боязни, просто кормили и давали всё, лишь бы с мечом не пришёл. Бабы, приходившие меняться продуктами, сменились молодыми девками, строящими глазки и явно намекающими на продолжение общения. Ну и ладно, размышлял я, сидя на берегу с удочкой, с них не убудет. За этими мыслями меня и застал показавшийся на реке парус. К общине шустро шёл снеккар норманнов, на 8 весел, значит ещё кормчий и Хёвдинг, и того 10. Кажется так называется, но сейчас не важно. Злоба во мне закипала, перемешиваясь с коктейлем подростковых гормонов, разум битого жизнью сорокалетнего мужика не справлялся с желанием отрока наказать этих тварей, за родителей, Златку и товарищей, за дом мой порушенный. Побросав улов и снасти, бросился к землянке вооружаться. Пока вороги будут идти по извилистой реке, я успею предупредить общину, чтобы мы все вместе встали, плечом к плечу. Случилось непонятное, мужики похватали нехитрые пожитки и припустили в лес, оставив баб да детей спасаться самих.

Корабль норманнов на тихом ходу лёг килем на береговую отмель, аккурат напротив меня. Я на бегу выпустил стрелу, угодившую прямо в глаз первому, спрыгнувшему со снеккара на песок. Мою атаку заметили, и вторая стрела была отбита щитом, зато третья угодила в ногу не успевшему увернуться хирдману, тоже хорошо – это уже не боец. Двоих на минус. Только отбросил лук с колчаном в сторону, в меня летит копьё, ловлю его с разворотом и буквально упираюсь им в пузо уже замахивающегося на меня топором норманна, ещё один в минус. Меня оценили, сразу трое сдвинув щиты начали теснить, замахнулся для рубящего сверху удара – они инстинктивно подняли щиты, я вторым мечем подсёк открывшуюся ногу центрального. Рубанул знатно, кость развалилась. Викинг заорал и повалился, нарушая строй. Опять ложный замах и фехтовальный уход вправо с выпадом, погружаю кончик клинка на вершок подмышку противника, ещё двое на минус. Надо использовать скорость и тренированность молодого тела на максимум, от когтей косолапого уворачивался, значит и сейчас потанцуем. Как тогда в лесу, но противостоит мне враг сильнее и тяжелее. Отбиваю мечами брошенные в меня топор и копьё. Теперь четыре норманна, образовав две пары сомкнутых щитов, обходят меня. Где же теперь эти деревенские олухи с дубьём, когда они так нужны? Сейчас хоть бы со спины прикрыли.

Я отбиваю мечами копья, которыми меня собираются непременно проткнуть, разворачиваюсь и бросаюсь к кораблю, большое весло, под углом упёртое в песок, позволило мне, балансируя, забежать на снеккар. Палуба встретила меня странным персонажем, он либо ранен, либо пьян. Да без разницы, пока он пытался сообразить и замахнуться топором, с выпадом колю его прямо в шею. Враг падает хрипя, старается зажать руками бьющуюся из разорванной артерии кровь. Подхватываю его топорик и запускаю в сторону места моего попадания на корабль. Как раз показалась голова норманна, повторяющего мой манёвр. Прямо топорищем между глаз. Башка викинга исчезает беззвучно с увязшим в черепе топориком. Страшное дело, когда оружие застрянет в кости противника и ты остаёшься с голыми руками. Хорошо, что мечи при мне. Нашёл бесхозный лук и перегнувшись через борт выпускаю стрелу в норманна, пытающегося завладеть топориком из башки товарища, угодил тому прямо под задравшуюся кольчугу в поясницу. Ещё две стрелы ушли безрезультатно в затихших на берегу норманнов, они просто отбили стрелы щитами. Спускаюсь с кормы снеккара, вода скрывает меня полностью. Делаю большой нырок под водой до мелководья, выхожу на берег с другой стороны корабля. Стоят двое, ждут в напряжении, подняв щиты, у одного копьё, у второго меч. Я вышел, распрямившись во весь рост, не таясь, помахивая обоими мечами:

– Ты мой язык понимаешь, норманн? Кто твой Хёвдинг? Они не ожидали, уставились на меня, как бараны:

– Наш Ярл Харальд Змееголовый. Ты что – дренг? – на ломанном славянском спросил мечник и затараторил по-норманнски со вторым. Кажется, они начали приходить в себя после всего, что произошло в скоротечном бою.

– Ну раз ты считаешь меня дренгом, выходи на поединок, пёс трусливый, или друг твой. Если колени тебя не держат! – мне больше ничего не оставалось, как взять их на слабо. Сам уже сильно вымотался и бой с готовой и слаженной двойкой, прикрытой щитами, сулил уже серьёзные проблемы. Эффект неожиданности от скоротечного натиска упущен. Норманн не подвёл мои ожидания:

– Щенок, я тебя сейчас нарублю и отправлю к Хель без больших пальцев, чтоб ты, собака паршивая, вечно мне прислуживал – сказал, всё больше свирепея огромный бородач.

Чего мы, собственно, и добивались, второй стал пассивным наблюдателем. Викинг с мечом и щитом решился первым на танец смерти, всё-таки он побаивался, стараясь не подавать вида. Мы кружим по песчаному берегу, захожу всё время за руку со щитом. Я вращал обеими мечами разминая задеревеневшие от напряжения мышцы, восстанавливал дыхание и изучал сразу обоих соперников – мощный плечевой пояс мышц, зато на ногах оба держаться уже из последних сил. Наблюдатель вообще опустил щит, и сейчас в крайне расслабленной позе, опирается на копьё, того и гляди приляжет прямо тут. Мой визави не столько кружит со мной, больше поворачивается, стараясь не упустить меня за спину. Чтобы он не терял напряжения, я дергаю его ударами по щиту, и вот я подхожу к месту между стоящим норманном и двигающимся со мной. Делаю резкий рывок по направлению движения и сразу обратно, его щит по инерции уходит, открывая корпус теперь фехтовальный глубокий выпад вперёд, как будто в моих руках рапира и колющий во внутреннею часть бедра, там нет кольчуги и находится бедренная артерия. От толчка и неожиданности противник отшатывается и падает. Возвращаюсь в стойку и делаю резкое вращательное движение всем телом, одним мечом сбивая опорное копьё ждущего и расслабленного норманна, а вторым клинком распарываю горло до позвоночника. Мой недавний противник ещё орет ругательства, заливая берег и кромку воды артериальной кровью, но мне этот ещё живой трупп уже не интересен. По берегу в разные стороны расползаются два подранка. Тот, который в самом начале получил стрелу в ногу преуспел лучше второго с подрубленной лодыжкой. Бегать за ними уже нет сил и желания. Обоих отправили в скандинавский ад стрелы из моего лука. А неплохо я стрелять насобачился!

Вечерело. Теплое августовское солнце ласкало и успокаивало своим золотым свечением лес, водную гладь реки. Залитый кровью снеккар, в окружении десятка норманнских трупов, уже выглядел не так зловеще, а скорее неуместно. На мои плечи навалилась вселенская усталость, сейчас меня могла забороть даже Златка. За спиной послышались шаги и перешёптывание множества голосов:

– Боярин Андрей свет Любомирович, сказывай делать что?

Бабы с детьми не успевшие далеко убежать, первыми вернулись и теперь озирались на побоище и меня. Отрок целый хирд норманнов в одиночку, смертным боем побил, диво дивное, богатырь былинный. Я позвал:

– Кто из вас, за старшую сейчас? Всех мертвых из одежды вытряхнуть и голыми в реку на стремнину, что бы унесло подальше. Всё с них, что дельного отмыть и на снеккар, его тоже помойте. Мне молочка бы с лепёшкой, притомился я что-то нынче. Пока бабы разбрелись скорее выполнить поручения, я с топориком сходил вырубить стрелы из трупов, а то отправят на дно с ценными вещами. Потом сам разделся догола и полез в реку поплавать и помыться. Чтобы поставить в головах местных всё на свои места, объявил, что дружбу вожу с водяным, вот и не утопну никогда.

Через пару часов, уже при свете луны, снеккар был выскоблен, и я, накормленный, укладывался на нем спать. Греть меня община отправила двух девок, сильно переживающих, чтобы боярин не погнал и не разгневался. Тут понятно, понести от такого славного воина большой прибыток деревне, а девкам почёт великий. Утром на меня навалились новые заботы, что делать с кораблём, амуницией воинской и припасами, если следом явиться таких два, то каким бы сказочным не был богатырь, ему кранты и деревне тоже. Пришли и мужики, пережидавшие опасность где-то в чаще лесной. Старейшина сбил меня с мысли своим вопросом:

– Боярин, когда отдашь нашу часть добра с лодки? – за что сразу получил посохом в лоб, полдня потом провалялся возле снеккара. Один я, по-моему, переживал чтоб не отдал тот богу душу, общинники же считали, что дедок так лучше поучение моё усвоит. Тяжело понять мне пока местных, вот так, бросившие на погибель женщин и детей, мужики преспокойно вернулись и ходят теперь с деланным видом, указывая бабам, а те и не думают обижаться. Главное хозяйство цело и кормилец жив.

Корову и козу с корабля в деревню я всё-таки отправил. Теперь я точно за дело харчуюсь у общины, всё-таки защитник и собственник скотины, переданной им во временное пользование. С мужиками на вёслах отогнали кораблик в затон, скрытый с реки, и вытянули целиком на катках из воды, чтобы в зиму льдом не подавило. Думаю, утеплить его, послужит жилищем мне покудова.

Всю осень я устраивался на новом месте, перетащил всё своё хозяйство на снеккар, попутно утепляя его. Соорудил на нём не очаг, а самую настоящую печь из камней и обмазал глиной, чтоб не чадила с дымоходом. Обе девицы, ночевавшие со мной в ту ночь после боя, всерьёз занялись хозяйством и обустройством моего жилища, с особой гордостью рассказывая деревенским, какие хоромы у их мужчины и про шкуру огромного медведя, добытую мной аж голыми руками. Не помню, чтобы я звал их жениться, но девицы деловито взялись сообщать общине пожелания богатырские и передавать от меня милость, в виде излишков мяса и рыбы. Памятуя о физической мощи норманнов и что вывез я тот бой на внезапности, скорости и во многом удаче, решил посвятить эту зиму набору мышечной массы, ну и чтобы доспехи трофейные было легче по фигуре подогнать.