История Греции. Том 5

Достоверно, что на деле аргосцы сохраняли [стр. 66] нейтралитет, и одной из причин этого было их нежелание присоединяться к общегреческому ополчению иначе как в роли предводителей; но, вероятно, более важной причиной было то, что они разделяли широко распространенное тогда в Греции впечатление о неодолимости приближающегося войска и предпочли оставаться в стороне, готовясь к любому исходу. Они поддерживали тайные переговоры даже с персидскими агентами, но не связывали себя, пока ситуация оставалась неопределенной; и, учитывая их враждебность к Спарте, не исключено, что они были бы довольны, если бы персы победили – все это вполне можно назвать «медизмом».

Отсутствие эллинской верности в Аргосе нашло параллель в примерах Крита и Керкиры, куда также отправились послы с Истма. Критяне отказались участвовать, ссылаясь на запрет оракула [114]; керкиряне пообещали помощь, но не выполнили своего обещания и даже не собирались его выполнять. Их нейтралитет был серьезной потерей для греков, поскольку они могли выставить флот из шестидесяти триер, уступавший лишь афинскому. С этим значительным подкреплением они обязались присоединиться к греческому флоту и даже вышли в море, но намеренно не обогнули мыс Малея и не достигли места сражения. Их флот оставался у южного или западного побережья Пелопоннеса под предлогом неблагоприятных ветров, пока не стал известен исход битвы при Саламине. Они полагали, что персидский царь одержит победу, и тогда могли бы сослаться на то, что не успели вовремя; но у них был наготове и правдоподобный предлог – задержка из-за шторма, когда результат оказался иным, и греки упрекали их за отсутствие [115].

Такое двуличие не слишком удивительно, если вспомнить, что для Керкиры было обычной политикой держаться в стороне от эллинских союзов [116]. Послы, посетившие Керкиру, продолжили свою миссию к Гелону, деспоту Сиракуз. Об этом властителе, которого Геродот считал могущественнее любого государства в Греции, я расскажу подробнее в одной из последующих глав: пока же достаточно сказать, что он не оказал никакой помощи против Ксеркса. Да и не в его власти было это сделать, каковы бы ни были его намерения, ибо в том самом году, когда персидский царь двинулся на Грецию, карфагеняне предприняли грозное вторжение на Сицилию, вынудив сицилийских греков оборонять свой собственный остров. Более того, весьма вероятно, что эти одновременные вторжения были согласованы между персами и карфагенянами. [117]

Таким образом, усилия греческих послов на Истме не принесли их делу никакой поддержки, кроме пустых обещаний керкирян. Ближе к моменту, когда Ксеркс должен был переправиться через Геллеспонт, в начале 480 г. до н. э., по настоянию фессалийцев был сделан первый реальный шаг к сопротивлению. Хотя знатный фессалийский род Алевадов находился в свите Ксеркса и наиболее рьяно уговаривал его вторгнуться в Грецию, уверяя, что их соплеменники покорно подчинятся, на деле эти обещания оказались несостоятельными: Алевады возглавляли лишь меньшинство и, возможно, даже находились в изгнании, как Писистратиды. [118] Большинство же фессалийцев было настроено сопротивляться Ксерксу, и теперь они отправили послов на Истм, [119] указывая на необходимость защитить проходы у Олимпа – самого северного входа в Грецию. Они предложили свою полную поддержку в этой обороне, добавив, что вынуждены будут подчиниться персам отдельно, если их просьбу проигнорируют.

В результате десять тысяч греческих гоплитов под командованием спартанца Евэнетта и афинянина Фемистокла [стр. 68] были отправлены морем в Галос в Фтиотиде, где высадились и двинулись сухопутным путем через Ахайю и Фессалию. [120] Соединившись с фессалийской конницей, они заняли Темпейское ущелье, через которое река Пеней пробивается к морю, прорезая горы Олимп и Осса.

Длинное, узкое и извилистое Темпейское ущелье было тогда, как и сейчас, единственным проходом из Нижней (приморской) Македонии в Фессалию, доступным как зимой, так и летом. Высокие горные склоны местами смыкаются так близко, что едва оставляют место для дороги, что делает ущелье идеальным для обороны – даже небольшой отряд мог бы здесь задержать целую армию. [121] Однако вскоре греки поняли, что удержать эту позицию невозможно: во-первых, мощный флот Ксеркса мог высадить войска у них в тылу; во-вторых, существовал и второй проход, доступный летом – из Верхней Македонии в Фессалию через горные перевалы Олимпа. Этот путь пролегал через земли перребов и выходил к Фессалии у Гонна, как раз там, где Темпейское ущелье начинает сужаться.

Именно этим вторым путем, избегая непреодолимых трудностей Темпы, [стр. 69] персидская армия должна была пройти под предводительством македонского царя Александра, их вассала и союзника. Он сообщил грекам в Темпейском ущелье о приближении бесчисленного войска, предупредив, что они будут смяты, и призвал их оставить безнадежную позицию. [122] Этот македонский правитель считался другом и, возможно, искренне пытался отговорить греков от бесполезного сопротивления Персии, но на деле он был крайне опасным посредником. Спартанцы имели все основания опасаться его, что подтвердится в дальнейшем. [123]

На тот момент греческие военачальники не знали о существовании другого входа в Фессалию, кроме Темпейского ущелья, пока не прибыли в этот регион. Возможно, можно было попытаться защитить оба прохода, учитывая огромную важность остановки персов на границах Эллады, и риск был бы оправдан. Однако неожиданное открытие, казалось, подтверждало дружеский совет Александра, и греки, охваченные тревогой, продержались в Темпейском ущелье лишь несколько дней, после чего поспешно отступили к кораблям и вернулись морем на Коринфский перешеек – как раз в то время, когда Ксеркс переправлялся через Геллеспонт. [124]

Это поспешное отступление повлекло за собой крайне пагубные и деморализующие последствия. Оно оставило, по сути, всю Элладу к северу от горного хребта Киферон и территории Мегариды без защиты и послужило либо причиной, либо предлогом для большинства греческих государств к северу от этой границы подчиниться Ксерксу – что некоторые из них уже начали делать ранее. [125]

Когда Ксеркс в ходе своего продвижения достиг залива Термаикон, откуда были видны Олимп и Осса, прибывшие к нему вестники, отправленные ещё из Сард, принесли известия о покорности трети эллинского мира – фессалийцев, долопов, эниан, перребов, магнетов, локров, дорийцев, мелийцев, фтиотийских ахейцев и беотян – среди последних [стр. 70] числились и Фивы, но не Феспии или Платеи. Особенно фессалийцы не просто подчинились, но проявили активное рвение и оказали Ксерксу значительную поддержку, подстрекаемые Алевадами, чья партия теперь взяла верх. Вероятно, они были возмущены поспешным отступлением тех, кто пришёл их защищать. [126]

Если бы греки сумели удержать проходы у Олимпа и Оссы, все эти северные племена, возможно, присоединились бы к сопротивлению, а не стали пособниками захватчика. За те шесть недель или два месяца, что прошли между отходом греков из Темпы и прибытием Ксеркса к Ферме, не было выработано никакого нового плана обороны: лишь когда весть о его приближении достигла Истма, греческое войско и флот выдвинулись вперёд, чтобы занять Фермопилы и Артемисий. [127]

Глава XL.

СРАЖЕНИЯ ПРИ ФЕРМОПИЛАХ И АРТЕМИСИИ.

Именно в то время, когда северные государства Греции одно за другим отступались от общего дела, собравшиеся на Истме послы дали между собой торжественный обет – в случае успеха наказать этих непокорных собратьев заслуженной карой: обложить их имущество десятиной, а возможно, и посвятить десятую часть их самих на благо дельфийского бога. Исключение делалось для тех государств, которые вынуждены были подчиниться в силу непреодолимой необходимости. [128] В тот момент подобный обет казался маловероятным к исполнению; это было проявление решительного настроения, сплачивающего [стр. 71] государства, принявшие клятву, но вряд ли он мог сильно напугать остальных.

Единственным действенным способом удержать ненадежных союзников было продемонстрировать собственную силу; и теперь Фермопильский проход был избран в качестве наиболее удобной точки обороны после Темпейского – оставляя, по сути, и отдавая врагу фессалийцев, перребов, магнетов, фтиотийских ахейцев, долопов, эниан, малийцев и других, которые все оказались бы под ударом, если бы была сохранена прежняя линия. Однако новый рубеж охватывал наибольшую территорию, не жертвуя при этом безопасностью. Позиция при Фермопилах имела еще одно преимущество, которого не было у Темпе: здесь материк отделялся от острова Эвбея лишь узким проливом, шириной в самом узком месте около двух с половиной английских миль – между горой Кнемид и мысом Кенай. На северной части Эвбеи, прямо напротив Магнесии и Фтиотидской Ахайи, располагалась береговая линия, называемая Артемисий – название, происходящее от храма Артемиды, его самой заметной достопримечательности, принадлежавшей городу Гистиея. Было решено, что греческий флот соберется там, чтобы действовать совместно с сухопутными силами и противостоять продвижению персов сразу на двух фронтах. Бой в узком пространстве [129] считался выгодным для греков не только на суше, но и на море, поскольку их корабли были не только менее многочисленны, но и тяжелее на ходу, чем персидские. С позиции у Артемисия рассчитывали, что удастся помешать персидскому флоту продвинуться в узкий пролив, отделяющий Эвбею к северу и западу от материка и сужающийся между Халкидой и Беотией до ширины, позволяющей навести мост. Именно в этом последнем пункте греческие моряки предпочли бы организовать оборону, но занятие северной части Эвбейского пролива было необходимо, чтобы предотвратить высадку персидских войск в тылу защитников Фермопил.

Западная граница этого Эвбейского пролива образована тем, что [стр. 72] тогда называлось Малийским заливом, в который впадала река Сперхей – протекая с запада на восток между грядой горы Офрис на севере и горы Эты на юге – близ города Антикира. Нижнюю часть этой просторной и плодородной долины Сперхея занимали различные племена малийцев, граничащие на севере и востоке с Фтиотидской Ахайей. Южнейшие малийцы, с их городом Трахин, занимали равнину – местами довольно широкую, местами очень узкую – зажатую между горой Этой и морем. От Трахина хребет Эты тянулся на восток, вплотную примыкая к южному берегу Малийского залива: между ними лежал знаменитый Фермопильский проход. [130] На дороге от Трахина к Фермопилам, сразу за ними, у устья небольших речек Феникс и Асоп, стоял город Антела, известный своими храмами Амфиктиона и Амфиктионической Деметры, а также осенними собраниями Амфиктионского совета, для которого в храме были предусмотрены сидения.

Непосредственно рядом с Антелой северный склон мощного и протяженного хребта Эты подходил так близко к заливу – или, по крайней мере, к непроходимому болоту, окаймлявшему залив, – что оставлял лишь одну колею для колесниц. Этот узкий проход образовывал западные ворота Фермопил. Немного восточнее, примерно в миле, повторялось такое же тесное соседство горы и моря, формируя восточные ворота Фермопил, недалеко от первого города локров – Альпены.

Пространство между этими двумя воротами было шире и более открыто, но выделялось (и до сих пор выделяется) обильным потоком термальных источников, соленых и сернистых. Здесь были устроены купальни, давшие месту название Хитри, или «Котлы». Однако минеральные воды разливали грязь и откладывали налет на всей прилегающей территории. Фокейцы незадолго до этого намеренно направили воду так, чтобы сделать проход совершенно [стр. 73] непроходимым, одновременно построив стену поперек него близ западных ворот. Они сделали это, чтобы отражать атаки фессалийцев, пытавшихся расширить свои завоевания на юг и восток.

Термальные источники, как и в других частях Греции, были посвящены Гераклу [131], чьи легендарные подвиги и страдания облагородили весь этот край – гору Эту, Трахин, мыс Кенай, острова Лихады, реку Дира. Некоторые фрагменты этих легенд были сохранены и украшены гением Софокла в его драме «Трахинянки».

Таким был общий вид – два узких прохода с промежуточной милей расширенной дороги и горячих источников между ними, – который в древности носил значимое название Фермопилы («Горячие Врата») или иногда просто Пилы («Врата»).

Также вблизи Трахина, между горами и морем, примерно в двух милях западнее Фермопил, дорога была едва ли менее узкой, но её можно было обойти, двигаясь на запад, поскольку соседние горы были ниже и представляли меньше трудностей для перехода. В то же время сами Фермопилы, с нависающим выступом горы Эта, были круты, лесисты и непроходимы, оставляя доступ из Фессалии в Локриду и земли к юго-востоку от Эты только через узкие врата [132], за исключением малоиспользуемого и окольного горного пути [стр. 74], о котором речь пойдет далее.

Стена, первоначально возведенная фокейцами поперек прохода, теперь была полуразрушена временем и заброшена. Однако греки легко восстановили её, решив ожидать в этом узком проходе (в те времена ещё более узком, чем Темпейское ущелье) приближения вторгающегося войска. Береговая линия, по-видимому, большей частью представляла собой болото, непригодное ни для ходьбы, ни для плавания. Однако в некоторых местах могли приставать лодки, что позволяло поддерживать постоянную связь с флотом у Артемисия, в то время как Альпена находилась у них в тылу, обеспечивая снабжение.

Хотя решение греческих делегатов, собравшихся на Истме, совместно защищать Фермопилы и [стр. 75] Эвбейский пролив было принято, по-видимому, вскоре после отступления из Темпе, их войска и флот фактически заняли эти позиции только тогда, когда стало известно, что Ксеркс достиг Термаического залива. Оба отряда тогда пришли в движение: сухопутные силы под командованием спартанского царя Леонида, флот – под началом спартанского командующего Еврибиада, примерно в конце июня.

Леонид был младшим братом, преемником и зятем прежнего царя из рода Эврисфенидов – Клеомена, на единственной дочери которого, Горго, он женился. Другой брат из того же рода – До́рией, старший Леонида, – погиб еще до смерти Клеомена в неудачной попытке основать колонию в Сицилии, что неожиданно открыло путь к власти младшему брату.

Теперь Леонид вел от Истма к Фермопилам отряд из трехсот спартанцев – все граждане зрелого возраста, оставившие дома сыновей, способных занять их место [133]. Вместе с ними шли пятьсот гоплитов из Тегеи, пятьсот из Мантинеи, сто двадцать из аркадского Орхомена, тысяча из остальной Аркадии, четыреста из Коринфа, двести из Флиунта и восемьдесят из Микен. Также были, несомненно, илоты и другие легкие войска в неопределенном количестве, а также, вероятно, некоторое число лакедемонских гоплитов (не спартанцев).

При прохождении через Беотию к ним присоединились семьсот гоплитов из Феспий, искренне преданных общему делу, и четыреста фиванцев под командованием Леонтиада, чья верность вызывала больше сомнений. Действительно, правящие фиванские олигархи того времени явно симпатизировали персам, насколько это было возможно до фактического прихода персов. И Леонид, требуя от них выделить войска для защиты Фермопил, сомневался, не откажутся ли они открыто выступить против греческого дела. Однако фиванские вожди сочли благоразумным подчиниться, вопреки своим истинным желаниям, и предоставили отряд из четырехсот человек [134], набранных из граждан, настроенных против них самих.

Вообще же фиванский народ и беотийцы в целом (за исключением Феспий и Платей) не проявляли особых симпатий ни к одной из сторон, пассивно следуя указаниям своих лидеров.

С этими войсками Леонид достиг Фермопил, откуда отправил послов, чтобы призвать к соединению фокейцев и локров Опунтских. Последние были среди тех, кто послал землю и воду Ксерксу, о чем, как говорят, впоследствии сожалели: этот шаг, вероятно, был сделан лишь из страха, который в тот конкретный момент предписывал им подчиниться призыву Леонида, оправдывая это необходимостью на случай, если персы в конечном итоге окажутся победителями: [135] в то время как фокейцы, если изначально и склонялись к медизму, теперь были лишены этой возможности, поскольку их злейшие враги, фессалийцы, активно действовали в интересах Ксеркса и влияли на его передвижения. [136] Греческие послы усилили свой призыв всеми возможными заверениями. «Войска, ныне находящиеся у Фермопил, – говорили они, – это лишь авангард, предваряющий основные силы Греции, которые должны прибыть со дня на день: со стороны моря уже стоит достаточный флот: и нет причин для страха, ведь [стр. 77] захватчик, в конце концов, не бог, а человек, подверженный тем превратностям судьбы, которые неизбежно постигают всех людей, и более всего – тех, кто находится в исключительном положении». [137] Подобные аргументы слишком ясно свидетельствуют о подавленном состоянии ужаса, охватившего тогда греков: были ли они успокоены ими или нет, основная масса опунтских локров и тысяча фокейцев присоединились к Леониду у Фермопил.

Не может быть сомнений в том, что этот ужас был и искренним, и серьезным, и естественно возникает вопрос: почему греки не отправили сразу все свои силы вместо одного лишь авангарда? Ответ кроется в другой черте греческого характера – в это время праздновались как Олимпийские игры на берегах Алфея, так и Карнейский праздник в Спарте и большинстве других дорийских государств. [138] Даже в момент, когда на кону стояли их свобода и само существование, греки не могли заставить себя отложить эти почитаемые торжества: особенно пелопоннесцы, у которых эта сила религиозной традиции, по-видимому, была наиболее крепка. Более чем столетием позже, во времена Демосфена, когда энергия афинян значительно ослабла, мы увидим, что и они ставят военные нужды государства ниже полного и блистательного исполнения своих религиозных праздничных обязанностей – жертвуя всей своей внешней политикой, чтобы Теорические зрелища были впечатляющими для народа и угодными богам. В данный же момент мы находим у афинян мало склонности к такой жертве – несомненно, гораздо меньше, чем у пелопоннесцев. Последние, оставаясь дома для празднования [стр. 78] своих торжеств, в то время как у их ворот стоял захватчик сверхчеловеческой мощи, напоминают нам иудеев в последние дни их независимости, которые позволяли осаждающей их город римской армии вести свои работы беспрепятственно во время субботы. [139] Спартанцы и их союзники рассчитывали, что Леонид со своим отрядом будет достаточно силен, чтобы удерживать Фермопильский проход до окончания Олимпийских и Карнейских празднеств, после чего они были готовы двинуться к нему на помощь со всеми своими военными силами: [140] и они обязались собраться в Беотии, чтобы защитить Аттику от нападения с суши, в то время как основные силы афинян находились на кораблях.

В то время, когда этот план был составлен, они считали, что узкий Фермопильский проход – единственный возможный путь для вторжения. Но Леонид, прибыв на место, впервые обнаружил, что существует также горная тропа, начинающаяся в окрестностях Трахиса, поднимающаяся по ущелью реки Асоп и холму Анопея, затем пересекающая гребень Эты и спускающаяся в тылу Фермопил близ локрийского города Альпены. Эта тропа – тогда почти не использовавшаяся, хотя ее восходящая часть теперь служит обычной дорогой из Зейтуна (древней Ламии) в Салону на Коринфском заливе (древнюю Амфиссу) – была открыта ему ее первыми исследователями, жителями Трахиса, которые в прежние дни проводили по ней фессалийцев для нападения на Фокиду, после того как фокейцы перекрыли Фермопильский проход. Таким образом, она была известна фокейцам: она вела из Трахиса в их страну, и они добровольно предложили Леониду занять и защитить ее. [141] Но греки оказались у Фермопил перед той же необходимостью обеспечивать двойную линию обороны – и для горной тропы, и для ущелья, – что ранее заставила их прежнее войско покинуть Темпейскую долину: и когда [стр. 79] огромное войско Ксеркса, наконец, стало приближаться, их силы показались настолько недостаточными, что их охватила паника; особенно пелопоннесские воины, озабоченные лишь своей собственной линией обороны на Коринфском перешейке, хотели немедленно отступить туда. Возмущенные протесты фокейцев и локров, которые в таком случае остались бы на милость захватчика, заставили Леонида запретить это отступление: но он счел необходимым отправить послов в различные города, настаивая на недостаточности своих сил и требуя немедленного подкрепления. [142] Теперь болезненно ощущались последствия удержания основных сил до окончания религиозных праздников в Пелопоннесе.

Не было в тот момент и большей уверенности в их морском вооружении, хотя оно и собралось в значительно превосходящих числах у Артемисия на северном побережье Эвбеи под командованием спартанца Еврибиада. Оно состояло из следующего: сто афинских триер, частично укомплектованных гражданами Платеи, несмотря на их полное отсутствие практики в морском деле; сорок коринфских, двадцать мегарских, двадцать афинских, укомплектованных жителями Халкиды и предоставленных им Афинами; восемнадцать эгинских, двенадцать сикионских, десять лакедемонских, восемь эпидаврских, семь эретрийских, пять трезенских, две из Стиры на Эвбее и две с острова Кеос. Таким образом, всего было двести семьдесят одна триера, а также девять пентеконтер, предоставленных частично Кеосом, а частично локрийцами из Опунта. Фемистокл возглавлял афинский контингент, а Адеймант – коринфский; о других командирах мы ничего не слышим. [143]

Три разведывательных судна – афинское, эгинское и трезенское – были выдвинуты вдоль побережья Фессалии, за остров Скиафос, чтобы следить за приближением персидского флота из Фермы.

Именно здесь пролилась первая кровь в этом памятном противостоянии. Десять лучших кораблей персидского флота, посланные вперед в направлении Скиафоса, встретили эти три греческие триеры, которые, вероятно, приняв их за авангард всего флота, попытались спастись бегством. Афинская триера ушла к устью Пенея, где экипаж покинул ее и отправился по суше в Афины, оставив корабль врагу. Два других судна были настигнуты и захвачены на воде – не без ожесточенного сопротивления со стороны эгинского корабля, один из гоплитов которого, Пиф, сражался с отчаянной храбростью и пал, покрытый ранами. Персидские воины так восхитились им, что приложили все усилия, чтобы сохранить ему жизнь, и оказали ему знаки величайшего уважения и доброты, тогда как с его товарищами обращались как с рабами.

На борту трезенского судна, которое было захвачено первым, нашли воина по имени Леон, отличавшегося внушительным телосложением. Его немедленно привели к носовой части корабля и убили как предзнаменование в предстоящей битве. Историк замечает, что, возможно, его имя сыграло роковую роль в его судьбе. [144]

Десять персидских кораблей не продвинулись дальше опасной скалы Мирмекс между Скиафосом и материком, о которой им сообщил греческий мореход с острова Скирос, и на которой они воздвигли столб в качестве предупреждения для приближающегося флота. Тем не менее, настолько сильной была тревога, вызванная их появлением – переданная огненными сигналами [145] с Скиафоса и усиленная захватом трех разведывательных судов – что флот у Артемисия фактически покинул свою позицию, полагая, что приближается весь вражеский флот. [146] Они отплыли вверх по Эвбейскому проливу к Халкиде, как к самому узкому и наиболее защищенному проходу, оставив разведчиков на возвышенностях следить за продвижением врага.

Вероятно, это внезапное отступление было вызвано паникой среди войск, подобной той, которую царь Леонид, обладавший большей властью, чем Еврибиад и Фемистокл, сумел остановить при Фермопилах. Оно временно разрушило весь план обороны, открыв тыл армии при Фермопилах для действий персидского флота. Но то, чего греки не смогли сделать сами, было более чем компенсировано благотворным вмешательством их богов, которые противопоставили захватчику более страшное оружие – бурю и ураган. Ему было позволено привести свою подавляющую армию, как сухопутную, так и морскую, к границам Фермопил и к побережью Фессалии без помех и потерь. Но теперь настало время, когда боги, казалось, решили унизить его и особенно нанести серию ударов по его флоту, чтобы сократить его численность до уровня, с которым греки могли бы сражаться. [147]

Среди всеобщего ужаса, охватившего Грецию, дельфийцы первыми заслужили благодарность своих соотечественников, объявив, что божественная помощь близка. [148] Обратившись за советом к своему оракулу, они получили указание молиться Ветрам, которые окажут Греции мощную поддержку. Более того, афинские моряки, отступая в Халкиду, вспомнили, что Борей был супругом аттической царевны или героини Орейфии, дочери их древнего царя Эрехтея, и вознесли горячие молитвы своему зятю о помощи в трудный час.

Никогда помощь не была более действенной или своевременной, чем разрушительный шторм у побережья Магнесии, о котором вскоре пойдет речь. За него благодарные афиняне и дельфийцы даже во времена Геродота [149] продолжали приносить жертвы и проводить ежегодные торжества.