Мне нужен герой! I NEED A HERO!

Лиля и Глеб уже сидели в углу у окна – она, как всегда, в своём «боевом» чёрном платье, с идеально прямыми волосами и пронзительным взглядом. Он – в тёмно-синей рубашке, которая выглядела так, будто только что покинула вешалку магазина. Лёгкая небрежность в его облике была, как всегда, тщательно продумана.

– Наконец-то! – Лиля махнула рукой, заметив нас. – Мы уже начали без вас.

– Начали что? – с подозрением спросил Даня, делая шаг к столику.

– Суд над вами за опоздание, – усмехнулся Глеб, поднимая бокал с чем-то рубиновым. – Приговор – ещё один раунд коктейлей.

Я села рядом с Лилей, а Даня замешкался, оглядывая зал – его взгляд нервно скользил по лицам, выискивая одну-единственную.

– Кто эта счастливая, кстати? – спросила я, чтобы немного разрядить обстановку.

– Её зовут Инна, – Даня поёрзал на месте, поправляя несуществующие складки на рукавах. – Мы познакомились на той вечеринке после концерта. Она играет на контрабасе в группе, которая тогда заняла первое место.

– О, музыкантша, – протянула Лиля, приподнимая бровь с лёгким скепсисом. – Надеюсь, адекватная, без утиных губ и силиконового налёта.

– Лиль! – я бросила в неё скомканную салфетку и строго посмотрела.

– Ну а что? Мы должны знать, с кем имеем дело, – она беззлобно пожала плечами, но в глазах читался искренний интерес. – Подходящая ли она партия нашему Данечке, вот что важно. – И, не удержавшись, потрепала его за мягкие кудри. Даня тут же смущённо отмахнулся, пытаясь сохранить остатки достоинства.

– За месяц я выяснил только то, что она неплохо ко мне относится, а на концерте не шарахалась от моих шуток, – пробормотал он, стараясь вернуть волосам прежний хаотичный порядок.

В этот момент дверь тихо скрипнула. На пороге появилась девушка. Высокая, почти модельной худобы, в коротком розовом пиджаке, идеально сидящем на узких плечах, и в белых джинсах, подчёркивавших длину ног. Но дело было не в одежде. Всё в ней дышало спокойной, почти отстранённой уверенностью. Её походка была лёгкой, но весомой – каждый шаг отмерял пространство, которое она без спроса занимала. Прямая спина, высоко поднятый подбородок.

Её платиновые волосы были идеально выпрямлены и ниспадали на спину тяжёлой, глянцевой волной, могущей составить конкуренцию разве что Лилиным чёрным локонам. Лицо с чёткими, чуть заострёнными скулами и полными губами казалось невозмутимым, но в уголках рта таилась лёгкая, словно бы снисходительная полуулыбка. А её глаза… Большие, светло-голубые, почти ледяные. Они медленно скользили по залу, будто сканируя и оценивая каждую деталь, и в их глубине читался не столько интерес, сколько холодноватая аналитичность.

Даня, словно по команде, выпрямился, как струна. Его пальцы судорожно сжали мою руку под столом.

– Всё, она здесь, – прошептал он, и в его голосе прозвучала паника. – Три кивка, помнишь?

Я кивнула и выдавила ободряющую улыбку.

– Расслабься. Ты в безопасности.

Инна приблизилась. Даня вскочил и замахал рукой, будто боялся, что она пройдёт мимо.

– Привет! Это Лиля и Глеб. А это Вероника, – выпалил он, слегка запинаясь. – Мои самые лучшие друзья.

– Привет, – голос Инны оказался на удивление тёплым и бархатным, контрастируя с её холодноватой внешностью. – Слышала о вас немало.

– Надеюсь, не всё плохое, – буркнула Лиля, изучая её с ног до головы пристальным, не скрывающим интереса взглядом.

– Даня говорил, что ты остра на язык, – Инна усмехнулась, и в её глазах мелькнула искорка понимания.

– Даня в целом слишком много говорит, – парировала я, слегка склонив голову набок и обнимая друга за плечи в жесте поддержки.

Девушка рассмеялась – тихо, но искренне – и опустилась в кресло напротив. Её взгляд снова перешёл на Лилю – тот самый, внимательный, аналитический, но без нажима.

– А тебя я видела на выступлении, – сказала она. – Вы заняли второе место, да? Но, как по мне, – вы выступили очень сильно. Особенно твоя партия на фортепиано. Она была… красивой и по-настоящему трагичной. Чувствовалась глубина.

На обычно невозмутимом Лилином лице промелькнула тень неподдельного удивления, а затем губы дрогнули в почти невольной, сдержанной улыбке. Этого точного, небанального комплимента и уважительного тона оказалось недостаточно, чтобы она перестала рассматривать Инну просто как «таракана под микроскопом».

– Значит, у тебя есть вкус, – коротко кивнула Лиля, пригубив бокал. Её взгляд, однако, стал чуть менее острым.

Так начался вечер. Тёплый, немного нервный, но обещающий что-то новое. Что-то, чего нам всем давно не хватало.

Коктейли текли рекой, разговоры становились громче и свободнее. Даня понемногу оттаивал: уже не ёрзал в кресле, не цеплялся за наши рукава – он наконец начал дышать ровно и даже смеяться. Инна оказалась действительно неординарной: без фальши, без наигранного кокетства, без дурацкого хихиканья. Она говорила спокойно, размеренно, с приятной хрипотцой в голосе, и её лёгкая улыбка будто говорила: «Я никуда не спешу, мне интересно».

Но чем дольше длился вечер, тем отчётливее проступала её натура. Её уверенность граничила с лёгким высокомерием, а спокойствие – с отстранённостью. Её взгляд, тот самый, ледяной и аналитический, чаще всего останавливался на Лиле и Глебе, будто она разгадывала сложное, но интересное уравнение. С Даней же она общалась с чуть заметной снисходительностью, мило, но как-то по-свойски, с намёками на шутки, понятные только им двоим. Со стороны это всё ещё напоминало скорее дружескую беседу, чем романтическое свидание.

Я не знала всех нюансов их отношений – да и, если честно, не моё это дело. Главное, что в присутствии Инны Даня был спокоен и, кажется, счастлив. А мы с Лилей и Глебом были рядом – его надёжный тыл, который всегда поймёт, поддержит и ни за что не даст в обиду.

Я обхватила ладонями бокал с мохито, уже покрывшийся мелкими каплями конденсата. От прохладного стекла руки стали чуть влажными. И вдруг…

Дверь бара резко распахнулась, будто кто-то распихал воздух плечами, впуская в уютное тепло шумную, слишком яркую и неуместную компанию. Я машинально обернулась – и остолбенела. Сердце стукнуло один раз – звонко, как удар в медный гонг.

Трое парней. Знакомые силуэты. Я не видела их с того самого дня в ночном клубе, но тело узнало их быстрее, чем мозг успел среагировать. Один в тёмно-зелёной куртке, другой с гелем в волосах, третий – с той самой бородой и усами. Друзья Марка.

Мир вокруг вдруг стал липким и медленным. Музыка, разговоры, смех – всё отступило, будто заглушилось ватой. Я осталась внутри какого-то стеклянного пузыря, один на один с паникой.

Они ещё не заметили меня – о чём-то спорили у стойки, переговариваясь громко, через плечо. Я резко опустила взгляд, пытаясь спрятаться за собственным бокалом, словно за щитом. Руки стали ватными. Пальцы обхватывали стекло, будто цеплялись за спасательный круг.

Не смотрите сюда. Пожалуйста. Только не сейчас…

Но было поздно. Я почувствовала взгляд – тяжёлый, изучающий, холодный. Подняв глаза на долю секунды, я встретилась с ним. Это был тот самый мужчина – с бородой. Он смотрел прямо на меня. Глаза прищурены. Губы сжаты в тонкую линию. Узнал. Без сомнений. Я отвела взгляд слишком резко – как если бы оглянулась на крик. Поздно.

– Ты в порядке? – Лиля быстро наклонилась ко мне, её голос стал тише. – Ты вся напряглась.

– Всё нормально, просто… жарко, – выдавила я. Горло сдавило так, будто я проглотила наждачную бумагу.

Мужчина у стойки ничего не сказал друзьям. Просто отвёл взгляд, как будто сделал галочку в списке. Они забрали заказ в бумажном пакете и вышли так же резко, как появились. Моя спина осталась мокрой от стресса, как после душа.

– Эй, это случайно не… – начал Даня, обернувшись к выходу.

– Да, – прервала я резко, почти отрезала. – Но, пожалуйста, не смотри в их сторону. Не надо.

Молчание за столом повисло глухо и неудобно, как замирание сердца после сбоя ритма. Я всё ещё не могла выровнять дыхание. И вдруг в голову, словно клин, вбилась мысль:

А если и он приехал? А если он где-то рядом? А если это не просто совпадение?

Я резко встала, на автомате пробормотав про «припудрить носик», и выскользнула на улицу. Воздух показался резким, будто зима вернулась на пару минут. Глаза моментально начали слезиться – от ветра или чего-то другого.

Они уже быстро садились в машину. Как будто спешили уехать до того, как кто-то выйдет следом. Я вглядывалась – цвет кузова, номера, очертания. Но всё было не то. Не его машина. Не тот силуэт.

Его не было. Возможно, уже и не будет.

Я стояла, вжав руки в карманы джинс, пока холод пробирался под одежду, и пыталась понять: сколько ещё я буду так? Цепляться за фантом, который сам выбрал исчезнуть. Я хочу сохранить память – но не боль. Хочу, чтобы стало легче. Хочу перестать искать его черты в прохожих, его интонации в чужих голосах.

Слёзы подступили к горлу. Я сглотнула – и снова осталась на месте. Призрак Марка – так я теперь называла это чувство. Он жил во мне не словами, а ощущением: как больная мышца, которую не видно, но которую каждый день чувствуешь.

Каждый делает свой выбор. Он сделал свой. Теперь моя очередь – не оглядываться. Я приму это… но только с завтрашнего дня. Сегодня я просто хочу забыться.

Когда я вернулась в бар, то тихо извинилась перед всеми, тепло клюнула Даню в щёку и мягко попрощалась. Я не была сегодня хорошей собеседницей. А теперь и подавно – никакой.

Я ушла в ночь – тихо, чтобы не тревожить их вечер. Хотелось только одного: чтобы дома, наконец, стало по-настоящему тихо. Подъезд встретил меня усталой тишиной – той, что бывает только ближе к полуночи, когда даже лифт не шумит. Дом будто спал, погружённый в свои сны. Только мои мысли были всё ещё наяву. Тяжёлые, вязкие.

Щёлкнул замок, и я вошла в квартиру, не включая свет. Темнота не пугала – она была честной. Не требовала улыбаться. Не ждала слов. Скинув ботинки и сняв пальто, я достала бутылку вина и поставила её на ковёр, а рядом – бокал. В полумраке нащупала плед и устроилась прямо на полу, скрестив ноги. На фоне включила свой плейлист – зазвучала тихая, меланхоличная композиция, идеально подходящая для ночного одиночества. Фортепьяно перебирало клавиши, а женский голос пел о потерях и надежде, сливаясь с биением моего сердца.

И тут – дверь, словно выдохнув, медленно открылась.

Я замерла. Неужели Даня уже вернулся со своего свидания? Я опять своим поведением заставила его волноваться и идти за мной, но из коридора донесся совсем другой голос. Женский и до боли родной.

– Есть кто живой? – это была Лиля.

Она вошла, как всегда – с лёгкой небрежностью, как будто врывалась в сцену фильма, а не просто переступала порог. Чёрный пуховик соскользнул с плеч, оставляя за собой холодный воздух улицы. В темноте я разглядела её силуэт: волосы немного растрепались, щёки подрумянились от ветра.

Я сидела на ковре, в позе лотоса. Плечи чуть вздрагивали – от усталости, от того, что снова пришлось быть сильной. Я только пожала плечами, не в силах сказать что-то осмысленное.

– Ты вовремя, – пробормотала я, вставляя штопор в бутылку. – Пить в одиночестве – это алкоголизм.

Лиля склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. В её взгляде не было жалости – только искреннее беспокойство и понимание.

– Я знала, – тихо произнесла она, не нуждаясь в объяснениях. Пуховик отправился на крючок, и она привычно полезла в шкаф за вторым бокалом.

– А где Даня? – спросила я, стараясь звучать обыденно.

– Они с Инной пошли прогуляться, – сказала она, немного скривившись. – Ну, он так это назвал.

– Может, они и правда просто гуляют, – фыркнула я, разливая вино. – Это ты видишь подтекст, где его нет.

Лиля уселась рядом, поджав ноги, протягивая мне свой бокал.

– Может быть, – пожала плечами. – Я же вообще замечательно не замечала, что происходит в твоей жизни, подружка. Была занята собой, своими проблемами. Глебом… – она на мгновение замолчала и с грустью усмехнулась. – Прости.

– Брось. Всё нормально. – Я с трудом выдавила улыбку. – Главное, что ты счастлива.

– Счастлива ли я? – Лиля посмотрела на вино в бокале, будто оно могло дать ей ответ. – Не знаю. И это, пожалуй, не тот вопрос, который стоит обсуждать в такой вечер. По крайней мере – не на трезвую голову.

Она подняла бокал.

– За всё, что не сказали вовремя.

Мы чокнулись – хруст стекла в тишине прозвучал как обещание. А затем мы начали пить. Медленно, без спешки.

Вино согревало изнутри. Темнота в комнате больше не пугала – наоборот, она стала нашим укрытием. Мы говорили, вспоминали, иногда просто молчали, но в этом молчании было куда больше, чем в сотне слов. Мы возвращались друг к другу – осторожно, шаг за шагом.

Когда бутылка почти опустела, а все безопасные темы были исчерпаны, настала пауза. Полная тишина, в которой дышалось труднее. И я поняла – сейчас наступит момент, когда мы коснёмся самого больного.

– Любовь, – вдруг сказала она, и в её голосе была усталость. – Такая дрянь, если подумать.

Я удивлённо посмотрела на неё. Лиля – та самая Лиля, всегда уверенная, ироничная, несгибаемая – вдруг говорит это всерьёз. Не в шутку, не с сарказмом. Словно это признание.

– Не ожидала это услышать от тебя, – тихо произнесла я.

Она усмехнулась, глотнула вина, поставила бокал на ковёр.

– Я и сама не ожидала. Просто… ты думаешь, что держишь всё под контролем, что не поддашься, не откроешься, не пустишь никого слишком близко. А потом – бах. Один человек. Одна дурацкая улыбка. Один взгляд. И ты больше не ты, – она замолчала на секунду, не глядя на меня. – А когда всё рушится – ты тоже рушишься. Только уже тише и внутри.

Я не знала, что ответить. Просто слушала. Её голос был немного хриплым от вина и чего-то ещё – сдержанных слёз, может быть

Лиля, нервно перебирая стеклянные бусины браслета на левой руке, сидела неподвижно, прислушиваясь к тихому треку, едва тянущемуся из динамиков. Музыка почти сливалась с тишиной – как будто сама комната боялась дышать громче. Потом она вдруг заговорила, выдохнув тяжело, словно с этим выдохом вышла часть давно носимой тяжести:

– Если честно… я не знаю, что сказать. И не знаю, чем помочь тебе.

Она повернулась ко мне боком, но взгляд оставался в стороне.

– Ты правда так сильно… влюблена в него?

Я сжала губы и уставилась на пустой бокал.

– Я не знаю, что это – влюблённость или что-то другое.

Слова шли тяжело, как будто я вытаскивала их из вязкой воды.

– Я просто чувствую, что из меня вырвали что-то важное. Как будто забрали часть меня и увезли куда-то очень далеко. И я… не знаю, что теперь делать.

Я провела рукой по волосам и отвела взгляд.

– Я хочу его видеть. Хочу с ним поговорить. Хочу просто услышать… хоть что-то. Почему он уехал? Почему вот так – ни слова, ни объяснения. Но…

– Но? – мягко переспросила Лиля.

– Но я боюсь, что он скажет правду. – Голос дрогнул. – Я не хочу услышать, что я была просто кем-то проходящим. Какая-то влюблённая очередная девчонка. Услышать напоминание о том, что он помолвлен, тоже не хочу. Я не готова к этим словам. Потому что в глубине души я, и так, это знаю.

Слёз больше не было. Только холод внутри – выжженное место, где когда-то пульсировало что-то тёплое. Я смотрела в никуда, а внутри всё звенело, как после удара. Пустота. Без обиды, без истерики. Просто ничего.

Лиля сидела рядом молча, глядя перед собой в ночное окно. Не поворачивалась. Только пальцы продолжали медленно и бесцельно перебирать кулоны и бусины её многочисленных браслетов. Шуршание казалось странно утешительным.

– Знаешь… – вдруг начала она, всё ещё не поворачивая головы. – Я ведь не всегда была такой.

Её голос был тише обычного. Глубже. Спокойнее. Как будто говорил не снаружи, а издалека – из другого времени. Я посмотрела на неё. Передо мной сидела не бойкая, ироничная Лиля, а какая-то её совсем другая версия – взрослая, усталая, пережившая что-то, чего я пока даже не могла представить.

Она продолжала медленно теребить кулоны, словно перебирала воспоминания, спрятанные в них, а когда включился трек Carla Morrison – «Devuélvete», она снова заговорила.

– Это было в десятом классе.

Она вздохнула и, расстегнув застежку, сняла первый серебряный браслет с россыпью маленьких звёздочек.

– Парень с параллельного. Он был странный. Один из тех, кого все знали, но мало кто действительно замечал. Он играл на органе в заброшенной церкви за школой. Пах ладаном и дешёвыми сигаретами. Всегда в старом пальто и с руками, будто сделанными из бумаги – тонкими, нервными. Своей причудливостью и необычностью он привлекал меня слишком сильно. В то время я была совсем другой. Носила цветную одежду, яркий разноцветный лак на ногтях, волосы мои были светлыми, русыми, и в душе моей был один лишь свет. Я стала приходить в эту церковь и в тон ему перебирать клавиши на полуразваленном, расстроившемся фортепьяно, так мы постепенно сблизились. Он рисовал мне на ладонях ручкой – какие-то загогулины, узоры, символы. Говорил, что я его спасение. Говорил, что любит. И я верила.

Она сняла второй браслет – жемчужный, обвитый цепями – и положила рядом.

– Сначала всё было как в кино: стихи, музыка, вечера в подвале у него дома. Он ставил винилы и говорил о вещах, которые я не всегда понимала. Мы целовались под Pink Floyd. Он умел говорить так, что казалось – за его словами прячется целая вселенная. А потом…

Голос стал тише.

– Потом появились новые друзья.

– Он связался с дурной компанией? – осторожно уточнила я.

– Да, можно и так сказать. Сначала были таблетки. «От грусти», – так он сказал. Я даже не поняла, когда это стало нормой. Он улыбался всё реже, глаза его тускнели. А потом – порошки. Он прятал их в ботинках, в пеналах, даже в школьных тетрадях. А я… я думала, что любовь всё вылечит.

Следующий браслет – широкий, кожаный с металлической пряжкой – она сняла медленно. Её пальцы дрожали, когда она отложила его в сторону.

– Он начал просить деньги. Сначала мелочь – на сигареты, на «успокоительное». А потом всё больше. Я приносила, отдавала, врала родителям, снимала деньги с карты, подаренные мне на день рождения. Он говорил, что без этого он развалится. Что я – его единственная надежда. И я верила. Я любила.

Она замерла. Казалось, за эти секунды её дыхание стало медленнее, будто тело сопротивлялось воспоминаниям. Лиля сглотнула, глядя в одну точку.

– Всё закончилось зимой. Я помню: была метель, такая, что окна трещали от ветра. Я пришла к нему домой – его родители тогда уехали. Он был на грани. Белый, с трясущимися руками. В глазах – пустота. Он кинулся ко мне с криками, спрашивая, где деньги. Я сказала, что у меня больше нет. Я уже ничего не могла достать.

В этот раз с руки был снят самый яркий браслет из разноцветного горного хрусталя, после чего Лиля закрыла глаза.

– Он закричал. Разбил кружку о стену. Обвинил меня в предательстве. А потом… он пошёл на кухню. Я подумала – умоется и вернётся, но также я понимала, что сейчас мне лучше уйти, и я быстро засобиралась, а когда проходила мимо кухни к коридору, он вышел с ножом.

Голос дрогнул.

– Он не хотел мне навредить. Я знаю. Он просто не знал, как справиться с болью. Но он сорвался – подошёл, толкнул меня на пол и стал кричать: «Почему ты меня бросаешь? Почему ты меня предала?» Я пыталась встать, пыталась объяснить, обнять, – но он вырвался и махнул рукой, в которой был нож. Я не сразу поняла, что он меня порезал. Просто почувствовала, как что-то горячее стекает по коже. Кровь. Моя.

Она сняла следующий браслет – розовый, с маленькими бусинами и надписью «Trust» – и бросила его чуть дальше. Браслет перекатился по ковру, замирая как покалеченное слово.

– Я смотрела на эту кровь… и вдруг поняла – нас больше нет. Ни меня, которая его любит. Ни его, которого я знала. Мы оба исчезли.

Она перевела взгляд на меня и показала запястье – на нём тонкая, почти незаметная линия, но она была. Шрам.

– Я убежала тогда. Шла по снегу до самого дома. Потом неделю лежала в кровати. Никому не сказала, что случилось. Только мама заметила, что я стала другой. Она водила меня к психологу несколько раз, но в какой-то степени мне повезло, что попался неопытный специалист, и он не увидел во мне никаких проблем и убедил мою маму, что со мной всё в порядке. Отец до сих пор не в курсе, а он…

Лиля глубоко вдохнула.

– Он бросил школу. Через неделю. Говорили, его увезли в другой город родители на реабилитацию. Я больше его не видела. Ни разу.

Последний браслет – тонкий, с прозрачными бусинами – она сняла с какой-то окончательной лёгкостью. Осталась голая рука, белая, чуть дрожащая.

– С тех пор я ношу эти штуки не просто так. Каждый из них – это то, что я пережила. Я не спасла его. И он не спас меня. Но я спасла себя. И иногда… только это и имеет значение.

Я не знала, что сказать. Мурашки бежали по коже, будто от ледяного ветра. Я смотрела на неё – сильную, измученную, выжившую. Настоящую. Такой я её никогда не видела. Такой она, кажется, и не была до этого вечера. Я не могла оторвать взгляд. Это был первый раз, когда я видела её такой – без броней и масок.

– Никогда не показывала это никому, – прошептала Лиля. – Это напоминание о том, что любовь бывает страшной и жёсткой. Что не всегда первая любовь – свет и счастье. Иногда это шрамы, которые ты прячешь под браслетами и улыбками.

Я осторожно взяла её руку в свои ладони, чувствуя, как дрожь проходит по коже.

– Ты справилась, Лиль, – прошептала я.

Она лишь кивнула. А потом, впервые за всё время, позволила себе положить голову мне на плечо.

– А теперь ты справишься. Я рядом. Мы рядом.

Я кивнула сквозь слёзы. А за окном начал накрапывать дождь – как будто ночь сама вздохнула с облегчением, что кто-то наконец выговорился.

– Ты, наверное, думаешь, что я влюбилась в Глеба с первого взгляда? – прошептала Лиля, не поднимая головы с моего плеча. Голос её был ровным, почти спокойным, но в нём чувствовалась какая-то глубокая усталость – не просто за вечер, а за годы, что остались за плечами.

Я молча погладила её по спине. Не хотелось перебивать.

– Это не было «ах», не было взрывов и фейерверков, – продолжила она. —Знаешь, что зацепило меня по-настоящему?

Она приподняла голову и села ровнее, бережно снова надевая и застегивая браслеты на руке.

– Он был спокойным. Настолько спокойным, что мне самой впервые за долгое время захотелось замедлиться. Перестать нестись как буря. Перестать огрызаться, чтобы не казаться слабой. Просто дышать рядом с ним.

Я слушала, затаив дыхание.

– На нашей первой встрече он не говорил много. Но каждый жест – как будто специально для меня. Он отодвинул мне стул. Заказал чай без сахара, потому что услышал как-то в разговоре, что я не люблю сладкое. Он вытащил из кармана платок, когда у меня зацепился ноготь за куртку и я начала нервно его грызть. Смешно, да? Маленькие глупости. Но в этих деталях была забота. Без слов. Без давления. Просто: «Я рядом. Я тебя вижу. И хочу, чтобы тебе было немного легче».

Она улыбнулась – устало, но как будто по-настоящему.

– Мне всегда казалось, что любовь – это боль, зависимость, бешенство. А он пришёл – и дал мне ощущение, что меня можно не спасать. Что я уже целая. И что рядом с ним быть собой – не страшно. Но… – она вдруг прервалась.

– Он редко говорит, и иногда это жутко злит. Мне сложно что-то вытащить из него, – добавила она после короткой паузы. – Но каждый раз, когда я сомневаюсь в себе, он будто чувствует. И просто кладёт ладонь на мою. Без слов. Без вопросов. Только это – и всё становится проще.

Она посмотрела на меня, немного виновато, будто боялась показаться слишком сентиментальной.

– Может, это и есть любовь? Не та, что срывает крышу, а та, что укрывает, когда ветер. Я долго думала, заслуживаю ли я её. После всего.

Я кивнула, сжимая её руку.

– Заслуживаешь. Ещё как.

Лиля снова улыбнулась – на этот раз немного смущённо, как человек, которому впервые поверили всерьёз.

Она вздохнула, глядя в окно, где дождь мягко стучал по стеклу, размазывая свет фонаря.

– Знаешь, может, и тебе… нужен кто-то, кто подарит тебе спокойствие? Не огонь. Не ветер. А просто – тепло. Надёжность. Кто не заставит забывать себя, а напомнит, кто ты есть. Настоящая.

Я ничего не ответила. Просто смотрела в окно рядом с ней, слушая, как дождь продолжал свой тихий разговор с ночью. И вдруг впервые за долгое время мне не хотелось никуда бежать. Ни от воспоминаний, ни от себя.

Только остаться – в этой комнате, в этой тишине, где две уставшие девушки наконец позволили себе быть честными.

Глава 33 Вероника

Утро в нашей студии начиналось одинаково: пока Даня мирно дрых на диване, я, облачившись в леггинсы, худи и кроссовки, выходила на пробежку. Если бы я сказала маме, что теперь регулярно встаю в шесть утра, она бы ни за что не поверила. Но факт оставался фактом – я превратилась в жаворонка.