Мне нужен герой! I NEED A HERO!

200… Полоска дороги под нами стала абсолютно ровной, машина парила, почти оторвавшись от земли. А потом я плавно, но уверенно перенесла ногу на тормоз. Машина послушно и мощно присела на задние колёса, с воем шин и визгом резины сбрасывая скорость с безумной высоты до полной остановки. Нас резко подбросило вперёд и тут же откинуло на кресла. В салоне повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь затухающим битом из динамиков и нашим прерывистым, частым дыханием. Адреналин всё ещё пульсировал в висках, заставляя кожу гореть. Мы сидели неподвижно, ловя воздух, и в этой тишине что-то щёлкнуло.

Мы двинулись навстречу друг другу одновременно, как будто управляемые одной невидимой силой. Уже не было резкости, только мощное, неотвратимое притяжение. Наши губы встретились не в грубом столкновении, а в страстном, глубоком поцелуе, в котором смешались всё безумие скорости, восторг от свободы и пьянящая сладость взаимности. Он был сладким, со вкусом апельсиновой газировки, и в нём не было ни капли сомнения – только абсолютная, животная правота этого мгновения. Его руки обвили мою талию, прижимая меня ближе, мои пальцы впились в его плечи, и мы растворялись друг в друге, пытаясь вдохнуть друг друга, как глоток воздуха после долгого погружения. Это был не просто поцелуй – это было падение в бездну, куда мы прыгнули вместе, с разбегу, и теперь летели, сплетённые воедино.

Жаль, у людей нет способности заглядывать в будущее. Тогда бы я знала, что именно в эту минуту мы с Марком стояли на краю пропасти. Что впереди нас ждала не дорога домой, а удар судьбы, такой резкий и беспощадный, что всё – абсолютно всё, что было до этого момента идеальным, – изменится. Я бы знала, что не увижу его на вокзале встречающим меня после поездки к маме. Что Даня не встретит меня в пахнущей его очередным шедевром студии. Что наш хрупкий мир перевернётся с ног на голову за какие-то несколько секунд, разбив наше хрустальное счастье вдребезги.

Но я не знала. И, может быть, именно поэтому я целовала его сейчас так жадно – как будто это был наш последний раз.

Глава 53 Марк

– Она сказала, что пойдёт со мной на свидание только если мы пойдём вчетвером! – в телефонной трубке голос Ярика звучал так, будто он только что пробежал марафон. – Умоляю, поговори с Вероникой! Она её подруга, она её уговорит! Я уже готов на всё, Марк! Ты же понимаешь? Она сводит меня с ума! Я на работе только и думаю о ней!

Я прислонился к холодной стене вокзала, с трудом сдерживая смех. Вокруг суетился народ, гремели колёса чемоданов, объявляли о прибытии поездов.

– Успокойся, – сказал я, стараясь говорить ровно. – Я поговорю с Вероникой. Но ничего не обещаю.

– Спасибо, братан! Ты меня спасаешь! – Ярик выдохнул с облегчением. – Кстати… почему у тебя на фоне так шумно? Как будто ты на вокзале.

Я посмотрел на табло с расписанием. Её поезд должен был прибыть через семь минут.

– Потому что я на вокзале, – ответил я, не в силах сдержать улыбку. – Жду Веронику, она едет от мамы.

– О, – в голосе Ярика появилось неподдельное уважение. – Ладно, не буду отвлекать. Только не забудь! Моя судьба в твоих руках! Ну… и в руках Вероники.

– Не забуду, – пообещал я, заканчивая разговор.

Я положил телефон в карман. Представление о том, как мы вчетвером идём в кино, вызывало странные ощущения. Лиля с её взрывным характером, Ярик с его вечной паникой, Вероника с её опасным блеском в глазах и я… Это могло закончиться чем угодно. Но с другой стороны… это было бы весело.

Часы на стене тикали медленно, будто специально замедляя время. Платформа наполнялась запахом осеннего воздуха, горячего кофе из автоматов и слегка железным привкусом рельсов. В голове мелькала картина: вот она выйдет из вагона – уставшая после дороги, но с глазами, сияющими сильнее вечерних огней. Вот бросится на шею, пахнущая дорогой и своим особым, ни на что не похожим ароматом. В этом мгновении, казалось, исчезнут все посторонние звуки, и останется только наше дыхание.

Я абсолютно точно знал, что скажу ей про дурацкую идею моего друга, и мы вместе посмеёмся над ним. А потом… а потом она, возможно, всё же согласится.

Руки зарылись в карманы пальто, а взгляд не отрывался от рельсов, по которым вот-вот должен был появиться её поезд. Сердце билось учащённо, а каждая клетка тела горела предвкушением. Осталось дождаться той самой секунды, когда её силуэт появится среди людей, и это идеальное счастье снова вернётся ко мне.

И через несколько минут поезд прибыл, а из вагонов начали выходить люди – уставшие, сонные, счастливые, обнимающие встречающих. Я встал поближе, вглядываясь в поток лиц, выискивая её – светлые волосы, собранные в небрежный хвост, лёгкую походку, эту особую манеру держать голову немного поднятой.

Но вскоре поток иссяк, перрон начал пустеть, а её все не было.

Я достал телефон, сверяясь с расписанием. Нет, я не мог перепутать время, всё было правильно. Я сразу же набрал её номер.

«Абонент временно недоступен». Голос автоответчика прозвучал неестественно громко в наступившей тишине.

– Странно… – пробормотал я себе под нос, отгоняя нарастающую тревогу. – Может, она приехала раньше? Решила сделать сюрприз?

Логика подсказывала, что это маловероятно, но я цеплялся за эту мысль. «Сейчас приеду в университет, зайду в аудиторию, а она уже сидит там, на своём привычном месте, и смотрит на меня с той своей хитрой, торжествующей улыбкой».

Я подождал ещё пятнадцать минут. Достаточно, чтобы последние пассажиры разошлись, а персонал начал косо поглядывать на меня. Набрал её ещё раз. Снова – «вне зоны доступа».

Внутри, под рёбрами, зашевелилось что-то холодное и липкое – зародыш паники. Я грубо оттолкнул его от себя. Нет. Всё хорошо. Она же взрослый человек. Наверняка, просто села в другой поезд, связь пропала… Всё объяснимо.

Я заставил себя развернуться и пойти к машине, двигаясь на автомате. «Всё хорошо», – повторял я про себя, как мантру, в такт шагам. «Сейчас приеду в университет, и всё встанет на свои места».

Дорога обратно показалась вечностью. Каждый красный свет светофора, каждая пробка выводили из себя. Я ловил себя на том, что вглядываюсь в лица пешеходов, в окна проезжающих машин – вдруг она там, смеётся, машет мне рукой? Но нет. Только чужие, безразличные лица.

Я влетел в здание университета, почти бегом прошёл по коридору к своей аудитории и замер у двери, окидывая взглядом студентов. Я всегда находил её за секунду – будто внутренний компас неизменно указывал на неё. Но сейчас её не было. Не было и Литвинова. Лишь Сизова стояла у окна, уткнувшись в телефон, её поза была неестественно напряжённой.

Собрав волю в кулак, я открыл дверь и впустил группу. Я начал лекцию на автопилоте, голос звучал ровно и методично, будто доносясь откуда-то издалека. Но всё внутри меня было напряжено до предела. Взгляд раз за разом предательски скользил к экрану телефона, лежавшего на кафедре, в тщетной надежде увидеть заветное сообщение. Затем он перемещался на её место – тот самый стол на первом ряду, что сейчас зиял пустотой.

«Соберись, – сурово приказал я себе, с силой сжимая мел. – Они ждут материала. Ты – преподаватель. Делай свою работу». Я заставил себя углубиться в схему, что выводил на доске, пытаясь найти спасение в знакомых терминах и логичных построениях. Обычно это всегда работало, наука была моим убежищем, местом, где царил порядок. Я сосредоточился на движениях руки, на скрипе мела, на ровном потоке слов, пытаясь выстроить имитацию нормальности, пока моё сердце колотилось где-то в горле неровной, тревожной дробью.

И вот, в тот миг, когда мне почти удалось обмануть самого себя, вжаться в рутину и отгородиться от нарастающей паники – аудиторию пронзил женский крик.

Это был не просто испуганный возглас или вскрик. Это был звук, вырвавшийся из самой глубины души, разрывающий, животный, полный такого чистого и бездонного ужаса, что у меня по спине пробежал ледяной холод. Мел, выскользнув из онемевших пальцев, упал и разбился о пол, а я резко обернулся.

Лилия Сизова стояла, содрогаясь в беззвучной истерике. Её телефон лежал на полу, экраном вверх. Её руки дико дрожали, а широко раскрытые, полные неподдельного ужаса глаза были прикованы ко мне. В них читался не просто испуг – а животный, дикий ужас.

В два шага я преодолел расстояние между нами и поднял с пола её телефон. На экране мелькало автовоспроизводящееся видео. Кадр был тряским, снятым на камеру дешёвого телефона. В центре, привязанный к стулу, сидел избитый до неузнаваемости парень. Его лицо было опухшим, в крови, голова бессильно склонилась на грудь. Но в очертаниях скул, в форме носа слабо угадывался… Глеб.

Камера дёрнулась, сместив фокус, и тогда я увидел её.

Вероника сидела на другом стуле, тоже привязанная. Её лицо было бледным, испачкано грязью и кровью. В её глазах, широко раскрытых от ужаса и боли, не было и намёка на ту дерзкую, весёлую девчонку, что всего несколько дней назад гоняла на моей машине. Из её запёкшихся губ торчал грязный кляп. Видео было беззвучным, но от этой тишины становилось только страшнее.

Я ощутил, как внутри всё сжалось в тугой, холодный ком. Сердце колотилось, кровь стучала в висках, а мысли метались – ярость, безумная, животная злость, смешанная с паникой. Ярость на этих ублюдков, которые посмели так с ней обойтись. Ярость на себя, что не смог её защитить. И одновременно – холодный, расчётливый страх: каждый момент промедления может стоить ей жизни.

Видео уходило в повтор. В аудитории повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь сдавленными всхлипами Лилии. Студенты молча смотрели на нас с огромными глазами. Всё – лекция, университет, правила, условности – всё это рассыпалось в прах в одно мгновение.

– Что случилось? – чей-то испуганный шёпот прозвучал с задних рядов.

Но я уже не слышал.

– Собирай вещи, – прорычал я Сизовой, и мой голос прозвучал чужим, низким и хриплым, как скрежет камня по камню. – Быстро.

Она беспомощно кивнула, её дрожащие пальцы лихорадочно сгребали в сумку тетрадь и ручку, роняя их и снова поднимая.

Я обернулся к аудитории. Бледные, испуганные лица смотрели на меня. – Тема номер восемь в ваших методичках, – моя команда прозвучала как выстрел, слишком громко и резко для этих стен. – Сделайте конспект. На сегодня всё, свободны.

Никто не спорил. Никто не задавал вопросов. Студенты, как стая напуганных птиц, молча и быстро стали покидать аудиторию. Через пару минут она опустела, остались только мы двое, гнетущая тишина и призраки с того видео, что продолжало мерцать у меня перед глазами.

Я схватил свою сумку, сунул в неё злополучный телефон Лилии.

– Поехали, – я не предлагал, а приказывал, и моя рука на её локте была не поддержкой, а жёстким руководством к действию.

Мы почти бежали по пустынному коридору. Стук наших шагов отдавался в тишине, как удары сердца. Мои мысли лихорадочно работали, выстраивая и тут же отвергая версии, планы, возможности.

Глеб. Вероника. Кто? Зачем? И почему видео было послано именно Лиле?

Я захлопнул дверь машины и резко рванул с места к единственному человеку, который мог мне помочь и имел опыт в таких делах.

– Рассказывай всё, – приказал я подруге Вероники, летя по трассе и чувствуя её всхлипывания на соседнем сиденье. – Всё, что знаешь. С самого начала.

И она, сбиваясь и всхлипывая, поведала мне всю историю: про их знакомство, про отношения, про постоянные ссадины на теле Глеба, про то, как он резко прекратил с ней общение. Она запиналась, заикалась, но продолжала говорить, а я всё никак не мог понять, при чём тут моя девочка?

В это самое время в квартире Вероники ничего не подозревающий и больной Даня, обложившись горами салфеток, включал свой любимый сериал «Секс в большом городе». Начиналась серия под названием «Ситуация критическая».

Глава 54 Глеб

Час назад

Сознание возвращалось тягучими, мутными волнами. Каждая приносила с собой новую порцию боли – тупой, раздирающей, пульсирующей в такт бешеному стуку сердца. Голова раскалывалась так, будто по черепу били кузнечным молотом. Я попытался открыть глаза, но правое оказалось слеплено засохшей кровью и чем-то липким. Левое приоткрылось на мгновение, выхватив из полумрака кошмарно знакомые детали: прелую солому на земляном полу, прогнившие стропила, затянутые паутиной, тёмные разводы плесени на стенах. Старый заброшенный амбар на окраине деревни. То самое место, недалеко от дома моей прабабки, в котором я пытался затаиться, как затравленный зверь.

Тугие пластиковые стяжки мертвой хваткой впивались в запястья, приковывая к спинке грубого деревянного стула. Любая попытка пошевелиться отзывалась огненной болью в сломанных рёбрах. Дышать было невыносимо больно. Каждый вдох – короткий, хриплый, прерывистый.

Передо мной, расставив ноги, стоял он. Тень из прошлого, преследовавшая меня все эти годы. Его лицо, изборождённое шрамами и тюремной жизнью, казалось высеченным из камня. Он неспеша закурил, сделал медленную затяжку, и едкий дым тёплым облаком ударил мне прямо в лицо, заставив зашевелиться и закашляться.

– Думал, спрячешься, мразь? – его голос был низким, привыкшим отдавать приказы. В нём не было вопроса. Лишь констатация моего наивного идиотизма. – В этой богом забытой дыре? Думал, мы тебя не достанем?

Я молчал. Что я мог сказать? Все слова, все оправдания были произнесены давным-давно на том самом суде и оказались пустым звуком. Я просто смотрел на него своим единственным глазом, чувствуя, как по щеке медленно стекает струйка тёплой крови из рассечённой брови.

Он швырнул окурок на землю, раздавил его ботинком с таким отвратительным хрустом, будто ломал кости.

– Помнишь, сколько лет, а? – он сделал шаг вперёд, и его тень накрыла меня целиком, поглотив последние проблески света. – А у меня до сих пор в башке тот сраный стук молотка судьи. «Семь лет».

И тут же его колено с размаху врезалось мне в грудь.

Воздух с силой вырвался из лёгких с хриплым, животным стоном. Белая, ослепляющая вспышка боли на мгновение стёрла всё. Мир поплыл, а в ушах зазвенело. Я повис на стяжках, тщетно пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха.

– Семь лет, уёбок! – его лицо снова оказалось в сантиметрах от моего. Я чувствовал его запах – дешёвый табак, пот и чистая, неразбавленная ненависть. – А ты что? Отмазался, как всегда, на папины денежки?

Его пальцы впились мне в щёку, сжимая так, что больно скрипнули зубы. Он заставил меня смотреть на себя.

– Я там в говне кис, а ты тут что? Под крылышком у папочки сидел да девок трахал? А? Спокойно тебе жилось?

Внутри всё сжалось в комок страха и отчаяния. Это был тот самый финал, которого я боялся каждый день, каждую ночь. Тот самый конец, который я предчувствовал. И самое ужасное – я знал, что заслужил каждую секунду этого. Каждый удар. Каждое его слово.

Мысль о Лиле, о Нике пронзила мозг как раскалённая игла. "Только бы они были далеко и в безопасности. Только бы их не нашли. Пусть лучше это буду только я".

Он отпустил моё лицо с таким отвращением, будто коснулся чего-то грязного.

– И знаешь, что самое смешное? – он отошёл и снова закурил, глядя на меня с холодной, бесчеловечной усмешкой. – Ты правда думал, что спрячешься. Бегал от моих ребят, как перепуганная шавка, а оказалось, что ты просто говно, которое сейчас будут размазывать по стенке.

Он посмотрел на своих молчаливых дружков, стоявших в тени, неподвижных и безликих, как статуи.

– Ну что, пацаны, – его голос снова обрёл эту страшную, деловую живость. – Давайте познакомим моего когда-то лучшего друга поближе с его прошлым. Чтобы он его наконец-то прочувствовал всё, до самого конца.

Они двинулись ко мне, и я, превозмогая боль, выдохнул:

– Ты же понимаешь… что за такое… снова попадёшь?

Он замер на секунду, и его лицо исказила ещё более горькая и страшная усмешка.

– А мне терять уже нечего, Глебушка, – его голос стал тише, но от этого лишь страшнее. – Ни будущего, ни настоящего. Ничего, за что бы я держался. Осталось только одно… Огромное, животное желание, чтобы ты мучался. Так же сильно. Так же долго. Как мучался я все эти годы.

Он кивнул своим людям, и я снова погрузился в мир кулаков, сапог и хриплых ругательств. Я не кричал. Просто втягивал голову в плечи, пытаясь поймать хоть глоток воздуха меж ударов, которые обрушивались на спину, живот, лицо. Боль стала чем-то общим, сплошным фоном, белым шумом агонии. Сознание уплывало, и я почти уже схватился за эту соломинку – возможность отключиться, сбежать.

И сквозь этот грохот в собственной голове я услышал его голос, холодный и чёткий, как лезвие:

– Всё, Глебушка. Ты за всё ответишь. И баба твоя ответит. Её уже везут.

Лиля.

Мысль пронзила словно током. Нет. Только не она. Они нашли её. Из-за меня. Я всё равно её не уберёг.

В глазах потемнело от ужаса, затмившего даже физическую боль. Я готов был завыть, начать умолять его о чём угодно. И в этот миг снаружи, за стенкой амбара, резко затормозила машина. Чьи-то быстрые, лёгкие шаги по земле и голос. Чёткий, ярый, полный такой ярости, что её не спутать.

– Не трогай меня! Отпусти!

Вероника.

Это был не крик страха. Это был боевой клич.

Дверь амбара с грохотом распахнулась, впуская слепящий луч закатного света. На её фоне – её силуэт. Не Лили. Ники.

Один из дружков, тот, что поменьше, развернулся к ней с матерной руганью. Она не стала ждать, не стала кричать. Молниеносный, отточенный удар каблуком в пах. Тот ахнул, сложился пополам, и сквозь сдавленный хрип я услышал его:

– Ах ты, сука!

И тут же, не разгибаясь, почти рефлекторно, он со всей дури ударил её по лицу. Глухой, страшный шлёпок. Она не издала ни звука, просто бесформенной куклой рухнула на порог, заслонив собой свет.

Всё замерло.

В тишине было слышно только тяжёлое дыхание того, кого она ударила, и тонкий, свистящий звук, вырывавшийся из моей собственной груди.

Нет. НЕТ. Не её. Только не её.

И тогда внутри что-то перемололо страх, боль, всё. Осталась только тихая, ледяная ярость. И чувство полной, абсолютной потери.

Они схватили её. Она отчаянно вырывалась, брыкалась, пыталась кусаться, её крики были полны безумия и ярости. Но против троих здоровых быков её силы были ничтожны. Один из них, тот самый, что получил по яйцам, с перекошенным от злобы лицом схватил валявшуюся в углу ржавую металлическую трубу.

– Хватит, блядь, дрыгаться!

В следующую секунду раздался глухой, ужасающе мягкий звук удара по черепу. Тело девушки мгновенно обмякло, стало безвольным и тяжёлым. Её молча подхватили под руки и, волоча по грязной земле, привязали к такому же стулу, напротив меня. Её голова бессильно упала на грудь, светлые волосы скрыли лицо. На виске расползалось алое пятно.

И во мне что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Весь ужас, вся боль, вся истерика, копившаяся годами, вырвалась наружу не криком, а диким, ненормальным хохотом. Я заливался им, захлёбываясь, слёзы текли по моему избитому лицу, смешиваясь с кровью.

– Идиоты! – выкрикивал я сквозь смех, который душил меня. – Вы… вы привезли не ту! Она не моя девушка!

Мой знакомый, которого звали Дмитрий, нахмурился. Мой смех явно сбил его с толку, вызвал сомнение. Он шагнул ко мне.

– Врёшь, сука! – прорычал он. – Ты с ней везде был! И по клубам с ней таскался, защищал её, и на моря с ней ездил! Я всё про тебя знаю! Мои ребята следили за каждым твоим гребаным шагом!

– Она меня даже однажды чуть в клубе не снесла, когда бежала от тебя, – сказал один из его дружков, он был огромен и несуразен, и я вспомнил, что тогда на крыльце тоже его видел. – Дон Жуан, блядь, хренов.

Я засмеялся ещё громче, отчаяннее, истеричнее.

– Она дочь моего босса, кретин! Ты её сейчас по голове трубой ударил! Её отец вас на куски порвёт!

Дмитрий замер на мгновение, его глаза метнулись к бесчувственной Нике, потом ко мне. Сомнение читалось в них всё явственнее. Тогда он, резко подойдя, полез в карман моих джинсов и вытащил мой телефон.

– Посмотрим… что ж, кто у нас тут еще есть, – он тыкал в экран залитым кровью пальцем. – О! А эта брюнетка… даже посимпатичнее будет. Какой ротик… а грудь… – он вывел на экран фотографию Лили, которую я хранил в галерее, и повернул телефон экраном ко мне.

Всё веселье во мне мгновенно исчезло. Ледяная волна ужаса накрыла с головой.

– Закрой пасть! – я рванулся к нему, но стяжки лишь глубже впились в запястья. Изо рта хлынула кровь, смешанная со слюной, и тяжёлыми каплями упала на джинсы.

Мой знакомый смотрел на меня с торжествующим, хищным пониманием.

– Лиля, значит… – он протянул имя, наслаждаясь моей реакцией. – Ну что ж… Сейчас проверим, насколько сильна её любовь. Да, пацаны?

Его дружки мрачно заухмылялись.

– На нашей вечеринке скоро станет веселее, – с хитрой улыбкой произнёс он, печатая что-то.

А я просто закрыл глаза, желая одного – чтобы труба, угодившая Нике, прилетела и мне. Чтобы больше ничего не видеть и не слышать.