Зимнее солнце

Молодой боксер не выглядел испуганным; он глубоко вздохнул и закатил глаза. Затем, повернувшись боком, протянул руку и опустил шорты на несколько сантиметров, обнажив тонкую окровавленную повязку на поясе Аполлона[4].

Девушка с недоумением уставилась на боксера, но он безучастно смотрел поверх ее плеча на стену. Он собирается выйти на ринг с кровоточащей раной? Он что, хочет умереть? Тем более травма в таком месте… Он не может не осознавать, что в эту область могут нанести удар. И как федерация разрешает такое? Они вообще об этом знают?

Молодая врач подкатила к кушетке стул на колесиках, а затем трехъярусный металлический столик, заставленный медицинскими инструментами. В тишине комнаты раздался звук вибрирующего телефона в кармане тренера. Через пару минут хлопнула дверь. Караджа осторожно приблизилась и сняла повязку с раны пациента.

Швы были наложены плохо или разошлись из-за чрезмерного напряжения. Рана представляла собой прямой четырехсантиметровый порез, что свидетельствовало о том, что она была нанесена ножом.

– У вас разошлись швы, – сказала девушка, выбрасывая окровавленный бинт в металлический контейнер. – Нужно снова зашивать.

– Вот и делай все, что нужно! – ответил он, вытягиваясь на кушетке.

От его резкого тона она слегка повела бровью, но быстро вернув невозмутимое выражение лица, начала очищать рану, чтобы лучше ее рассмотреть.

– Сколько дней прошло с тех пор, как тебя пырнули ножом?

Выбрасывая использованную для очистки раны окровавленную вату в металлический контейнер, она заметила, что молодой боксер немного приподнял голову. Их взгляды встретились.

– Тебя? – переспросил молодой человек. – Делай все, что нужно!

Чтобы снять старые швы, она нанесла на рану лидокаин. Молодой человек перестал сопротивляться и снова положил голову на кушетку. Она была уверена, что увы ходить на ринг с такой травмой было запрещено.

– Учитывая, что через полчаса у вас состоится поединок, я как ваш врач советую его отменить. При любом воздействии на эту область швы разойдутся, что, скорее всего, приведет к инфицированию и повышению температуры. Вы не сможете стерпеть такую боль, и, естественно, ваш противник победит.

– Отменить? – спросил молодой человек. – Я лучше умру прямо на ринге, чем отменю этот поединок. То, что ты врач, ничего не меняет; ты должна принимать некоторые риски.

– Что ж, – решительно произнесла девушка, – ну и умирай.

Она чувствовала на себе его взгляд, но не отвлекалась, продолжая зашивать рану. Она знала, что противником этого человека будет ее брат, и поэтому старалась сохранять хладнокровие, иначе не смогла бы должным образом выполнить свою работу, что противоречило всем ее клятвам.

Если бы она впуталась в такое дело, мать никогда бы ее не простила. Достаточно просто представить разочарование в ее глазах, узнай она о подобном. И брат никогда бы не поддержал ее в этом. Не нужно мнить себя всемогущей, нужно просто сделать свою работу и уйти. К тому же, когда она вернется в больницу, ее, скорее всего, будет ждать неприятный сюрприз – разгневанная наставница. Караджа чувствовала, что как минимум неделю ее ждет сущий ад. И все ради того, чтобы зашить рану этого незнакомца, чтобы ему было проще бить ее брата.

– Для чего ты это делаешь? – спросила девушка, не удержавшись. Она не отрывала взгляда от раны, которую зашивала. – Почему ты дерешься? – Когда она поняла, что не получит ответа, ее руки замерли в воздухе. Взгляд черных глаз встретился со взглядом боксера, который смотрел ей в лицо, положив руку под голову. Она ненавидела вопросы, на которые не получала ответов. Она хотела услышать хоть что-то, даже если это будет ложь.

Он так и продолжал молчать, а она уже зашила рану. Накладывая повязку на швы, она почувствовала, как замерзшие кончики пальцев в перчатке коснулись его обжигающе горячей кожи. Караджа отдернула руку так резко, словно прикоснулась к огню. Столь резкое движение привлекло его внимание.

– Готово, – сказала девушка, поднимаясь с места. – Но мне нужно взглянуть и на ваш лоб. Можете выпрямиться?

Она снова заговорила с ним на «вы», не желая больше общаться с этим незнакомцем. Тем более отсутствие ответа на ее вопрос вызвало раздражение. Ей следует поторопиться и уехать отсюда до начала поединка. Наверное, господин Ариф останется на парковке в карете скорой помощи до утра, но она могла бы уехать самостоятельно. Ведь не может же молодой стажер быть единственным фельдшером на территории такой крупной организации? Наверняка у ринга есть люди, готовые оказать экстренную помощь.

Слегка подтянув шорты, мужчина спустил ноги и сел. Несмотря на то что кушетка была достаточно высокая, он доставал ногами до пола. Когда девушка с помощью ватки, смоченной спиртом, начала протирать кровь, которая стекла с его лба на шею, он слегка откинул голову назад. Его глаза, отливающие золотом, были прикованы к ее непроницаемому лицу.

Ей было трудно понять ход его мыслей. Он заигрывал с ней? По его виду этого не скажешь. Тогда почему он не сводил с нее глаз? Может быть, она на кого-то похожа? Или она ему понравилась? Может быть, он знаком с ее братом? Но даже если так, откуда он мог знать, что она его сестра?

Рана на лбу была закрытой, поэтому она просто продезинфицировала ее и заклеила пластырем. Выбрасывая мусор в металлический контейнер, она думала о том, что на этом ее работа завершена и теперь можно уйти.

– Вы свободны, – прошептала девушка, не поворачивая головы, затем сняла и выбросила перчатки. Интересно который час? Если бы она сейчас села в такси и вернулась в приемное отделение, смогла бы она продолжить дежурство? Заметила ли наставница, что ее уже давно нет?

Молодой боксер встал с кушетки, взял свою черную майку и набросил на плечо. Казалось, он в замешательстве; его мысли, вероятно, сконцентрировались на предстоящем поединке, вызывая нервозность. Неужели он каждый раз испытывает одни и те же эмоции, независимо от того, сколько раз уже выходил на ринг? Как вообще можно так злиться, чтобы избивать незнакомых людей?

Когда он взялся за дверную ручку и открыл дверь, взгляд ее черных глаз скользнул по его широкой спине. Теперь она может уйти и незаметно вернуться в приемное отделение. Но сейчас ее больше беспокоила вероятность встречи с братом, чем то, что наставница узнает о побеге. Ведь тогда ей придется признать, что она нарушила свое слово и приехала сюда, а брат, возможно, будет насмехаться над ней до самой смерти.

– Существует мнение, что бокс – это спорт, которым правит гнев, – неожиданно сказал молодой спортсмен. – Я не верю в это. Несмотря на то что физическая сила играет важную роль, определяющий фактор победы в боксерском поединке – это сила разума. Поддавшись гневу, ты ступаешь на путь поражений, который в конечном итоге приведет к краху твоей карьеры. – Их взгляды на мгновение пересеклись. – Потому что гнев, как ядовитая стрела, пронзает разум и парализует его, делая человека неспособным ясно мыслить.

Она удивленно приподняла брови. Услышать эти слова от человека, занимающегося жестоким видом спорта, было неожиданно, вероятно, потому, что раньше она никогда не разговаривала с людьми, занимающимися боксом, даже со своим братом.

После этого молодой человек открыл дверь и вышел. Через несколько секунд дверь за ним закрылась, и девушка осталась в медпункте в одиночестве.

Получила ли она ответ? Да. Довольна ли она этим ответом? Нет, потому что если бы она понимала этот спорт, то поддерживала бы своего брата. Но вместо этого ей хочется ворваться в зал, где он готовится к поединку, схватить за руку и отвести домой. Человек, рану которого она только что зашивала, был чудовищем, пусть и покалеченным, а услышанные от него слова только усилили ее беспокойство. Сочетание физической силы и интеллекта, о котором он говорил, свидетельствует о том, что противник ее брата – опасный и сложный соперник… Ведь такое объединение способностей делает человека чрезвычайно сильным.

Интересно, ее брат обладает такими же качествами?

Ее размышления прервал телефон, вибрирующий в кармане медицинского халата. С трудом переводя дыхание, она закрыла глаза и повернула телефон экраном к себе. Если звонок от кого-то из больницы или от ее наставницы, то она может рухнуть в обморок прямо там, где стоит, или пойдет искать лопату, чтобы вырыть себе могилу.

Но звонила ее соседка Октем. Ответив на звонок и проведя рукой по волосам, девушка начала в волнении расхаживать по комнате.

– Слушаю, Октем.

– Караджа, дверь опять сломалась. Разве ты не вызывала мастера в прошлый раз? Она не закрывается, – сказала сонная соседка на другом конце провода и громко выдохнула от волнения. – Я постараюсь ее закрыть, но не уверена, что она откроется, когда ты придешь. Поэтому на всякий случай я не буду выключать звук на телефоне и положу его рядом с кроватью. Если ты придешь и не сможешь открыть дверь, то, пожалуйста, позвони мне.

Караджа, вспомнив о неудачной попытке договориться о стоимости ремонта двери с вызванным мастером, закусила нижнюю губу; потом она вспомнила, как крепко спит ее соседка по квартире.

– В прошлый раз возникла проблема… Поэтому мастер не пришел. Скорее всего, сегодня я буду до утра на дежурстве, к моему возвращению ты уже проснешься. Но если вдруг не смогу открыть, позвоню.

– Какое еще дежурство? Кому ты врешь? – Октем рассмеялась, но смех ее был вялым и сонным. – Твой красавчик однокурсник, с которым мы обменялись номерами, только что написал мне, что ты пропала из приемного отделения. Ваша Гестапо[5] разносит все на своем пути, как Халк. Он сказал, что произошла массовая авария или что-то в этом роде. Ты что, не проверяешь сообщения? Хотя удивительно, что ты вообще ответила на мой звонок.

Сердце заколотилось в груди. В то время, пока ее подруга продолжала что-то говорить, она отвела телефон от уха и быстро посмотрела уведомления.

– Признавайся, где ты? Я обижусь, если ты прогуливаешь смену и веселишься без меня… Хоть мы и не очень близки, но мне тоже скучно дома. Или общаться со мной неинтересно?..

В телефоне были десятки сообщений и несколько пропущенных звонков. Торопливо направившись к двери, Караджа в растерянности снова приложила телефон к уху и выбежала в коридор.

– Октем, я вынуждена прервать разговор.

Охранники, мимо которых она пробежала, смотрели ей вслед. Тем временем она была уже в конце коридора, пытаясь восстановить в памяти маршрут, которым сюда пришла.

– Стой, стой, – услышала она голос соседки, когда уже собиралась выключить телефон.

– Что такое? – спросила она, запыхавшись.

– Привезли лекарства для твоей мамы. Убрать их в холодильник?

– Оставь на кухне. Дома все равно холодно, ничего страшного не случится.

– Хорошо. Тогда все, пойду почитаю Аль-Фатиха[6] за спасение твоей души, дорогая Караджа.

– Отключайся, Октем. Отключайся.

Добравшись до конца шумного коридора, ведущего к выходу на ринг, девушка увидела, что на верхних трибунах суетятся люди, спеша занять места. Заметив три лифта, расположенные рядом друг с другом, она ускорила шаг, но ее внимание привлек знакомый человек, который только что закончил телефонный разговор и теперь пристально смотрел в ее сторону. Это был тот самый тренер, который вышел из медпункта, когда у него зазвонил телефон. Несмотря на возраст, он выглядел таким же мускулистым и крепким, как молодой боксер.

Девушка кивнула в знак приветствия и хотела пройти мимо, но тренер обратился к ней:

– Простите, доктор, не могли бы вы подойти? У меня есть несколько вопросов, – сухо произнес он.

Она остановилась и, покачав головой, подошла к тренеру, которому на вид было около пятидесяти лет, мысленно молясь чтобы он задал вопросы как можно быстрее. Если в приемном отделении возникла критическая ситуация, ее отсутствие в условиях большого потока пациентов приведет к тому, что ее наставница, которую соседка по квартире, насмотревшись сериала «Доктора», называет Гестапо, разъярится вдвойне. Порой она могла быть очень жесткой. Поэтому сейчас главным желанием Караджи было вернуться в приемное отделение.

– Только можно побыстрее? – громко попросила девушка, двигаясь за тренером к окну в конце коридора. – Я тороплюсь. Мне нужно возвращаться в больницу.

Она услышала, как он тяжело вздохнул, и едва не столкнулась с ним, когда он внезапно повернулся.

– Ну как? – громко спросил мужчина. – Я имею в виду швы. Они выдержат эту ночь?

– Важно защитить область ранения от удара. Ранее наложенные швы разошлись из-за неосторожности, и мне пришлось зашивать рану заново. Если во время поединка швы опять разойдутся, то начнется кровотечение, а он может даже не почувствовать этого из-за действия анестезии. Может попасть инфекция. Может подняться температура. Могут начаться галлюцинации. – Облизав пересохшие губы, девушка сделала глубокий вдох, а затем перевела взгляд на стоящего перед ней серьезного мужчину. – Федерация знает об этой ситуации? Это нормально, что он в таком состоянии будет участвовать в поединке?

– Надеюсь, ты умеешь держать язык за зубами, девочка, – пробормотал мужчина, глядя на экран снова звонящего телефона и отклоняя вызов.

– Можете не сомневаться, – она произнесла слова невнятно, но он понял.

– Вот и отлично.

Сглотнув, она посмотрела на него и сухо сказала:

– Его соперник – мой брат.

Когда суровое выражение лица тренера сменилось удивлением, девушка уже отступила на несколько шагов. Не дав ему возможности проронить слова, она быстро развернулась и устремилась к лифту. За спиной снова зазвонил телефон, и до нее донесся агрессивный ответ мужчины. Она была уже в лифте.

Когда двери лифта закрывались, она заметила знакомого человека, приближающегося с другой стороны. Это был ее брат, одетый в бордовый спортивный костюм. По его сонному выражению лица и зевоте нетрудно было догадаться, что он недавно проснулся. Рядом с ним шел его тренер, а за ним – товарищи по команде. Взгляд девушки словно приковали к закрывшимся дверям лифта, за которыми скрылся ее уверенно шагающий брат. Ее сердце колотилось бешено, а мысли путались. Что ей делать? Может быть, стоит подняться и пожелать ему удачи? Или сообщить ему о травме его противника? Что делать?

Не стоит разговаривать с ним лично. Можно просто отправить ему сообщение. Но что она скажет, если он спросит, откуда у нее такая информация? Она не знала.

До самого выхода из здания она боролась сама с собой. В этой ожесточенной схватке в ее сознании верх одержали моральные принципы. Связанная клятвой Гиппократа, она не могла использовать состояние пациента в своих интересах, даже под давлением обстоятельств. Она знала, что, если поделится с братом этой информацией, он ее осудит и очень разозлится.

Такой груз был непосильным для девушки.

И все же в ту ночь этот груз лег на ее плечи.

1. Жизни под откос

Самой изнурительной борьбой, в которую я когда-либо вступала, оказалась борьба, которую я вела сама с собой.

Я была той девушкой, которая не стала бы разводить костер, несмотря на пронизывающий холод, лишь бы не осветить путь своему врагу. Я была той девушкой, которая из гордости не позволила бы себе просить о помощи, даже если бы умирала с голоду; которая, пересилив боязнь вида крови, поступила в медицинский университет, которая умела молчать, а при необходимости обворожить своим красноречием, которая умела устанавливать личные границы и говорить нет, которая отстаивала свои идеи до конца, которая имела свои идеалы и убеждения, которая казалась легкой и воздушной, но при этом уверенно стояла на ногах.

А сейчас? Сейчас я чувствую себя дымкой, которая рассеется при первом же дуновении ветра.

Неужели все кончено?

Неужели мир рухнул?

Я нахожусь под его руинами?

Или руины – это я?

Я услышала шепот подруги Октем, сидевшей рядом со мной: «Караджа». Одетые в черное с головы до ног, мы ехали в черном микроавтобусе, предоставленном Федерацией профессионального бокса. За маской равнодушия скрывалась скорбь, окрашивающая все вокруг в оттенки печали. Я посмотрела на свои черные волосы, рассыпавшиеся по плечам; черный платок готов был соскользнуть с головы. Разжав дрожащие пальцы, я приподняла голову, закрыла глаза и крепко сжала губы.

Караджа. Это мое имя.

Когда моя мама была юной, к ее дому в родной деревне часто прибегали косули. Опасаясь, что ее отец может застрелить их, мама подбирала подол юбки и бежала прогонять незваных гостей, не обращая внимания на непогоду и грязь. Как-то раз одна косуля рассердилась и погналась за моей мамой через всю деревню до самого источника. Именно в тот день она встретила моего отца; он был просто случайным прохожим, остановившимся утолить жажду, – так говорит моя мама, ведь я не знаю своего отца. Я никогда его не видела. Из-за упрямства той косули судьбы моих родителей пересеклись, а образ тех прекрасных косуль из деревни, которую моя мать покинула после этой встречи, навсегда остался в ее памяти. Имя моему брату дал дед, но, когда мама увидела меня, она сказала: «Мою черноглазую девочку должны звать Караджа. Пусть глаза ее черные, а судьба будет светлой».

Теперь это единственный лучик, освещающий мне путь, потому что я одинока. А сегодня одиночество чувствуется еще острее.

Все детство я носила мешковатые рубашки, которые свисали с моих хрупких плеч, и тайком присваивала одежду из гардероба брата. Мое детство прошло незаметно, или, может быть, я слишком рано повзрослела. Шум в доме создавал только мой брат; он отличался вспыльчивым характером, и мы узнавали о его приходе домой по звуку громко хлопнувшей двери. Не заходя на кухню, где я делала уроки за столом, а мама фаршировала долму, уже из коридора он интересовался, что можно поесть, потом обыскивал холодильник, набирал в перекус столько, сколько мог унести, и уходил в свою комнату, откуда не показывался до самого вечера.

– Едой, которую ты утащил, можно как минимум сутки кормить голодных в Африке, – говорила я ему вслед.

Он шел в свою комнату, не останавливаясь, и отвечал, не оборачиваясь:

– Эта еда гарантия твоей безопасности как минимум на неделю.

Полицейский стал нашим постоянным гостем, еженедельно принося очередную жалобу. В округе не было ни одного парня, с которым бы не подрался мой брат; особенно попадало тем, кто заглядывался на меня. Мое имя было у всех на слуху, и все знали, что Караджа из дома с синей дверью – неприкосновенная. Все боялись моего брата, поэтому не осмеливались даже поздороваться со мной. Однажды, когда я училась в средней школе, в День святого Валентина один мальчик оставил на моем столе красную розу, которую сорвал в саду. Мой брат, узнав об этом, заставил его съесть эту розу вместе с шипами, а остальных – смотреть, как несчастный мучительно ее жует. Он был психопатом. Его воображение превращало любой невинный взгляд в мою сторону в назойливое домогательство, в каждом проходящем мимо дома человеке он видел потенциального вора, во всех женатых и разведенных мужчинах – коварных хищников, жаждущих заполучить мою мать.

Несмотря на недостатки нашего района и школы, я всегда считала, что его опасения были чрезмерными. Были.

Однажды брат сидел перед телевизором в тишине уютного вечера и следил за развитием событий в сериале, который с волнением смотрел каждую неделю. В момент напряженной сцены он внезапно бросил взгляд на мать, чистившую для него яблоки, и, как будто подгоняемый внезапной решимостью, произнес:

– Мама. Я буду драться.

На следующее утро ему предстояло сдавать экзамен в университете. Мама молча поставила на стол контейнер с очищенными фруктами и ушла в свою комнату.

– Я же просила его не делать этого, – прошептала я в пустоту, не в силах отвести взгляд от своих побелевших холодных рук.

– Что? – переспросила Октем, слегка повернувшись ко мне и немного наклонившись, чтобы увидеть мое лицо. – Караджа, что ты сказала?

Я просила его не делать этого. Я сказала ему, что утром он должен пойти и сдать экзамен, что нужно хорошо подготовиться и поступить в университет. Я знала, что брат интересуется боксом, ведь он ходил в спортзал и наблюдал, как тренируется молодежь. Он тоже занимался спортом и был крепкого телосложения; но ему не нужно было пробовать себя в боксе. Ему нужно было, получить профессию и устроиться на хорошо оплачиваемую работу – это единственное, чего хотела от нас мама.

– Вы должны учиться и твердо стоять на ногах. Тогда вы будете свободны и ваши решения будут зависеть только от вас самих, – всегда говорила она.

Это все, что от него требовалось.

В то утро он ушел из дома и больше не вернулся.

Говорят, что каждый шаг, который мы делаем, и каждая дорога, на которую мы ступаем, отражают сделанный нами выбор и определяют нашу судьбу. Этот выбор – темные улицы, где можно заблудиться, и безлюдные склоны, требующие от нас неустанной выносливости и определяющие темп нашего дыхания и ритм бьющегося сердца. У нас есть выбор. В наших силах сидеть с достоинством, словно на троне, или ссутулиться, словно под тяжестью невидимого груза. От нашего выбора зависит все. Наш выбор делает нас такими, какие мы есть.

В ту ночь прямая дорога, по которой я так долго шла, разветвилась на две, а небо, всегда казавшееся далеким и недоступным, обрушилось на мою голову. Оцепенев на ледяном и мокром асфальте, я была не в силах решить, какой путь выбрать.

В ту ночь вдруг осознала, что даже уклонение от выбора – это тоже выбор, а шипастые ветви терновника, укоренившегося в груди, обвили мое сердце. Говорят, что кладбище манит к себе тех, в чьих сердцах угас огонь жизни. Каждый день, проходя мимо морга, я невольно бросаю взгляд на это мрачное здание. Я знаю, что однажды и меня привезут сюда на носилках под белым покрывалом. Размышляя об этом, я понимаю, что жизнь можно прожить даже с оледеневшим сердцем, ведь человеческий дух способен выдержать невообразимые испытания и невзгоды. Сейчас, после всего пережитого, я осознаю это с предельной ясностью.

Об этом не пишут в школьных учебниках.

Образование, которое мы получаем, не способно подготовить к жизненным испытаниям; мы познаем все на собственном опыте. Каждое пережитое событие подобно семени, посеянному в саду нашего сознания. Его можно полить и, если посчастливится, вырастить из него прекрасный цветок опыта. Но мой сад сожгли. Моя некогда плодородная почва превратилась в бесплодную пустошь. Материнское молоко, когда-то согревавшее меня, превратилось в горький ком, застрявший в горле. Каждое утро я просыпаюсь, ошеломленная тем, что снова наступил рассвет, земля продолжает вращаться, а жизнь идет своим чередом.

Жизнь не измеряется количеством потерь. Жаль. Я первая начала бы рыть себе могилу.

Подняв взгляд, я увидела протянутые ко мне теплые изящные руки Октем. На указательном пальце левой руки была татуировка, напоминающая о ее любимой собаке, ушедшей в лучший мир.

– Караджа, – произнесла она голосом нежным, как шелест листвы. – Нам пора выходить. Сейчас начнется погребение. Все ждут тебя.

Будучи свидетелем множества хирургических вмешательств, я видела пациентов, покидавших этот мир прямо на операционном столе; я не раз наблюдала, как мои преподаватели, стоя в конце коридора и засунув руки в карманы белого халата, без тени сострадания сообщали родным страшные новости. Я никогда… никогда ничего не чувствовала. Я была свидетелем того, как люди падали на колени, сотрясаемые отчаянными рыданиями, но оставалась безучастной, не в силах разделить их боль.

А теперь в глубине души я сама стою на коленях в безмолвном отчаянии.

– Смотри, – прошептала мне жизнь. – Я снова лишила тебя любимого человека. И я могу сделать это еще много раз. Теперь ты как хрупкое здание, разрушенное землетрясением и обреченное на снос.

– У тебя есть обезболивающее? – спросила я хриплым голосом.