Мне нужен герой! I NEED A HERO!

Вероника терпеливо слушала, не сводя с меня глаз.

– Друзья и отец пытались вытянуть меня из этого кокона, но мне всё было безразлично. Всё, что меня интересовало, – как устроен человеческий мозг, как он реагирует в критических ситуациях. Психология стала моим спасением. А когда я уже нашёл ответы на многие вопросы, мне было семнадцать. Я понял, что упустил время, когда чувства обострены, когда ты учишься жить сердцем. Всё во мне теперь работало иначе. Я полагался на логику и на науку.

Я перевёл взгляд на неё, словно проверяя, готова ли она услышать остальное, и, когда она кивнула, продолжил.

– С Ангелиной всё было… логично. Встреча, дружба, симпатия, уважение… и долг. Она сама стала инициатором отношений, будто знала, что я не способен на сильные чувства. Я решил, что так и должно быть: спокойно, размеренно, на взаимопонимании. Но с каждым днём я понимал, что мои руки не дрожат при виде её, что сердце не замирает от прикосновений, что мысли не заняты только ей. И если время идёт, а этого нет… значит, может, и не будет уже. – Я коротко усмехнулся, но без радости.

– Я даже пытался мириться с этим. Все психологи, которых я читал, утверждали, что зрелые чувства именно такие – ровные, без всплесков. Но внутри меня жила мысль, что что-то не так. И я убедился в этом, когда встретил тебя, – против воли на моём лице появилась улыбка.

Вероника всё так же пристально и внимательно смотрела на меня и слушала.

– Ты ворвалась в мою жизнь в тот день, когда опоздала на мою пару. Ты посмотрела на меня своими зелёными глазами… и это было так, словно ты прошла сквозь меня. Одного взгляда хватило, чтобы сердце, к которому я уже привык как к тихому механизму, сбилось с ритма. Ты была такой дерзкой, такой характерной… В тебе была эта искра, этот непокорный огонь, от которого невозможно отвести взгляд. И в тот момент я вдруг увидел в тебе… себя. Того парня, каким я был в свои студенческие годы: живого, азартного, готового рисковать, смеяться до упаду и идти туда, куда тянет сердце. Того парня я любил куда больше, чем этого унылого, серьёзного преподавателя, в которого превратился.

Я коснулся её щеки, отчего её зрачки сразу расширились, но она не шевельнулась.

– Это было невыносимо… незнакомо… и так… по-новому. Я думал, что вернулся к жизни спустя три года скорби… но я ошибался. Это ты вернула меня к жизни полгода назад.

Я задержал руку на её лице на несколько мгновений, а потом убрал, возвращая себе серьёзность.

– Но, отвечая на твой вопрос, – продолжил я, – люди не дают гарантий. Я не могу подписать тебе бумагу, что мы будем вместе до конца жизни. Но я могу поклясться: таких чувств у меня не было ни к кому. Я хочу узнавать тебя всё больше. Понять твой мир. И, если ты позволишь… стать частью его.

Её глаза блеснули в свете костра – но не от слёз радости. В них смешались шок, недоверие и что-то тяжёлое. Она долго молчала, будто взвешивая каждое слово, а потом тихо сказала:

– Я не могу дать тебе ответ… по крайней мере сейчас. Ты сделал мне очень больно, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь доверять тебе, потому что на кону – мои чувства.

Она отвела взгляд в сторону моря, а пальцы, до этого лежавшие рядом с моими, медленно скользнули прочь, будто между нами пролегла тонкая, но непреодолимая граница.

– И, Марк, – сказала она тихо, глядя куда-то в темноту за моим плечом. – Если я уйду, то уже не вернусь.

Я почувствовал, как земля под ногами будто ушла. Её голос не был резким, не был злым – но в нём было то холодное спокойствие, от которого внутри стало пусто. Так говорят не в ссоре… так говорят, когда прощаются.

Глава 42 Вероника

Салон самолёта постепенно наполнялся людьми. Чужие лица мелькали, словно в калейдоскопе: кто-то копался в рюкзаке, доставая книгу, кто-то уже водил пальцем по экрану планшета, а кто-то надувал подушку для шеи. В воздухе витала особая смесь – лёгкая тревога перед взлётом и предвкушение пути.

Я прижалась щекой к прохладному иллюминатору, наблюдая, как стюардесса с нарочитой медлительностью демонстрирует правила безопасности. Рядом Глеб копался в кармане кресла, вытащил ворох рекламных журналов и, скривившись, запихнул обратно.

– Вот же… – пробурчал он и потянулся к багажной полке. В руках оказался потрёпанный томик в мягкой обложке.

Я успела заметить название – «Когда ты раскаешься». Какой-то современный психологический роман.

– Новое увлечение? – кивнула я на книгу.

Глеб провёл пальцем по корешку, оставив светлую полоску на пыльной обложке.

– Попытка отвлечься, – отозвался он и усмехнулся.

Я тоже улыбнулась, но тут же отвела взгляд к окну. Утреннее солнце било в глаза, и сквозь щур будто резало светом изнутри. Мысли расползались, как паутина: о Лиле, об их ссоре, о том, как мне держаться рядом с Глебом. Осуждать его было легко, а вот ненавидеть – нет. В его поступке что-то не складывалось, и я почти была уверена: правда глубже, чем мы думаем. Если я хочу узнать её, нужно держаться к нему ближе и сохранять тёплые, дружелюбные отношения. Тем более, кроме него и отца, на Кипре у меня никого нет, и большую часть времени я проведу именно в этой мужской компании.

Неожиданно лежащий на коленях телефон завибрировал. В общем чате появилось фото от Дани: он с очень привлекательной улыбающейся женщиной и десятком разноцветных пакетов в руках смотрит в камеру с восторгом. Подпись гласила: «Утро начинается с шопинга, а у вас?»

Я невольно улыбнулась, сердце согрелось. Быстро сфотографировав трап из окна и подписав: «Жди меня, Кипр, я уже вылетаю», я тут же послала ему ответ.

Едва я успела нажать «отправить», передо мной появилась стюардесса в аккуратно застёгнутом голубом жакете.

– Пожалуйста, переведите телефон в авиарежим, – её голос был профессионально-вежливым и тёплым.

Я нажала на кнопку с иконкой самолётика, получила одобрительную улыбку и проводила её взглядом, пока она шла по проходу, поправляя на ходу выбившуюся из пучка прядь.

– Блин, кажется, я выбрал не тот жанр, – усмехнувшись, Глеб закрыл книгу и откинулся на спинку кресла. Он наблюдал, как я достаю из сумочки небольшой плеер, которому уже больше пяти лет, и вставляю в него проводные наушники.

– Ух ты, любишь раритет? – с любопытством спросил он.

– На нём у меня все любимые песни, разложенные по папкам. Их около трёх тысяч. Удобно, когда нет интернета, – ответила я, засовывая наушник в правое ухо.

– Что ж… а мне, похоже, придётся вникать в это, – он снова потряс книгой, изображая страдальческую мину.

– Хочешь? – протянула я ему левый наушник, раскусив его намёк. – Что обычно слушаешь?

Глеб довольно взял длинный белый провод, придвинулся ближе и вставил вакуумный наушник в ухо.

– Реп, конечно, – ответил он.

Я широко улыбнулась, едва не рассмеявшись, чем вызвала у него удивление.

– Ты тоже? – в голосе прозвучала надежда.

– Ну… почти, – усмехнулась я и включила трек Ariana Grande – «no tears left to cry».

Первые минуты полёта я слушала музыку и ловила ритм, но мысли всё равно уплывали далеко от салона самолёта. Очень далеко. К Марку. К тому вечеру, когда он стоял в полумраке, облокотившись на капот своей машины, и смотрел на меня так, будто видел впервые… с каким-то тихим изумлением, будто я только что изменила для него всё. И к тому утру, когда он, не сказав ни слова, довёз меня до дома и, поцеловав с болью на лице, уехал, оставив меня с тяжким выбором. Эти моменты жили во мне ещё слишком ярко.

В его истории было слишком много боли, и, несмотря на всё, что он сделал, я ловила себя на том, что хочу понять его. Хочу верить, что он говорил правду. Но вместе с этим меня давило другое чувство – страх. Страх не только сделать выбор, но и страх того, что придётся жить с этим выбором.

Музыка совсем не отвлекала, а наоборот, подначивала, дразнила, заставляя вспоминать и перекручивать в голове все события, произошедшие со мной на первом курсе. Глеб через двадцать минут уже мирно спал, а наушник, выпавший из его уха, покоился у него на плече. Я аккуратно забрала его и полностью отгородилась от внешних шумов.

Как же мне страшно. Нет, не летать и не думать о том, что самолёт может упасть, – я летаю с детства. Мне страшно ошибиться в своём выборе, страшно довериться не тому человеку и в то же время страшно отпустить этого же человека. Интересно, что он чувствовал, когда уезжал на полгода? Такую же вину и угрызения совести, как и я, словно убегаю, как преступница, или нет? Может, стоит написать ему? А что написать? Что я уехала на острова отдыхать и загорать и на досуге обдумаю наше будущее? Бред. Он знает, что мне нужно время, и, если его слова чего-то стоят, он не станет на меня давить. А времени у меня куча, как минимум полгода форы, которую он мне дал. Побуду с отцом, а дальше видно будет. С этой мыслью я смогла немного успокоиться и насладиться полётом.

Спустя несколько часов самолёт начал приземление. За это время Глеб отлично выспался, а я дала себе установку отвлечься и отдыхать. Когда полёт был завершён и все люди на борту радостно захлопали, мой попутчик наконец-то проснулся.

– Ого, уже прилетели?

– Ага… – закивала я головой, расстёгивая ремень безопасности и выключая авиарежим на телефоне. – Нужно позвонить отцу.

– Я сказал ему время нашего прибытия, так что он обещал приехать забрать нас, – ответил Глеб, хватая свой рюкзак с полки. – Выходи, чемоданы я возьму, – он кивнул в сторону выхода, куда я собственно и направилась, пропуская вперёд спешащих покинуть самолёт людей.

Недалеко от трапа у машины уже стоял отец, загорелый и улыбающийся, в лёгкой белой муслиновой рубашке с расстёгнутым воротом и солнцезащитных очках. Увидев меня, он широко развёл руками:

– Ну наконец-то! Дочка моя!

Я бросилась к нему, и он крепко обнял меня, пахнущий солнцем, морским воздухом и чем-то неуловимо родным – то ли его любимым одеколоном, то ли просто теплом его кожи.

– Пап, привет! – выдохнула я, прижимаясь к его плечу.

– Здравствуй, здравствуй, – он отстранился, держа меня за плечи, и внимательно осмотрел с ног до головы. – Ничего, не исхудала хоть, но бледная как мышь…

– А ты, наоборот, загорел, как местный, – рассмеялась я.

Отец хмыкнул, затем перевёл взгляд на Глеба, который тем временем выкатил наши чемоданы и уже подходил к нам.

– Ну что, – отец слегка нахмурился, но в голосе не было злости, скорее усталая ирония, – как полёт прошёл?

Глеб протянул ему руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

– Всё хорошо, Владимир Александрович, рад вас видеть!

– И я, а что это у тебя на щеке, подрался что ли? – спросил отец, кивком указывая на ссадину на щеке парня.

– Да, упал, – отмахнулся тот, на что отец кивнул, а затем махнул рукой:

– Ладно, хватит стоять. Закидывайте вещи в багажник и поехали. Ужин уже ждёт.

Глеб быстро засуетился, а я тем временем устроилась на переднем сиденье отцовского джипа – видимо, он взял его в аренду на время жизни здесь. Привычным движением я отрегулировала зеркало, ловя в нём своё отражение: уставшие глаза, слегка растрёпанные волосы после долгого перелёта.

– Ну что, устала? – спросил отец, заводя мотор.

– Да нет, всё нормально, – я взглянула в боковое окно, где Глеб запихивал последний чемодан.

– Выглядишь немного уставшей и очень задумчивой, – констатировал отец, но я пропустила это мимо ушей.

Когда Глеб сел сзади, а машина тронулась, отец вдруг с гордостью и улыбкой сказал, не сводя глаз с дороги:

– Изменилась. Повзрослела, – и, надев солнцезащитные очки, резко рванул вперёд, выезжая на шоссе.

Я никогда не была на Кипре раньше. Всё, что я знала об этом месте, – это открытки с бирюзовым морем, белоснежными пляжами и старинными крепостями. Но реальность оказалась даже ярче.

За окном мелькали оливковые рощи, их серебристые листья переливались на ветру. Дорога вилась между холмов, покрытых низкорослыми кустарниками и одинокими кипарисами, тянущимися к небу, словно тёмные стрелы. Вдалеке сверкало море – не просто голубое, а какое-то невероятное, насыщенное, как акварель, размытая по краям горизонтом.

– Красиво, да? – отец слегка повернул голову, заметив, как я прилипла к окну.

– Это просто невероятно! – восторженно заявила я.

– Теперь узнаю тебя, – хмыкнул отец.

Мы проезжали мимо маленьких деревень с белыми домиками, утопающими в зелени. На террасах кафе сидели люди, потягивая кофе, а где-то впереди, на склоне холма, виднелась старинная церковь с куполом цвета охры. Воздух был густым, наполненным ароматами моря, нагретой земли и каких-то цветов, которых я не знала.

– Вон там, видишь? – отец указал в сторону. – Это Лимассол. Там можно покататься на яхте, обязательно сходим.

Я кивнула, не в силах оторвать взгляд. Всё казалось каким-то нереальным – слишком ярким, слишком тёплым, слишком чужим и в то же время… будто я должна была оказаться здесь давным-давно.

– А долго нам ехать, Владимир Александрович? – спросил Глеб с заднего сиденья.

– А что, уже не терпится запрыгнуть в плавки да отдаться морю? – засмеялся отец, глядя на зеркало заднего вида. – Минут двадцать. Наш дом в Пафосе, ближе к берегу. Там тихо, малолюдно. И вид… – Он ухмыльнулся. – В общем, увидите.

Я откинулась на сиденье, чувствуя, как лёгкий ветерок из приоткрытого окна ласкает лицо. По мере того как джип отца набирал скорость, извиваясь по серпантину прибрежного шоссе, передо мной разворачивалась картина, словно сошедшая с полотна импрессиониста.

Справа, за низким каменным парапетом, обрыв резко уходил вниз, открывая головокружительный вид на бирюзовые волны, разбивающиеся о чёрные скалы. Вода здесь была настолько прозрачной, что даже с высоты я различала причудливые тени подводных рифов.

– Смотри, дочь, – отец указал вдаль, где на уступе скалы, окружённый кипарисами, стоял одинокий белый маяк. Его силуэт казался игрушечным на фоне бескрайней синевы.

Мы проезжали через апельсиновые рощи – деревья, усыпанные яркими плодами, стояли ровными рядами, а их густой сладковатый аромат проникал даже в салон. Мелькнула табличка "Fresh Orange Juice" у дорожного ларька с тентом цвета корицы.

– В сезон их здесь прямо с ветки срывают, – прокомментировал отец.

Дорога нырнула в туннель из раскидистых олив, их узловатые стволы причудливо изгибались, словно застывшие в танце. Сквозь листву пробивались солнечные лучи, рисуя на асфальте дрожащие золотые пятна.

Слева, на склонах холмов, пестрели террасы виноградников – аккуратные ступени, опоясанные каменными кладками. Между лозами мелькали фигуры рабочих в широкополых шляпах.

А потом… дорога свернула вниз, и мы выехали к морю. Через несколько минут джип остановился на небольшой площадке, и перед нами показался дом.

Небольшой, одноэтажный, с выбеленной солнцем штукатуркой и синими ставнями, он стоял прямо у самой кромки моря. Каменные ступени вели к деревянной террасе, а дальше начинался песчаный пляж – тёплый, мягкий, уходящий прямо в волны.

– Вот мы и приехали, – сказал отец, паркуя машину.

Ветер усилился, принеся с собой запах нагретого за день можжевельника и солёных брызг. Я закрыла глаза, впитывая этот момент, но его нарушил свист Глеба.

– Я знал, что вы разбираетесь в недвижимости, но не думал, что вы ещё и романтик, Владимир Александрович, – усмехнулся он.

Отец рассмеялся:

– Это я просто старею уже.

Я толкнула дверцу и вышла на нагретую землю. И первое, что я увидела, – море. Оно было в каких-то десяти шагах. Волны катились прямо к террасе, переливаясь золотом заката. Дом оказался простым, почти скромным, но в этом была его магия: белые стены, деревянные ставни, тёмные балки под навесом и запах моря, впитавшийся в каждый камень.

– Спальня твоя прямо и налево, – отец достал ключи. – А Глеб со мной поживёт, да? – он подмигнул ему.

Глеб снова присвистнул, ставя чемоданы на плитку:

– Серьёзно, Владимир Александрович, за такое место аренда, наверное, стоит целое состояние!

Отец только пожал плечами.

– Не зря же работаю. Ты, кстати, документы не забыл? – он повернулся к Глебу, и они, переглянувшись, скрылись в доме с чемоданами, увлечённо обсуждая что-то рабочее. Их голоса становились всё тише, а я так и осталась стоять на месте, заворожённая видом.

Вдох – солёный воздух, пахнущий водорослями и нагретым песком. Выдох – шум прибоя. Я достала телефон, сфотографировала этот пейзаж и тут же отправила в наш общий чат. Впервые с момента посадки самолёта я снова подумала о Марке: этот вид наверняка бы ему понравился.

– Дочь! – позвал отец изнутри. – Переодевайся и пошли ужинать.

Нехотя я вошла в дом и принялась его осматривать. Внутри он оказался простым, но удивительно уютным: прохладные каменные полы, белые стены, украшенные расписной керамикой, тёмные балки на потолке. В гостиной стоял большой деревянный стол с плетёными стульями, рядом – низкий диван, усыпанный подушками в морских тонах. В углу высился кувшин с оливковыми ветвями, а из распахнутых окон слышался шум волн и тёплый вечерний ветер.

Моя спальня была небольшой, но с широким окном во всю стену. Прямо с кровати открывался вид на море – оно казалось такой же частью комнаты, как и белый шкаф или плетёное кресло. Я быстро переоделась: надела лёгкое льняное платье песочного оттенка, собрала волосы в небрежный пучок и обула простые кожаные сандалии.

– Готово! – сказала я, выходя в гостиную с небольшой сумкой через плечо.

Отец и Глеб уже ждали у дверей.

– Вот это скорость, – усмехнулся родитель, окидывая меня довольным взглядом.

Глеб, напротив, выглядел слегка растерянным: в светлой рубашке и тёмных шортах он казался слишком городским на фоне расслабленной атмосферы южного вечера.

Все вместе мы вышли из дома. Воздух был густо пропитан жасмином и морской солью, а вдалеке слышался звон бокалов и тихий смех.

– Едем на машине? – спросила я, направляясь к джипу.

– Нет, – отец покачал головой. – Тут совсем рядом, минут пять пешком. Маленькая таверна у бухты.

Мы пошли по узкой улочке, вымощенной светлым камнем. С обеих сторон тянулись белые домики с синими ставнями, а между ними росли кусты олеандра и жасмина. У дверей сидели старики, беседуя вполголоса, из открытых окон доносился аромат тушёных специй и жареных кальмаров.

Через несколько минут дорога привела нас к маленькому рыбацкому пирсу. В бухте покачивались лодки, на воде отражались фонарики. Прямо у кромки моря располагалась таверна: деревянная площадка на сваях, столики под тростниковым навесом и гирлянды огоньков, свисающие над головами. В воздухе витал запах свежей рыбы и оливкового масла, а откуда-то доносились звуки бузуки.

– Ну вот, пришли, – сказал отец, кивая головой в сторону этого сооружения.

И правда, всё выглядело так, будто нас ждали: море плескалось в нескольких шагах, а мерцающий свет ламп придавал месту особое, почти волшебное очарование.

– Владимир! – из-за стойки вышел высокий мужчина с густыми седыми усами и широкой улыбкой.

– Йоргос! – отец поднялся и крепко обнял его. – Это моя дочь, Вероника. И мой помощник, Глеб.

Йоргос тепло кивнул нам и, щедро размахивая рукой, повёл к столику.

– Для вас – самое лучшее место, – сказал он, усаживая нас у самого края террасы. Волны лениво накатывали прямо под нашими ногами, разбиваясь о камни и бросая на нас солёные брызги.

Я присела и на мгновение застыла, заворожённо глядя в воду. Закат превращал её в жидкое золото, а вдали в темнеющем небе уже зажглись первые огни проходящего корабля.

– Что будем пить? – спросил отец. – Местное вино?

– Да, – я кивнула, даже не задумываясь.

Йоргос принёс глиняный кувшин и три простых бокала.

– Это белое, из винограда со склонов над Пафосом, – пояснил отец, наливая. – Оно пахнет мёдом и миндалём.

Я сделала глоток. На вкус оно было как сам этот вечер: тёплое, с лёгкой пряностью, с долгим, тянущимся послевкусием.

Официанты начали приносить блюда. На столе один за другим появлялись тарелки: жареный халлуми с лимоном и мятой, осьминог на гриле, пахнущий дымком и чесноком, салат из рукколы и граната, свежие устрицы с чёрным хлебом.

– Забудь про меню, – усмехнулся отец, видя, как Глеб заглядывает в карточку. – У Йоргоса всегда подают самое свежее, что поймали сегодня утром.

Глеб улыбнулся и, стараясь выглядеть уверенно, открыл для меня большую розовую креветку, аккуратно положив очищенное мясо на мою тарелку. Потом протянул бокал, подливая вина.

– Спасибо, – я улыбнулась в ответ, но чувствовала, что улыбка получается какой-то… пустой.

Слова и жесты казались правильными, но внутри всё было иначе. Внутри жило одно имя. Марк. Я уехала, не сказав ни слова. Не объяснила, не попрощалась. Как будто вырвала страницу из книги и выбросила её. А ведь эта страница была важной частью моей жизни.

Отец пил вино неторопливо, но его взгляд время от времени скользил между мной и Глебом. Он словно выискивал знаки, намёки на что-то большее: как я на него смотрю, как он наклоняется ко мне, как пододвигает тарелку. Это внимание отца заставляло меня чувствовать себя неловко, будто меня проверяют, но я делала вид, что не замечаю.

Я не смотрела на Глеба, я наблюдала. И чем дольше наблюдала, тем сильнее удивлялась перемене. Находясь здесь, на острове, он вдруг ожил, будто сбросил невидимую броню. Его смех звучал искренне, голос стал глубже и спокойнее. Ни тени прежнего напряжения, ни нервного постукивания пальцами по столу – его руки лежали расслабленно на скатерти. Он даже казался… счастливым. Счастливее, чем там, с Лилей.

Но в этом счастье было что-то странное. Слишком резкая перемена. Словно передо мной сидел другой человек, а тот, которого я знала в городе – угловатый, осторожный, всегда настороже – остался где-то там, далеко.

Что же ты скрываешь, Глеб, и от чего бежишь? Или от кого?

Глава 43 Вероника

Мы ещё долго сидели на террасе, наслаждаясь вином и медленно опустившейся на море ночью. Волны тихо шептали внизу, огни в стеклянных шарах под навесом мерцали всё мягче, а разговор то затихал, то снова вспыхивал лёгким смехом.

Глеб то и дело подливал мне вино, но в какой-то момент, извинившись, встал и пошёл к барной стойке. Его силуэт растворился в тени, и я осталась наедине с отцом.

Он откинулся на спинку стула, чуть покачивая бокал в руке, и, не глядя прямо на меня, словно между делом спросил:

– Ну что, как у тебя с учёбой? Всё успеваешь?

– Да, – ответила я слишком быстро, будто заранее готова была к этому вопросу. – Нормально.

– «Нормально» – это не ответ, – усмехнулся он, всё же переводя взгляд на меня. – У тебя же всегда были амбиции, планы. Ты ведь хотела больше, чем просто «нормально».

Я замолчала, делая вид, что занята устрицей, но отец не отступал. Его голос звучал мягко, без давления, но в этих словах чувствовалась та самая отцовская настойчивость, от которой не уйти.

– А в остальном? – он сделал паузу, и я знала, что сейчас речь уже не про учёбу. – Как личная жизнь?

Я чуть не поперхнулась вином.

– Всё в порядке, пап.

Он прищурился, откинулся ещё сильнее, отпил из бокала.

– В порядке… – повторил он, словно пробуя слова на вкус. – Я смотрю, вы с Глебом хорошо ладите, наверное, успели подружиться за это время…

Я подняла глаза и встретила его пристальный взгляд. В нём не было осуждения, скорее любопытство. И что-то ещё – попытка понять меня, вытащить наружу то, что я прячу.

– Так что, я просто предположил…

Я резко поставила бокал на стол, звук тонкого стекла прозвенел в тишине.

– Между нами с Глебом ничего никогда не будет, – сказала я твёрдо, почти слишком громко.

Отец вскинул бровь, а я уже в ту же секунду поняла, что сказала лишнее. «Никогда» – зачем я употребила именно это слово? Зачем так резко, словно оправдывалась не перед ним, а перед самой собой?

– Ага, – протянул отец, внимательно наблюдая за мной. – «Никогда», значит…

Я отвела взгляд к морю и вдруг почувствовала, как сердце болезненно сжалось. Ведь я уже знала, почему так категорично отрезала. Потому что там, глубоко внутри, это место уже занято. Потому что Марк всё ещё был со мной – в мыслях, в воспоминаниях, в каждом вдохе.

Отец слегка усмехнулся, но мягко, без нажима.

– Ну, раз так… значит, кто-то другой уже поселился в твоём сердце?

Я стиснула пальцы на коленях под столом, сделала вид, что рассматриваю огоньки на воде, но чувствовала, что он не отводит взгляда.

– Пап, – выдохнула я, пытаясь улыбнуться, – давай сменим тему.

Его глаза продолжали смотреть прямо в меня, внимательные, цепкие, словно он видел чуть больше, чем я хотела показать.

– Знаешь, Вероника, – сказал он мягко, приглушённым голосом, – настоящие чувства… их не спрячешь. Ни от других, ни от себя самой.