Мне нужен герой! I NEED A HERO!

– Гениально, – захлопала в ладоши Лиля, но тут же полезла в сумку за телефоном, – ладно, записываю: двадцать восьмого января – секретный день рождения Ники.

Глеб молча протянул Дане кусок пиццы, на что тот ответил театральным поклоном:

– Спасибо, добрый человек. А теперь, – он повернулся ко мне, – рассказывай, что это ты тут такая задумчивая? Небось, опять о своём преподавателе грустишь?

Я швырнула в него подушкой, но он ловко поймал её одной рукой, продолжая ухмыляться.

– Всё, хватит, – Лиля хлопнула в ладоши, – доедаем пиццу, открываем настолку и забываем про всяких там Марков! Сегодня вечер в честь Ники!

И хотя я знала, что не забуду – ни его, ни тот старый аэропорт, – в этот момент, с друзьями, смехом и нелепой игрой в руках, казалось, что всё действительно будет хорошо.

Глава 30 Вероника

Каникулы закончились внезапно – еще вчера мы с Даней и Лилей валялись у меня на кухне до трех ночи, обсуждая абсурдные теории заговора про деканат, а сегодня уже стояли перед университетом, щурясь от непривычно яркого зимнего солнца.

– Новые предметы, – Даня зевнул, разглядывая расписание на телефоне. – О, смотрите, «Психотерапия кризисных состояний» по средам.

– Надеюсь, нас будут учить, как пережить эти пары, – фыркнула Лиля, поправляя огромный шарф.

Мы столпились у дверей аудитории 304, переминаясь с ноги на ногу. Десять минут до начала пары, а коридор уже гудел от шепота:

– Говорят, в этом семестре Марк Викторович обещал разбор реальных кейсов…

– Надеюсь, он даст доступ к своей библиотеке…

– Слышал, он в командировку уезжал?

Я прижалась спиной к холодному стеклу окна, стараясь не выдавать дрожь в руках. Даня, стоящий рядом, бросил на меня оценивающий взгляд и намеренно громко заговорил:

– Да ладно вам, как будто других преподавателей не существует и не о чем больше болтать!

Ровно в 8:00 за поворотом коридора раздались шаги. Несколько человек невольно выпрямились, поправляя одежду. Но когда звуки стали отчетливее и в них угадывался стук каблуков, а из-за угла показалась знакомая строгая клетчатая юбка и аккуратный пучок волос, аудитория дружно выдохнула.

Наша куратор остановилась перед дверью, перекладывая стопку бумаг из руки в руку, а затем открыла дверь и вошла внутрь. Её каблуки отчётливо стучали по полу, подчёркивая гробовую тишину. Вся группа, включая меня, рассаживалась по своим местам с недоумением.

– Доброе утро, – она положила папку на кафедру и оглядела зал. – С этого семестра «Клиническую психологию» буду вести я. Программу не меняли, так что продолжаем по тому же плану.

В аудитории повисло молчание, но ненадолго.

– А где Марк Викторович? – наконец спросил кто-то с задних рядов, за что я была ему очень благодарна, так как сама не решилась бы задать такой вопрос.

Мария Андреевна на секунду замерла, перекладывая листы в папке.

– Это не ваша забота. Открываем тетради, тема сегодня – психосоматические расстройства.

Лиля под столом ткнула меня коленом, я не шевельнулась. Мария Андреевна начала лекцию, но я не слышала ни слова. В голове крутилось только одно: «Неужели он уехал?». Рука сама потянулась к телефону. Последнее сообщение так и висело в истории:

«Старый аэропорт. 20:00»

Пальцы сами потянулись к клавиатуре, будто могли отправить ответ спустя две недели молчания. «Я приду. Я передумала. Подожди».

Но экран погас, отражая моё искажённое лицо.

Я должна была прийти.

Должна была увидеть его в последний раз – не преподавателя, не Марка Викторовича, а просто человека, который смотрел на меня так, словно я единственный свет в этом проклятом университете.

Где он сейчас? В каком городе? Или даже в какой стране?

Мария Андреевна что-то писала на доске, но я видела только его почерк – острый, нервный, с сильным нажимом. Такими буквами он исправлял мои конспекты. Такими же, наверное, подписал заявление об уходе.

– Вероника? Вы согласны с этим утверждением?

Я подняла глаза. Вся группа смотрела на меня.

Какой был вопрос, я не знала, ведь сейчас меня волновало лишь одно: что мне делать дальше?

Он исчез так быстро, словно его и не было в моей жизни, словно пять месяцев я прожила в каком-то сне, а сейчас очнулась. Забыть его? Согласиться принять такую судьбу?

– Благоволина? – куратор всё ещё пыталась достучаться до меня.

– Нет. – Мой голос прозвучал громче, чем я планировала. – Не согласна.

Мария Андреевна подняла бровь.

– И почему?

– Потому что… – Я сделала глубокий вдох.

Слова застряли где-то глубоко, но не те, которых ждала преподаватель, а те, что вертелись в моей голове. Я не знала, чего она ждала от меня и какой ответ правильный, я лишь знала и чувствовала, что какая-то часть меня исчезла, умерла, и эта потеря выбивала почву из-под ног.

В аудитории повисла тишина. Лиля и Даня смотрели на меня с беспокойством и даже какой-то жалостью. Я не знала, что говорить, но знала лишь, что не могу сейчас оставаться здесь, в этой аудитории, где нет его… где теперь все окна закрыты, не впуская свежий воздух внутрь, чтобы я могла дышать.

– Извините, я себя неважно чувствую, могу я выйти? – спросила я, отчего Баталова немного зависла, но после легонько кивнула, а сама переключилась на другого студента.

Быстро кинув тетрадь с ручкой в сумку, я помчалась к выходу, при этом смотря на доску и вспоминая день зачета, когда он был так близко… что я буквально впечаталась в неё под его пристальным тяжёлым взглядом. Нет, я не смогу этого выносить, по крайней мере сейчас. Мне нужно всё обдумать, нужно прийти в себя, нужно…

– О, Ник, привет, а вас что, пораньше отпустили? – уже убегая с университетского двора, меня окликнул Глеб, опустивший окно у водительского сидения и смотрящий на меня.

– Нет, мне просто стало нехорошо, и я решила уйти, – ответила я, молясь, чтобы он ничего больше не спрашивал.

– Так давай я тебя отвезу домой, а потом вернусь за Лилей, может быть, ты ещё не выздоровела до конца? – засуетился парень.

– Да нет, не стоит, правда, я доеду сама, тут недалеко, – я попыталась уйти от ответа, делая шаг к дороге, которая вела на автобусную остановку.

– Нет-нет, садись, я не могу тебя, больную, отпустить толкаться в переполненном транспорте, – Глеб вышел из машины и направился к пассажирской двери, которую вскоре открыл, приглашая меня внутрь.

Я поняла, что от него мне уже не сбежать, поэтому молча села в машину и, пока мы медленно разворачивались, смотрела на парковку, отчаянно ища среди машин знакомый мне чёрный форд с номерами 020. Дыхание сбилось, когда за окном парковка исчезла, сменившись на пейзажи городских улиц с магазинчиками, а я ещё раз убедилась, что он уехал, не оставив и следа…

По пути домой я как муха прилипла к стеклу, не поворачивая головы в сторону Глеба. Он, к моему большому счастью, не донимал вопросами и не лез в душу, а просто вёл машину. Ухватившись за соломинку в виде того, что я всё ещё не отошла от болезни, я быстро попрощалась и скрылась в своей маленькой студии, мечтая оградиться ото всех, хотя бы на какое-то время.

Мозг соображал лихорадочно. Я измеряла шагами свою комнату, держа в руках телефон и покусывая губы. У меня был его номер телефона, но могла ли я просто взять и позвонить ему? Или хотя бы написать…? Эта мысль окутывала спокойствием и надеждой, но храбрости для этого было маловато. Остановившись посреди комнаты, я устремила свой взгляд на ноутбук, пока шестерёнки в голове продолжали крутиться.

Когда я сохраняла его номер, автоматически синхронизировалась соцсеть. Тогда я мельком увидела его страницу. Сейчас – открыла её снова.

Пустая. Почти. Один снимок – он на квадроцикле, улыбается, несколько лет назад. Четыре десятка друзей, несколько сотен подписчиков. Открытые аудиозаписи. Последний раз был в сети несколько дней назад.

И всё.

Я просматривала его личную страничку в поисках хоть какой-нибудь зацепки или намёка, оставленного мне, но ничего не было. Я обречённо выдохнула. Что я вообще делаю? Он уехал и, если это так, то скорее всего со своей невестой. Боже… Я захлопнула ноутбук и, запустив пальцы в волосы, издала жалостливый вопль. Внутри все органы словно перекручены, я спускаюсь на пол и, прислонившись к кровати, начинаю тихо рыдать.

Почему? Почему мои первые чувства принадлежат мужчине, который не свободен? Наше с ним будущее уже решено, и оно точно не будет счастливым. Как мне это пережить? Пройдёт ли это? А даже если со временем мне станет легче, то Марк навсегда оставил свой след и отпечаток на моём сердце. Сквозь слёзы я чувствую, как грудная клетка словно превращается в прах, а моё тело становится безжизненным. Я никогда не испытывала подобных чувств, и эти ощущения для меня в новинку, и я была сбита с толку. Значит, любовь – это боль и страдания? Или мне просто повезло меньше всех остальных?

Я не помню, как именно это случилось – как сорвалась с места, как соскользнула с грани между терпением и отчаянием, между тишиной и криком, между «я справлюсь» и «не могу больше».

Всё произошло как-то внезапно, бессмысленно, без команды извне – будто что-то внутри оборвалось, и я сорвалась на бег. Не переоделась – просто накинула первое попавшееся худи, натянула капюшон на голову, засунула в карман наушники, даже не думая включать музыку. Звук сейчас был бы только помехой – в моей голове и так гремел шторм.

Снег, как в немой старой ленте, медленно падал с неба – тяжёлый, как молчание после громких слов, как пауза после признания, которое никто не услышал. Он цеплялся за ресницы, за плечи, за дыхание, как будто хотел остановить меня – не опускать меня туда, где боль.

Но я продолжала бежать – по узкой обледенелой дорожке, сжимая пальцы в кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони. Туда, где он мог быть. Где он ждал. Куда я не пришла.

Старый аэропорт.

Зачем я иду туда? Я не знаю. Наверное, просто хочу убедиться, что его там нет. Что это всё – правда и он исчез, что я осталась одна.

И вот я уже близко. Полупустая стоянка, потрескавшийся бетон, замёрзшие замертво лужи и тишина. Снег здесь ложился толще. Ни единого следа автомобиля. Ни фар. Ни шагов. Никого. Ни силуэта. Ни взгляда, который прожигал меня насквозь. Ни голоса, который заполнял меня изнутри.

Ничего.

Я сделала шаг вперёд. Один, второй. Как будто если пройти чуть дальше, он появится. Просто чуть позже. Просто чуть глубже в тени. Просто где-то рядом. Но снег всё ложится и ложится на землю, и мои следы – единственные на этом пустом пространстве.

Я остановилась резко, с такой силой, что подкосились ноги. Внезапный порыв ветра, резкий и безжалостный, сорвал капюшон с головы. Холодный воздух обжёг лицо, а волосы, вырвавшиеся на свободу, взметнулись и хлестнули по щекам, смешавшись с внезапно хлынувшими слезами. Они текли горячими ручьями, не встречая преград, оставляя на коже ледяные дорожки. Дыхание сбилось в горячие рваные выдохи, а грудь сдавило так, будто мне вырезали сердце и забыли обратно вложить.

И – пустота.

Я замираю. Сердце колотится в груди так, будто хочет выскочить наружу. Стою, как потерянный ребёнок. Смотрю туда, где могла бы быть его фигура, прислонившаяся к машине. Где мог бы быть его голос. Его взгляд. Но снова лишь пустота.

Я медленно выдыхаю и почти шепчу:

– Тебя не было.

Молча. Осторожно. Чтобы самой себе поверить.

– Тебя просто… не было. Ты мне приснился.

Слова тают, как иней на губах.

Я повторяю:

– Ты мне приснился.

Потому что, если он – сон, если всего этого не было, тогда не больно. Тогда не страшно, что он уехал. Не страшно, что я не пришла. Если он – выдумка, тогда я никого не потеряла.

Тогда можно жить дальше.

Глава 31 Вероника

Я никогда не любила свой день рождения. И дело было не только в страхе перед взрослением, не только в тихом ужасе от осознания, что время ускользает сквозь пальцы. Всё начиналось гораздо раньше. С семьи.

Когда мы ещё жили все вместе, родители именно в этот день раз в году вдруг вспоминали, что значит быть «счастливой семьёй». Они надевали улыбки, как карнавальные маски, держались за руки с натужной нежностью, говорили фальшиво-тёплые фразы, создавая иллюзию, что между ними всё в порядке. На пару часов они превращались в образцовую пару. Ради меня. Ради картинки. Ради того, чтобы обман стал реальностью – хотя бы на вечер.

Но я не верила. Даже в пять лет. Этот спектакль, этот тщательно выстроенный фарс, напротив, только отчуждал – потому что я знала: завтра всё вернётся на круги своя. Они снова станут молчать за общим столом, снова станут чужими в одной квартире. И с тех пор мой день рождения был не про радость. А про ложь.

Когда они развелись, ситуация изменилась, но не стала легче. Мама старалась быть рядом, дарила тепло, присутствие, участие. А отец продолжал посылать дорогие подарки, словно хотел заткнуть ими дыру от собственного отсутствия. С годами я привыкла. Смирилась. День рождения перестал быть чем-то трогательным – просто дата, которую надо пережить. Как зубную боль или визит к стоматологу.

Но в этом году всё было иначе.

28 января. Первый серьёзный концерт Лили. Камерный зал, тёплый свет, бархатные кресла. Мы с Даней и Глебом сидели в третьем ряду, а она выходила на сцену – строгая, сосредоточенная, в чёрном платье и с высоко убранными волосами. Ни дерзкого макияжа, ни яркого лака. Только пальцы, почти прозрачные в свете софитов, и напряжённая тишина между нотами.

Её музыка была… живая. Слишком живая. В ней было всё – страх, сдержанная злость и невероятная, оглушающая хрупкость. Я смотрела на Лилю и понимала: я никогда не видела её настоящей. Без иронии. Без бронежилета из колкостей. А она в таком ракурсе была совсем другой.

После концерта Глеб первым бросился к ней – с предсказуемым букетом алых роз. Даня, конечно, громче всех кричал «браво!». А я стояла чуть в стороне, наблюдая, как Лиля благодарно кивает, как её губы кривятся в усталой улыбке. Она поймала мой взгляд и коротко кивнула – между нами промелькнуло что-то, не требующее слов.

Я не могла там оставаться.

– Я пойду, – тихо сказала я Дане, когда мы вышли из зала.

– Ну, Никусик… мы же хотели остаться на вечеринку, – почти жалобно произнёс он, крепко сжимая мою ладонь.

– Прости. Мне правда нужно домой. Мне просто… нужно побыть одной.

Он хотел возразить, но Глеб мягко положил ему руку на плечо и еле заметно покачал головой. Я благодарно кивнула – и растворилась в темноте улицы.

Прошло две недели с того момента, как я перестала быть собой. Я больше напоминала призрак – что-то бесформенное, вечно ускользающее, с затуманенным взглядом и замороженным сердцем. Я двигалась по городу, будто сквозь воду. Жила – как будто по инерции.

Даня пытался вытащить меня, смешил, устраивал сюрпризы, приносил сладости, рассказывал сплетни. Но я знала – время не лечит. Оно просто даёт привыкнуть. И мне нужно было своё время, чтобы побыть наедине с этой болью. Только я и она. Без свидетелей.

Сегодняшний день – тоже был не исключением. Очередной день рождения, который нужно просто пережить. Я выдержала звонки. Улыбалась в трубку. Принимала поздравления. Благодарила, хотя внутри всё скреблось. А потом наконец наступила тишина. Я шла медленно, кутаясь в шарф, ощущая, как мороз щиплет щёки. И даже радовалась этому – хоть что-то, что пробивает оцепенение. Хоть какой-то признак того, что я ещё жива.

Город был красив – снежный, тихий. Как будто всё затаилось. Я гуляла долго, надеясь, что одиночество под открытым небом станет легче, чем в четырёх стенах. Вернулась домой около одиннадцати. Медленно поднялась на лифте на свой одиннадцатый этаж и остолбенела.

У моей двери стояла коробка.

Огромная, тёмно-фиолетовая, с аккуратно перевязанной белой лентой. Она будто выросла из воздуха – неестественно красивая, как вещь, которую вырвали из сна и забыли вернуть обратно.

Я застыла.

Мой мозг тут же перебрал все тревожные заголовки, что я когда-то видела: «Бомба в рюкзаке», «Подарок, который оказался смертельным», «Игрушка со взрывчаткой внутри». Глупо, абсурдно – но почему-то страшно. Хотя… кто мог желать мне зла? Разве я вообще вызывала в ком-то чувства, способные довести до ненависти? Я иронично усмехнулась, почувствовав, как сердце забилось чаще от тревоги, перемешанной с какой-то почти детской интригой.

Я подошла ближе. Коробка была выше моих коленей. Я несмело пнула её носком ботинка – внутри не зазвенело, не щёлкнуло, не зашипело. Только глухой, плотный звук. Тишина. Если бы она появилась в любой другой день, я бы, наверное, испугалась сильнее. Но сегодня – 28 января, мой день рождения. Хоть я и не любила его, но кто-то, очевидно, решил, что я его заслуживаю.

Открыв дверь, я с трудом втащила коробку в комнату. Она была тяжёлой, неуклюжей, неудобной для объятий – как воспоминание, от которого невозможно избавиться. Сбросив куртку, я присела напротив неё и просто смотрела.

Белая лента – гладкая, шелковистая, будто вырезанная из снега. Мне было даже немного жаль развязывать её. Хотелось сохранить этот момент – интригу, трепет, тишину перед раскрытием. Я достала телефон и сделала несколько снимков: вдруг когда-нибудь мне захочется вспомнить, каково это – не знать, что будет через секунду.

Лента легко соскользнула, упав на пол змеёй. Я взялась за крышку обеими руками и медленно, почти с благоговением, подняла её. И – замерла.

Из коробки вырвался тонкий, едва уловимый аромат. Такой знакомый, такой родной, что во мне что-то вздрогнуло. Внутри было плотно уложено множество цветов – белые розы и чёрные орхидеи. Белизна и темнота. Свет и тень. Жизнь и её зеркальное отражение.

На самом верху, аккуратно прижатая лепестками, лежала записка. Свернутая пополам. Простой белый лист бумаги. И всё же рука потянулась к ней с предательской дрожью.

Я развернула её, и сердце пропустило удар.

«В твой день рождения»

МВ

И этого было достаточно. Всего две буквы. Две буквы, от которых комната вдруг перестала существовать – остались только я, эти цветы и этот почерк, который я узнала бы среди сотен других.

Он знал дату моего рождения так же, как и мой домашний адрес, тогда, когда отвёз меня после нашей встречи. Наверное, для преподавателя не было сложностью найти эти данные в деканате среди бумаг, но всё же удивляло то, что он искал… Сердце застучало быстрее.

Я уронила записку на пол и потянулась к цветам. Белые розы были ледяными – как будто они долго ехали по зимним трассам, дрожали в холодном воздухе. А чёрные орхидеи казались совсем нереальными. Гладкие, совершенные. Слишком прекрасные, чтобы быть настоящими. Как будто он выбирал их – лично, чтобы вдыхать их запах, как однажды в клубе он вдыхал его с моей кожи на оголённой шее.

Зачем? Чтобы напомнить о себе? Чтобы я не забыла? Или… или потому что он не мог забыть?

Я вдруг представила, как он заказывает этот букет. Стоит где-то в чужом городе, говорит флористу: «Белые розы и чёрные орхидеи», – а потом диктует мой адрес. И вместо имени – только МВ. Потому что нельзя больше. Потому что больно. Потому что иначе – всё станет снова настоящим.

Телефон завибрировал в кармане – наверное, Даня или Лиля. Я даже не посмотрела. Вместо этого я достала одну розу и прижала её к губам. Он где-то там. Он думал обо мне, вспоминал. И от этой мысли стало одновременно тепло и больно.

Я аккуратно вынула все цветы из коробки – их было так много, что пришлось искать вазы по всей квартире. Когда не хватило посуды, я просто разложила их на полу, на столе, на подоконнике. Комната превратилась в сад – белый и чёрный, как наша история. Я села посреди этого цветочного моря, обняв колени. Закрыла глаза и долго сидела в тишине.

С благодарностью. С тоской. С тупой, глухой болью в груди.

Я не знала, что чувствовать. Радость? Гнев? Или просто – всё сразу.

Я подняла смятую записку и осторожно разгладила её пальцами. А потом – хоть и знала, что это безумие – понюхала бумагу. Иррациональная надежда: вдруг остался его запах? Но пахло только чернилами и холодом. Я аккуратно положила записку в небольшую стеклянную шкатулку, где хранила самые важные мелочи, и закрыла крышку.

И в тот самый момент, когда комната окутала меня своей тишиной, я подумала – это, наверное, снова мне снится. Ведь с того самого дня, когда он исчез, я упорно убеждала себя, что всё это – лишь сон.

Я закрыла глаза, легла в кровать и позволила себе погрузиться в эту иллюзию. В сон, где, может быть, он всё ещё ждёт меня. Где мы ещё можем быть вместе. Потому что иногда реальность слишком горька, и только во снах можно найти искру надежды.

Глава 32 Вероника

Даня стоял у моей кровати, прислонив ладони друг к другу в жесте мольбы, с тем самым жалостливым выражением лица, на которое невозможно сказать «нет».

– Ну, Никусик, – он сделал шаг вперёд, как будто собирался взять меня штурмом. – Это не официальное свидание. Просто… встреча. Ты будешь просто рядом.

Я закатила глаза, откинувшись на подушку.

– Даня, я не хочу быть третьей ногой на твоём романтическом ужине.

– Ты не третья нога! – он плюхнулся рядом на кровать, отчего я чуть не слетела. – Ты моя лучшая подруга, которая обязана посмотреть, что она из себя представляет. Вы же, девушки, лучше друг друга чувствуете.

Я приподняла бровь.

– А если она мне не понравится?

– Тогда ты кивнёшь мне три раза, и я скажу, что у меня внезапный приступ аппендицита.

Я фыркнула.

– Ты же месяц с ней общаешься. Разве не разобрался?

– В переписке все кажутся нормальными, – проворчал он. – А вживую – вдруг она носит полоску с клеткой? Или смеётся, как чайка?

Я рассмеялась, глядя на активную жестикуляцию друга.

– Ладно. А Лиля и Глеб?

– Они уже согласились! – Даня почти подпрыгнул от восторга. – Мы идём в «Белого кролика», там классные коктейли.

Я вздохнула.

– Хорошо. Но я не обещаю, что буду весёлой.

– Тебе и не надо, – он потрепал меня по волосам. – Просто будь там.

Начало марта. Весна наконец вступала в свои права – неуверенно, с каплями на карнизах, с промозглым ветром, всё ещё пробирающим под куртку, но уже пахнущим чем-то новым, живым, тем, что зовут пробуждением. Это было, пожалуй, самое прекрасное время для того, чтобы влюбляться – чем, кажется, и занимался Даня, с головой погрузившись в очередное романтическое знакомство.

А у меня… всё было иначе.

Прошёл почти месяц – и он прошёл странно спокойно. Впервые за долгое время внутри не бурлило, не разрывало, не душило. Я не плакала в подушку по ночам, не искала его профиль в соцсетях. Я даже перестала перечитывать последнее сообщение. Нет, не потому что стало легче. Просто устала.

Я словно построила плотину внутри себя – она держала всё: чувства, воспоминания, ожидания. Взамен я стала другой. Появились привычки, которых раньше не было. Я теперь вставала в шесть утра, хотя раньше хронически опаздывала на пары. Не для того, чтобы спалось лучше – наоборот. Сон стал роскошью. Просыпаясь в предрассветной тишине, я выскакивала из постели, надевала худи, леггинсы, кроссовки и выходила на пробежку. Бег по утрам стал моим якорем – чтобы не утонуть в собственных мыслях.

С каждым утром наш ЖК становился всё более оживлёнными. На верхних этажах моего дома зажигались окна – к весне в подъезд начали переезжать люди. В соседней многоэтажке напротив тоже происходило какое-то движение: коробки, свёртки, голоса на лестничной клетке. Кто-то тащил мебель, кто-то устраивал перекуры на балконах. В доме поселилась новая жизнь. Некоторые из новосёлов, как и я, выходили на пробежку – по узким дорожкам вдоль домов, через двор, по тропинке, усыпанной гравием, до ближайшего парка и обратно. Мы кивали друг другу, не зная имён, но уже узнавая лица.

А бег по вечерам был чем-то другим. Способом изнурить себя до полного истощения, чтобы хотя бы на несколько часов провалиться в сон без снов. Без него.

Про Марка я старалась не думать. Я выстроила эту стену внутри – ту самую, из тех, что держат воду весной, когда всё готово хлынуть. Не упоминала его имени, не произносила даже вслух. Не позволяла себе даже мысленно обрисовывать его лицо. Я не держалась за него. Я делала всё, чтобы отпустить. Или хотя бы притвориться.

Но дважды в неделю – по понедельникам и пятницам – всё рушилось. В этих стенах – с закрытыми окнами, со скрипучими стульями и запахом кофе из автомата – я снова проходила свои личные круги ада, а в выходные возрождалась из пепла благодаря друзьям.

«Белый кролик» оказался уютным полутемным заведением с приглушённым светом ламп, низкими кожаными диванами и бархатной тишиной, нарушаемой лишь глухим гулом разговоров. В воздухе пахло мятой и чем-то сладким – может быть, теми сиропами, которые добавляют в коктейли. Где-то на фоне играла медленная джазовая мелодия – саксофон пел тихую, немного грустную историю, переплетаясь с шепотом голосов.