Ты как я

Олеся Шведко

Ты как я

·

Когда-то пришли в заброшенный край добрые и трудолюбивые люди и положили там асфальт. Как только они ушли, вслед за ними из леса выбрался голодный Некто и асфальт погрыз.

Добрые люди обиделись и больше не пришли. Вот и вся история наших дорог.

Деверь вел предельно аккуратно. Лучшие инструктора вождения – любовь к своей машине и невыплаченный кредит.

Клиренс Лексуса позволял кататься по умеренным бездорожьям. Но когда автомобиль преодолевал более серьезные ямы, что-то страшно хрустело под колесами, а под днищем раздавался жалобный звук, который в переводе с языка Данилкиной «ласточки» означал «ой, папочка, больно!!!».

Данила страдал. Страдал, застревая со своей ненаглядной в пробке. Когда в салоне оказывались грязные люди и оскверняли нежный полимер нутра, его собственное сгорало от боли. Он смотрел на свое авто с нежной жалостью, как мать смотрит на перворожденное дитя, не веря, что этот сгусток нежности, выплюнутый ею в безжалостный мир, способен выжить.

С момента вступления в бездорожье атмосфера в салоне пропиталась такой ненавистью ко мне, что не справлялся даже Морриконе со своими меланхоличными свирелями. Каждый острый камень, бьющий в шину, Данила мысленно вгонял мне в сердце и ему становилось легче.

Ну и ладно.

– Останови здесь, – потребовала я, заметив женщину с пустым ведром, которая отошла от центра дороги к обочине, чтобы пропустить нас.

Я опустила стекло и спросила:

– Добрый день! Вы, случайно не знаете, где здесь живет Марья? Бабка, которая гадает.

– Бабка, которая гадает?– сказала женщина и рассмеялась почему-то. – Знаю.

– А как туда проехать, не подскажете?

Она ответила насмешливым тенором:

– Так её же нет, Вы в пустой дом едете.

Я одновременно испугалась и рассердилась.

– Как это так – «нет»? А где она?

– Здесь бабка ваша.

Сначала я не поняла, о чем она говорит, а затем охнула и поспешно выбралась из салона.

Невысокого роста, светловолосая, в шерстяном синем платье: теперь она нравилась мне настолько, что я готова была ее обнять.

– Я к Вам. – сообщила я.

– Так ясно, что не к соседям, – Марья окинула смеющимся взглядом, – Езжайте до горки и ждите часок. Кое-куда схожу и вернусь.

Я покосилась в сторону авто. Перспектива ждать «часок» удручающе подействует на деверя. Может, даже впервые в жизни увижу его истерику. Но на сочувствие к нему меня уже не хватало. Мне себя-то уже нет сил жалеть. Главное, мы на месте.

Я вернулась в машину и сообщила о дальнейших перспективах. Данила, положив руки на руль, запустил в пальцы белобрысую челку и застонал.

– Не ной! – приказала я нервно. – Мужчины не плачут.

Марья уходила. Её спина зацепила мой преданный взгляд и потащила за собой в синюю даль. Она поможет, убеждала я себя. Такие – помогают. Хотя – как определить?

_

Было жарко, как в духовке: Данила принципиально не включал кондиционер. Такие пассажиры, как я, не заслуживают спасительной прохлады.

Я покинула салон и ходила вокруг авто. Данила тут же включил кондиционер и уткнулся в смартфон, пытаясь подключиться к Интернету. При этом не забывал демонстративно отворачиваться, когда я приближалась к водительскому сиденью.

Ах ты, жук.

Даниле не нужны колдуньи, он и без них обладает даром перевоплощения. Когда я ему была нужна, он скулил щенком, поджавшим хвост. Теперь, когда поджав хвост пришла я, он превратился в Данко, бросающего в толпу последний уголек своего

доброго сердца. Праведный упрек и гибель во взоре.

Однажды Данилка дозрел до измены. Ну, как – «измены»… Все, на что осмелился этот трус – флирт с пухлой рыженькой дамочкой. И ладно бы хотя бы в Тиндере – он ее выудил из «Одноклассников».

Глуп тот муж, который прячет пароли от жены и при этом забывает нажимать кнопку «выход». Лиза и не собиралась копаться в белье мужа: ее телефон замкнуло, она захотела выйти в свой аккаунт, а вместо этого попала в святая святых. И получила возможность увидеть путь развития прогрессивного виртуального романа мужа с какой-то, скажем откровенно, весьма неразборчивой особой.

На первом этапе завоевания Данила решил особо не умничать. Выхоленные и изнеженные браком мужчины уверены, что современные женщины глупы, мелки, ведомы и хорошо клюют на сладкий плод романтического внимания. Как бы женщины ни строили из себя гордых и независимых, романтика подкупает всех.

Вот только плоды Данила выбрал ужасные, до прискорбия банальные. Он копипастил дамочке стишки с рифмами «любовь-вновь», «глаза-слеза» и, того хуже, глагольными – «ходить – любить», «гулять-терять». Дамочка все, конечно, понимала, но прощала грех глупости. Тут надо отдать должное хорошенькому Данилиному лицу.

В ответ на стишки дамочка игриво, словно бедрами, виляла виртуальным кокетством.

После того, как определились взаимные симпатии, виртуальные отношения вошли фазу взаимного обнюхивания. Стартовал этап «вопросы-ответы».

Все шло как по маслу: дамочка не преминула справиться о семейном положении Данилы, дескать, штампы в паспорте могут у каждого стоять, а Вы, красивый-молодой, почему пишете другим цветущим дамам?

Данила сработал по избитой схеме «умерших в браке чувств». Время и быт довели любовь до нулевой отметки на шкале любвеметра. Благополучие оказалось ловушкой. Холод поселился в его душе. И вот он, жаждущий огня, нашёл его в сияющих глазах прелестной женщины.

Следует отдать должное Даниле – он не путал «тся и ться», был в меру эмоционален, не изобиловал смайлами, не клеймил Лизу совсем уж страшными изъянами. Время и быт, во всем виноваты время и быт. Прямо как у меня.

Также Данила был ленивым трусом. По переписке было очевидно, что свое жаркое желание встретиться с дамочкой он только имитирует. Пытается раскочегарить старую печь, но жарить на ней не собирается.

Но Лиза сама дорисовала недостающие детали.

Данилу вытурили из дома прежде, чем он успел вытереться полотенцем. Теперь он мог показать самочке не только красивую стилистику, но и чего посущественнее. Данила хотел поиграть перспективой, но за обычный виртуальный флирт пришлось платить реальными потерями.

Шансов у деверя было немного – слишком уж Лиза тогда разошлась. Задела фраза про угасшие чувства и то, что от него она и в период ухаживания подобных эпитетов не слышала. Увидев, каким патетическим может быть ее прозаичный муж,

сестра решила, что живет с оборотнем и накрутила себя до предела.

И тогда в дело включилась я.

Когда Данила пришел ко мне с просьбой о помощи, я не изображала из себя Богиню Земли, которую отрывают от глобальной миссии ради пустяка. Я пошла ему навстречу. Сделала всё, чтоб гордая сестра вошла в дом тяжелой поступью и

с ворчанием разожгла остывший семейный очаг. Я припугнула Лизу одинокой старостью, которая светит всем глупым жёнам, которые готовы бросить мужа за безобидное распускание хвоста перед посторонними куропатками. У меня был козырь – секса не произошло и Данилка конечно же гад, но чистый и целомудренный.

Лиза пообижалась еще сутки и вернулась.

Хорошо получилось тогда разобрать чужие проблемы. А свои решить я не смогла. И фантазия на саму себя не сработала, и красноречия не хватило. Да и муж от меня ушел спать с другой.

– Терпи, Данилка. – поддержала я деверя, завидев синюю фигурку вдалеке. – Она возвращается.

Данила сквозь зубы выразил щенячий восторг.

А мне стало так тоскливо, что захотелось выть.

Марья отослала нас к большому деревянному дому у опушки, сама пошла туда же, чуть расплескивая воду из ведра.

– У нее что, воды нет дома? – злобствовал Данилка. – Вся такая знаменитая и одаренная, а водопровод не может провести?

– Это вода заговоренная. – ответила я, чтоб он отстал.

– Ой, помогите!

Он бездарно изобразил иронию и через это на меня хлынула вся его подавленная злость.

И тут я поняла, что не в поездке дело. Эта эксплуатация – расплата за тот грех, и напоминание о нем. Данила бы с легкостью отказал мне, не будь он так грязно обязан. То, что ему пришлось согласиться, было знаком, что он все еще помнит эту историю

и мое участие в ней.

В будущем надо внимательнее совершать добрые поступки. Взвешивать, не будет ли потом твоя доброта напоминанием о чьей-то слабости. И потом, когда помощь потребуется мне – не кинут ли ее мне в ужасе, как выворачивая карманы высыпают

все карманные деньги пьяному инвалиду однокласснику, которого внезапно узнал в переходе: лишь бы поскорее отвязаться и забыть, «развидеть».

***

Через десять минут я оказалась в полутемной комнате с зелеными обоями. Марья присела на узенькую кроватку. Стрельнула в мою сторону сканирующим взглядом. Затем взяла со стола маленькое зеркальце и посмотрела в него.

Не совсем удачный момент для прихорашивания.

– Он не из-за постели ушел. Он придавленный был. Ты его задавила как плитой. – вдруг сказала она резко как-то, без подготовки. Даже наводящих вопросов не задала. Так нельзя.

У меня почернело в глазах, но я лишь вздрогнула и смолчала.

– Так тебя и вижу: корону нацепила и сидишь. А ему покоя нет: ни ты себя еще не нашла, ни он еще сам себя не нашел. – продолжала она. А ты всё задавила.

Думать о том, что степенный, рассудительный Миша не нашел в жизни покоя и нуждается в поисках самого себя, на первый взгляд, смешно. Но она попала в суть, поэтому я справедливо приняла на веру сказанное.

– Он не от тебя – от себя бежит. Тоска у него в душе, он видный, яркий, но не любимый никем, вот и носится из угла в угол. Он себя не любит, пустой, ищет любви.

Она внезапно замолчала и испытующе посмотрела на меня:

– Привораживать пришла?

Я кивнула.

Марья снова взглянула в зеркальце.

– Нельзя. Парень будет пороги топтать, а душой маяться. Вам друг без друга надо жить. Не твое это, ему та женщина счастье дает. Он с ней полный, цветет. А с тобой как сплющеный. Отпусти его.

Я наставила на Марью угрюмый лоб со свежими рогами, чтобы она своим развитым третьим глазом оценила украшение.

– Мы в церкви венчались. Мне все равно, нашел он себя или нет и кто ему там что даст. У меня всё на местах. – угрюмо сказала я.

– Кроме него?

– Да, кроме него, а вообще-то он мой муж, знаете ли. – начала дерзить я.

– Ой, ой, замычала: «Муж, муж…» Сама вижу, что муж. На бумажке. А венчались ради моды и чтобы фотографий понаделать да повывешивать в интернете на обозрение. У вас-то дома ни одной иконы не висит, – заворчала вдруг Марья, – Зачастили в храмы, на лепнину полюбоваться. В душе Бога надо иметь, а не бегать по церквам на экскурсии. Ты-то сама молилась хоть раз в жизни? Венчались они…

Она снова вперила оскорбленные праведные очи в зеркальце. Потом быстрым взглядом поделила меня вдоль и поперек. Я, как обычно, хотела парировать, спросить у нее, а чего она колдовством занимается, если это грех. И вдруг увидела, что стены в зеленоватых обоях и глаза Марьи стали одного цвета. Словно у нее вместо глаз появились две дырочки, сквозь которые было видно стену. Все внутри у меня страшно сжалось и замерло.

– Ты за него замуж вышла ради молвы. Всё ты любишь себя показывать, какая ты годная, какая ты славная. Вы друг друга не от души, а как в лавке выбирали. Он себя любит, ходит как индюк и говорит много. И ты такая же. И не любит он тебя, ты его не любишь. Вы вообще никого не любите. У вас даже к себе нет любви.

Я обреченно вздохнула.

– Вот тут вы правы…

Марье моя честность, видимо, понравилась. Голос потерял ворчливые нотки, но продолжал резать по живому:

– Ты все делаешь по правилам, по ноточкам. Все хочешь жить как в журнале, создаешь картинку. Хоть ты и правильно, ровно живешь, но много в тебе черного, пропавшего. Не своей жизнью живешь. Душишь сама себя, всю жизнь душишь. Сидишь в конуре, а кричишь, что на горе. Вот только быть тебе из-за твоей глупости не на троне, а под ним. – вдруг начала она сыпать прибаутками. – Твоя же собственная чернота тебя повалит, убивать будет.

– Давайте оставим фольклор. – прошу я устало, избегая задевать взглядом зеленые дырочки глаз колдуньи.

– Его нельзя привораживать.

– Почему нельзя? Всех можно, а его нет? – возмутилась я.

Марья что-то увидела в зеркальце, зацыкала, замотала головой.

– Беда будет.

Я тоскливо уставилась на эту женщину. Да, я слышала и знаю о том, что приворот это грех, и его делать не стоит. Но почему об этом не думала та, что увела у меня мужа? Да и сам Миша, перед тем, как полезть в чужую постель, к батюшке в церковь на покаяние тоже не сходил. Им обоим все равно, а я, значит, должна соблюдать нормы

Божественной морали?

– Уже случилась беда. – отвечаю я стойко и больше не боюсь смотреть на обои сквозь её глазницы. Что же ведьма, хочешь проверить меня на крепость, проверяй. Времени у меня много. – Пожалуйста, сделайте это. Я вас очень прошу. Для меня хуже уже не будет, иначе бы меня здесь не было. Я не из тех, кто увлекается такими делами. Я сюда пришла за помощью. Мне надо вернуть мужа. У меня семья распалась, я с ума схожу. Я не ела двое суток. Помогите мне. Пожалуйста.

Марья вздыхает и откладывает зеркальце.

– Семья… Ну что же, раз так, то знай – к хорошему такое не приводит. Я предупредила. Богом ты повенчана, но не под Ним живешь. О себе думаешь, а не о Его законе. А закон его был таков – «Любите друг друга».

Я едва сдерживала чистую злость. Хотелось крикнуть на нее, оскорбить. Но

хамство все испортит. А она ведь точно что-то умеет и знает. Вон, как угадала сразу, с чем я к ней приехала.

– Помогите мне пожалуйста. Вы мне поможете? – выдавила я по словам, униженная этим вопросом. Щеки пылали.

Она кивнула, выждав паузу. Мне стало противно. Липкое ощущение. Ненавижу просить. Ну, вот зачем заставлять людей унижаться, если все равно согласишься?

– Я тебе защиту еще поставлю, чтобы меньше тебе прилетело. Больше молись, сделай пожертвование, лучше матерям одиночкам помоги при церкви. Фотокарточку привезла?..

***

Марья вышла меня проводить.

– За отворотом вернешься – не чеши волос перед дорогой.

Рука моя нависла над ручкой дверцы.

– А с чего вы взяли, что я вернусь? – с подозрением спросила я.

– С чего взяла, с того и взяла.

Сбитая с толку ее словами и странным ощущением легкости, я села в раскаленную машину. Данилка надавил на педаль и Лексус сорвался с места.

«» «» «»

Лежа на диване с перетянутой полотенцем головой, сквозь мигрень, я мысленно спорила с Марьей и вспоминала, как мы с Мишей поженились. Память подкидывала из архивов картинки – знакомство в институте, отношения, сватовство, свадьба с венчанием, семейные будни.

«Не любила»…

Ну да! Я Мишу не любила.

Любовь – это нечто абстрактное. А вот благополучный брак – это «программа минимум» нормальной женщины. И если с любовью непонятно, как она сложится, то нормальный брак достижим, если выбирать головой.

Возраст у нас был идеален. Миша был достойной кандидатурой.

Если бы попался вариант лучше, он был бы отставлен в сторону. Но в институте лучше него не было.

Были и перспективнее, но не такие красивые. А я хотела красивых детей.

Красивые, но не такие грамотные. А я опять же, думала о детях.

Грамотные, но не обаятельные.

Обаятельные, но из неблагонадежных семей.

В конце концом то, что Миша красив, умен, обеспечен и хорошо устроен, не было ключевым моментом, хоть и было зачислено к нему в достоинства.

Главным было то, что Миша тоже, как и я, был ориентирован на семейные ценности и приучен к чистоплотной и добропорядочной жизни. Мы не тискались по подъездам: мы встречались с целью пожениться сразу после выпуска. С ним будущее было спокойным и красивым.

Мы не знали лишений и не должны были их знать: наши родители не зря надрывались, вынося смены эпох, они дали нам лучшее и мы оправдали их надежды.

После окончания института мы сыграли свадьбу, Миша тут же был устроен к своему отцу на работу, в банк. Работал с душой, из папенькиного сынка быстро стал расти в специалиста.

Я не собиралась работать. Я воплощала себя, как жена: готовилась к беременности, училась организовывать быт и уют. У меня появился собственный дом: это было очень интересно. .

Первые два-три месяца мы были если не счастливы, то безмятежны.

Суеверные люди то, что наступило потом, называют «проклятьем». Мол, сглазили молодую семью, позавидовали красоте и благополучию.

Но сейчас, после бессонных ночей, пролитых слез, я осматривала случившееся уже отстраненно, как посторонний. Гипноз, который был на мне и в который я ввела себя иллюзиями, сошел. И опустошенной, очищенной душой я четко видела: мы все имитировали, мы с самого начала были обречены. И Марья была права: я имитировала больше Миши, я была одержима как фанатик.

Я была готова к браку как солдат, которого научили маршировать и прыгать через шины и турники, а воевать – нет. В готовке-стирке-глажке я старалась показать себя образцовой женой. Все через какое-то “спецобучение”, все сделать идеально, и возгордиться тем, что жизнь все ближе и ближе к глянцевой картинке из журнала. Когда я стала такой и почему? До брака я занималась бытом не так остервенело, меня, конечно, приучали к чистоте и порядку, но я не проявляла признаков одержимости. Если масло в масленке не было закрыто крышкой, я не приходила в ярость, и не впадала в невроз, увидев, что трусы сложены не в органайзер, а ворохом лежат в тумбочке. Но здесь произошло странное: чем больше я вкладывалась – тем больше рос невроз. Спустя два месяца я начала ощущать себя только через вложения в дом и внешность. Я училась, училась – и открывала для себя, как мало я в этом знаю.

Но не учила я главного навыка: как существовать с большим, незнакомым, реальным мужчиной, сделанным из плоти и крови, под одной крышей.

Как муж Миша оказался непредсказуемым, раздражающим и чужим.

И однажды вся схема разрушилась. Это случилось через четыре месяца после свадьбы.

Миша встретился с бывшей подругой – той, что была «до меня». Всего лишь встреча. Просто старая подруга. По сути, можно было и не сообщать мне. Но Миша честно предупредил, куда идет – и ушел.

В моей модели брака таких случаев не допускалось. Все бывшие исключены из схемы. Красивая образованная мать орудует на кухне, отец изучает деловые журналы в гостиной, дети ползают по чистому ковру – и каждый при этом чувствует себя полноценным и счастливым. Никто не выходит на улицу, не совершает ошибки.

Этим людям не о чем говорить со своими бывшими. Потому, что у них нет бывших.

Если глава семейства поднялся с кресла и пошел на встречу с какой-то женщиной –

я его не знаю. Это какой-то неизвестный мне тип и, возможно, в кармане его брюк не пачка влажных салфеток, а презервативы.

Встреча с бывшей была страшным симптомом того, что муж выходит из моей реальности. Я его не знаю.

К чему приведет такая неуправляемость? Воображение рисовало меня на лестничной площадке: избитую, в изодранном платье, растерянно прижавшую к груди двух отощавших детей.

В ожидании Миши я ерзала у телевизора. Честно делала вид, что спокойна. Но когда в дверной скважине заскрипел ключ, со мной случилось что-то вроде нервного приступа. Дрожа всем телом, как левретка, я сообщила о том, что мой муж «проститут», и его подружка – проститутка. Пусть он предъявит мне справку из венерического диспансера о том, что не принес домой ни ВИЧ, ни лобковую вошь.

Миша с изумлением выслушал и стал интеллигентно кричать, что я не имею права так оскорблять его уважение к прошлому лобковой вошью. У него в прошлом остались теплые чувства, и для него было важно закрыть ту историю.

Видимо, у него тоже была своя модель жены – просветленной и мудрой хранительницы очага, которая после его встреч с бывшими должна делать ему кофе, и, трогая запястье, задавать ласковые вопросы о том, как всё прошло с теплыми чувствами. Получилось ли закрыть гештальт?

А если жена вместо этого исполняет арию «Проститут», кривя рот и некрасиво брызгаясь слюной, то никакая она не хранительница очага. Она психически неуравновешенная особа, такая же раздражающая, реальная и чужая, как он для нее.

Его воображение нарисовало ему, наверное, меня – лохматую, визжащую, стоящую на подоконнике и держащую нашего годовалого ребенка над бездной.

Потом вопли стихли. Многочасовое молчание. Как воспитанные люди, мы признали главное: раз оба кричали, значит, оба не правы.

Неловкий односложный диалог, переросший в примирение. Мы обоюдно извинились и отпустили друг другу грехи. Но извинения звучали не от души, а прощения исходили не от сердца: мы провели это как очередную формальность. И оба в один миг поняли, что мы – неприятные и непонятные друг другу люди.

Которым теперь всю жизнь предстоит жить в одной квартире.

Расходиться никто не собирался. Но надо было установить хоть какой-то паритет. Мы старались больше не ругаться. Но в общем пространстве всё чаще возникали мелкие стычки.

Мой бытовой невроз начал расти: теперь, когда я складывала Мишины трусы по методике “кармашек”, или готовила на ужин то, что он любит – я видела себя не хранительницей очага, а женщиной, которая совершает бессмысленные действия по отношению к большому малознакомому мужчине. Действия эти ничем не окупятся. Поэтому давались очень тяжело. Мужчина обеспечивает меня, чтобы я создавала ему порядок, который он разрушает. И я начала это саботировать.

В итоге мы стали или ругаться, или избегать друг друга. Впрочем, это не мешало Мише исправно исполнять супружеский долг, что, увы, только усугубляло дело: если сначала он был приемлем, теперь он стал мне противен.

Мише каждый день был нужен секс и он не забывал использовать меня, как законную жену в этом плане. Делал он это с усталым видом привыкшего потребителя: «если у меня есть женщина, значит у меня есть секс».

Мне с самого начала это дело казалось пустой потной возней, но если в первые недели было любопытство и какой-то интерес, теперь я чувствовала отвращение.

При этом я женским нутром чувствовала, что секс – это акт предельной духовной близости, но у нас этого не было. Я видела яркие сны, в которых незнакомые мужчины становились частью меня. А в реальности самый близкий и единственный мужчина самозабвенно и отчужденно возился на мне, противно потея при этом.

Я упрямо цеплялась за концепцию благополучия. Я не должна разводиться. Я перетерплю. Мы – семья, а семьи нельзя разваливать. Мерзкий секс не длится сутками, мы не проводим вместе много времени. Мы будем жить вместе, всю жизнь, и точка.

Миша не выглядел счастливым, но речей о разводе тоже не заводил.

На седьмой месяц брака его работа наполнилась внезапными командировками, во время которых он выключал телефон. Я все понимала, но ничего не могла доказать. Проверяла его телефон – он был пуст. Миша подчищал переписки каждый день и это было главным доказательством того, что у него кто-то есть.

Я знала, что он мне изменяет. В принципе, чужой мне человек, неприятный. Но все это было немыслимо. Я хотела не такой жизни, не это я себе планировала.

Я не заслуживала такого отношения. Он может принести мне заразу. И вообще, это какой-то сюр – это могло произойти с какой-нибудь дурной, некрасивой, неряшливой

женщиной, которая плюет на свою жизнь. Но не со мной, нет.

Воспоминания и выводы немного меня растормошили и ввели в состояние злости.

В конце концов, это мне решать, когда начинать и заканчивать наш брак. Меня нельзя сейчас бросать. Я не готова. Это слишком. Не про меня.

Зазвонил телефон, и я обнаружила, что пальцы сжаты в кулаки. Я долго не хотела брать трубку, думая, что звонит мама. И она, и папа уже утомили тревожными звонками на тему возможного развода. Я поддерживала их пыл и активно тревожилась вместе с ними. Но сейчас настолько устала, что мне больше не хотелось

обсуждать события последних дней.

Родители двадцать восемь лет играют в игру «Мы с Тамарой ходим парой». Они не умеют разговаривать на темы «что делать, когда от тебя ушел муж». И ведут себя раздражающе глупо.

Какая-то злость у меня на них, как будто они виноваты в том, что случилось. Особенно на маму. Первый раз в жизни мне не хочется к ней прислушиваться и вести с ней диалоги.