Зимнее солнце

Сделав несколько шагов назад из-за яркого света, я невольно вскрикнула от боли: маленькая заколка вонзилась в мою голую ступню. В таком беспорядке я могла бы наткнуться на что-то еще более острое и опасное. Ухватившись за край кровати, я помассировала ногу. Глаза уже почти привыкли к свету. Беспорядочно блуждая пустым взглядом по комнате, я остановилась на большом зеркале, которое красовалось в центре старого трехстворчатого шкафа. Я увидела свое отражение.

Оно было похоже на руины древнего города, заброшенного и разрушенного.

Я всегда говорила себе, что никогда в жизни не буду такой слабой. Чем чаще я это говорила, чем громче звучал мой голос, тем лучше мне удавалось убедить себя в этом. И я убедила. Я одурачила не только себя, но и всех вокруг. Те, кто смотрел со стороны, видели неприступную стену, которую я возвела. Кирпич за кирпичиком я создавала этот барьер, чтобы отгородиться от других, чтобы скрыть свою уязвимость.

Теперь и я не смогла бы пройти через него, даже если бы захотела. Тех, кто мог бы преодолеть барьер, не осталось.

Мои длинные черные волосы были сальными. Я не могла вспомнить, когда в последний раз принимала душ, но помнила, что перетянула волосы резинкой, когда они были мокрыми, и с тех пор не прикасалась к ним. Если сейчас я осмелюсь высвободить волосы из плена без помощи ножниц, то рискую потерять половину из них. На мне была длинная выцветшая желтая футболка с потрепанным воротом и черные трусики. Запах, который я почувствовала, когда поднесла футболку к носу, был столь отвратительным, что заставил меня поморщиться.

Я потянулась за телефоном, который почти разрядился, и бросила взгляд на экран – восемь часов утра. Ослепительной вспышкой перед моими глазами пронеслась дата: двадцать девятое декабря.

Я всегда воспринимала время как метафору: оно проходит сквозь нас, но не касается, движется только вперед и никогда не оглядывается. Время как сигарета. Когда вы берете сигарету и прикуриваете, она горит, пока не превратится в пепел, а дым, который вы вдыхаете, проходит через легкие и покидает вас с каждым выдохом.

Но, оказывается, время – это черная дыра, которая поглощает все, не давая ничего взамен. Вы не можете попасть ни в прошлое, ни в будущее; вы просто плывете по течению.

Открыв дверь и шагнув в коридор, я почувствовала, как ноги мгновенно замерзли: дома, как всегда, было очень холодно. Проведя рукой по растрепанным волосам, я потерла правое веко ладонью, зевнула и окинула взглядом коридор: судя по всему, Октем еще спит. Я не слышала, когда она вернулась домой прошлой ночью, но все равно точно знала, что она вернулась, потому что Октем никогда не оставалась ночевать в других местах. Совмещение стажировки, учебы и работы в кафе выматывало ее, и однажды она заснула на автобусной остановке, проспав несколько часов, пока ее не разбудил мой телефонный звонок.

Отвлекшись от мыслей, я подняла глаза и встретилась взглядом с парнем, выходящим из гостиной. Мои брови в изумлении поползли вверх, я непроизвольно поджала губы. Парень вышел из комнаты и остановился в коридоре. На нем были потрепанные ботинки «Харли Дэвидсон», из-под мятой рубашки, небрежно застегнутой на пару пуговиц в районе груди, выглядывало нижнее белье.

– Ты кто? – спросил он, проведя рукой по кудрявым волосам.

Я изо всех сил пыталась сохранить серьезное лицо. Он выглядел так, будто страдал от похмелья; возможно, это был тот журналист, с которым общалась Октем. Она рассказывала, что они учились на одном факультете и проходили стажировку в одной и той же компании, поэтому большую часть времени проводили вместе. Нет, это было не похмелье – он был настолько пьян, что в его голове не осталось ни одной пары трезвомыслящих клеток.

– Выход там, – строго сказала я, указывая на железную дверь. Да, дверь все еще стояла на месте, но закрывалась по-прежнему с большим трудом. Мне не терпелось, чтобы он скорее ушел, потому что я уже очень хотела попасть в ванную и принять душ.

Однако вместо того, чтобы направиться к двери, парень уставился на мои обнаженные ноги. Я оставалась невозмутимой, продолжая смотреть ему в лицо. Окинув меня взглядом, он наконец поднял голову и встретился со мной глазами. Я вспомнила о проклятии, заставляющем меня скрывать истинные эмоции, – сколько бы он меня ни рассматривал, увидит только маску безразличия. Парень был не в том состоянии, чтобы понимать, что я могу испытывать дискомфорт, да и, скорее всего, если бы он был трезв, то разглядывал меня только исподтишка.

– Красивые ножки, – сказал он, ухмыляясь, как обезьяна.

Не знаю, что в нем нашла Октем, но я не вижу ни одной причины, по которой он мог бы задержаться в моем доме еще хоть на секунду.

– Дверь, – повторила я ровным голосом, скрестив руки на груди, плотно сжав губы и слегка наклонив голову вбок.

Парень кашлянул, покачал головой и направился к выходу.

– Ну ладно, пойду…

Я закрыла дверь и посмотрела в зеркало на свои длинные спутанные волосы, напоминающие войлок. Я стянула с себя футболку и бросила ее к стиральной машине, после чего мои хрупкие руки снова повисли. Я еще раз посмотрела на себя в зеркало, внимательно вглядываясь в свое отражение, но не узнала себя. Сбрасывая одежду, я обнажала только физическую оболочку, а не свою сущность.

Прошлое обвивалось вокруг моих ног, словно ядовитая змея, впрыскивая смертоносный яд в мои вены.

Я неподвижно стояла под струей горячей воды, наблюдая, как она стекает по коже и исчезает в сливном отверстии. Пар клубился вокруг моего тела, но я пребывала в ледяном безразличии, не ощущая обжигающих прикосновений воды. Мне было холодно. Казалось, что холодно будет всегда. Казалось, что зима никогда не закончится. Казалось, что эта зима не уйдет, пока не обглодает мою плоть до костей и не заберет меня в вечный холод.

Я намылила голову шампунем, тщательно потерла мочалкой тело и смыла всю грязь. Нет. Не всю. Невозможно вымыть голову изнутри.

После душа я завернулась в полотенца и вышла из ванной комнаты. Направляясь на кухню, я увидела Октем, одетую в длинный и теплый кардиган. Она зевала и сонно протирала глаза. Мы были знакомы всего несколько месяцев, но я с первого дня поняла, что мы поладим, потому что Октем была очень непринужденной в общении и никогда не осуждала мои решения. Мы познакомились, когда она искала в университетском общежитии девушку, чтобы вместе снимать квартиру.

После нескольких предупреждений за нарушение правил общежития меня выселили, и мне пришлось искать жилье. Меня огорчала эта ситуация, ведь, чтобы оплачивать квартиру, мне придется продать свой мотоцикл. Тогда я увидела на доске объявлений написанное размашистым почерком сообщение Октем о том, что она ищет девушку для совместной аренды квартиры. Все совпало: она испытывала трудности с оплатой аренды, а я не могла смириться с этими нелепыми правилами.

– Проснулась? – спросила Октем, потирая сонные глаза. Ее темно-каштановые волосы, украшенные двумя яркими голубыми прядями, сохранили легкий рыжеватый оттенок от прежнего окрашивания в оранжевый цвет.

– Здесь был этот бестолковый, – сказала я, входя в свою комнату. Сбросив полотенце, я надела черные трусики, спортивный бюстгальтер и лосины. Надевая футболку с эмблемой моей любимой команды, я заметила, что Октем подошла к двери в мою комнату.

– Ничего себе негодяй, неужели он провел здесь всю ночь? – выражая недовольство и возмущение, она собирала волосы в пучок, используя резинку, которая была у нее на запястье. – Вчера вечером он проводил меня домой. Ты уже спала. Когда он уходил, у меня не получилось закрыть дверь. Он сказал, что проверит, но ничего не смог сделать. Потом мы решили что-нибудь выпить…

– Октем, мы не приводим домой парней. Мы обсуждали это. – Я быстрыми движениями расчесывала волосы. У меня не было времени их сушить.

– Я знаю, но мне очень хотелось спать, и я просила его уйти несколько раз. Наверное, он уснул рядом со мной. Мне жаль, что вы столкнулись утром. Он тебе что-то сказал?

– Ему не нужно было ничего говорить, его глаза говорили за него, – проворчала я, выходя из комнаты. Мне нужно было быстро сделать себе тост, иначе я рисковала упасть в обморок прямо на улице.

– Не выходи на улицу с мокрыми волосами: можешь заболеть и будешь мучиться от головной боли.

Я зашла на кухню и обнаружила, что она прибрана. Вчера вечером я оставила здесь беспорядок и не помню, чтобы убиралась.

– Это ты здесь убралась? – спросила я, повернувшись к Октем, которая шла за мной следом. Я положила чеддер, фета и перец капиа между двумя ломтиками хлеба, засунула в тостер и нажала на кнопку.

– Да. Он тоже помогал, – пробормотала Октем, присаживаясь на стул. – Ты будешь сушить волосы?

– Нет. У меня нет времени.

Я вернулась в свою комнату и начала рыться в ящиках в поисках носков. Обнаружив пару черных, присела на корточки и начала быстро их натягивать. Октем опять пришла следом за мной.

– Твоя голова будет еще больше болеть. Ты и так слишком часто пьешь обезболивающие.

– Я надену шапку, а волосы высушу там, – быстро ответила я. Октем обожала играть в дочки-матери. Несмотря на то что из нас двоих более чувствительной выглядела она, на самом деле такой была я; она выглядела более безрассудной, но на самом деле такой была я. Это я играла с огнем.

– Сегодня обедаешь у мамы? Мне нужно знать, сколько порций готовить.

Выпрямляясь, я сделала резкий вдох, сглотнула и на несколько секунд застыла, глядя в потолок. С того дня я ни разу не была у мамы. Я даже не разговаривала с ней. Я просто старалась привести в порядок мысли. Деканат постановил, что я должна приостановить обучение в этом году без потери стипендии, и с тех пор я пытаюсь собраться с силами.

Или, наоборот, я еще больше расслабилась. Не знаю.

Покачивая головой, я положила в сумку сменную одежду, телефон и ключи.

– Я, наверное, приду, соберу чемодан и потом поеду. Автобус отправляется в обед.

Я хотела провести этот Новый год с мамой. Мне хотелось купить килограмм каштанов и поджарить их в деревенской печи, надеть теплые носочки, устроиться на полу в позе лотоса и пить ароматный чай, чувствуя, как изящная армуду[8] согревает ладони. Мне хотелось выйти из дома и полежать на снежном покрывале, укрывшем сад, надеть сапоги и с рассветом отправиться в соседнюю деревню, купить свежего молока и вскипятить его в котелке. Накрыть на стол завтрак, прежде чем проснется мама, и не вставать из-за стола до самого вечера.

Там мне станет лучше.

– Как твои руки? – поинтересовалась Октем, открывая тюбик с кремом, стоящий на столе, и вдыхая его аромат. Она выдавила немного крема на ладонь и круговыми движениями втерла в кожу рук.

Непроизвольно я перевела взгляд на свои руки. Они были худыми и изящными, с длинными тонкими пальцами. Моя кожа, как и кожа моей матери, была светлой и сияющей, сквозь нее просвечивали вены сине-фиолетового цвета. Несколько недель назад, когда я была занята учебой, работой в больнице и домашними делами, этими руками я писала конспекты, брала кровь на анализ, зашивала трупы и – изредка – готовила макароны. Сейчас же я учусь наносить ими удары. Поэтому мои костяшки кровоточат.

– Все в порядке, – сказала я, сжимая и разжимая кулаки. Мои руки были в порядке. – А ты что собираешься делать на Новый год?

Октем шумно выдохнула. Она прислонилась к дверному косяку и откинула голову назад.

– Не знаю. Возможно, с ребятами с нашего факультета пойдем гулять в Таксим или Бейоглу[9].

Я кивнула. Даже если бы она сказала, что будет сидеть дома и скучать, я не смогла бы изменить свои планы, потому что они были известны еще несколько недель назад. Но сейчас, зная, что она пойдет гулять с друзьями, мне не нужно терзать себя чувством вины за то, что я оставила свою соседку одну. Несмотря на то что я не отношусь к числу людей, которые легко сходятся с другими и заводят отношения, Октем была рядом со мной с того дня, как я потеряла брата, и поддерживала меня всеми возможными способами.

Я спрятала волосы под темно-красной шапкой. Накинула толстое черное пальто и обмотала шею шарфом. Мой тост немного подгорел, однако был вполне съедобным. Надев сапоги и закинув сумку на плечо, я направилась вниз по лестнице. Тост успел остыть, но я уже съела половину.

Холод сковывал прохожих, заставляя их прятать лица в воротниках пальто. Их дыхание вырывалось клубами пара, растворяясь в морозном воздухе. Работники торговых лавок, вооруженные кирками и лопатами, расчищали тротуары от сугробов. Несмотря на небольшое количество машин на дорогах, город наполнял такой шум, будто по нему мчались сотни автомобилей. Половина проезжей части была занята снегоуборочной техникой и разбрасывающими песок машинами, которые боролись с последствиями снегопада.

Я доела тост, вытерла руки салфеткой и выбросила ее в урну. И дойдя до автобусной остановки, я засунула замерзшие руки в карманы, пытаясь согреться, и в этот момент почувствовала, как в сумке завибрировал телефон. Но поскольку я прекрасно знала, кто звонит в это время, мне не хотелось лезть в сумку даже для того, чтобы отклонить звонок.

– Девушка, – окликнул стоящий рядом мужчина лет сорока, который, как и я, ждал автобус. Он кивнул в сторону сумки, висевшей на моем плече. – Кажется, у вас звонит телефон. Слышна вибрация.

– Я знаю, – произнесла я тихим голосом и, растянув губы в фальшивой улыбке, отвернулась в сторону, так и не предприняв никаких действий.

– Вы не ответите?

Вместо того чтобы отвечать мужчине, я сняла сумку с плеча и расстегнула молнию. Я разозлилась – и на звонившего, и на свой телефон за то, что он так сильно вибрирует, и на стоявшего рядом со мной мужчину, который вмешивался не в свое дело.

Я отклонила вызов и вырубила телефон, убрала его обратно в сумку и повесила ее на плечо. Мужчина не сводил с меня любопытного взгляда, пока я не взглянула на него. Когда он отошел от меня на несколько шагов и спрятал руки в карманы кожаной куртки, я поняла, что все это время тихо фыркала, выдавая свое раздражение.

Автобус медленно двигался по грязным заснеженным дорогам. Я прислонилась головой к окну, надеясь, что теплая шапка защитит меня от холода, а водитель не будет ехать слишком быстро. Автобус был наполовину пуст, и тем не менее было очень душно, но вскоре мне предстояло выйти и идти пешком.

За последние несколько месяцев моя жизнь пошла наперекосяк. Казалось, что за каждым моим удачным шагом следовало сорок неудачных. В такие моменты я думала о девочках и мальчиках, которые поступили в университет на платной основе; их единственной работой было тратить деньги своих родителей. Неужели все, что они делают, – это просто наслаждаются жизнью? Какое наслаждение? От какой жизни?

Что они делают? Они просыпаются в огромных теплых постелях, в которых кроме них самих может поместиться еще три человека, подолгу наслаждаются горячим душем, а затем идут завтракать приготовленной для них едой, половину которой выбрасывают. Во время завтрака они беседуют со своими родителями. Потом, не беспокоясь о пробках, опозданиях и дорожных происшествиях, садятся в свои BMW и приезжают в университет. Они посещают занятия тогда, когда им хочется, но, даже присутствуя на них, витают в облаках. В обеденное время они идут с друзьями в ближайшее модное сетевое кафе, а не в студенческую столовую. Там они едят, пьют и общаются до самого вечера. А вечером отправляются домой, чтобы, нарядившись в одежду, стоимость которой равна месячному бюджету обычной семьи, вновь выйти на улицу. Для чего? Для того чтобы расслабиться и повеселиться. И от чего им расслабляться? Что их так напрягло, что им нужно расслабиться?

Казалось, что они живут только ради того, чтобы наслаждаться жизнью.

В то время как мы ведем войну.

Выходя из автобуса, я подумала, что все-таки нельзя делать выводы о людях, основываясь лишь на поверхностных наблюдениях. Но несправедливость жизни не оставляет нам другого выбора.

Войдя в спортивный комплекс, я ввела пароль и тут же направилась в раздевалку. Там сняла сапоги и надела кроссовки, которые были в сумке, затем высушила феном волосы и собрала их в хвост. Полчаса на разминку, полчаса на проработку мышц и сорок минут с тренером.

Ранним будним утром внутри было немноголюдно. К этому времени в обычный день я, вероятно, выпив несколько чашек кофе и пытаясь скрыть следы бессонной ночи, уже была бы в стенах университета или больницы. Но теперь все не так, как раньше.

Обычно приостановить обучение было непросто, однако, учитывая потерю близкого родственника и эмоциональные срывы в начале учебного года, после предъявления справки из больницы деканат принял решение предоставить мне академический отпуск на один год. Примерно в то же время выяснилось, что несколько известных психиатров пытаются связаться со мной через адвоката моего брата. Их единственной целью было получить финансовую выгоду от той ночи, несколько недель назад ставшей сенсацией на телевидении и в газетах и до сих пор остававшейся предметом обсуждения в желтой прессе. Им не было дела до моего психического состояния. Никого не интересовала моя боль. Все хотели нажиться на смерти и страданиях.

А еще мне не давали покоя те, кто вертелся вокруг этого негодяя… Его адвокаты терзали меня ежедневными звонками, и я знала, что его тренер и другие члены команды тоже пытаются связаться со мной. Но если они так сильно хотели что-то мне сказать, то могли бы написать это на бумаге, свернуть и засунуть себе в одно место. Я не хотела ничего знать и слышать от них, ни единого слова.

Некоторое время я шла в быстром темпе по беговой дорожке, а затем перешла на бег. Подсчитывая количество подходов в каждом упражнении, еще полчаса я отработала на тренажерах, доведя общее время тренировки до часа. Мой тренер, или, скорее, учитель, в возрасте лет пятидесяти, был известным спортсменом. А теперь, достойно завершив карьеру, он делится своими знаниями с другими. Он не знал меня, не знал, чья я сестра.

Обливаясь потом и страдая от жажды, я подошла к стене, вдоль которой выстроились торговые автоматы. В маленьком кармашке лосин я всегда держала одну лиру[10] как раз на такой случай. За две недели я разбила три фляги с водой, потому что они попались мне под руку во время приступов гнева. Поэтому я решила, что будет экономнее покупать воду в пластиковых бутылках.

Просторный спортивный комплекс был оформлен в смелой цветовой гамме, сочетавшей в себе черный и неоново-зеленый цвета. Я стояла у стены с торговыми автоматами перед выходом в длинный коридор, который тянулся к лестнице, ведущей к раздевалкам и тренерским помещениям. Большой зал с рингом располагался в конце коридора и по площади был сопоставим с залом, отведенным под тренажеры. Там проводились тренировки с боксерской грушей. Большинство занимающихся были мужчинами.

Несколько недель назад, в тот день, когда мой гнев вышел из-под контроля, я проходила мимо этого спортивного комплекса. Заметив боксерские перчатки на гигантском рекламном щите перед входом, я тут же зашла внутрь и записалась в клуб. Мне нужно было заставить тело работать, а кровь быстрее циркулировать. Мне нужно было чем-то заниматься.

Мне нужно было прочувствовать то, что чувствовал мой брат. Тот парень сказал, что это игра разума, а не гнева. И мне пришлось перенаправить мысли и отодвинуть гнев. Я должна была найти способ превратить свою боль в нечто полезное.

Сделав несколько глотков из бутылки, я посмотрела на большие электронные часы и направилась в коридор. Не спеша дойдя до двери, я сделала глубокий вдох, открыла ее, поставила бутылку у стены, выпрямилась и подняла взгляд.

Мой тренер, господин Энсар, стоял, прислонившись к углу высокого ринга, с его плеча свисало белое полотенце. Скрестив руки на груди, он разговаривал с крупным мужчиной примерно своего возраста, который стоял ко мне спиной. Черный спортивный костюм, белое поло от «Лакост» и кроссовки сорок пятого размера.

Когда взгляд тренера переключился с собеседника на меня, я напряглась. Несмотря на то что зал был полупустой и большинство людей занимались своими делами, несколько человек все же с любопытством разглядывали мужчину, стоявшего ко мне спиной.

Когда я перестала покусывать нижнюю губу и вытерла пот с шеи тыльной стороной ладони, мужчина неожиданно обернулся. Я ощутила, как учащенный пульс сковывает мое горло, затрудняя каждый вдох. Это был он. Тренер, присутствовавший в медпункте в ту ночь, когда я ездила на вызов, который остановил меня по дороге к лифтам, чтобы спросить о состоянии пациента.

Густые нахмуренные брови и морщины, прорезавшие уголки глаз, придавали ему еще более суровый вид. Я невозмутимо смотрела на моего тренера, но в глубине души уже все поняла. Он пришел сюда из-за меня. Он пришел сюда, потому что они не могли дозвониться до меня.

– Проклятье! – прошептала я себе под нос, повернулась и взялась за ручку двери, собираясь выйти.

Мой тренер подбежал и встал передо мной, блокируя собой дверь, которую я уже начала открывать.

– Караджа, подожди, давай поговорим.

– Мне не о чем говорить с этим человеком, тренер. Пропустите, пожалуйста. Видимо, сегодня мы не сможем провести занятие.

– Дочка, послушай, – сказал тренер Энсар, не сводя с меня глаз. Переводя взгляд с дверного проема на мраморный пол коридора, я сжала губы и шумно выдохнула. – Господин Фуат – мой давний друг. Я только что узнал о вашей ситуации. Мы не собираемся сажать тебя за стол переговоров с тем молодым боксером. Тем более его здесь вообще нет. Фуат сам хочет поговорить с тобой. Он займет не больше двух минут твоего времени.

Тренер Энсар пытался говорить ласковым тоном. Единственное, чего я не понимала, – как этот Фуат нашел меня здесь.

– Тренер, мне не о чем с ним разговаривать, – сказала я, выдавливая слова. Я говорила сквозь стиснутые зубы, сдерживая резкие слова, потому что командный тон был моим пороком. – Вы меня пропустите?

Отведя взгляд от моего пылающего лица в сторону, тренер признал, что его попытки удержать меня были бесполезны. Он понимал, что я на грани срыва, и если он продолжит преграждать мне дорогу, то не сможет обуздать мой гнев. Поэтому, не встречаясь со мной взглядом, он сделал несколько шагов в сторону. Я потянула дверь на себя и вышла в коридор.

– Караджа, – раздалось у меня за спиной. Это был тот мужчина, но я уже подходила к раздевалке. Не обращая внимания на то, что сильно вспотела, я быстро надела пальто и сапоги, закрутила хвост, надела шапку и собрала сумку. В раздевалку я ворвалась с такой яростью, что несколько девушек прекратили разговор и посмотрели на меня с тревогой.

– Черт! – вырвалось у меня, когда шарф выскользнул из моих рук и упал на пол. Часть шарфа оказалась в ведре с отбеливателем под скамейкой.

Я отшвырнула сумку в сторону, села на скамейку и, не обращая внимания на шарф, прижала ладони к лицу, словно пытаясь усмирить бушующее пламя. Я не могла поверить, что этот человек был здесь. Как ему не стыдно здесь появляться? Как он нашел это место? Поскольку он шел за мной, когда я уходила в раздевалку, он наверняка попытается завязать разговор и на выходе из спорткомплекса. Будет ли он следить за мной? Может быть, стоит вызвать такси? Что ему от меня нужно? Он хочет попросить меня отказаться от иска? Или собирается предложить мне деньги, чтобы я заткнулась?

Я расстегнула сумку, достала коричневый пузырек с лекарством, положила одну капсулу на язык и проглотила.

– Это Али Фуат Динчер?

Я нервно выдохнула и замерла, чтобы подслушать беседу, происходившую у меня за спиной. Пульс оставался учащенным, и я отчетливо слышала, как бьется мое сердце.

– Интересно, что он здесь делает? – спросила другая девушка. Кажется, их было две. – Я думала, что он завязал с боксом после того инцидента.

– Кто? Он? Не говори ерунду, Хале. Он известный боксер. Он тренер, воспитавший множество легендарных спортсменов. Думаешь, он так просто все бросит?

– Разве гибель соперника во время поединка не веская причина для ухода из бокса?

– Это спорт, которым они занимаются профессионально. Ты знаешь, сколько стоят билеты на подобные мероприятия и сколько зарабатывают боксеры? Не нужно представлять ситуацию так, будто бы двое детей подрались на улице и один убил другого. Риски есть всегда. Более того, я кое-что слышала…

Я сжала кулаки. Что она слышала?

– Что ты слышала? – спросила другая девушка, словно прочитав мои мысли.

– Говорят, что погибший боксер принимал допинг. Во время поединка у него случился сердечный приступ.

Когда мое непослушное тело вскочило на ноги, скамейка, на которой я сидела, со скрежетом отлетела назад. Развернувшись, я приняла боевую стойку и уставилась на двух девушек, которые стояли рядом со своими шкафчиками и раскладывали вещи. Обе смотрели на меня широко раскрытыми глазами.

– Откуда вы берете такую чушь? – спросила я, не скрывая злости. – Есть такая вещь, как вскрытие. Это проверяется. Не обнаружено никаких доказательств применения допинга или перенесенного сердечного приступа.