Зимнее солнце

В отчаянной попытке найти что-то Октем перебрала содержимое сумки, а затем повернулась ко мне с нескрываемым беспокойством. Она нахмурилась, но затем выражение ее лица смягчилось.

– Думаю, у тебя есть, – сухо произнесла она, показывая на мою черную сумку. Расстегнув молнию, Октем просунула руку внутрь. – Я положила таблетки для твоей мамы вчера вечером, на случай если ты забудешь. Кажется, там были и обезболивающие. – Из кучи пузырьков с разноцветными этикетками она достала тот, что был из темного стекла; звук ударяющихся друг о друга таблеток нарушил тишину, царившую в микроавтобусе.

Я взяла холодный пузырек и пробежалась глазами по надписи на нем. Это был сильный обезболивающий препарат, отпускаемый по рецепту. Я понимала, что не должна принимать его, но в ту минуту ничто другое не могло облегчить пульсирующую боль в голове, поэтому я отвинтила крышку, вытряхнула одну из бело-желтых капсул и проглотила.

Я наивно полагала, что если смогу пережить этот день, то хуже уже не будет.

Не оглядываясь на Октем, я протянула руку и открыла дверь микроавтобуса. Осень в этом году была суровая. Я поднялась с кресла и вышла на улицу. Сильный порыв ветра ударил в лицо, замораживая слезы в острые кристаллы, царапавшие кожу. Мои волосы и тюлевый платок быстро растрепались. Следом за мной вышла Октем. Шмыгая носом от холода, она встала передо мной, поправила сползший с моей головы платок и закрепила его заколкой, которую вытащила из волос.

– Осторожно, не урони, хорошо? Земля мокрая. Вчера был такой ураган, хорошо, что дома не снесло крышу.

Я едва заметно кивнула, вытерла тыльной стороной ладони нос и осмотрелась. Со стороны кладбища доносились голоса людей; их едва можно было разобрать, но мне было безразлично. Я сделала несколько шагов в сторону от машины и попыталась разглядеть господина Хильми, тренера моего брата. Впереди, среди раскачивающихся ветвей деревьев и белых мраморных надгробий, я увидела скопление незнакомых лиц, собравшихся вокруг имама[7]; без сомнений, это были друзья моего брата и члены его команды.

Потом я увидела три венка, лежавшие на грязной дороге; они были огромными, на их лентах чернели слова соболезнований от Федерации профессионального бокса. Я почувствовала жар в груди. Несмотря на мороз, внутри меня бушевало пламя. Пока Октем закрывала дверь машины, я повернулась и направилась в сторону венков. Пока микроавтобус не остановился у ворот кладбища, я не подозревала, что его прислали из федерации. У входа стояло несколько журналистов. Они стремились запечатлеть сенсацию для своих новостных сюжетов, а лицемерные представители федерации фальшиво выражали мне сочувствие, желая утихомирить шквал критики в СМИ. Это они прислали прессу к воротам кладбища. Я точно знала.

В приступе гнева я перевернула два венка, а затем, стиснув зубы, изо всех сил ударила третий. Я сознавала, что все собравшиеся вокруг холодной ямы, которая станет новым домом для моего брата, устремили на меня изумленные взгляды, но меня это не волновало.

– Караджа, прошу тебя, не делай этого. – Октем схватила меня за руку и потянула прочь от венков, которые я безжалостно топтала. Она встала передо мной и положила руки мне на плечи. – Не надо, прекрати. Это бессмысленно.

– Я знаю, Октем, – прошептала я сухим голосом, потерявшись в своих мыслях. – Но в чем вообще есть хоть какой-то смысл? Где этот смысл? – Я убрала ее руки и пошла дальше; вокруг были разбросаны цветы, оторвавшиеся от венков. Я снова пнула один из них, ударившись ногой об дерево. – Ну и кого я смогла защитить в этом беспощадном мире?

– Караджа, пожалуйста, не надо…

– Что не надо, Октем?

– Не загоняй себя в могилу вместе с ним.

Развевающиеся волосы хлестали меня по лицу, кожу обжигал ледяной ветер, в глазах померкло, мир погрузился во тьму. Я хотела смочить пересохшие губы, но не было сил даже сглотнуть. Тело стало тяжелым, ноги не могли нести его дальше, а легкие отказывались впускать воздух.

– Пойдем, – сказала Октем, протягивая мне руку. – Пойдем, и покончим с этим. Нас ждут. Тебя ждут, Караджа. Давай. – Она сделала шаг в мою сторону. – Ну же, возьми меня за руку.

Я взглянула на ее руку, потом на ее глаза, призывающие идти дальше; но я не хотела идти дальше. Покончить с этим? О чем говорит Октем? Кто меня ждет? Все, кого я мечтала видеть рядом с собой на жизненном пути, покинули меня. Больше нет такой руки, за которую я хотела бы ухватиться.

Горячая слеза скатилась по огрубевшей от холода коже. Соль обжигала кожу, а вода оставляла за собой пустоту.

– Пойдем, малышка, – со слезами на глазах пробормотала Октем, взяла меня за руку и потянула к себе. Она нежно обняла меня, а мои руки болтались, как сломанные ветки. – Мы встретились не так давно и еще не до конца знаем друг друга, но тем не менее мы уже выбрали общий путь, верно, Караджа? Мы решили жить под одной крышей. Я не люблю обниматься и знаю, что ты тоже, но отныне мои объятия всегда будут открыты для тебя. Ты можешь в любое время лить слезы мне в жилетку. Я обещаю, что не буду злиться.

Я резко выдохнула, издав нечто похожее на смех, однако выражение моего лица не имело ничего общего с радостью. Октем обладала такой же силой духа, как и я. При каждом ее появлении я улавливала тонкий аромат духов. Несмотря на то что мы уже некоторое время жили под одной крышей, мы никогда не говорили по душам, поэтому ее приезд сюда и поддержка имели для меня огромное значение.

Люди, которые остаются рядом в момент, когда никого больше нет, заслуживают особого места в наших сердцах.

Встряхнув головой, я отступила, высвободилась из ее объятий, наклонила голову, шмыгнула носом и глубоко вдохнула.

– Хорошо, – сказала я хриплым голосом, не понимая, когда успела охрипнуть. Октем обхватила меня за плечи; мы пошли бок о бок, сошли с тротуара, вошли на кладбище и двинулись по каменной дорожке. Опавшие листья под ногами хрустели, словно эхо шагов тех, кто покинул нас, когда пришло их время. Происходящее казалось каким-то безумием.

Когда пришло их время? Нет. Время для моего брата еще не пришло. Его туда отправили. Оторвали от жизни. Уничтожили. Убили.

– Проходи, девочка, проходи, – сказал господин Хильми, отступая в сторону, чтобы я могла пройти между остальными. Рядом с пустым гробом, прямо перед могильной ямой, стоял имам в белом одеянии. На голове у него был тюрбан, а в руках – книга.

Охваченная ужасом, я опустила взгляд и заглянула в глубину могильной ямы – под деревянными досками виднелась белизна савана. Они мне его не показали. Или, может быть, я не захотела его видеть, не помню. Я не помню того проклятого утра. Я не помню даже своего имени.

– Мой брат был крупным парнем, он не поместился бы в этой узкой яме, – сказала я дрожащим голосом, не отрывая взгляда от могилы. – Вы хороните не того человека.

Отстранившись от Октем, которая нежно гладила меня по спине, я перевела взгляд на имама, а затем на господина Хильми. Товарищи по команде, окружавшие нас, смотрели только вниз.

– Почему вы ему не сказали? – прошептала я. Хотелось кричать, но мой голос был слаб и тих. – Почему вы не сказали ему идти домой?

Ноздри господина Хильми расширились, он отвел от меня взгляд, уставившись в землю.

– Смотрите мне в глаза, – я пыталась сказать как можно увереннее, но голос дрогнул. – Пожалуйста, смотрите на меня, – пробормотала я. – Почему вы не сказали ему сдаться?

– Твой брат был очень гордым человеком, – ответил господин Хильми, сцепив руки перед собой. – Он не хотел прекращать бой, потому что считал это позором.

– Господин Хильми, – перебила его Октем. – Не стоит говорить об этом здесь и сейчас.

– Пожалуйста, не лезь в это, Октем. – Мой голос звучал как удар молотка, вгоняющий гвоздь в уже треснувшую стену. – Чего вы ждете? – спросила я, повернувшись к товарищам брата по команде, двое из которых держали лопаты и стояли рядом с кучей земли. – Разве не вы убили моего брата? Почему бы не закопать его прямо сейчас?

– Госпожа Караджа, – сказал господин Хильми, сдерживая себя. – Что это за слова? Если они в чем-то и виноваты, то только в том, что до конца поддерживали вашего брата.

– И что же произошло в конце? – Испытывая жгучий гнев, я перевела взгляд с господина Хильми на друзей брата, державших лопаты. Я старалась дышать носом. – Что стало результатом вашей поддержки? Гроб, который вы принесли на своих плечах?

Один из его друзей, не отрывая взгляда от земли, закрыл глаза, вдохнул холодный октябрьский воздух и сухо произнес:

– Мы ждали, чтобы вы первой бросили землю. – Он не смотрел на меня.

Я понимала, что мои обвинения очень серьезны и что брат выбрал эту профессию на свой страх и риск, но мне было трудно мыслить здраво!

Я зажмурилась, пытаясь взять себя в руки, и, повернув голову, сделала глубокий вдох. Смогу ли я? Мои руки дрожали, я сжимала и разжимала кулаки, впиваясь длинными ногтями в ладони, пытаясь сосредоточиться. Я прикусила нижнюю губу и почувствовала металлический привкус крови.

Я подняла руку, как бы говоря «Дай», и взялась за деревянный черенок лопаты.

– Ты заставил меня делать это, – прошептала я. – Вы заставили меня делать это.

Звук мокрой земли, падающей на доски, эхом отдавался в моем сознании. Он напомнил мне звук дождя, стучащего в окно летним вечером, когда я сидела за письменным столом в гостиной… Каждый вторник, перед тем как уйти на рынок, мама ставила на плиту кастрюлю и говорила мне приглядывать за ней. А я упорно забывала. За ужином мой брат по подгоревшему вкусу еды понимал, что мама снова доверилась не тому человеку, и ругал меня.

– Я не говорю тебе не учиться, Караджа, учись, но пока ты ищешь квадратный корень из икс, могла бы и за едой присмотреть…

– Я вообще не слышу, как мама уходит из дома, как же я вспомню, что надо выключить плиту?

– Разве я не говорила тебе заниматься на кухне? – говорила тогда моя мама.

А я отвечала:

– Стол в гостиной шире и удобнее.

Могилу моего брата засыпали землей. Сверху положили несколько роз и гвоздик. Прочитали молитвы, а затем толпа исчезла. Его товарищи по команде направились в сторону выхода с кладбища; проходя мимо меня, они что-то говорили, но я слышала только их бормотание. Я была погружена в свои мысли, не воспринимала и не понимала сбивчивые слова; все, что они говорили в тот момент, не имело никакого значения.

Господин Хильми подошел и остановился передо мной; его голова была опущена. Он положил одну руку мне на плечо, словно переводя дыхание, провел другой рукой по бороде и с трудом выдохнул. Его губы шевелились, он смотрел мне в глаза, я слушала его, но ничего не слышала. В ушах стоял гул, как будто рядом взорвалась бомба и от высоких децибелов пострадал слух.

Я рассматривала цветы, лежащие на могиле, когда поняла, что мы с Октем остались одни.

– Караджа, я не была знакома с твоим братом, но, если бы мне выпала такая честь, не сомневаюсь, что увидела бы в нем ту же отвагу, непокорность и силу духа, что и в тебе. Я не сомневаюсь, что он был прекрасен, ведь у него такая очаровательная сестренка. – Октем стояла в одном шаге от меня, ее рука лежала на моем плече. Слушая ее слова, я с трудом сдержала слезы и отвела взгляд от могилы. Начал моросить дождь.

– Он бы сказал, что ты неподходящая для меня подруга, – пробормотала я пересохшими губами, резко выдохнув. – Сначала он осуждал бы тебя за внешность, считая, что раз ты красишь волосы и у тебя пирсинг и татуировки, значит, нас воспитывали по-разному и я не должна с тобой общаться. Не зная о том, что я утопаю в собственной грязи. Потом бы он понял свою ошибку и проникся к тебе симпатией.

– В самом деле, Караджа, – сухо отозвалась Октем. – Ты никогда не рассказывала мне о брате. И я не знала, что он был известным боксером.

– Мы долго не общались. – Когда я слегка повернула голову в сторону Октем, ее рука соскользнула с моего плеча. Она шагнула вперед и оказалась прямо передо мной. У нее было напряженное выражение лица, она поджимала губы – она не знает, что делать или говорить.

Зазвонил телефон, мы обе перевели взгляд на карман ее пальто.

– Извини, – пробормотала Октем, потянулась в карман и достала телефон. – Надо было выключить его. Прошу прощения… – Она смотрела на экран, собираясь отклонить звонок.

Я догадалась, что ей нужно взять трубку.

– Ответь, – сказала я.

– Не буду, – пробормотала она. – Это директор кафе. Если я отвечу, то он обязательно вызовет меня на работу и попросит поработать сверхурочно.

– А если ты не ответишь, он тебя не уволит?

– Пусть увольняет, – строгим и серьезным голосом сказала Октем. – Сейчас я должна быть здесь.

– Октем… – Пытаясь собраться с мыслями, я рассеянно огляделась и вдохнула запах влажной из-за моросящего дождя почвы. – Ты иди. Я хочу побыть здесь наедине с братом еще немного. Потом возьму такси и приеду домой. Увидимся вечером.

– Но Караджа…

– Если мы не будем вовремя оплачивать аренду, есть большая вероятность оказаться зимой на улице. – Телефон продолжал непрерывно звонить, и я кивнула, указывая на экран. – Какой смысл тебе торчать тут?

Я поймала удивленный и обеспокоенный взгляд Октем. Несмотря на ее замешательство, ей следовало прислушаться и уйти. Я говорила искренне: сейчас она не могла мне ничем помочь, а вот если нас выгонят из квартиры, это обернется для нас большими неприятностями.

– Хорошо, – сказала Октем. – Пожалуйста, не задерживайся до темноты, тем более сегодня температура опустится ниже нуля. Можешь заболеть. И обязательно вызови такси прямо к воротам кладбища, потому что у входа все еще стоят журналисты.

Я кивнула. Уходя по мощеной тропинке к широкой дороге, Октем ответила на звонок:

– Слушаю вас, господин Экрем, – после чего развернулась и исчезла между высокими, плотно посаженными деревьями. Микроавтобус федерации стоял на том же месте. В нем оставался только водитель, погруженный в чтение газеты. Это был лысеющий мужчина средних лет. Я не планировала возвращаться вместе с ним.

Мой взгляд блуждал по окрестностям, когда в нескольких метрах от меня я заметила еще одну похоронную процессию. Если бы я пришла сюда однажды на рассвете и бродила до заката, сколько похоронных процессий я бы увидела? Недалеко от меня раскинулось грунтовое поле, на котором стояла строительная техника. Вероятно, рабочие ушли на обед. Когда я приеду на следующей неделе, в вырытых сегодня могилах будут лежать холодные тела людей, которые сейчас живы?

Я подошла к холмику, где покоился мой брат, и опустила веки. Дождь падал на ресницы, словно разделяя мою печаль. Подняв голову, я увидела черный силуэт, возвышавшийся передо мной. Внутри меня вспыхнул ледяной огонь.

Убийца.

Мои глаза опухли от слез, я не могла даже моргнуть. Пыталась набрать воздух, но мне показалось, что невидимая сила обхватила мою грудь, сдавливая ее так сильно, что дышать было невозможно. В легкие попадал не кислород, а пары бензина, которые воспламенялись и причиняли нестерпимую боль. В теле бушевало пламя, но в то же время я ощущала холод, пронизывающий до костей.

Одетый в черное с головы до ног, он выделялся лишь мерцающими карими глазами. Ботинки, брюки, длинное пальто были испачканы грязью… Волосы взъерошены. Глаза покраснели, а губы потрескались. Взгляд стал безжизненным, неподвижным и пустым.

Я сжала замерзшие руки в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.

– Как ты смеешь здесь появляться? – ледяным тоном спросила я. – Что ты тут делаешь? – Я нахмурила брови – они стали как лезвия ножа.

Я двинулась в его сторону. Обходя могилу, я оступилась и угодила в лужу. Грязь облепила мои ноги, но я не колеблясь пошла вперед. Он стоял как вкопанный. Мое дыхание участилось, и я, задыхаясь, выдохнула:

– Убийца.

Он даже не моргнул, его взгляд был прикован ко мне. Стиснув зубы, я сделала шаг вперед и с силой толкнула его в грудь.

– Ты убийца! – крикнула я.

Его веки медленно опустились, как будто он хотел отгородиться от моих слов. Неужели он не хотел их слышать? Или, может быть, они вызывали у него гнев и таким образом он пытался успокоиться? Гнев? Какой у него может быть гнев?

– Зачем ты пришел сюда? – продолжала кричать я, толкая его с такой силой, что он пошатнулся и отступил назад. Чем больше он отступал, тем сильнее я его толкала. – Хочешь успокоить совесть? Для чего? Для того чтобы снова выйти на ринг и продолжить убивать людей? Чтобы принести горе и в другие семьи?

Он ничего не делал. Вообще ничего. Человек, которого мой брат не мог сдвинуть с места своими крепкими кулаками во время поединка, теперь шатался, как картонная фигура, от моих слабых толчков.

– Будь ты проклят! – Я собрала остаток сил и толкнула его в последний раз, отчего он пошатнулся и отступил еще на несколько шагов.

Лучше бы я лишилась рук, чтобы не зашивать твои раны. Лучше бы я пошла и пожаловалась в федерацию, даже если бы за это мне отрезали язык. Я не должна была молчать.

Лучше бы я убила тебя той ночью, тогда ты не смог бы убить моего брата.

Боль подкрадывалась к горлу, словно голодный зверь, царапая и терзая меня острыми когтями. Глаза пылали огнем. Я не могла понять, текут ли по щекам слезы или это дождь хлещет меня по лицу. Он смотрел на мои поникшие плечи.

– Что теперь? – спросила я, сдерживая отчаяние, гнев и ненависть, которые отражались в моих заплаканных глазах. Я снова начала безжалостно колотить его кулаками в грудь. – Что теперь, говори?! Скажи мне, скажи мне хоть что-нибудь! Говори! Открой свой проклятый рот!

Он нахмурил брови. Капли дождя стекали по его волосам, ресницам, кончику носа и подбородку, но он оставался неподвижным и безмолвным. Его место было за решеткой, но он стоял здесь, передо мной, на свободе. Разве справедливо оставлять безнаказанными сильных и влиятельных?

– Как ты посмел прийти сюда? – крикнула я, шмыгнув носом, и закусила нижнюю губу. – Уходи.

Я решительно шагнула к нему и указала на дорогу, ведущую к выходу с кладбища.

– Уходи!

– Я не могу уйти, – хрипло проговорил он, сглотнув и закрыв глаза. Слова, сорвавшиеся с его губ заставили мой пульс участиться. Его голос был таким, каким я его помнила, – низким и звучным. Однако если в ту ночь он вызывал у меня интерес, то сейчас – только отвращение.

– Прости, – услышала я. Извинение повисло в воздухе. Когда звук дождя, барабанящего по мраморным плитам, слился с оглушительным звуком пощечины, я пришла в себя и поняла, что не помню, в какой момент подошла к нему, подняла руку и ударила, не сдерживая ярость. Это произошло инстинктивно, без участия моего сознания. Но если бы я сделала это снова, то вложила бы в удар столько силы, что могла сломать руку.

Я посмотрела на его лицо, от удара повернувшееся в сторону. Его белая влажная от дождя кожа приобрела красноватый оттенок. Он крепко зажмурил глаза, его обветренные губы беззвучно шевелились, а впалые щеки подчеркивали скулы.

– Ты не имеешь права произносить это слово, – прошептала я, слегка покачивая головой и пытаясь сдержать слезы, струящиеся по щекам. – Я же говорила тебе отменить поединок. Говорила. Да, будучи врачом, я пыталась помочь пациенту, – но я говорила это. Ты заявил, что лучше умрешь, чем отменишь поединок, – продолжала я хриплым голосом, гневно глядя ему в глаза. Я подошла к нему вплотную. – Я сказала тебе: ну и умирай. – Я сглотнула, мой голос превратился в хриплый шепот, когда я спросила его: – Почему ты не умер?

Сначала он отвел взгляд, но потом повернулся ко мне и наконец посмотрел мне в глаза. Его лицо было лишено каких-либо эмоций, а глаза казались пустыми. Я чувствовала себя так, будто разговариваю со стеной, что разжигало в моей душе бушующий пожар ярости. Ладонь, которой я дала ему пощечину, горела, словно к ней приложили раскаленный уголь.

Его губы слегка приоткрылись, и я почувствовала, как он вдохнул. Брови были напряжены.

– Мы оба должны были остаться живы в ту ночь.

– Но он умер! – крикнула я, ощущая, как злость вспыхивает внутри меня, челюсть сводит от напряжения, а вена на шее пульсирует, словно вот-вот разорвется. – А почему не умер ты?

Его взгляд оставался невозмутимым, густые брови, нависшие над карими глазами, лишь слегка нахмурились, а линия челюсти напряглась, лицо оставалось непроницаемым.

– Потому что победил, – сказал он глубоким голосом.

– Потому что ты убил, – пробормотала я, смахивая капли дождя с лица тыльной стороной ладони. – Ты убил его!

– Я убил его, – повторил он ледяным тоном.

Иногда признание может быть смертоносным. Ты думала, только хирурги скальпелем могут нанести серьезную рану? Думаешь, теперь он остановит кровотечение и зашьет разрез? Если бы произнесенные слова могли действовать как спусковой крючок, то роковой выстрел мог бы произойти в то самое мгновение, когда человек осознал бы их значение. Или ты наивно полагала, что пуля не сможет пронзить твое тело, если ствол пистолета не нацелен прямо на тебя? Ты думала, что пуля не разорвет твою плоть, не растерзает ее, не окропит кровью?

Иногда слова становятся столь же смертоносными, как пули. Думаешь, если твою рану не видно, то тебя не ранили?

– Будь ты проклят, – пробормотала я, обреченно отступая назад. Я пыталась распрямить плечи, но казалось, что почва ускользает из-под ног, несмотря на то что ноги по-прежнему крепко стояли на земле. – Будь ты проклят! – крикнула я, на этот раз во весь голос. Откуда-то издалека донесся звук приближающихся шагов. Он был размытым и нереальным, словно сон.

Собрав всю свою силу, я толкнула его обеими руками в грудь, пытаясь сбить с ног, но в этот момент кто-то схватил меня за руки и потянул назад, не давая завершить задуманное.

– Госпожа, – обратился ко мне незнакомый мужчина, оказавшийся рядом. В ужасе повернувшись, я увидела полицейскую форму, промокшую под дождем, и темно-синюю кепку. – Госпожа, пожалуйста, успокойтесь.

– Ты убил его! – кричала я под ливнем, ощущая, как градины ударяются о мою голову, но не обращала внимания на боль. – Ты убил его!

– Госпожа, пожалуйста… Пройдемте в машину. – Один из трех полицейских стоял рядом с ним, в то время как двое других держали меня за руки и пытались увести. Я потеряла сознание? Или была в себе? Мне казалось, что я рухну, если они перестанут меня держать.

Я не хотела уходить, но ноги сами шли туда, куда их направляли. Я попыталась оглянуться и посмотреть на человека, столкнувшего под откос деревянную тележку, в которой лежала вся моя жизнь. Посмотреть на человека, который, замахнувшись кулаком на моего брата, направил пистолет на меня и выстрелил мне в грудь. В сторону человека, который сжег меня заживо в тонком пальто посреди леденящего холода.

– Ты убил его, – прошептала я, пытаясь встретиться с ним взглядом, но пелена окутывала глаза, скрывая его от меня. Он еще был там? Да, он по-прежнему стоял там. Он стоял там, повернувшись в мою сторону, и его взгляд был прикован только ко мне. Несмотря на то что он слушал полицейского, стоящего рядом с ним, взгляд его неотрывно следовал за мной.

– Ты убил его, – шептала я, глядя на забрызганное каплями дождя стекло двери, которая захлопнулась за мной, когда я села на заднее сиденье машины.

Через запотевшее стекло я увидела пару карих глаз, мерцающих золотистым блеском. Ты убил его.

– Я убил его, – прочитала я в этих глазах в ответ.

2. Слова – оружие

Самое удушающее утро на свете начинается с того, что ты открываешь глаза, но пробуждение приносит только мучения; ты с трудом выползаешь из постели, поднимаешься на ноги… И ждешь вечера, чтобы снова лечь спать.

Уткнувшись головой в подушку, я начала задыхаться, и проснулась, как обычно, закутанная в плотное одеяло посреди запущенной грязной комнаты. Моя шея была влажной от пота, а волосы казались насквозь промокшими. Пытаясь выпрямиться и сглотнуть, чтобы избавиться от першения в горле, я посмотрела в сторону окна, через которое в комнату проникал городской шум. Черные шторы были плотно задернуты. Дом был настолько старым, что его способность выдерживать тряску, вызванную проезжающими грузовиками, вызывала удивление.

Откинув одеяло, я встала с кровати и пошла босыми ногами по паркетному полу, усыпанному крошками от крекеров. Окинув взглядом комнату, я осознала ее плачевное состояние. Она напоминала трущобы. Я раздернула шторы, и, несмотря на пасмурную погоду, мою темную комнату залил дневной свет. В это трудно было поверить, но уже три дня подряд в Стамбуле шел снег. Белый снежный покров, подобно мягкому покрывалу, окутал крыши, дороги, козырьки зданий и автомобили. Казалось, что я вернулась в детство.

С несколькими потерями.

Нужно позвонить помощнице по дому, которая приходила время от времени, но у меня не было желания что-либо делать. Мне хотелось просто лечь в постель и пролежать там весь день. Я хотела все делать в постели: есть, смотреть фильмы и даже открывать дверь, если бы в нее позвонили.