Ты как я

Но звонил Миша.

– Катя… Как ты? – поинтересовался он тихо.

У Миши всегда такой интеллигентный, мягкий голос, словно из него, как из пластилина, можно фигурки лепить. И с таким голосом он делает карьеру, заводит любовниц, бросает жен, идёт по жизни, как ледокол.

– Нормально, Мишенька. Как на новом месте? Кормят хорошо? Шкурку с помидоров она счищает, надеюсь.

Миша сообщил, что мои издёвки не дошли по адресу. А потом начал наставлять:

– Катя, давай решать наши задачи с уважением и пониманием. Как взрослые свободные люди. Ты же давно видишь, что наш брак не сложился… В институте мы были душа в душу, а сейчас мы чужие друг другу. Мне жаль, что мы так старомодно поженились без предварительной жизни вместе. Жаль, что мы не поняли это с самого начала. Но это все равно не повод проклинать друг друга. Ты – умопомрачительная женщина, у тебя впереди прекрасное будущее, возможно, ты даже будешь счастливее меня. Ты настолько сильная и цельная, что…

Пафос…

Я положила трубку и окинула взглядом пустую комнату. Затем пошла в комнату, открыла шкаф, вывалила с полок и вешалок вещи на пол. Села рядом с вещами и стала перебирать их, складывая заново, более аккуратно. Выходные домашние платья. Много домашней одежды, стильной, удобной и дорогой.

А что я носила на выход?

Винтажный комплект из французского магазина. Спортивный

костюм, который я так и не надела. Это были парные костюмы для совместных пробежек в парке, свой Миша увез к любовнице. Юбка-карандаш цвета хаки. Легкий

сарафан из бежевого шифона. Белая свободная рубашка. Черные брюки.

Еще какое-то странное платье. Бесцветное тряпьё. Почему у меня все

выходное тряпье – бесцветное? А куда я его носила? Я ходила куда-

нибудь все эти годы? Что я ищу? Что я тут делаю?

Я мельком взглянула в зеркальную дверь шкафа и отшатнулась.

Оттуда смотрела тощая больная особа с каменным, осунувшимся лицом и

демоническим огнем в глазах. Кожа была серого цвета.

Я развернула короткое платье цвета фуксии. Единственная цветная

вещь моего безупречного гардероба – и самая любимая. Мне в нем было

удобно, как в халате и в то же время оно превращало меня в женщину

высших сфер. В нем я была какой-то… безопасно обнаженной.

Я приложила его к себе, как бы примерив, затем наступила ногой на

лиф и рванула на себя. Платье затрещало, но не поддалось. Я стала

раздирать его в ширину. Платье вдруг застонало, как женщина.

Я принесла ножницы и с неистовым наслаждением резала ткань, бормоча ругательства. Потом принялась за все остальное. Когда передо мной лежал ворох лоскутков, я выдохлась. Не выпуская ножниц, легла на свои тряпки и закрыла глаза.

***

Следующие дни совсем не были похожи на предыдущие. Было очень жалко: то ли гардероба, то ли жизни, то ли себя.

Тоски по мужу не было. Но появился страх. Огромный мир навалился и сжал меня со всех сторон. А изнутри на меня навалилась я сама, такая же огромная, черная всепоглощающая дыра. И где-то между этим – часть сознания. .

Я ощущала себя голым цыпленком, который вылупился из скорлупы и лежит, обессиленный, даже не может поднять свою огромную голову. Мне двадцать три

года. Я красива, молода, неопытна, и безбожно глупа. Но в этом возрасте уже стыдно прятаться в инфантильности и бежать обратно под опеку родителей, если у тебя что-то не сложилось.

Но что-то изменилось. Умершей концепции благополучия больше жалко не было. Если прежде я цеплялась за брак, как за единственную сферу существования, то теперь мне хотелось освободиться от нее скорее. Сбросить с себя остатки этой скорлупы, в которую все равно уже не спрячешься. И начать уже жить.

Ничего хорошего так и не случилось в этом браке. Я за это все цепляюсь потому, что мне страшно остаться одной. Из-под папиной и маминой опеки я прыгнула под Мишину опеку. Даже без паузы. Я так и не научилась жить одна, товарищи. Проблема не в том, что от меня ушел муж. Меня не существует.

-

Я направлялась из банка в парикмахерскую. Я была свободна материально, как содержанка олигарха – в моей сумке лежало около восьми тысяч евро, триста долларов и шестьдесят тысяч рублей, которые Миша не успел конвертировать в валюту. Наши семейные сбережения конвертировались в выходное пособие брошенной жены. Да, я фактически ограбила Мишу – половину этих денег ему дал отец. Но денежный вопрос на первое время решен, мы с этим быстро разберемся.

Я зашла в салон, села в свободное кресло. Ирина сразу заметила меня и, отложив журнал, подошла.

– Привет, дорогая, как дела? – спросила она.

Мы не дружили. Но обычно, пока она делала свою работу, мы с ней активно курлыкали тонкими голосами про тренды и телевизионный мусор. Было в этом что-то глянцевое, как будто мы – персонажи из рассказа про успешных цветущих женщин, в Cosmo. Я была одной из немногих клиенток Ирины, кто не ныл мастеру о своих проблемах, а поддерживал картинку роскоши и благополучия. И это нам обоим всегда очень нравилось. Но сейчас у меня хватило сил лишь выдохнуть невнятное приветствие.

Я сняла заколку и распустила волосы пшеничного цвета. Они с тихим шелестом рассыпались по плечам.

– Освежать? – спросила стилист, привычно расправляя в сторону пряди моих здоровых, живых волос, спадающих до талии.

– Коротко стричь, красить в черный.

Ирина недоверчиво нахмурилась и повезла меня к раковине.

– Ну все, приехали, мерси! Коротко стричь… – бормотала она, поливая мою голову прохладной водой. – Сейчас немного концы освежу, и все. Тоже придумала.

Моим волосам никогда не нужен был особенный уход, подчеркивание этого тоже было частью нашего с ней ритуала. Ирина никогда не предлагала сменить имидж.

«Освежить». Я была бриллиантом, а она – ювелиром, который нежно и заботливо, с уважением, счищает наносное, полирует и возвращает в

руки хозяйки. Не надо менять форму. Не надо добавлять новые грани. Все и так хорошо, я безупречна, а она – заботливый мастер ухода.

Мы исполняли этот ритуал и каждая из нас становилась лучше. Я – еще красивей. Ира – еще компетентней.

Ира вымыла мои волосы, просушила их феном и стала распутывать влажную копну. В этот момент у нее запел смартфон. Она извинилась и отошла, чтобы ответить.

.

Я взяла ножницы и отрезала толстую прядь почти под корень. Волосы бесшумно опали на пол. Тоже самое я проделала с другой стороны. Голове стало вдруг так легко, как будто она воздушный шарик на ниточке. Даже шея выпрямилась.

Ира ахнула:

– Ты что!?

– Ира, вот к чему это все, а? За что я тебе плачу такие деньги? – возмутилась я. – Я же сказала: стричь и красить! Где каталог с красками?

По глазам Иры я поняла, что она готова сделать сейчас все, что я говорю, но больше она видеть меня не хочет. Да и я дала взглядом понять, что сюда больше не вернусь. Время ритуалов изобилия закончилось.

Через полтора часа на меня из зеркальной плоскости смотрела женщина с короткой стрижкой пикси цвета черного шоколада. Скулы в обрамлении рваных прядей резко выступали и все черты лица словно были кем-то заново подрисованы. Шея оказалась невероятно длинной. Огромные глаза мерцали.

– Слушай, ну, тебе и так хорошо. – пробормотала Ира неискренне, укладывая воском острые, как у ежика, пряди. – Давай макияж сделаю?

– Давай.

Невдалеке шушукались посетительницы и персонал: поглядывая на меня, бабье старалось хихикать так, чтобы я это обязательно слышала.

«Блондинка маскируется» – донесся чей-то негромкий голос. Острила какая-то девушка, увешанная турецким золотом. Мастер, которая занималась ей, поддакивающее хихикнула. Уборщица, нарочно громко цыкая, и покачивая головой, смела в совок частицы фальшивого золота прежней меня.

Я сошла с кресла.

Ира держала в руках мои волосы, рассматривая их с состраданием.

– Может, заберешь? – спросила она меня. – Тут точно полметра есть…

– Сожги их.

Я расплатилась и пошла к выходу. Проходя мимо той, что шептала обо мне гадости, я громко бросила через плечо, не глядя в ее сторону:

– 

Так это Вы на весь салон смердите. Смените парфюм.

Я вышла на улицу под ее подавленный возмущенный клёкот.

Удовлетворения не было. Внутри рычала и билась о грудную клетку ярость. Хотелось свободы, полета. Я вошла в магазин одежды.

В стиле я всегда выбирала простые формы, минимум аксессуаров,

нейтральные тона. Бриллианту не нужна вычурная огранка, говорила

мама. Я любила яркие цвета, но мне нравилось слушать маму и, опять

же, воображать себя бриллиантом.

Мамины установки, в которые я так свято верила, оказались

демагогией. Во мне бунтовала каждая клетка, как бунтуют обманутые

вкладчики, доверившие свои активы мошеннической финансовой

пирамиде.

Я выбрала фиолетовое платье, один край которого поднимался до

бедра, а другой спускался ниже колена, с глубоким квадратным

декольте. Померила и влюбилась в себя такую. И тут же, без паузы, в

тунику из зеленого шелка. Тут же мой взгляд притянуло желтое платье.

Я стала снимать с вешалки все яркие вещи. Нагрузившись, ушла в

примерочную кабинку.

Была вереница магазинов. Пакеты у кассы. Обувь, аксессуары,

помада, духи. Лица людей. Голоса. Цены. Деньги. Мир настоящей

женщины, сотканный из меркантильности, вещизма, мелочности,

дешевых восторгов над дорогими вещами, жгучего одиночества, которое

тонет во всей этой мишуре.

А потом я плыла над бренным миром, на двух маленьких синих

лодочках, гребя огромными пакетами с покупками, в оранжевом платье-

мини с одним оголенным плечом. Люди казались рыбами,

проплывающими мимо меня, и виделись, как сквозь пленку мутной воды.

У дома я остановилась, чтоб перераспределить пакеты в руках. Пока

я ловила выпадающие ручки, две девочки, скачущие по классикам у

входа в подъезд, прекратили игру и таращились на меня.

– Когда я вырасту, я стану, как эта тетя. – авторитетно заявила

одна из девочек своей подруге.

– Боже упаси, деточка… – пробормотала я и вошла в подъезд.

Дома я стала перебирать покупки. Шмотки, косметика, парфюм.

Вечерние туфли. Как всё это дёшево, дёшево, дёшево.

***

Вечером я сидела на ярко освещенной кухне. Я повесила новую занавеску из крупных сиреневых бусин, мне нравилось, как свет от лампы отражается в каждой из них.

Я не купила ни одного домашнего платья и на мне не было ничего, кроме короткой маечки и бесшовных трусиков, которые мне так понравились, что я купила их двадцать штук. Все старые покоились в помойном ведре.

Первый раз со времен супружества в моем доме не был приготовлен

ужин. Впервые на мне не было тщательно выглаженного домашнего платья. Вечерний досуг не нужно сопрягать с заботами о завтрашнем Мишином облике. На это время у меня обычно запланирована глажка: я выбираю рубашку, брюки, носки, трусы и глажу их под легкий джаз. Это одна из любимых частей брака: я очень люблю гладить. Я давно отгадала главный секрет благополучия: в идеальной жизни все, в первую очередь, идеально выглажено, а потом все остальное. Сегодня я живу не в идеальной жизни, а в реальной: сижу голая на кухне и на скорую руку соображаю, чем перекусить.

Я хотела порезать салат, но обнаружила, что нож затуплен. Вытащила точильный камень и все ножи. Мне нравился звук, с которым нож проходит взад-вперёд по камню. Я не могла остановиться – всё точила, точила, чтобы слушать этот звук и чувствовать сопротивление камня и металла в ладони.

–

Запел смартфон. Я ответила – в трубке раздался голос сестры, заранее полный сострадания:

– Привет, что делаешь?

– Точу ножи… – ответила я задумчиво.

– Зачем? – удивилась она.

«Чтобы не сойти с ума окончательно», – хотела я ответить, но, чтоб не пугать сестру, я ответила:

– Они тупые. .

Этот ответ почему-то испугал Лизу еще больше.

– Катя! – тревожно зазвенела она в трубку – Ты что надумала?

– Ничего я не надумала, – выдохнула я, прижимая плечом трубку к уху и продолжая скрежетать ножом. – Точу тупые ножи. Без подтекста.

Лиза меня уже не слушала. Ключевое слово «нож» застряло в ее сознании, инфицированном ужасами из криминальных сериалов.

– Отложи все ножи и жди меня! Я сейчас приеду! Никуда не двигайся! – заверещала она и положила трубку.

– Да я никуда, собственно говоря, и не собиралась. – пробормотала я, продолжая свое занятие. Куда я пойду, на ночь глядя, в трусах?

***

Лиза оторопело смотрела на меня. Лицо её постепенно вытягивалось в длину.

– Проходи. – сказала я и ушла на кухню.

Лиза пришла за мной медленным шагом. Села на венский табурет напротив и

рассматривала меня с любопытством деревенского дурачка. Затем, наконец, обрела дар речи.

–Ты… когда так? А это…где?

– А, это? – я и забыла, что постриглась. Задорно взъерошила волосы. – Свежо, да?

– Ммммэ…. – ответила Лиза не слишком грациозно. – А почему ты… в одних трусах?

– Могу и их снять. Я свободный человек – ухмыльнулась я. Но затем пощадила сестру и ушла одеваться.

Лиза принялась меня ругать. Близкие люди часто с испугу ругаются. А еще выражают

заботу руганью, если не могут выразить ее по иному.

Она ругала меня за прическу, за ножи, за странный взгляд, за пустой холодильник,

за истощавшее голое туловище. Затем поругала за то, что я её не

слушаю. Затем за то, что я не слушаю её и в этот раз. Наконец, поняв,

что вся ругань проходит сквозь моё и так уже обруганное судьбой тело,

она достала из пакета вкусности в ярких контейнерах. Сама стала

накрывать на стол, разговаривая уже спокойнее:

– Нельзя себя так вести. Да, случился полный треш. Но при чём здесь волосы? И при чем тут нож?

– Все это не взаимосвязано, – ответила я, расставляя тарелки. – И потом, при чем тут нож? Ни при чем тут нож…

– Ну прекрати! Что это за вид? Ходишь голая!

– Я же не по улице хожу. – искренне удивилась я – У себя дома я могу делать, что хочу. Это мой дом.

Лиза глубоко вздохнула. Меня, в самом деле, не за что было ругать. По закону жанра меня вообще надо обнять и жалеть, покачивая из стороны в сторону. Я то ни в чем не виновата. Это я – обманутая жена, очередная жертва бездушного мира полигамных мужчин. В чем винят таких, как я? В том, что они в ответ на предательства стригут и красят волосы?

Я смотрела на сестру прямо и спокойно. Она сдалась.

– Я знаешь, что подумала. Может, ты поживешь у нас некоторое время? – предложила она быстро и в ее глазах тут же появился страх, что я соглашусь.

Я решительно сделала отрицающий жест:

– О нет, не до такой степени все плохо, чтобы я жила под одной крышей с Данилой. Нет нет, ты не подумай что у тебя плохой муж, – спохватилась я, – Я имею в виду, я не буду жить с чужим мужчиной под одной крышей. В тот же туалет не сходишь по человечески. Я в порядке, правда, я вывожу.

– Правильно… Скорее всего, Миша скоро вернется. – сказала Лиза.

Я с досадой посмотрела на Лизу, которая явно не подготовиласочувственной стратегии.

– Ну, а если не вернется, перережу себе вены и вы поставите мне

розовый памятник. Или сопьюсь и стану шлюхой. Ничего страшного.

– Ты дура, такое говоришь? Даже в шутку такого не произноси при мне! Это недостойно!

Я успокоилась.

– Извини. Да, я что-то в последнее время потеряла связь с достоинством. У меня вопросы к тому, что это, вообще, такое.

Лиза вздохнула и съела конфету. Мы помолчали.

– Мама очень переживает за тебя – сообщила сестра. – Названивает

родителям твоего. Там тоже все в шоке. У нее постоянно давление. Для нее это нонсенс, разводов у нас на роду не было. Тем более, от тебя этого не ожидали. Сама знаешь, это я в семье была трудный ребенок, а ты…

– Знаю, – отозвалась я, с отчаянным весельем махнула рукой. Слушай. А давай выпьем. У меня вино есть.

У Лизы в глазах вспыхнуло что-то, о чем она мне не сказала. И спорить не стала. Но я поняла, что это. Она видела меня в будущем: в спившуюся, сломанную с пучком грязных волос на макушке, возлежащую у маленького телевизора на металлической кровати с каким-то мужчиной в грязной тельняшке.

Но мне уже было все равно, что и кто там себе обо мне рисует. Все эти веселые картинки все равно никогда не имели ничего общего с реальностью. Потому, что некого рисовать: меня не существует.

***

– Всю жизнь думала, что мир делится на два типа людей – плохих и хороших. – откровенничала я позже, когда вино было выпито. – Плохой человек не работает, грабит, убивает и топит котят в ведрах. А хорошие это все остальные, чистоплотные, интеллигентные, работящие люди, вроде Миши и меня. А сейчас мне страшно. Я вдруг поняла, что я всегда видела, что мы все – гнилые. Мы все – подлые. Ходим в чистых рубашечках. Красиво говорим, поливаем себя дорогим парфюмом… Нас не отличишь от нормальных людей! Понимаешь? Мы помещены в среду, где невозможно

предугадать поведение друг друга. Вот как жить? Как доверять людям после такого?

Лиза не знала, чем отвечать на мои излияния. Задумчиво жевала

головку чеснока и смотрела в стену.

– Да. Вот например вчера по телевизору такие ужасы показывали, – сказала она, чтобы показать, что поддерживает мою позицию. – Нашли ребенка в мусорном баке. А еще один мужчина прожил с женщиной пять лет, а когда она его оформила в своей квартире, нанял убийцу. Ее спасли, правда. Но он… вот как можно быть таким дураком, искать наемного убийцу через интернет? Ужас, да?

Я догадалась, что ей скучно и трудно поддерживать мою философию по Достоевскому. Хоть и приехала она погладить меня по хребту и утешить, но такие откровения ей не под силу. А изливаюсь я в этом стиле уже второй час. Наверное, мне полагалось не философствовать, а просто рыдать, брызгаясь в бокал соплёй. А она бы говорила, что Миша козел и вернется, потому, что я королева. А я начала рассуждать о том, что мир катится в ад.

Я поднялась и стала убирать со стола.

– Да. Ужас. Тебе, наверное, пора. Данила нервничать будет. Я вызову такси.

– А может, я останусь? – предложила Лиза, хотя и было видно, что она и сама хочет уехать. Я покачала головой.

– Уезжай. И заряди маму каким-нибудь оптимизмом. Что-нибудь типа того, что у меня все будет хорошо… Что я прорвусь. Обязательно- обязательно. Я реально прорвусь, мне просто нужно время. Я, знаешь, что поняла? Проблема не в том, что Миша ушел. Проблема у меня началась раньше. По большому счету весь этот брак и был проблемой… Мне просто действительно надо немного разобраться в себе. Найти себя, понять, что и когда пошло не так. Я разберусь и все будет хорошо.

– Дай Бог… – помолилась кратко Лиза и, сорвав с меня обещание

вести себя хорошо, не точить ножей, не стирать веревок и не убираться

в аптечке, стала собираться домой.

Проводив сестру, я включила телевизор и привычно взялась за

уборку.

Убиралась я ровно до тех пор, пока какая–то тарелка не улетела из моих рук прямо в стену. Так, словно кто-то незаметно надел мою руку на себя, как перчатку и сделал это прежде, чем я смогла что-то сообразить. Потом в стену полетела чашка с остатками салата. Потом бокалы.

И тут же этот бес схватил меня за плечи и стал трясти. Я опустилась на пол в середину кухни, и отодвинулась от стены, боясь, что ударюсь в нее головой.

Наступила тишина, наполненная звуками снизу, со двора, с проезжей части: смех детей, гудки, голоса, музыка, шорох, шелест – и при этом полная тишина вокруг и внутри меня. Даже стрелки на часах не шевелились – оказывается, села батарейка.

Я встала, отправилась в зал, взяла пульт, желая и у себя дома создать

жизнь, наполнить комнату звуками.

Нужно было и у себя создать праздник. Но что-то дрожало во мне, рассыпалось, сдавалось. В этой квартире никогда не было праздника. Тут всегда было тихо. А если не было тихо, то было наигранно. Все это время я изображала праздник, который, как оказалось, даже мне был отвратителен, не то, что Мише, который в итоге сбежал сверкая пятками из этого рая.

И тут я поняла, кто виноват.

Мама.

Мама, вы все меня предали. Ударили в самую суть, самое

беззащитное нутро мое раскрошили, разбросали, как мусор, мама. Мама,

как ты могла? Как ты могла быть такой уверенной во мне?

Ты должна была предвидеть. Как можно было отдать меня замуж, зная, что все мои понятия о мужчинах, о себе самой, так иллюзорны? Да я же в этих делах слепой котенок, глаза которого так и не раскрылись. Для кого ты выращивала и пестовала это

нежное создание с максималистскими шаблонами? Для волосатого буратино, который проткнул носом мой бумажный очаг и ушел со своей Мальвиной в новый театр?

А я кто теперь? А кем я была раньше? Кого ты родила? Мама, зачем ты так со мной? Куда мне теперь с этим всем багажом?

– Собрали чемоданы, но не знаете, куда ехать? Только сейчас! Спешите! – четко продиктовала женщина из телевизора местную рекламу – Горящие туры. Шри–Ланка, Мальдивы, Доминиканская Республика. Мега–тур, Впустите себя в рай!

Я оторопело таращилась в экран. Потом подошла к зеркалу и всмотрелась в лицо. Губы опухли. Щеки обвисли, глаза «потекли». Мне стало стыдно этого лица. Так с собой нельзя, таких в рай не пускают.

– Впустите себя в рай. – повторила я вслух, чтобы и стенам было слышно, и никто не передумал там, вне меня. Чтобы готовились.

***

Я плакала всю ночь, и, чем больше я плакала, тем больше осознавала, что я ни секунды не скучаю по Мише и не жалею, что он ушел. Я плачу не потому, что мне хочется, чтобы он вернулся. Я плачу потому, что вообще в это ввязалась, предала и потеряла себя.

Утром стало удивительно пусто и хорошо. Впервые за эти дни. Мой комплекс жертвы покрыло плитой равнодушия и на ней кто-то выгравировал новое лицо – спокойное, освещенное нездоровым весельем и бесстрашное.

Спрятав глаза за очками, я отправилась в туристическое агентство.

В офисе было тихо и прохладно, роскошная ухоженная девушка скучала за ноутбуком, наливались здоровым соком в кадках такие же, как она, роскошные и ухоженные папоротники и толстянки.

Умиротворенно журчал из динамиков Дидюля. Вносить в этот оазис свою апатию было

кощунственно.

Я хотела было развернуться и уйти, но какой–то парень в смешной клетчатой шляпе проскользнул в дверь, придержав ее для меня, и мне пришлось пройти, чтобы не мешаться на пороге.

Парень сел в кресло, поздоровался с нами, взял рекламный буклет. Я опустилась в кресло рядом и взяла другой буклет из стопки. Девушка поприветствовала нас, но выдерживала паузу, видимо, ждала, пока мы с ним закончим изучать рекламу.

Реклама обещала доставить нас из бетонного душного города проблем в райские кущи, где океан, омыв наши ноги, смоет суету и зароет в мелком песке нашу

усталость. Если мы с детьми, то наших детей займут и развлекут, если мы влюбленная пара, то нам обеспечат медовый месяц, если мы веселая компания, нас развеселят еще больше. Главное определиться, кто мы, а все остальное решат знающие люди.

Глазированная блондинка учтиво и покровительственно, как умеют только квалифицированные менеджеры, склонилась надо мной.

– Могу я Вам чем-нибудь помочь? – промурлыкала она мне в плечо.

Парня она пока игнорировала, лишь озарив его извиняющейся улыбкой.

Я, видимо, казалась более платежеспособной, чем он.

– Я хочу выбрать тур на… Мальдивы. – сказала я, ткнув наугад пальцем в фотографию с большой печальной черепахой. Девушка просияла и стала задавать вопросы относительно сервиса, билетов и прочей дорожной суеты.

Отвечать было трудно: мой тусклый, сломанный истериками голос не вписывался в радушную атмосферу офиса. Мозг как-будто разучился вести светские беседы и соображать в этом направлении. Я мялась и ломалась и, вконец смутившись, попросила кофе.

Офис–менеджер, наконец, поняла мое состояние. Больше не стараясь выудить персональных пожеланий, она включила чайник, раскрыла передо буклет и голосом морской сирены стала рассказывать.

На меня полился поток немыслимой информации о коралловых песках, дельфинах, кокосовых пальмах,бунгало, атоллах, саронгах и летающих рыбах.

Все эти вещи так не вписывались в мое восприятие, что, слушая девушку, я впала в состояние легкого, пахнущего кокосовой стружкой, транса.

– Так, погодите, девушка. Давайте без маркетинга. Вы сейчас описываете картинку с вашего рабочего стола. Но мы же с Вами понимаем, что реальность и картинка на рабочем столе не имеют ничего общего?